Чумной год

      — Ну и дыра! — разочарованно выносит вердикт Зот, чихает, чешет нос под шлемом и, поёжившись, кутается в потрёпанный плащ. Город Слёз оказывается совсем не величественным, — абсолютно не таким, каким Зот представлял его по песням бардов и байкам путешественников, но, впрочем, после десятилетней чумы было бы глупо ожидать чего-то подобного: знамёна на стенах истрепались и выцвели, жизнь замерла, если не вымерла под корень, дороги так переплетены перекрёстками-мостами-каналами, что путь к стенам сразу не сыскать, а заливающая всё подряд вода, давшая столице название, портит настроение окончательно.       — А-а-арг-х! Проклятый дождь! Зот наступает на что-то толстое, спотыкается, чуть не шлёпнувшись носом в лужу, и, выругавшись, пинает препятствие носком сапога, но всё-таки присматривается: толстым оказывается нога, а её обладатель — покойником, мёртво пялящимся проваленными глазами. Чума почти не трогает тела мертвецов тленом, — лишь глаза и языки: если бы не лицо и испорченная сыростью одежда, то можно было бы подумать, что их обладатель, упившись, свалился храпеть прямо на улице, да так и остался лежать. Обойдя покойника, Зот заворачивает за угол, слышит чей-то топот, настораживается и в первую секунду хватается за деревянную рукоять, а ещё через две — прыгает в канал, по пояс в воду. Геройство геройством, но, судя по топоту, незнакомец тяжелее Зота раза в два, и тыкать его наугад будет как минимум неосмотрительно, — а Могучий Зот кто угодно, но ни разу не дурак. Зот выглядывает: незнакомец, судя по шлему и кирасе, — патрульный солдат, и у него короткая пика, а глаза — оранжевые, опухшие светом, и из носа течёт слизь. Чумной. Патрульный вертит головой, пронюхивая каждый камень, но вдруг замирает, будто почуяв добычу, и дёргается подбородком в сторону узкого канала. Зот следит за его пустым взглядом — и тоже замирает: патрульный таращится на бородатого сутулого горожанина в берете, а горожанин, размахнувшись, буднично выплёскивает в канал воду из ведра. Камзол и берет на горожанине не подраны, а глаза не слезятся, — и, кроме того, тот поднимает голову, скучающе смотрит на чумного, щёлкает языком и уходит, будто для него зрелище бездумной заражённой оболочки в шлеме и с пикой — дело совершенно привычное.       «Чистый? Вот это да!» Подобрав выцарапанный из кладки камень, Зот вылезает из канала. Заражённый, зарычав, кидается с пикой наперевес, но Зот метко швыряет в него камнем, подхватывает плащ и бежит по мосткам, пока патрульный шатается, оглушённый ударом в глаз.       — Что, тоже подыскиваешь жильё в этом болоте? Обсохнешь, и катись-ка подальше. Здесь мой квартал.       — Ещё чего, оставаться, — огрызается Зот, схватившись за протянутую руку. — Я ищу славу, а не пригоршню гео. Горожанин, перегнувшись через парапет, подтаскивает его на лестницу, и Зот, выжимая мокрый капюшон, обнаруживает, что его привели в антикварную лавку. Прилавок завален записями, рунами и маленькими скрижалями-дневниками, а сама лавка — небольшая угловая башенка: башня почти цела, хоть водосток на ней и сломан, и дождь заливает окно, но в самой лавке сухо. И как, интересно, горожане терпели эту сырость?       — Ищи славу за городскими стенами или в стоках, где живут бледные тремы. Всё равно старьёвщик Лемм ничего не продаёт.       — О, даже так? А как же гео, старьёвщик Лемм?       — Какая от него сейчас польза? Вблизи Лемм оказывается чуть старше, чем казался прежде, а глаза у него такие невозмутимые, словно он каждый день выносит ведро, прогуливаясь мимо армии чумных солдат.       — Вор, что ли?       — Ха! Воры копаются в тремовом семени, а не расшифровывают дневники странников, — отрезает Лемм и хлопает ложкой по пальцам, и Зот, морщась, отдёргивает руку от резной печати. — Не лезь! Обращайся, если захочешь чего продать, но большего не жди.       — Больно нужна мне помощь, тля старая! У меня есть руки, ноги, голова и меч! Лемм молчит, мешая черенком давленые чернила в миске.       — Где можно вылезти из этого зассанного болота? — спрашивает Зот, помолчав точно так же.       — Если перейдёшь большой мост — попадёшь на склады, где старый подъёмник. А оттуда уж иди, куда пожелаешь.