Чумной год

      — Хэ! Тпр-р-у! — окриком останавливает рогача извозчик, плечистый и с вислыми седыми усами, самого запрягать впору, ударив пяткой ботинка по шее, и подтягивает поводья. С повозки спрыгивает щуплая девушка в атуре и охотничьих сапогах, — хорошо из-под подола видать, и девушка, недовольно цыкнув, отряхивает дорожное платье с кружевами, — ткаческое, бесформенное, без пояса.       — Дальше не повезу.       — Уф-ф, тряский у тебя рогач-то. Спасибо, Люцен!       — Всегда ваш, леди! Улла щурится, приложив ладонь ко лбу, оживает, благодарит Матерь и кидается к девушке, — обнять, да покрепче, а та вскрикивает, дрыгая ногами, когда Улла хватает её на руки, как ребёнка: повитуха смеётся, плачет и злится одновременно, но никак не может понять, чего в ней больше.       — Хорнет! Барышня! Наше ж ты лунное зёрнышко!       — Няня, у меня же копьё!       — Хорнет!       — Няня, поставьте меня! Я принцесса, и я приказываю опустить меня на ноги! Улла слышит в её голосе повелительную ноту, хмыкает, целует Хорнет в обе щеки, а потом — в лоб, и только после этого возвращает на бренную землю, а Хорнет, помятая и зацелованная, надменно надувает губы.       — Вот так-то лучше.       — Что же вам в Улье не сиделось, барышня? Вы ещё так юны, годка два бы…       — А я и не буду там сидеть больше. По дому соскучилась. Хорнет обводит взглядом потускневшее, выблекшее Гнездо, втиснувшееся крышами промеж глубокого ущелья, хмурится ещё пуще прежнего и несколько секунд молчит: кто-то кричит, заходясь в рыданиях, за плетёными крышами поднимается столб чёрного дыма, а дальше — ещё один, и в воздухе пахнет сыростью, заразой и горелым мясом.       — Нелюдно у нас нынче.       — Откуда ж люду в чумной год взяться, барышня? — пожимает плечами Улла. — У нас много кто помер. Кто помер, того сожгли. Старый Гигге с семьёй тоже вчера от чумы сгорел.       — Старый казначей?       — Он самый.       — И… — Хорнет вдыхает поглубже, — и всех так?       — Всех, — отрезает Улла. — Чтобы другие не заразились.       — А ворота? Заперты?       — Нет, барышня. Мы запирались, как божьи воины сделать хотели. Да только…       — Дурачьё! Глупые овцы! Хорнет, плюнув, бьёт кулаком по ракушечной кладке стены.       — Запечатать ворота. Кто додумается вылезти по грибы — назад не пускать.       — Будто мы не пытались! Заражённых-то куда девать? У нас одиннадцать семей таких, и дети у них малые.       — Подальше. За мост. И тоже запереть.       — Это уж вы людям сами скажете, барышня, — говорит повитуха, подталкивая Хорнет вперёд себя, пока советник Шух, знатно похудевший и год как не красивший накидку в свежий пурпур, наваливается на рычаг подъёмника, и цепь наматывается на колесо, поднимая кованые ворота. Ещё неделю назад Шух бранился на охрану, а теперь ему не на кого браниться.       — Вас… вас так мало, да? — одними губами уточняет Хорнет, задирая голову.       — Да, барышня. Пойдёмте в терем, нечего здесь холодным духом дышать. Королевский терем, в котором Хорнет шесть лет назад играла, ела и спала, наполнен вышивкой, щитами и нитяными гербами. Ткачи обступают Хорнет и Уллу у крыльца, — Улла чувствует, как Хорнет вздрагивает, и обнимает её за плечи. Ткачей в деревне теперь вдвое, если не втрое, меньше прежнего: кто уехал с подводой и скарбом, кто сбежал, кто захлебнулся рвотой, корчась в чумном припадке, и Улла понимает, что таких ещё прибавится, — но во взглядах оставшихся живокровью светится надежда.       — Принцесса Хорнет вернулась, да? — спрашивает хромая Вилла, поддерживаемая под локти малолетними сыновьями.       — А тебе что, жалени глаза выели? Сама же видишь: вернулась.       — И глядите-ка, жива, здорова.       — Точно она? — кривит лицо другой. — Тощая какая-то. И малая больно. Совсем не королева Херра.       — Вовсе дурак? Никто сюда больше не сунется, кроме принцессы.       — Принцесса, вы ведь не уйдёте? Хорнет, помазанница божья, и впрямь совсем ещё кроха внешне: рогатый атур отягчает голову, а дорожное платье с плащом кутают её, как капуста, — оглядывает их, стряхнув с себя руку повитухи. Пальцы у девушки дрожат, но ткачи притихают, и Хорнет кладёт ладонь на рукоять копья.       — Я дома, дети. Пора бы привести его в порядок.