Чумной год

      — Обогрей нас, Лучезарность. Благослови нас, последних мотыльков, за нашу верность, — поёт Провидица и поджигает медовый вереск, окуривая святилище; из-за перешейка тянет мокрым — опять придёт непогода, и Лучезарность, рослая и статная, вырезанная из камня, смотрит будто бы с укором, вперив в Провидицу совиные глаза и широко раскинув крылья, — так, будто хочет объять весь север, когда-то ей принадлежащий. Провидица, помедлив, бережно гладит прохладный камень, но тут же, отпрянув, торопливо кланяется за этакую дерзость, сжимает руки в кулак и шепчет в него молитву.       — За дождём придёт солнце. Закончится дождь, и я принесу мёд, желток и календулу, чтобы солнце светило вечно. Когда-то давно Лучезарность ела сырое мясо, пила кровь, выцарапывала всеми когтями глаза, жгла, страшнее была, чем пламя, которое пожирает мотыльков, — может, оттого-то они с Сердцем кошмара и не смогли ничего поделить; Провидица слушала об этом, играя в люльке, а мать пряла, крутила колесо, пела и замолкала, когда мимо посёлка ехала свита с охоты, и Провидица не понимала, почему надо прятать под платье красивый ловец снов с бусинами, который всегда носят на шее. А нынче и чужаков здесь не водится — разве что торговцы заночуют, и Лучезарность, давно позабытая, не просит ни плоти, ни крови, ни глаз, — одна только Сиссот божилась, что, дескать, Лучезарность с ней заговорила.       — Незачем мне лгать! Она сказала, что ежели отдать ей глаза, то моим деткам даруют благословение, когда придёт чумной год, и никакая зараза их не тронет.       — Побереги себя, Сиссот, ты нужна им здоровая, — уговаривает Провидица. Копьеносица Сиссот осталась неплодной после того, как в битве при Гнезде ей вогнали стрелу в живот, но зато сгребла под своё крыло пятерых мальчишек и четырёх девчонок, осиротевших прежде срока, и Провидице отрадно видеть, как те смеются, играя в салки. Провидица ещё не так стара, ей и шестидесяти-то нет, а она уже совсем седая, и у неё розоватые белки глаз из-за того, что она курит сладкие травы; Провидица никогда не была замужем, но у неё есть двое взрослых сыновей, Маркот и Чертополох, которые давно покинули дом — один с мечом, другой с копьём, — и внуков она так не дождалась.       — Я и не собиралась. Но ежели придёт чума, — сурово сдвигает Сиссот брови, — то я приду сюда и сделаю всё так, как было велено. Отговаривать Сиссот — дело пустое: ежели вбила себе что-то в голову, то ничем не вытряхнешь, хоть обе косы выдери. Спрятала копьё под связку сушёных трав, растит ораву разномастных малышей, провожает через перешеек купцов из зелёных земель и всякий раз краснеет, когда один из них, сутулый и веснушчатый, в знак благодарности целует её в обе щеки. Глупая Сиссот, добрая душа. Провидица дожигает пучок трав до середины, стряхивает пепел, суёт под меховую полость плаща, кутается и идёт домой, в долину, где по вечерам над масляными фонарями гроздьями липнут мотыльки, а дети визжат и дерутся, и не знают, почему им пока нельзя ходить в святилище на Кристальном пике. Малы ещё.       — Бабушка! Бабушка!       — А у наш гошть! — сообщает беззубая Магни.       — Никогда не угадаешь, кто!       — Это рыцарь. У него лошадь чёрная. Долговязый седой рыцарь, облепленный галдящей детворой, косится на привязанного к дереву коня; конь храпит и очень волнуется, а хозяин свистит, заложив в рот пальцы, — и тот утихает. Провидица ни разу не встречала этого рыцаря, но тут же догадывается, кто он.       — Ах, так это ты, бледное отродье? Иди, Вессель, молись в храме своего отца.       — Я приехал говорить, а не молиться, — отрезает Вессель, прижимая к нагруднику замотанный шарфом кувшин так бережно, будто это не кувшин, а дитя. — Что, разве она не жалует чужаков?       — Ей нужны верные дети, а не те, кто целуют руки самозваным королям. Уходи! Вессель молча берёт её за руку, и пальцы у принца-не-принца оказываются холодные, жёсткие, как у тех, кто привык не молиться, а рубить головы, — у Маркота такие же; Провидица, вздрогнув, отшатывается, да так резко, что все её амулеты звякают под завязками мехового ворота.       — Зачем тебе наша вера, Сосуд?       — Не нужна она мне, госпожа провидица, — хрипло отвечает Вессель, облизывая губы, и разматывает шарф с драгоценной ноши. Солнце, смешанное с мёдом, яйцом и вином, переливается в прозрачном кувшине, как плавленый янтарь. — Я хочу повидаться с Лучезарной и попросить её об одной милости. Провидица, сунув руку под завязки, по привычке сжимает в кулаке ловец снов на бечёвке и медлит, но всё же решается.       — Гляди, чтобы не разгневалась она за эту милость. Вовек не отмоешься.