Je veux juste aimer

      Теплая кровать, запах свежего постельного белья только располагает ко сну, как и свежий воздух, пробирающийся из окна в обитель уюта, вместе с самыми первыми лучами солнца. Торчащая из-под пушистого пледа темная макушка с ужасно растрепанными и относительно прямыми прядями. Его теплые руки, лежащие где-то на уровне талии под футболкой, пальцы почти жгут кожу тем, насколько неестественно теплыми являются. Спросонья гладит немного, заставляя немного дрожать. Светлые ресницы парня напротив немного дрожат, как если бы его слегка толкнули во сне, вырывая из крепких нитей сна. Опускает голову, все еще ленясь открыть глаза, и…       - Если ты сейчас же не проснешься, Клэй, я тебя укушу.       Идиллия утра нарушена вполне реальной угрозой быть искусанным Джорджем Питером Дэвидсоном. Он таким обычно не шутит, а потому Дриму лучше проснутся сейчас же, иначе после будет намного хуже.       - Напомни, а зачем тебе…то есть нам, вставать в пять тридцать утра?       - Потому что есть одна вещь, которую я очень хочу тебе показать, но ты все поймешь только ранним утром. Потом не так красиво будет.       Дрим обвивает его руками сильнее, пока Джордж из последних сил держит в себе накатывающие из раза в раз приступы. Кто б знал, сколько раз за эту ночь он глотал кровь и пух, лишь бы не тревожить Его сон. На самом деле парень даже рад был тому, как началось это утро, пусть сна было так мало, ничтожно мало, что словно это ясное солнышко за окном скромной, но вполне красивой квартирки пыталось выжечь его глаза. Только вот…       - Как мы оказались в одной постели?       - Кошмар.       - О, точно. Романтикой тут и не пахло. Скорее попыткой скрасить ночную истерику Дрима. Когда его всего трясло, когда слезы просто текли, текли по щекам вниз, когда он сжимал руками эту самую футболку и почти молил не оставлять его одного. По какой причине у него кошмары, что именно снилось, почему именно Джордж должен был остаться рядом – так много вопросов и, ровным счетом, ни одного ответа. А если и был, то только приводил к новым двум вопросам. И так по кругу, бесконечно множа растущее недопонимание между ними.       Но вернемся к утру. Прекрасному, светлому утру. Полному ярких солнечных лучей, чистого неба, поющих, - хоть и не особо хорошо, - птиц за окном. Колышущихся занавесок, огромной нагретой ими подушки, давно холодного чая на окне, парочке яблок примерно там же. Накинутой на спинку стула зеленой толстовки, кинутой недалеко сумки, буквально вывернутой и выпотрошенной, - ни сил, ни желания разбирать вещи вчера не было. Желтых цветов в горшке на окне. Очков на тумбочке, телефона с давно погасшим экраном, спутанных белых наушников, открытых пачек жвачки, одна с персиком, другая с ананасом. Легкий бардак вперемешку с бесконечным уютом, которым был пропитан не столько дом, сколько сам их момент.       - Пять сорок две.       - Знаю. Нам нужно вставать?       - Да. Нужно.       Клэй немного подтягивается, жмурится как кот от ласки, треплет по голове Гоги и встает. Рядом лежит футболка лимонно-желтая и отвратительно помятая. В сумке еще три, - красная, темно-зеленая и оранжевая, - но к ним тянуться не хотелось. Проще же было натянуть первое, что попалось на глаза, и, воспользовавшись гостеприимством Джорджа, со спокойной совестью протопать на кухню ставить чайник. В Америке как-то проще – ставишь кружку в микроволновку и все, вот тебе вода для чая. А тут целый ритуал. Берешь странной формы чайник, наполняешь водой. Ставишь его на плиту, - желательно включить, а то не закипит ничего на холодной плите, - берешь нужный чай, засыпаешь в чайничек для заварки. Дожидаешься горячей воды, заливаешь его в заварник, делаешь эти странные движения специальной штукой внутри, - специальным приспособлением для отжима листьев. Ждешь. Долго ждешь, минуты две-три, не меньше. И только потом достаешь красивую кружечку и наливаешь немного заварки в нее, примерно треть от общего объема, а потом разбавляешь водой.       И все. Никакого «вскипятил-пошел». Никаких сливок или молока. А у Гоги еще и «никакого чая с сахаром в моем доме»       Ужас. Но лучи через окно так красиво падают на его кружку, на белый стол с маленьким горшком желтых фиалок, на разноцветные шарики в тарелке. Дрим не ребенок уже давно, а от глазированных хлопьев с кусочками зефира все никак не может отказаться. Да и зачем, и так вполне неплохо. Парень отпивает немного из кружки, - боже, как вообще можно эту траву без сахара пить, - и решительно насыпает две ложки сладкого песка в нее. Так лучше, намного лучше.       - И еще раз доброго утра.       Джордж заходит уже готовый, в голубой футболке поверх белой кофты и с все такими же растрепанными волосами. Начинает колдовать что-то на столе, движения рук были такими быстрыми и четкими, словно он множество раз проворачивал подобное. Десять минут – на столике стандартный английский завтрак. Полный разнообразия и, безусловно, очень питательный.       - Тебе хватит одних только хлопьев? – Дрим улыбается и неопределенно машет рукой, активно дожевывая содержимое собственной тарелки. Ему, может, и не хватит, но если день начался не с «lucky charms» - это плохой день.       Шум воды, вкус апельсина от зубной пасты. Он вырисовывает на большом зеркале пальцами усы своему отражению и маленький галстук-бабочку, представляя себя истинным английским джентльменом. Которые ходили в высоком цилиндре, с тростью и во фраке. Такое в их время будет крайне странно, но никто же не может запретить его воображению представлять себя же и Джорджа в этом, да?       Дриму никто не может, это правда. Даже сам Джордж.       Тот, к слову, сидит на той же кухонке, терпеливо ожидая, когда его предмет воздыхания закончит со сборами себя.       Он выпил таблеток. Друзья за такое спасибо не скажут, разумеется, но витамины должны немного компенсировать весь тот ущерб, который он нанес им несколькими минутами ранее, закинув в собственное тело горсть белых капсул. Нужно пить по одной в сутки, но не может же он выдать себя в первый же совместный день? Фактически, второй, но первый полноценный. Дрим должен узнать как можно позже. Вообще, Дэвидсон надеется на то, что у него не будет ни одного приступа в его присутствии – глупо, так что хочется хотя бы максимально оттянуть этот момент.       Фасолинки скользят между зубчиками вилки, не желая слушаться. Снова глотает обжигающе горячий чай, морщится, но терпит. Язык на несколько минут перестает чувствовать что-либо, но главное для него уже не вкус, а температура.       - Сам говорил, что нужно выйти пораньше.       - Ты копуша, Клэй.       - Отстань.       Ключи от машины остаются лежать на столике возле двери, когда Джордж запирает квартиру и поправляет шарф, обмотанный на шее поверх пальто. Не самый лучший день для пешей прогулки, – если верить прогнозу, несчастные тринадцать градусов ощущаются как все десять, да и мелко накапывающий дождь лучше не делает, - но времени мало, а потому лучше с таким не оттягивать. Пройдутся, воздухом подышат. Тем более, идти не так уж и далеко.       Зонт, широкий и черный. Такие называют семейными, у них поля заметно шире обычных. Пройдись немного по улицам дождливых городов Великобритании, и, поверь, не один такой встретишь. Но что поделать, если так удобно с ними ходить в очередной пасмурный день, когда ледяные капли осени отбивают частый ритм по прозрачной поверхности, - Джорджу нравились те зонты, которыми пользовалось большинство, но все же приятнее смотреть, как вода стекает над головой, не касаясь самого тела при этом. Они просто скатываются вниз, и тучи над головой плывут куда-то. А сейчас он не один, и уже оба вглядываются ввысь, стоя на светофоре и ожидая зеленого. Дэвидсон, признаться, только по звуковым сигналам мог определять, когда нужный цвет, потому что ему что зеленый, что желтый – одно и то же, а красного он вообще не различает. Весело. Сейчас Дрим рядом, сейчас немного спокойнее. Он хоть тянет за пальто заранее, чуть кивает в сторону, когда поток машин приостанавливается, пропуская их на ту сторону.       У Клэя правый наушник, у Гоги – левый. Что-то легкое, ненавязчивое играет. Спокойные биты, но как же тешит чувство того, что у них один ритм на двоих. Что объединяет их сейчас такая особенная, такая душевная вещь, как музыка. Через нее ведь можно передать вообще что угодно, любое настроение можно уловить в плавно текущих нотах. Грусть? Миллион и одно произведение, от легкой, светлой печали до глубоких страданий, когда человек едва держится на хрупкой грани между столь прекрасным, - или ужасным, кто знает, в какой именно момент жизнь повернется мрачным боком, - существованием и непроглядной бездны смерти. Радость? Пожалуйста. От нежного воодушевления до абсолютного счастья, до чувства, побуждающего обнять весь чертов мир и расцеловать ближайшего прохожего. О любви? И не пересчитать, сколько песен о столь прекрасном чувстве, от влюбленности до одержимости. На любой вкус, цвет и настрой.       - И давно ты Шелдрейка слушаешь?       - Прилично уже, - Джордж с ответом не торопился, да и куда там, когда в голове так приятно льется воображение, представляя в голове разные картинки. Он не был творческим человеком, ни рисовать, ни писать, ни играть на музыкальных не умел, но все равно каждый раз воображал яркие вселенные и бурные события, стоило только музыке начать играть, - Ты тоже его слушаешь?       - Типа того.       Дрим с прыжка плюхается в небольшую лужу, пачкая собственную куртку и немного пальто Джорджа, за что получил от последнего сердитый взгляд. Это же просто вода, конечно. Ничего такого, только вот пятна все равно останутся, и сводить их - дело крайне неприятное, долгое, и Гоги бы предпочел делать вообще что угодно, но не сидеть на бортике ванной с пятновыводителем в одной руке и щеткой в другой. Химчистку-то он точно не потянет.       В тишине утра уже слышен шум прибоя, шум бьющихся о скалы волн. Приятный звук, Гоги вечно вспоминает прогулки с матерью по этому пляжу, когда все было немного легче, когда солнце светило в разы ярче, разгоняя мрачные тучи и дурные мысли. У маленького мальчика, к слову, их почти не было. Это сейчас мальчик вырос в большого дядьку, у которого жизнь рушится на глазах, и только такие воспоминания помогают не загнуться окончательно. Они и парень в, кажется, темно-зеленой куртке, идущий по левому боку.       Шаг, еще три. Поворот. Дома отступают, впереди только дорога и каменная фигура, виднеющаяся темным силуэтом на еще оранжевом диске солнца. Дэвидсон заметно воспрял духом, улыбка сама выползла на лицо, подпитываемая знакомым пейзажем и тем, что морской воздух заметно облегчал боль в теле, помогая дышать, помогая жить. Немного крепче сжимает руку Дрима, - когда они вообще успели взяться за руки? - утаскивая его в сторону пустой дороги. Машины еще не выезжали в столь ранний час по этому пути, но и оставаться на проезжей части - такое себе. Зато можно позволить себе шалость и перебежать на красный, пока никто не смотрит, а жизни ничего не угрожает. Когда, если не сейчас?       Джордж подводит его к фигуре. Женская, стройная, облаченная в длинную ткань и с крыльями за спиной. Клэй не раз задумывался над тем, что ведь не получится просто создать человека из мрамора, а после накинуть на него ткань, это не так просто работает. Скульптор редко имеет право на ошибку, а все, что у него есть - инструменты и собственная голова, и насколько же кропотлива и сложна работа, насколько красив результат. Он действительно может еще долго восхищаться такими людьми.       - Ее воздвигли в тысяча девятьсот двенадцатом году как мемориал Эдуарду Седьмому. Тот который еще “дядя Европы”, знаешь? - Дэвидсон как-то незаметно оказался за застывшим парнем. Сложил руки за спиной, наклонился немного, опережая его на пару шагов, и улыбнулся, - Десять метров, изумительная работа. Она раньше стояла прямо на линии между Брайтоном и Хоув, ну, до того, как Хоув стал частью нашего города.       - Маленькая лекция по истории? - Джордж чувствует, как за эту улыбку с едва виднеющимися ямочками он готов буквально отдать жизнь, но упорно делает вид, что ничего не происходит.       - Почему нет. В конце концов, должен же быть образовательный сегмент в нашем маленьком путешествии.       - Чтобы сделать его еще более унылым?       - Еще хоть одно слово о моих навыках гида и я просто оставлю тебя с картой посреди города, сам разбираться будешь.       Клэй прыснул. С чем там люди обычно сравнивают смех? У парня он явно не походил на звон колокольчика или мощный рокот, он вызывал бесконечное тепло и желание обнять весь мир, у Дрима он выходил явно из груди, и был настолько мягким, что Джордж, если бы мог, записал бы сейчас этот чудный легкий смех на диктофон и слушал бы по ночам, когда слезы сами собой набегают на глаза от душераздирающего одиночества. Его друг весь был такой естественный, такой живой и настоящий, что Дэвидсон пьянел просто находясь рядом. Это как то самое ощущение, когда выходишь на сцену, и всё твое существо охватывает этот порыв, он затапливает с головой и дает сил выложиться на полную, но взамен может забрать все воспоминания о моменте. Так и сейчас. Он каждой клеточкой ощущал всё, помноженное на десять или двадцать, но при этом все равно находился в облаке.       - Так мы тут ради нее. Но если встать сюда, - Гоги взял Дрима под руку, немного направляя ход его движений, - То вид будет в разы лучше. И даже самая “не очень” камера все равно передаст момент. Так что советую фоткать.       И теперь Клэй завис по-настоящему.       Силуэт ангела казался совсем темным, почти черным, и по всему ее контуру красный диск солнца создавал легкое свечение. Она будто бы была центром этого светлого пятна, и расходилась розовым, а после и желтым на невероятно светлое, голубое небо. Это было настолько волшебно, настолько необыкновенной показалась мелочь, - он много статуй в своей жизни поведал, и получше в выполнении, чем эта, - но что-то определенно оказалось особенным. Возможно то, как полыхал пожаром горизонт, то, насколько ярким вся эта картина представлялась глазу и то, как же сильно она вдохновляла жить, жить и радоваться всему вокруг. Вдохновляла прямо сейчас подорваться и сделать что-то великое, что останется в истории, чем, наверняка, гордились бы потомки. Но Дрим просто стоит, как зачарованный, и думает, что настолько прекрасного не видел даже в своих снах.       - Впечатляет, м?       - Очень.       - Я рад. Знаешь.. - Джордж замялся немного, словно бы собрался глупость говорить, - Есть примета хорошая. Я поэтому-то и притащил тебя в такую рань. Говорят, что если видишь ангела на рассвете, то это значит, что черная полоса в жизни закончилась и дальше ждет только счастье.       - И кто так говорит?       - Моя мама. Она всегда рассказывала историю про то, что встретила отца в пять утра здесь, потому что у нее рано прилетел самолет и она решила прогуляться по городу, а он - разругался с семьей. У них было не все гладко, но как только встретились, то и жизнь пошла куда лучше.       - Привел меня сюда чтобы потом тоже замуж выскочить?       - Не говори глупостей, - Дрим поставил свою голову на голову Гоги, немного приобняв его за талию и зажмурив глаза, - Что ты делаешь?       - Наслаждаюсь видом и твоей компанией. И жду начала светлой полосы.       - Возможно, она уже началась.       - Кто знает.       Джордж не хотел портить магию момента. Очень не хотел. Ему просто нравилось стоять вот так, облокотившись на спину Клэя и позволяя ему себя обнимать, пока под кожей маленькие корешки шевелились, радовались тому, что их любят. Дэвидсон не любил цветы, - нет, ребята, не вас, все в порядке, - потому что каждое их движение заставляло дергаться всем телом от неприятнейших ощущений. Если бы они были обычными цветами, если бы не залезали корнями в вены и не заставляли бы молить о смерти от каждого неправильного вздоха, может быть, он бы и ужился с ними. Когда они получают, что хотели, когда их любят, то жить становится легче. Хотя навряд ли той самой любовью, о которой мечтали как цветы, так и сам Дэвидсон, но это все же утешение в окружающем мраке. Может, и правда рассвет?       Чтобы успокоить глупое сердце пришлось сделать несколько вдохов и выдохов - они уже движутся к следующей своей цели, которая возвышалась огромной башней над всем городом. Ее наверняка было видно даже из парка Святого Николаса, хотя Джордж этого никогда в своей жизни не проверял. Не было как-то повода. Все время были другие заботы, когда крутишься, как белка в колесе - работа, дом, стримы. Слишком много всего, не было как-то момента насладиться и разглядеть окружающий вид. Странно ли жить в городе сколько себя помнишь, но не знать таких вещей? С другой стороны - навряд ли и его дед, проживший в Брайтоне всю свою жизнь, знает, с какого момента башню уже не видно. Как минимум потому что ее построили уже после его смерти.       Башня оказалась закрыта, слишком рано. А чего вообще они ожидали, в семь-то часов утра? Того, что любое заведение будет ждать их, раскрыв двери нараспашку? Нет, это так не работает. Их судьба теперь - ходить пару-тройку часов..где-то, дожидаясь открытия смотровой площадки. Дрим выдвинул предложение сначала прогуляться до ближайшего кафе, потому что, очевидно, хлопьев на завтрак не хватило. Джордж на такое закатил глаза с излишним драматизмом, и уже почти даже произнёс "а я же говорил", но его быстро подхватывают под руку, не давая закончить. Парень приметил какое-то небольшое заведение в двух домах от них, и уже вёл туда своего друга, забалтывая его как мог, слишком часто шутя и очень явно пытаясь сменить тему. Легкая щекотка вновь отозвалась под кожей. Дэвидсон натянул шарф на лицо, списывая все на холод - приступов не было с самого утра, и даже под таблетками недовольство маленьких друзей росло слишком быстро. Бинты давили, плотная ткань мешала дышать нормально, коротких прикосновений не хватало, а ещё было очень холодно, и пластырь за ухом вот-вот отклеится. Голова начала усиленно кружится.       -Джордж? Ей, слышишь меня? Гоги! Парень быстро заморгал, проглотив подступающий комок. Все равно закашлялся, ужасно. Ещё и весь рот внутри в крови от твердых, царапающих горло семечек.       - Разумеется я в порядке! - это звучало так, словно далеко не все под контролем, но Джордж очень хочет, чтобы оно хотя бы казалось таковым.       - Ты буквально только что почти упал на землю. На песок, если точнее.       - Не важно. Пойдём. Чем быстрее сядем, тем лучше.       Дрим нахмурил брови, не сводя с друга внимательного взгляда, и на такое Дэвидсон только сильнее укутался в клетчатую ткань. Отвернулся, стукнул зонтом о песок под ботинками, кинул быстрый взгляд к морю и посильнее завернулся в пальто. Выглядел не важно, уж слишком бледный, но на все попытки хоть как-то помочь отнекивался, злился и вообще "Просто давай уже дойдем до чертового кафе, Дрим". Странно, слишком странно. Слишком много мелочей, которые вызывали сильную тревогу за состояние его, за здоровье.       А Гоги паниковал, в сущности, по той же причине, просто с другого её ракурса. Как скоро Клэй догадается и весь этот спектакль с дружбой закончится, превратиться в бесконечную неловкость и новые боли? Он все равно умрет, на самом деле, уже и не важно, когда. Дрим рядом - цветы растут сильнее и быстрее, далеко - они просто становятся белыми, прорастая в новых местах, пронизывая каждую венку своими корешочками, заставляя содрогаться и шипеть сквозь плотно сжатые зубы. Погибать в одиночестве. При любом раскладе. Даже если друзья будут стоять под дверью, он запрется у себя в комнате, завернется в одеяла и спокойно уйдет в иной мир, как в сон.       Или уйдет в парк. В самые его глубины. Ляжет там, вздохнет в последний раз, и последнее, что увидит - красивый дуб, мирно качающийся под лёгкими порывами ветра, осыпающий на него свои листья. Он будет что-то шептать, а Джордж уже потеряет способность слышать, и глуповатая улыбка придет одновременно с предсмертными судорогами, и плывущее голубое небо отпечатается в мертвой голове ярким, красивым пятном.       - Нет, с тобой точно не все в порядке. Как они оказались в кафе? Когда именно? Как вообще он пропустил этот момент? Разделся он сам, определенно, потому что так сворачивать шарф на вешалке Дрим точно не умеет, а, значит, хотя бы контролировал свои движения. Неужели сладкие мысли о скорой свободе настолько поглотили его сознания, полностью отгородив от злого мира?       - Что происходит?       - Ничего, совершенно ничего.       Миловидная официантка, - совсем ещё девочка, видимо, на подработку устроилась, - скользит между диванами к их столику, держа в руках поднос с двумя чашками кофе и…тремя тарелками чизкейка? Серьезно? Они и заказ успели сделать, пока Дэвидсон пребывал по меньшей мере в трансе? Нужно быть немного внимательнее, в следующий раз он так пропустит событие поважнее выбора торта или исследования обстановки, в которую попал.       - А третья?       - Я не обойдусь одним, Гоги. Да и хотелось попробовать что-то кроме привычного клубничного.       Они молчат, пока девочка щебечет миленько и пытается предложить им ещё что-то, пользуясь природным очарованием, но Дрим только вежливо улыбается, выдает что-то вроде "Спасибо, мы к вам ещё обратимся".       Маленькие бутоны расслабились в облегчении.       Джордж водит вилкой по тарелке, отламывая маленький кусочек и отправляет его себе в рот, все острее ощущая испытывающий взгляд лучшего друга, сидящего напротив. Даже к еде пока не притронулся, и пенка на кофе в идеальном состоянии. Просто смотрит, не сводя ярких глаз. Буквально испытывает его, проверяет на устойчивость к таким испытаниям. Нервы ни к черту, и парень заметно переживает, подгоняемый цветами: вдруг Дрим все-таки знает? Сам догадался или ему сказал кто? В конце концов, Ник грозился, если Джордж не запишется на курс лечения. К слову, он не записался.       - Что-то не так? - неловко дергает воротник, отводя глаза в сторону, и но усердно делает вид, будто так и должно быть.       - Определенно. У тебя происходит нечто важное, вероятно, связанное с твоим состоянием здоровья, но ты, Гоги, продолжаешь игнорировать мои попытки хотя бы узнать, что не так.       - Потому что все в порядке, - вилка в очередной раз скрипит о стеклянную тарелку, - Я чувствую себя прекрасно, по большей части, а головокружение - реакция организма на погодные изменения. Атмосферное давление, слышал когда-нибудь о такой штуке?       - Тогда почему не назвал причину сразу же? К чему был этот цирк с “со мной все нормально”?       - Причина слишком ничтожна чтобы о ней рассказывать.       - Черт возьми, да ведь не в ней дело. Ты просто не мог мне сказать что голова на погоду болит и мы бы закрыли тему?       - Возможно? Просто-       Вилка со звоном падает на пол.       Руки сжимаются вокруг горла.       В глазах темнеет.       Джордж хватается испуганно за край стола, за воротник, отчаянно оттягивая его, стучит себе по груди, и в проблеске сознания убегает в сторону уборной, понимая, что сейчас либо задохнется насмерть, либо заразит всех посетителей и ту милую официантку в том числе. К      ажется он ударяется о стульчак головой, когда дверца кабинки туалета просто отлетает в сторону, - спасибо что не срывается с дверных петель, - и на короткие две секунды закрывает глаза, позволяя телу расслабиться и выпустить из себя тот самый пух. Он уже забился в нос, и ощущался так, словно бы при быстрой езде на велосипеде маленькая букашка залетела в носоглотку, противно там жужжа и вызывая сильнейший дискомфорт. семечки царапали горло, и, кажется, немного темной крови пролилось на белый пол с черными вкраплениями под мрамор. Красиво выглядит, эстетично так. Если бы не паршивость всей ситуации, то Джордж бы сделал пару фоток.       Всего десять секунд. Раз и два - кажется, так мало. Десять секунд, и шаги Дрима раздаются сразу же после скрипа тяжелой металлической двери. Абсолютная тишина в помещении, даже собственного дыхания почти не слышно. Но он не сумел сдержать в себе новый приступ кашля долго. Он буквально вырвался изнутри, и, по ощущениям, гортань просто надорвалась в двух-трех местах, открыв огромные раны, чем сразу же воспользовались бы цветы и полезли б туда, подпитывая свои нежные стебли его горячей плотью.       Джорджу едва хватает времени, чтобы закрыть щеколду.       - Джордж, ты здесь? - голос Клэя дрожит, звучит напугано, и Дэвидсон уже себя за это корит. Стебель вокруг жилки на горле стягивается сильнее, - Пожалуйста, Джордж.       - Да, я тут.       Как же сложно было произнести эти три слова. Три слога, несколько звуков, но новый приступ почти выбросил все его внутренности через рот, - на самом деле, такого не было, но боль просто ужасная, - и парень едва успевает споймать маленькие зонтики руками, прежде чем бы они пролетели под или над дверью, и их бы заметил друг, которого от всего этого зрелища отделял лишь кусок пластика под метра два в высоту и половину в ширину.       - Что с тобой?       - Аллергия, - как же хорошо, что и на такой случай был придуман план. Заходится кашлем, он почти уверен, что Дрим слышал, как большой сгусток крови и пуха ударяется о поверхность воды, - Пищевая аллергия. Не знаю на что.       - Господи.. - если верить звукам так же, как и собственному предчувствию, то Клэй съехал по ту сторону двери на пол, - У тебя есть таблетки? Или что-то, могло бы помочь?       - Ношу с собой на всякий случай, - да, только подавители никак на противоаллергические не смахивали, даже с сильной натяжкой пластинку прозрачных больших таблеток нельзя назвать чем-то, что могло бы помочь с такой проблемой, как пищевая аллергия, - Уже выпил.       - Давай домой. Завтра мне все покажешь, тебе было очень плохо в зале.       - Не думай даже. Все нормально. Там еще пару красивых мест, они еще дня два будут не работать, если не сегодня.       - Твою мать, Джордж! - Дрим за секунду вспыхнул, как спичка, - Ты почти умирал там, за столом, весь покраснел, хватал себя за горло, а сейчас предлагаешь просто продолжить прогулку как ни в чем не бывало?       - Да. Да, именно это я и предлагаю тебе прямо сейчас.       - Совсем умом двинулся?       - Если у меня случится еще один приступ, то я отправлюсь домой с тобой. Без лишних пререканий и споров.       - То есть дождаться, пока ты снова будешь на грани смерти? Это ведь даже не преувеличение.       - Почему ты не можешь просто согласиться с планом? - Джордж отрывает несколько салфеток, начиная активно протирать полы и стульчак, да и вообще все, на что потенциально могла попасть кровь. - В этом ведь нет совершенно ничего сложного, просто сказать “да” и помочь мне сделать этот день классным для тебя.       - Потому что ты даже представить не можешь, насколько страшно это было. Ты ведь буквально умирал там, понимаешь? Умирал.       Дэвидсон молча встает, стряхивая налипшие на джинсы пушинки и смывая все, что вышло из его желудка и горла в слив. Даже смотреть на это противно, не то что представлять, как это все буквально в нем выросло, вгрызалось в мышцы и мясо, высасывало все жизненные силы из тела.       Отвратительно, как же это все отвратительно.       Голову мгновенно пронзила острая боль - господи, он только что назвал своих лучших друзей отвратительными? Еще долго придется жрать всякую дрянь типа добавок, чтобы вымолить прощение. Кажется, у его цветов, как и у него самого, был какой-то комплекс на похвалу, не иначе. Малейшее плохое слово в их адрес, и маленькие желтые бутоны почти по щелчку пальцев схлопывались, сжимались, а на следующее утро уже становились маленькими белыми шарами пуха. Это всегда происходило быстро, и всегда сопровождалось бесконечными сожалениями и агонией.       Удивительно, как он оставался в своем уме, живя с постоянной болью во всем теле.       Щеколда поддается легко, дверь открывается - сидящий на полу парень выглядел..помято, если так можно сказать. По крайней мере, у него очень сильно тряслись руки. И под сильно имеется в виду “дрожь, когда невозможно ровно держать ладонь вытянутой дольше, чем секунда-две”. Настолько шокирующим для него был приступ Джорджа?       - Ты как?       - Это я у тебя должен спрашивать.       - Я серьезно, Клэй. Выглядишь ужасно.       - Просто замолчи.       - Ладно, ладно. Я за заказ-       - Уже оплатил. Давай пойдем прогуляемся, раз ты отказываешься идти.       Сердце как-то очень странно бьется. Словно просто сжимается, и от этого ощущения скорее морально было неуютно, чем физически дискомфортно. Легкий холодок прошел под одеждой, отзываясь в маленьком ростке за ухом, и пластырь медленно, но верно отклеивался. Парень постарался незаметно его пригладить, только бугорок одуванчика уже был заметно больше. Новая жизнь требовала свободы.       Дрим, опираясь на друга, встает, и вдруг притягивает его к себе, прижимает голову к груди и сгибается в спине. Весь силуэт его выглядит сломлено, словно бы Дэвидсон умер сейчас уже, словно бы превратился в куст у него на руках, а не просто закашлялся. Это было так страшно со стороны?       Гоги неловко похлопывает его по спине, боясь потерять ту ниточку, позволяющую ему оставаться в своем уме и контролировать собственные желания, не дающая ему прямо сейчас прижаться всем телом к парню, буквально позволить обнимать себя большой ложкой, и просто вдыхать едва ощутимый одеколон, отдающий, кажется, мятой и еще чем то очень терпким.       Мечта пахнет мятой. Для Джорджа - точно.       Они быстро выпускают друг друга, нехотя натягивают куртки и снова выходят на улицу. Вдыхая морской воздух, прохладный осенний воздух, Гоги думал о том, что было бы, если бы не его болезнь. Что если бы не его влюбленность. Возможно, и не было бы этого напряжения между ними, не было бы недомолвок. Не пришлось бы прятать от Дрима таблетки, лезвия, спички и многое, многое прочее, что могло бы вызвать лишние неприятности и переживания. Не было бы сложностей. Возможно даже, жизнь в целом показалась бы проще.       Шаги легкие, вздохи - свободные. Неужели нужно было перетерпеть столько боли ради простой возможности глубоко вздохнуть? Правда, жизнь? Настолько несправедливо? Песок скрипит под ботинками, нога немного вязнет, но это мелочи, это все такие мелочи. Так приятно, на самом деле, ощущать после сильных эмоций буквально самую умиротворяющую картину из всех возможных сейчас. Гоги поднимает голову, прикрывая себе рукой лицо от солнца, и взгляд пробегается по башне, возвышающейся над ними и прямо перед ними.       - Эта штука буквально пугает меня.       - Не штука, а смотровая площадка.       Голова кружилась от одной только мысли, что с его-то кровопотерей сейчас подниматься на такую высоту. И все равно, плавный подъем в стеклянном бублике обещал как минимум сильную тошноту, как максимум - еще один приступ. И тот, и другой вариант не особо радовали.       - Всего-то сто шестьдесят два метра в высоту. Мелочи.       - Сколько, прости? - Дрим замирает, и Джордж делает еще несколько шагов, прежде чем замечает это.       - Это не так страшно как выглядит, клянусь. Ее кстати занесли в Книгу Рекордов как самую тонкую башню в мире, ты знал?       - Что еще стоит узнать прежде чем мы окажемся на огромной высоте над землей?       - Она абсолютно безопасна и может выдерживать сильнейшие порывы ветра, даже не качаясь.       - Откуда ты это знаешь?       - Я живу тут, - он который раз за день закатывает глаза, потирая переносицу, - А еще я, наверное, прочел бы все возможные сайты прежде чем вести тебя куда-то? Не допускал такой мысли?       - Ну, раз ты так уверен, Гоги.       Только вот Гоги не уверен.       Но поздно. Под ними - пятнадцать метров, впереди еще сто сорок семь. Ком уже скопился в горле, но парень стойко его проглатывает, - пух неприятно касается стенок желудка, - и зовет Дрима к себе.       - Красиво ведь.       И действительно.       Весь Брайтон уже как на ладони - что же будет, когда капсула достигнет максимальной высоты? Люди кажутся совсем крохотными, домики - кукольными, а проезжающие мимо машины - игрушками. Очаровательно, даже ноги перестали подкашиваться в страхе за свою жизнь, настолько его захватило это зрелище. Солнце уже заметно поднялось по небосклону, встретилось с пуховыми облаками, позволило себя нежно окутать и разливало свой свет на весь Восточный Суссекс. Океан отражал этот свет, ближе к береговой линии был зеленоватым, изумрудным скорее, с маленькими точками белых парусников. Дальше, вглубь - синий, насыщенный синий. Еще дальше уже было видно фиолетовые пятна, и это те самые места, о которых Джордж даже думать боялся, мало ли кто может жить на настолько больших глубинах. Но то, как гладь воды поглощала в себя свет, выдавала на поверхность блики и в целом выглядела как живое полотно Айвазовского завораживало абсолютно и полностью.       Новый ком подкатывает к горлу.       Клэй восторженно снимает панорамные виды на телефон, тут же скидывает их Нику, что-то счастливо рассказывает, и это звучит лучше всякой музыки, потому что счастливый голос Дрима - лучшее, что Джордж мог слышать за свою короткую жизнь.       В носу неприятно покалывает.       Парень что-то говорит о том, что хочет посмотреть все с другой стороны капсулы, и это очень вовремя, потому что именно сейчас Дэвидсон сгибается пополам, трясется и все-таки выпускает из себя новую порцию пуха.       Рвотный рефлекс сработал как нужно было, просто превосходно.       Слезы подкатывают к глазам, он кашляет, изо всех сил кашляет, но семена просто не выходят, они засели, слиплись комом в гортани, и уже воздуха катастрофически мало, Джордж падает на пол, судорога пробивает все тело.       В глазах темнеет.       Кровь, она повсюду.       Его определенно было слышно.       Раскрылся в первый же день по своей глупости, ужасно.       Он не видел уже ничего, но слышал быстрые шаги Дрима и его громкий мат, сразу после “Джордж!”.       Кашель, наверное, эхом отскочил от пустых стен.       А стекло красивое, кстати. Стекло и стекающая по нему кровь, которая в лучах солнца казалась такой красной и красивой.       Рука, большая теплая рука ложится на его грудь. Внезапно стало так хорошо, так замечательно. Она легла не на кофту, а прямо под нее, на кожу, слишком холодную и пронизанную полностью корнями.       Платок слишком жесткий, натирает кожу там, где ему вытирают кровь.       А еще слезы.       Явно не его слезы.       - Гоги, если ты еще жив, клянусь, я прикончу тебя своими же руками, - Дрим срывается, ударяет сильно окно, и оно немного вибрирует. Теперь на его кулаке тоже кровь Джорджа. Забавно.       Нет, в этом нет ничего забавного, на самом то деле, но Дэвидсону так легко и свободно прямо сейчас, так хочется обнять весь мир, что он молча сжимает вторую ладонь друга, потираясь о нее щекой немного. Нежно так. Из последних сил.       Ответить не может, горло, кажется, изрезано вообще полностью. Но от пальцев, дрожащих пальцев, перебирающих его отвратительно-шоколадные пряди намного лучше. От руки на груди, нежно поглаживающей кожу. Клэй словно знает, что делает. Может, он когда-то уже контактировал с подобными людьми, обреченными, не имеющими никакой абсолютно надежды, и понимал, какие действия могут немного облегчить их страдания.       - Я могу заразиться?       - Нет. Не можешь. Дрим поджимает губы, сильно жмурит глаза и хмурит брови. Кивает пару раз, помогает встать. Убирает шарф от лица, челку, поправляет ему пальто, а потом притягивает к себе за плечи, прижимает свою голову к его шее.       Капсула все еще не достигла своей максимальной высоты.       - Почему ты никогда не говорил мне об этом?       - А как ты представляешь себе это? “Хэй, Клэй, я тут смертельно болен и нет никакой надежды на то, что мне поможет хоть что-то”? Так получается? - уж больно громко он говорит для человека, который еще несколько минут назад мечтал о том, чтобы его добили наконец, - Это абсурд.       - Операция?       - Нет. Лучше умру.       Они проезжают еще немного в полном молчании, прислушиваясь к дыханию друг друга. Всхлипывающему у Джорджа и прерывисто-сухому у Дрима. Просто слушают, убеждаясь в том, что еще могут слышать. Смотрят на утреннее солнце, убеждаясь, что могут видеть. Втягивают оба запах крови и цветочного сока, убеждаясь, что обоняние с ними. Касаются друг друга руками, убеждаясь, что осязание все еще имеется. Клэй о чем-то глубоко задумался, почти слышно было, как мысли в его голове судорожно пытаются прийти к одному решению, но все равно разрываются на маленькие кусочки.       - Ты не умрешь.       Дэвидсон поворачивается немного, и тут же буквально утыкается спиной в поручень, головой - в стекло. Его друг близко, каждая крапинка глаз, каждый сосуд в белке глаз становится очень четко различим, и все пятнышки веснушек на милых щеках. Тонкие губы, сильно обветренные, Джордж не может отвести от них взгляд, уверенный в том, что в первый и последний раз видит их настолько близко, буквально ощущая своими близость. Взгляд Дрима внимательный, всматривается не столько в зрачок человека напротив, сколько напрямую в его душу через увеличенные от прилива крови в голову черные точки.       - Ты не умрешь, Джордж.       - Клэй?       Он приближается еще немного, кончики их носов буквально сталкиваются, но Дрим делает то, от чего у Дэвидсона буквально проваливается сердце - от страха и желания одновременно. Парень немного наклоняет голову в сторону, и теперь ничего не мешает ему преодолеть эти пару-тройку сантиметров в одно движение.       - Мы вылечим тебя. Вместе. Ты и я, хорошо? - еще ближе, - Все будет хорошо, Гоги. Я не оставлю тебя.       И еще ближе.        И еще немного.