Чумной год

      — Драгоценный мой король, — говорит Херра Зверь, уже бесконечно миролюбивая и немного пьяная, и отпивает ещё несколько глотков красного вина, — я тебя ненавижу. Ты ведь об этом знаешь?       — Знаю, — сдержанно отвечает Вирм, не глядя в её сторону: Херра плечистая и рослая, с громким голосом, выше иного мужчины, а короля — на полторы головы, словом, совсем не похожа на королеву, даже на аристократку, и рогатый атур с шапероном не спасает, — лишь прибавляет дикости, будто у неё на голове не убор вдовой знатной дамы, а тяжёлые звериные рога. Зверь, королева топей. Херра подпирает щеку и, закрыв один глаз, изучает его лицо.       — Знаешь, почему?       — Ни малейшего понятия.       — Впрочем, сейчас я тебя ненавижу поменьше. — Херра открывает глаз, улыбается и немного смягчается, уже не выглядя такой жёсткой. — Дети от тебя хороши. Правда ведь, королева Корень? Руфь кивает, моргнув уже пятый год как незрячими сухими глазами, и снисходительно молчит, наматывая на палец нитку мелкого жемчуга, и её бледные венозные руки, тонкие, как ветви, кажутся совсем белыми: Вирму снова кажется, что визит обращается в пир во время чумы, — и это не так уж далеко от правды.       — Королева Херра, вы пьяны. Не стоит ли вашим ткачам сопроводить вас?       — Э, нет! Я ещё понимаю, о чём говорю. Херра переводит взгляд за летнюю террасу: маленькая горластая Хорнет, совершенно не по-королевски визжа от восторга, катается на Граче средь белых и синих роз, а Вессель, бдя каждый её вдох, крепко держит жеребца под узду.       — Кабы любила я тебя поболе, предложила бы объединить наши дома, и вся земля от Узкого моря до края была бы нашей.       — Никогда такому не бывать.       — Так уж никогда? Ты погляди, Вирм: у тебя названный сын, у меня родная дочь. Правда, она ещё совсем малолетка, да это ж не навеки.       — Вессель не сын мне, — отрезает Вирм, — а рыцарь. Лучший, какого я знал.       — Ох, я и забыла! — Херра хищно щурится, наваливаясь грудью и локтем на стол. — У тебя же столько детей — сам бог послал, не иначе! Госпожа, госпожа, сколько у короля сыновей? Вместо ответа Руфь переворачивает над столом серебряный кубок, вылив остатки вина на хлебную вырезку, встаёт, вздёрнув подбородок и вцепившись в подлокотники, и уходит: Брийен и его двое племянников тут же подхватывают её под локти и бережно ведут к дверям.       — Он мне не сын, — сухо повторяет Вирм, потирая пальцами поблёкшие, давно уже не острые от груза прожитых в земном теле зим глаза. — Я позволил ему жить и дал ему выпить часть моей души, но Вессель не принц и никогда им не будет.       — Что тебе стоит назвать его наследником? Он всю жизнь при тебе, — Херра, пожав плечами, кидает кусок хлебного мякиша гончей, скулящей под столом, — и никогда не позволял в себе усомниться. А твоя леди… Ты ведь уже смирился с тем, что вы не произведёте живое дитя. Приведи мальчишку на молебен, назови его своим чадом: Весселя все любят, я знаю. Он мужчина красивый, добрый.       — Добрый-то добрый, да королю не пристало быть добрым.       — И смелый: первый за меч берётся.       — Ему не завоёвывать должно, а хранить и приумножать.       — И быстро учится. А если не поспеет, так подыщи хорошего мастера над монетой и лучшего советника, и будет ему счастье. Вирм, медля и рассеянно думая, отщипывает от мякиша кусок за куском.       — И что, ты бы отдала мне Хорнет, кабы не чумное поветрие и твоё молчание?       — Нет. Никогда, — резко отвечает Херра, одним махом осушая кубок. — Скорее уж своими руками убью, чем отдам. Она моя девочка. Мы с тобой ведь уговаривались, что она моя и ничья больше.       — Только в обмен на уговор.       — Когда он ещё будет, уговор-то твой?       «Скоро, Зверь», — хочет ответить Вирм, но так и не отвечает. Королева Руфь, белая леди в серебряных серьгах и жемчужных нитях, что-то говорит Весселю, пока тот стоит перед ней и слушает, а потом бьёт ладонью, почти промахивается, задев Весселя по щеке, и всё-таки, помедлив, опускает руку.       — Прости, Вессель.       — Не бейте Весселя, леди королева, — звенит из-за куста роз тонкий, как паучья струна, голосок Хорнет, — он хороший. Бейте меня.       — Принцесса, не волнуйтесь. Я ведь рыцарь, я вытерплю.       — Не пристало королеве поднимать руку на дочь своего короля, — твёрдо говорит Руфь. Хорнет хмурит бритый лоб, болтая ногой: расшитое стеклянным бисером кружевное платье-накидка, зацепившись за седло, задирается выше коленок, — и, дотянувшись до королевы, осторожно хватается за жемчужные бусы.       — Давайте дружить, леди королева. Только больше не обижайте его.       — Ради твоего слова, дочь моя, — отвечает Руфь: губы у неё вздрагивают, но слепой взгляд оживает, — и, подхватив Хорнет под мышки, легко снимает её с седла. Вирм впервые замечает, что у дочери серебряно-серые глаза, промытые лунным светом, — точь-в-точь такие же чистые и светлые, как и у него.