— Завтра, завтра, завтра, — пляшет Хорнет по флигелю и смеётся, а потом бежит на веранду и, перекинув ногу, седлает ребро кованой решётчатой балюстрады, зарываясь носом в упругую зелень: плющ заполонил всю южную башню, ничто его не берёт — ни нож, ни отрава. Южная башня не серебряная — зелёная, и Хорнет она очень нравится.
Только дождаться утра, — и они с мамой и прислугой покинут королевский дворец. И вернутся домой, в большую деревню, где каждая травинка, каждый светляк знакомы. И, дай боже-Матерь, в ближайшие лет десять здесь не появятся.
— Наконец-то, — говорит себе Хорнет и, оглядевшись, снова утыкается в плющ.
По двору кто-то идёт на конюшни — таясь, тихо, только слышно, как звенят пряжки на сапогах; Хорнет удивляется — не поздно ли? — щурится и, усевшись поудобнее, болтает ногами.
— Вессель?
Седой долговязый рыцарь с молодым лицом и глазами старика, не дрогнув, смотрит на неё снизу вверх и прикладывает к губам палец: мол, не шуми.
Хорнет не любит секретничать и ни разу не уличала в подобном Весселя, а потому удивляется и хмурится: Вессель, конечно, не болтлив, но зато он всегда вежлив, неизменно учтив со всеми господами и никогда не делает ничего непонятного, и Хорнет по душе этот простецкий неразговорчивый рыцарь в чёрно-серебряных доспехах, которого хочется называть на «ты» и который подарил ей на турнире целую кучу лилий, а сейчас он идёт невесть куда.
— Куда ты уходишь? Тебе положено быть с солдатами. Завтра будет месса.
— Хорнет, — почти что одними губами обращается Вессель, — никому ни слова. Королю тоже.
— Ты идёшь гулять? — наивно спрашивает Хорнет, даже перестав болтать ногами, и обрывает с плюща чахлые лепестки; один из цветочков выглядит чуть красивее прочих, и Хорнет, подумав, срывает его вместе с парой листков и кидает Весселю.
— Да, — коротко кивает тот.
— А почему ночью?
— Ночью я свободен.
— А куда?
— Ни слова, — повторяет Вессель, пряча цветок под застёжку, и уходит в конюшни.
Хорнет знает, что через конюшни лежит короткий путь за стены дворца. Заметила, когда Грачу заплетала гриву, — уж кто бы тут не заметил? Грач огромный — выше любой лошади, но зато под стать своему долговязому хозяину, и чёрный, как взаправдашний грач, и совсем не страшный; очень смешно было смотреть, как Улла ахала, когда Грач тянулся к ней мордой — всё искал яблоки.
Яблоки при Белом дворце — бледные, словно всю спелость из них высосали. И придворные — тоже бледные, в пудре. А на лице Весселя пудры нет.
— Хорошо, — говорит Хорнет, провожая его глазами.
— Хорнет, барышня! Изволь умываться!
— Сейчас, мама!
***
— Мама, — нарочито невзначай интересуется Хорнет, пока мать бережно чешет её волосы, — а Вессель, он для короля кто?
— Сын, — пожимает та плечами, распутывая гребнем уложенную утром косу.
— Но он же не ребёнок королевы!
— И Вирму он тоже не ребёнок.
— Почему так?
— Говорят, — понижает мать голос, — он вдохнул жизнь в умершее дитя в обмен на то, чтоб взять его ко двору.
— Так король — колдун, как старый Огг? — Старый Огг — дядюшка повитухи — живёт на отшибе, шаманит на перьях совы, ест сырые грибы и мастерит ритуальные маски, но никого более колдунского Хорнет припомнить не может.
— Выходит, что так.
— Здорово!
— Он теперь связан, пока его не отпустят, а этот-то вовек не отпустит, помяни моё слово.
Хорнет решает, что ничего не скажет матери ни о их разговоре с Весселем, ни о его похождениях.
— Что, нынче ты его провожала, да?
— Нет!
— Будет врать-то, Хорнет, — отрезает мать. — Вессель в каждую ночь на воскресенье ходит молиться и выпивать.
— А… а откуда ты знаешь?
— Тяжко так долго прятать ото всех одну тайну. — Мать, плетя волосы Хорнет на ночь, вяжет пряди тонким шёлковым шнурком. — Смотри, какая ты у меня красивая.
— Эге-е, — соглашается Хорнет, глядясь в медное зеркало.
***
А в полуночный час, когда все спят, кроме часовых и сигнальщика, и луна заливает флигель молоком, Хорнет хватает одеяло, кутается по самое горло, выбегает на поросшую плющом веранду — босиком, чтоб пряжки не звякнули.
Хорнет знает, что рыцаря должна встречать прекрасная дама.
Хорнет плевать, что прекрасной даме всего лишь девятый год.
