Он скажет «нет». Но как-нибудь в другой раз

Тишину домика нарушает тихий, раздражённый шёпот. — Я тебя ненавижу. — Я знаю. Он целует его. — Ты больной. — Знаю. И ещё раз. — Отъебись от меня. — Нет. Комаэда снова впивается в его губы. Жадно, грубо и не скупясь на укусы. Его язык скользит по нижней губе Хаджимэ, а затем проникает внутрь рта, усиливая напор. Только Хината и не собирается ему уступать. Обхватывая руками тощие бёдра, он рывком усаживает Комаэду на себя, сжимая ягодицы и довольно улыбаясь в поцелуй — уж больно ему нравится слышать поскуливающие стоны Нагито. Он извивается в его руках, устраиваясь поудобнее, и как бы невзначай ёрзает, потираясь собственной возбуждённой плотью о его стояк. — Хината-кун такой добрый, — шепчет Комаэда, целуя его в уголок губ и немного отстраняясь. Губы у него уже припухшие и красные, и Хината не без удовольствия замечает, как Нагито слизывает тонкую струйку чужой слюны. — Заткнись. — И такой властный. Комаэда опускает руку ему на грудь и толкает вперёд, подаваясь следом. Хаджимэ послушно ложится на кровать, не разрывая зрительного контакта и с интересом наблюдая, как Нагито нависает над ним. Тонкие пальцы обхватывают его галстук, затягивая его на шее чуть туже, и Хаджимэ приоткрывает рот, чувствуя секундное помутнение. Хината благодушно позволяет ему продолжать — пока позволяет. Потому что знает, что продлится это недолго. Потому что знает, что спустя несколько минут Комаэда будет лежать, подмятый под него, и до хрипоты в голосе стонать его имя. И эта мысль, такая живая и чёткая, вызывает победоносную улыбку. — Хината-кун, — жарко шепчет Комаэда, чуть ослабляя хватку. Одно из его коленей нагло вклинивается между ног Хаджимэ, подпирая пах, и парень прогинается в спине и до боли закусывает губу, подавляя стон. — Хаджимэ… Острый язык скользит по ушной раковине Хинаты, останавливаясь возле мочки. Комаэда склоняется ещё ниже, посасывая её, а затем аккуратно прикусывает и сдавленно хихикает, замечая, как дрожит Хаджимэ. Он отворачивает голову и закрывает глаза, машинально сжимая задницу Комаэды — даже у него есть предел. В штанах уже до больного тесно, а в голове пусто, и единственное, о чём он сейчас может думать, — Комаэда. — Чего ты хочешь сегодня? Хината чуть ли не стонет. Много чего. Хочет повалить его на постель, вжать в неё и отыметь до потери сознания. Хочет привязать к спинке кровати, завязать глаза, грубо вдалбливаясь в него раз за разом, наблюдая, как он кричит и мечется под ним. Хочет поставить его перед собой на колени и… Хаджимэ осекается и судорожно выдыхает сквозь плотно сжатые зубы. — Поцелуй меня, — требует он, бросая на Комаэду короткий взгляд. Он улыбается: хитро, почти как кот, а затем запечатляет на его щеке медленный поцелуй и тут же вскидывает голову — дразнит. — Вот так? — мурлычет он, проводя большим пальцем по щеке Хаджимэ и задорно усмехаясь, когда тот щурится, приподнимая бровь. — Боже, Хината-кун, тебе нужно быть чётче в своих указаниях. Он вновь наклоняется вперёд и целует его в губы. Хаджимэ шумно выдыхает, а затем зарывается пальцами в его волосы и притягивает ближе к себе. Он прикусывает его нижнюю губу, оттягивает и почти рычит от удовольствия, когда Нагито бесстыдно стонет под его прикосновениями. — Вот так, — сипло смеётся он, а затем резким движением валит Комаэду на кровать и уже сам нависает сверху. Его руки крепко сжимают тонкие запястья Нагито — он не даёт ему вырваться, но и старается не перейти грань, не причинить боль. Ему нравится быть сверху, нравится наблюдать за слабыми попытками Комаэды вырваться: наигранными, больше для приличия, но всё-таки попытками. — Так что ты будешь делать со мной сегодня, Хината-кун? — повторяет Комаэда ровным голосом. Хаджимэ усмехается, поведя плечами. — Много чего. Он резко выпускает его, принимая сидячее положение, и быстрым, уверенным движением расстёгивает ремень, вынимая его из шлёвок. Комаэда смотрит на него с неприкрытым интересом, и, когда до него доходит, что именно собирается делать Хаджимэ, он лукаво улыбается, облизывая пересохшие губы и добровольно подставляя руки. — Не знал, что тебе такое нравится. Пальцы у Хинаты предательски дрожат, и он бьётся с ремнём несколько несчастных минут, пока, наконец, не отстраняется, довольный результатом: запястья Нагито плотно стянуты вместе. Комаэда немного морщится, пробуя крепление на прочность, а затем пожимает плечами, запрокидывая руки за голову. Хината сглатывает, и рука сама скользит между ног, сжимая набухающий бугорок. Он больше не может, больше не хочет терпеть. Его заводит всё, что касается Комаэды: его затуманенный похотью взгляд, лёгкая, пьянящая полуулыбка и бледный румянец на щеках. Он выглядит таким податливым, готовым принять Хинату. Хаджимэ больше не может держаться. Резко задирает футболку Комаэды, невесомо проводит кончиками пальцев по плоскому животу, заставляя парня дрожать, а затем целует его, проводя языком по коже и оставляя мокрую дорожку. Вторая рука ложится ему на пояс, неловко расстёгивая пуговицу и приспуская штаны. Он чувствует жар, исходящий от члена Комаэды, и это будоражит ещё сильнее. Его ладонь уверенно сжимает выпирающую ткань, и Нагито стонет, бесстыдно стонет под ним, толкаясь бёдрами в руку. Сознание предательски пустеет, и он делает опрометчивую попытку поднять собственные связанные руки, намереваясь коснуться Хаджимэ, но тот останавливает его одним взглядом: — Разве я разрешал тебе двигаться? — Н-нет. Он послушно возвращается в предыдущую позу, и Хаджимэ продолжает гладить его член, мурлыча под нос тихую мелодию. С каждой минутой он набирается всё больше и больше уверенности, и вскоре его рука уже скользит под резинку клетчатых боксёров, сжимая полуэрегированный член. Большой палец уверенно ложится на головку, размазывая смазку, и Нагито запрокидывает голову назад и впивается пальцами в простыни. Закусывает губу, с трудом удерживая себя на месте, и приподнимает бёдра, скуля. — Хината-кун, пожалуйста. Комаэда уже начинает терять голову, а Хината ещё даже не приступил к основному действу. Он тихонько посмеивается, а затем наклонятся, целует его лобок, а затем скользит языком по члену, проводя самым кончиком по пульсирующим венам. Его губы замирают всего в нескольких миллиметрах от набухшей головки, и он нервно сглатывает, прежде чем вобрать её губами. Он старается действовать осторожно — всё ещё не привык, — однако похоть делает его смелее, и стоны Комаэды раздаются в ушах всё громче. Хината вбирает его в рот ровно на половину и осторожно добавляет руку — к большой радости Нагито. Хаджимэ чувствует, что Комаэда уже близок, и отстраняется в последний момент, чем весьма заслуженно получает почти обиженный скулёж. Комаэда уже не способен думать, не способен говорить — только издавать звуки вперемешку с именем Хинаты. — Хината-кун, возьми… возьми меня, — шепчет он, смотря на него из-под густых, белёсых ресниц. И Хаджимэ уже не находит в себе сил отказаться. Смачивает пальцы в собственной слюне и вводит в тело Комаэды один за другим, заставляя его выгибаться и рвано выдыхать при каждом движении. Он уже не сдерживает себя, и Хаджимэ готов поспорить, что их слышно из других домиков, но ему абсолютно плевать — пускай слушают. Внутри Нагито тепло и узко, и он приятно сжимает пальцы Хаджимэ, буквально насаживая себя на них. Его рот открывается, глаза закатываются в экстазе, и Хината почти с завистью признаёт, что никогда в жизни не видел лица, прекраснее этого. И сил терпеть уже просто нет. Он рывком стягивает с себя штаны, убирает пальцы и подставляет разгорячённую головку к покрасневшему заднему проходу. — Потерпи немного, — шепчет он, хотя и сам знает, что Нагито сейчас волнует далеко не это. Он вскидывает руки в воздух, обвивает ими шею Хинаты и притягивает вниз, к своим губам. Он требовательный, до ужаса требовательный, и Хината уже не способен думать ни о чём другом. Он входит в него — резко, почти грубо, и сам чуть ли не стонет от удовольствия, когда с тонких губ срывается имя — его имя. Он делает несколько движений, давая Комаэде привыкнуть, а затем медленно набирает темп, вдалбливаясь всё глубже и глубже. Комаэда становится центром его мира. Он забывает обо всём, концентрируясь на блестящей от капелек пота коже, на том, какой он охуенно горячий и узкий внутри, и на том, как он кричит его имя, забыв обо всех правилах приличия. И Хаджимэ с радостью забывается вместе с ним. Ещё один толчок, и между ними уже не остаётся пространства, Комаэда пачкает его живот прозрачной, липкой смазкой, вжимается ему в плечо и чуть ли не плачет. — Хи… Хината…-кун, — хрипит он. Его губы раскрываются в экстатическом крике, и он прогибается в спине, — ты так прекрасен. Ты великолепен. Гха!.. Надежда внутри тебя! Он шумно тянет воздухом носом. — Я влюблён в неё. Я влюблён в тебя. Он подаётся бёдрами ещё раз и кончает ему на живот, дрожа всем телом. Его глаза закатываются назад, и он валится на простыни, тяжело дыша. Хаджимэ изливается следом за ним и обессилено падает рядом, не в силах пошевелиться. В груди почему-то зреет странная тяжесть, и он сглатывает комок в горле, чуть отодвигаясь от Комаэды, который тут же поворачивается к нему спиной. В ушах всё ещё звенят брошенные им слова. Он знает, что Нагито скоро уйдёт от него — всегда уходит. И не то чтобы Хината против этого. Понимает, что то, чем они занимаются — неправильно, но и удержать себя не может, каждый раз открывая эту блядскую дверь и позволяя Комаэде оказаться в собственной постели. Он ненавидит его всем сердцем, презирает до глубины души. И так же сильно любит — назло самому себе. Его взгляд останавливается на спине Комаэды. Он выглядит так беспомощно, так одиноко, сжавшись в комочек на самом краю постели и стараясь занимать как можно меньше места. И Хаджимэ становится его жалко. По-настоящему жалко. — Останься со мной сегодня, — шепчет он, подползая чуть ближе и утыкаясь ему в шею. Нагито дрожит под его прикосновениями и машинально прижимается ближе, сокращая то минимальное расстояние, что было между их телами. — Я бы никогда не стал просить тебя о таком, Хината-кун. — Он хрипло смеётся. — Такому мусору самое место на улице. Ведь так с ним и поступают? Пользуются и выбрасывают. — Останься, — настойчиво повторяет Хаджимэ, закрывая глаза, — ради меня. — Так нечестно, Хината-кун, — канючит Комаэда, накрывая его руки собственными. Он хочет казаться недовольным, но радостные нотки в голосе выдают его с головой. — Ты же знаешь, что я не могу сказать тебе «нет». Хаджимэ знает. И всегда знал. Поэтому и пользовался без зазрения совести.