Je veux juste aimer

      Он выкинул все лезвия.       Первое же, что сделал Дрим после их возвращения поздним вечером в квартиру - нашел и выбросил при Джордже абсолютно все лезвия, которые лежали в маленьких коробочках с яркими желтыми одуванчиками, выбросил все спички из ящика, - Гоги держал их при себе на случай, если рана от нового цветка немного треснет и ее придется прижигать, - а еще слил в раковину все подавители. И пусть со стороны это выглядит как что-то, что мог бы сделать абьюзивный партнер, но, во-первых, Клэй знал, что это все явно не идет Джорджу на пользу, а во-вторых, парень собирался лечить своего друга от этого недуга, так что предметы, влияющие на здоровье негативно, ему больше не пригодятся.       Молодой человек просто ходил за руку с хозяином квартиры и по его указке открывал все места, где были припрятаны вещи для самоповреждений и упрощения жизни цветам. Гоги был не против, Гоги был счастлив наконец-то почувствовать все это - его любят, о боже, его по-настоящему любят, заботятся. Это ощущалось как самое лучшее, что вообще происходило во всем чертовом мире, и даже любимое сырное мороженое не могло сравнится по количеству вырабатываемого эндорфина и дофамина. Его мозг просто сходил с ума от того, как Клэй начал на него смотреть. Напряжение исчезло, лопнуло как мыльный пузырь, и улыбка просто не уходила с лица. Все время. Он счастлив.       Звезды на небе казались блестками или мукой которую кто-то по случайности просыпал на воду в темной комнате. Мириады маленьких белых сверкающих точек, которые местами сильнее смешивались с общим пространством ночи, но в окне казались очень непривычно особенными. Возможно, он никогда раньше не придавал столько значения обычному пейзажу, никогда не рассматривал свое окружение с таким наслаждением и интересом, как сейчас, а потому и ощущал себя так, словно переродился, не меньше. И все в один миг стало живым. Настоящим. Каждый малейший шаг его телом воспринимался с восторгом.       Это неповторимое состояние вдохновения, морской воздух, когда они выходили из капсулы, был самым милым запахом в мире, а еще мятное мороженое, которое они взяли по пути, потому что Клэю очень хотелось его взять. А Джорджу хотелось взять его за руку.       И они оба не умеют говорить нет.       Приступов не было весь остаток дня. Даже легкого першения или уже привычных спазмов в районе груди и ниже, вообще ничего.       Они сидят вместе, в кровати, буквально под одним пледом, когда Клэй просит показать их. Волнение накрывает с головой, - возможно, они тоже стесняются, - но когда он так нежно кладет свои руки поверх повязок, то он просто не может отказать. Не может сказать нет, когда Дрим так близко наклоняется, когда смотрит с таким блеском в глазах, когда его губы чуть дрожат, словно бы в неуверенности, и, особенно, когда он едва касается рта Джорджа, целует едва ощутимо, легко, почти по-детски простой знак внимания, знак безопасности и доверия. И он не может сказать ему нет. Просто не может.       В одном ухе все еще играет фильм, - он был без особого смысла, но очень эстетичный и расслабляющий, - когда бинты ослабевают, когда Гоги трясущимися руками откладывает их в сторону и когда пальцами снимает маленький пластырь за ухом. Тот цветок уже имел свой бутон, и парень всего лишь немного помог ему раскрыться сейчас, всего лишь легко коснулся ногтем центра, и он буквально на глазах раскрылся. У Клэя в глазах был странного рода восторг, смешанный с ужасом, и их ладони встретились на самом большом цветке Джорджа. На том самом, который был с ним с самого начала. Самый первый. Большая загадка, почему такой старый цветок все еще не превратился в красивый пух, но он мило обернулся вокруг запястья, напоминал чем-то яркий зеленый браслет и имел очень крепкий стебель. Очень крепкий. Дэвидсон отдернул руку, прижав ее к груди, и тогда Дрим сделал то, отчего хозяин цветов захотел жить.       Он провел пальцами по стеблю, обвел каждую жилку на листьях и коснулся бутона в самом его центре, немного надавив. И это ощущалось словно бы Клэй касается оголенных нервов, не меньше. Выбило дух, все тело, каждый корешок провел через себя то удовольствие, которое испытывал сейчас лепесток под рукой Дрима. Джордж понимал, он прекрасно осознавал, что маленькие друзья не хотели бы делиться, только не этим чувством, но настолько крепко они уже связаны, что не представляется возможным понимать любую эмоцию и не разделять ее с ними. Джордж быстро заморгал, схватился за домашнюю рубашку на груди и постарался отстранится, но вторая рука Клэя сильнее сжала его предплечье, сильнее вдавливая в подушки и переводя его в положение полулежа.       - Подожди, Клэй, ты... - голос сорвался на резкий выдох, пальцы парня прошлись вдоль сухожилия и зарылись прямо туда, где расходились сразу несколько стеблей. Прямо туда, прямо к корням, которые там были очень близко к коже, которые было даже видно, и, да, они ощущали малейшие прикосновения к руке очень остро.       - Все в порядке? - он прижал кисть Джорджа к своей щеке, и тогда, определенно, в голове произошел взрыв эмоций. Голос сделал какую-то странную штуку с писком, он просто издал какой-то крайне странный звук, который никак охарактеризовать не выходило. Он просто есть, и он был настолько искренним, насколько вообще мог быть.       Губы коснулись основания стебля, оставив там легкий поцелуй, и Гоги уже плакать был готов от переполняющих чувств, которые испытывал, всем своим существом испытывал, но никак не мог выпустить из себя. Не мог ослабить напряжение, потому что даже не понимал толком его природу. Странно, это все ощущается крайне странно. Вроде бы и хочется прижаться поближе, потому что все это - до головокружения приятно, но, вместе с тем, пытается отстранится, потому что ощущений слишком много. Как стакан - когда воды в нем слишком много, то она начинает просто выливаться, и маленькие, прозрачные капельки стекают по граненым краям. Джордж не может уже терпеть, его поверхностное натяжение воды не справляется от воды, которая все заполняет и заполняет, и он подается вперед, припадает к его губам, и целует. Жадно целует, сминает губу, немного прикусывает ее зубами, легонько совсем, посасывает и снова издает странный звук, теперь похожий на мычание или слишком громкий вздох, как только руки Клэя медленно оглаживают то предплечье, которое заросло сильнее всего. Левое. От пальцев, по ладони, к запястью, вдоль венок, к сгибу локтя. Простая ласка была такой необходимой, такой желанной, Гоги просто прижался к Дриму грудью, правой рукой притягивая к себе за шею.       И Клэй рассмеялся.       Прямо в поцелуй. Просто чуть отклонил голову в сторону, чмокнул в нос, и вдруг засмеялся этим своим прекрасным смехом, который до мурашек пробирает покруче касаний, блуждающих по рукам буквально мгновения назад.       - Ты само очарование, Гоги, - парень непонимающим взглядом уткнулся в пустоту, медленно поднял глаза и сжал руками одеяло под собой, - Прости, просто ты настолько милый, что я не могу сидеть спокойно.       Задело ли Джорджа такое слово как “милый” в сторону своего внешнего вида сейчас?       На удивление, нет. Он не любил, когда кто-либо считал его милым или очаровательным, потому что, в конце-то концов, он серьезный взрослый человек, ему уже скоро за двадцать пять, и подобные качества больше подходили ребенку, нежели самостоятельному мужчине, но сейчас сердце опять вытворило это непонятное движение с кратковременной остановкой своей деятельности.       - Не говори так.       - Почему же? - легкое касание губами к мочке уха.       - Потому что мне это слишком нравится.       - Так и почему тогда не говорить, мой милый Джордж? - руки по спине сначала резко поднимаются к шее, выдавливая из парня смущенный вздох, спускаются прямо по позвонкам, оглаживают кожу на ребрах и ложатся прямо на ключицы, абсолютно игнорируя препятствие в виде футболки, нагло ее отодвинув еще в начале пути и прямо так, кожа к коже, - Потому что подобные вещи заставляют тебя смущаться? Потому что ты чувствуешь это странное шевеление внутри от каждого касания?       - Перестань меня мучать.       - Я просто хочу услышать ответ на свой вопрос.       Клэй проводит носом за его ухом, осторожно целует основание самого маленького и молодого цветка, прижимается губами к коже на шее, и Джордж больше ничего не помнит из того вечера, кроме музыки титров, безумно горячих рук и маленьких бусинок пота на голой коже, в свете луны кажущиеся кристально белыми и светящимися изнутри.       И на утро следующего дня мало чего понимает, на самом деле. Просто надеется, что одуванчикам нравятся новые соседи в виде больших роз-пятен на горле и груди.       В последний раз огромный махровый халат парень доставал еще при переезде, когда дом казался таким большим и холодным, а он - маленьким и одиноким. Он просто переоделся в любимую пижаму, в которой таскался еще ребенком, - подростком, на самом деле, - и закутался в огромный мягкий халат. Ткань приятно ложилась к коже, а Кэс, также оценившая всю прелесть этого элемента одежды, завернулась где-то в области правого бока. Растянула лапы, улыбнулась так, как умеют делать это только кошки, прижалась пушистым животом к оголенной части тела и заурчала, громко и успокаивающе. И сейчас, когда все его существо пребывало в лучшем своем самочувствии, хотелось снова вернуться в один из лучших моментов его жизни, снова согласиться с рассудком что все опасности в данный миг - далеко, очень далеко, и он может просто выдохнуть, позволить себе расслабиться. Прижаться коленями к груди и столу, уложить голову на них же и тихо потягивать кофе, сидя в одной лишь рубахе. И та принадлежала не ему. Однако теперь Джордж уверен, что как минимум светло-желтая, - она же желтая, верно? - с вышитым в углу темными нитками смайликом никуда от него не уедет, а останется здесь, в Брайтоне, и он будет коротать в ней одиночество. Ровно до следующего приезда своего парня.       Парня.       О господь, называть Клэя своим парнем - отдельный вид удовольствия. Слово шелестело на кончике языка и пищало в стеблях, вызывало сотни мурашек и заставляло жмуриться от радости происходящего. Он и Дрим. Закончились все те страдания, несколько десятков стримов, на которых приходилось задыхаться, буквально задыхаться, лишь бы все остальные не догадались о недуге. Не придется больше резать кожу, стирать без конца одежду от крови и плакать, потому что устал от всего. Нет. Это все - закончилось. Его темная полоса оборвалась, уступив место светлой. Переход был настолько слабым, что выбил воздух из легких, но с тем же дал столько сил на борьбу, что Джордж уверен как никогда.       Он выживет.       Ради Дрима. Клэя. Ради своего парня. Ради человека, которого любит.       Ради человека, который прямо сейчас вышел сонный и растрепанный, и резинка пижамных штанов отпечаталась на коже живота красной полосой, а все лицо было в узорах от подушки. Ради человека, отпившего кофе из его чашки и мгновенно проснувшегося, потому что кофе был настолько ужасно горячим, что язык перестал чувствовать что-либо вообще. Ради человека, который сейчас потянулся за поцелуем в качестве компенсации за нанесенный ущерб.       Теперь зубы они чистят вместе. У Джорджа паста с алоэ, но Дрим, отвлекший его брызгами воды минутой ранее, прильнул к его губам своими, и теперь к этому вкусу примешивался приторно-апельсиновый. Гоги стукнул парня по носу за такие проказы и за то, что лезет к нему, не прополоскав толком рот, а Клэй, невероятно довольный, только смеется тепло ему в ответ да прижимает к себе двумя руками, оставляя зубную щетку во рту.       И завтракают тоже. Вместе. Он долго отплевывался от полноценного завтрака, отказывался променять любимые хлопья на что-то существенное, но, в итоге, сдался и послушно принимал кусочки омлета на вилке, прямо с рук своего парня. Оказывается, Клэю нравится, когда его кормят. Или когда его кормит Джордж. В любом случае, он никому больше не даст кормить себя, кроме как Гоги. Никому.       На улицу выходят после обеда. Не потому что им было некуда спешить, вовсе нет, а потому что теплые объятия в кровати слишком затянулись, и потому что даже мысль о том, что им нужно будет отпускать друг друга, казалась отвратительной. Наверное, именно поэтому у Дэвидсона две верхние пуговицы были расстегнуты, а у Клэйтона развязаны шнурки на кроссовках и вообще, один носок с динозаврами, а другой - с акулами. Зато вот футболка в тематике места, куда они, собственно, и держат путь. Огромный постер фильма “Глубокое синее море” на всей груди. Прекрасно и безвкусно одновременно.       Они собирались в тот самый океанариум сегодня. Но прежде всего - еще одно дело.       Дверь магазина оповещает легким звоночком о новых посетителях. Добирались сюда около получаса, и вот, наконец, старания окупились.       В помещении немного пыльно. Длинные полки по пояс, темные деревянные полы и выкрашенные в светлый голубой стены. Желтая лампа под потолком, но от нее света не больше, чем от маленьких окошек по бокам от дверей. Мягкая музыка - “The Swan”, если Джорджу не изменяла память. Множество квадратных упаковок, а в них - то, ради чего и был проделан долгий путь пешком. Пластинки.       Клэй провел рукой по ребрам коробочек, перебирал их, разглядывал, словно бы знал толк в коллекционных пластинках. Но нет, на самом деле, единственная пластинка, которую он слушал в своей жизни, это что-то от АВВА, но было это настолько давно, что мелодия едва-едва могла всплыть в памяти. Так, мотив. Ни слов, ни особенностей музыкального исполнения. Зато треск пластинки, звук скольжения иглы граммофона и голос отца, напевающий очередную картонную песню в голове закрепились отлично. А вот Джордж с видом знатока дела остановился у стойки Элвиса Пресли, держа в руках “48 любовных песен”.       - Думаешь, Дэррилу бы понравилось?       - Я думаю он слушал их минимум раз сто, если не больше. Гоги, может лучше что другое?       Дэвидсон дернул воротник своего черного пальто и нервно начал постукивать о деревянный бортик стойки. Его не напрягал вердикт парня, скорее боязнь совершить неправильный выбор и не привести лучшего друга в восторг своим подарком. Глаза бегали по обратной стороне упаковки, словно бы надеялись увидеть там что-то новое, что-то, чего он еще не читал, однако черные буквы упорно не хотели сами собой выстраиваться в новые слова и выдавать новую информацию, чем сильно расстраивали.       - Классика, одна из самых нейтральных, которую можно выбрать в подарок кому-то. Неплохой выбор, особенно если адресат - большой любитель. Пластинка старая, но звук на ней что надо.       Высокая фигура в джинсовой жилетке и зауженных джинсах. Футболка - AC/DC и множество мелких темных косичек. Большие черные глаза.       - Простите?       - Вы достаточно хорошо знаете человека, но недостаточно уверены в том, что лучше взять. Обычно именно в таких случаях берут эту.       Их беседа немного затягивается. Девушка расспрашивает о вкусах того, кому дарят, мягко улыбается и просит немного подождать, уходя в помещение за фиолетовой тканью. Дрим пользуется моментом, подхватывает под руки Джорджа и ставит пластинку в проигрывателей. Тихий треск, и мягкая игра на укулеле наполняет тесную пыльную комнатку, полную винтажных кассет и виниловых кружков, и кружит, вращает вокруг себя, уносит в медленный танец с частыми касаниями, долгими взглядами и близким дыханием. Кружат, вальсируют, периодически стукаются друг о друга и хихикают, и Дэвидсон снова ощущает касания к цветам и многозначительный взгляд парня на себе. Крошка озорства, щепотка игривости и просто море нежности. Очаровательно.       Гоги находил очаровательным маленькие солнечные крапинки на округлых щеках, находил очаровательными едва заметные ямочки возле уголков губ и темные пятна в желтых глазах. Да, они были зелеными, но для него стали цвета самого чистого золота.       Клэй ведет в их импровизированном танце, и улыбается, чертовски мило улыбается, когда Джордж рукавом чуть не смахивает пару пластинок. Смеется, когда его чистые белые кроссовки носком задевают лакированные туфли, и отпускает очередную шутку про внешний вид и про то что Дэвидсон “слишком британец”. Не обидную шутку. Джордж на такое только глаза закатывает.       Музыка останавливается, а они в каком-то совсем заброшенном углу. Сюда не попадает свет, в полумраке только небольшая и явно винтажная гирлянда, одноцветная и тусклая.        Парни стукаются друг о друга носами, и Гоги ощущает, как сердце начинает биться часто-часто.       Взгляд Дрима скользит к губам.       Джордж не против.       Он еще ближе.       Движутся навстречу друг другу.       Касаются, медленно и до мурашек сладко.       И еще. И еще. Раз, два, семь, десять. Долгие пять минут, они слишком громкие.       - Вы еще здесь?       Мягкий тембр из противоположного конца зала. Клэй и не надеется на то, что их не было слышно, и трется кончиком носа о его скулу. Джордж снова ощущает миллион шевелений в области живота и солнечного сплетения, прижимается к парню сильнее, снова просится на поцелуй, но тот только смеется немного, ставит между их губ указательный палец и машет работнице магазина рукой.       - Не рассматривали эту?       В ее руках красивая коробочка. Стандартного размера диск, прозрачный и с красной обложкой. Выглядит симпатично. Приятно.       Надпись большими буквами - Гарри Стайлс. Белые, круглые. Почти на половину всего квадрата. Джордж проводит по ним ладонью - глянцевые.       - Это одна из новых, которые недавно писали. Не раритет, но выпускали их в ограниченном количестве, так что может быть весьма удачным подарком. И качество хорошее.       - Да, мы ее возьмем. Правда, Джордж?       Парень быстро моргает, прогоняя наваждение, прогоняя непрошеное воспоминание двухлетней давности, о котором уже совсем все позабыли, а он еще держался за него, как за последний света лучик. Рука Дрима переплела пальцы их рук, пальцем провел по ладони, по мягким подушечкам, и что-то невероятно сладкое залило все нутро Джорджа, так что он только кивнул тихонько, прижимая к себе пластинку, и послушно вышел на улицу. Словно барашка на веревочке вывели. И в очередной раз позволил Клэю заплатить, утопая в бесконечной радости желтых друзей от телесного контакта. Дрим улыбается - и Гоги соглашается вообще со всем. Потому что иначе просто не получается.       Тихое шуршание листвы на высоких деревьях. Солнечные блики на растянутых по бетону лужах, отражение в них же пролетающих мимо ласточек. Дома из красного кирпича, одинаковые. На вид. Но если приглядется в вытянутые окна, то там целый мир разглядеть можно. Джордж любил это дело, хоть и находит странным и пугающим - разглядывать все, что только можно увидеть в чужих жилищах. Шторки, цветы, книги в пыльных шкафах, статуэтки на полках. У этой вот женщины, которая читает на мягком диване в пледах, есть отдельный стеллаж под коллекционные тарелки с изображениями городов. Сколько же мест она объехала. А здесь живет целая семья - детские игрушки на подоконнике, кубики и плюшевый заяц с фиолетовыми ушами.       Его увлекает эта забава. Он не желает ничего этим людям, может даже, забудет о их доме буквально через пару шагов. Но дать волю воображению, позволить себе додумать быт, додумать отношения и атмосферу - то, что он бы делал целыми днями. Просто погрузиться в чужую жизнь, пока руки, вплетающие в волосы длинное соцветие узколистного кипрея, не вырвут его в реальность.       - О чем ты так задумался? - их руки в перчатках переплетены, но Клэй снимает их с ладоней своих и Джорджа, позволяя прикоснутся коже к коже.       - Да так. Засмотрелся на чужую жизнь. Надень мою перчатку обратно, пожалуйста.       - Зачем?       - Не хочу никого заразить.       Они уже подошли к автобусной остановке, которая в общем осеннем убранстве и среди кипарисов казалась еще более желтой. Дрим прижимает ладонь к губам, покрывает ее маленькими, короткими поцелуями, и Дэвидсон, чье лицо вообще-то не особо способно краснеть, заливается краской. А что если кто-то увидит? Начнет осуждать? Да, люди в Брайтоне более чем дружелюбны и толерантны, однако пожилая часть населения все еще не особо терпима к подобным проявлениям чувств, и привычная паника накрыла сознание.       - Я надену их на тебя когда мы окажемся в автобусе, - Клэй поднял на его лицо свои глаза, и это казалось сейчас самой прекрасной вещью из всех, когда-либо существовавших, - Позволь мне насладится тобой еще немного.       И все вспыхивает.       Все вокруг.       Просто внезапно краски кажутся намного ярче, чем есть на самом деле. Свет слепит глаза, розы в клумбах буквально пылают алым, как маленькие огни факелов, и на минутку Джорджу кажется, что это действительно красный. Что он увидел его. Всего на минутку.       Запахи окружили следующими. Очаровывающий аромат, откуда он вообще взялся. Казалось, каждая клеточка мозга внезапно пропиталась цветами и мятой, очень ярким запахом мяты. И апельсина. Сирени. Яблок.       Звуки. Малейший шорох, любое дуновение ветра были такими отчетливыми, что Джордж начал волноваться, а не сенсорная перегрузка ли это, и как потом восстанавливаться. Любая складка, изменившая свое положение, звук каблуков ботинок о асфальт, проезжающая далеко-далеко машина. Казалось, что он мог различить звук облаков, плывущих по небу.       Но нет.       Это всего лишь попытка цветов заставить его больше контактировать с предметом воздыхания.       Минутная полная эйфория как награда.       Кажется, Клэй заметил странный блеск в глазах Джорджа, его желание приблизится ближе, и он поддается, соглашается. Делает шаг навстречу, опять оказывается вплотную. Придвигается. Медленно, растягивая момент. Наслаждается нетерпением партнера. Уже почти касается губ, но замирает в пяти сантиментрах, хитро улыбаясь. Дразнится, чтоб его.       И Джордж просто не выдерживает.       Это не было чем-то долгим, автобус приехал буквально через две или меньше минуты, но парень ощущает, насколько ему нужно, физически необходимо было это вот касание. Оно разливалось сладостью на языке и било маленькой молнией по нежной коже. Говорят, что губы - самое чувствительное место, и что касания к ним приносят высшую степень удовольствия. И не врут ведь.       - Если хочешь поспать, то ложись. Нам ехать чуть меньше часа. - Гоги натягивает черную перчатку на руку, прячет лицо в шарф, укутывается в него весь. Привык, что представляет опасность для окружающих.       Дверцы автобуса с легким гудением закрываются. Людей не так уж и много, пожилая дама в конце салона, девушка с книгой на самом первом сиденье да компания друзей, увлеченно о чем-то болтающих.       - Буду признателен, Гоги.       Обнял его за руку, прижался всем телом. Уложил голову на колени, накрылся краешком пальто и рассмеялся прямо в живот парню. Мило.       Джордж вспомнил ночь. Их первую ночь. Вспомнил, как проснулся в четыре утра, не ощущая рядом тепла чужого тела. Вспомнил, как красив был силуэт Дрима, сидящего на подоконнике одетого только в пижамные и очень широкие штаны, как в легком свете уличного фонаря отчетливо виднелась каждая мышца, как красиво сверкали белые блики в его глазах. Как клубился дым, улетая в открытое окно. Вился серыми кольцами, спиралями. Вылетал из пухлых губ и оказывался в прохладе Брайтонской ночи.       Он не знал, что Клэй курит.       Он не знал, что Клэй чувствует себя бесконечно одиноким ночью.       Гоги ждет достаточно, он дает своему парню уснуть, а после закашливается, ощущая привычный привкус металла на языке, во рту и горле. К шарфу прилипает пух, и больной, пересиливая собственное отвращение, проглатывает его, позволяя желудочному соку сделать свое дело и растворить семена, не оставив от них ничего. Он устал от этих приступов, теша надежду, что, разумеется, на первые два дня ничего не изменится, и что нужно больше времени, и что все обязательно будет хорошо, но в груди плотнее сплетались корни, страх поселился прямо меж ними. Но они обязательно справятся. Обязательно.       Долгое время в окнах мелькали только дома, по большей части одинаковые, частные. Различные клумбы на участках, качели на деревьях, собачьи будки, низкие белые заборчики, козырьки окон. Джордж считал облака, считал проходящих мимо людей, лишь бы не углубиться в собственные размышления. Проехали мимо его старшей школы, и он вспомнил, как он и Вилбур ходили в нее вместе. Сидели за одной партой, ходили на ланч вместе. И не потому, что им нравилась компания друг друга. А потому что в обществе, где за малейший промах подростки готовы уничтожить друг друга, готовы испортить человеку жизнь, полезно иметь того, кто всегда на твоей стороне.       Цветущие должны держаться вместе.       А ведь он тогда и не понял даже, почему миловидную девочку прямо на уроке истории стошнило кровью, и почему преподаватель пришел в ужас, как только увидел розовый лепесток древовидного пиона. Не догадался, зачем школа устроила всем срочный медицинский осмотр в течении следующей недели. Не дошло до него, с чего вдруг ее шкафчик начали украшать цветами и расписывать пожеланиями скорейшего выздоровления.       И не подумал бы, что через каких-то семь лет сам окажется на ее месте.       Пушистая макушка пшеничного поля потерлась о его живот еще раз, словно бы ища место потемнее да помягче, и Джордж запустил пальцы в его волосы. Средней длины, можно даже хвостик завязать. А пока - маленькие косички, прочесывания прядей и легкий массаж головы, пока черты лица его расслабляются, становится таким спокойным дыхание, а руки обвиваются вокруг талии Дэвидсона под пальто. Приятно. Очень приятно.       И сам почти дремать начал, когда теплый воздух стал попадать на одежду, успокаивая, но им важно было выйти на нужной остановке. Не пропустить, а то идти еще десять минут - такое себе удовольствие. Они проезжают кинотеатр на Кингс-роуд, и парень понимает, что пора будить Его. Легонько проводит по макушке, шепча “Вставай, Клэй”, но это не принесло никаких успехов. Немного трясет его за плечо, но тоже безрезультатно. Убирает челку с лица, касается губами лба. Нет. Касается еще раз, щек, закрытых век, губ, носа, скул. За ухом, самой мочки. Стремительно покрывает лицо поцелуями, пока можно, пока еще ему не сказали, что это было плохой идеей. Просто расцеловывает каждый кусочек кожи, до которого мог дотянуться, и замечает, как на лице Дрима выступает улыбка во весь рот.       - Ты не спал? И как давно?       - С самого начала твоего прилива нежности ко мне, - подмигивает, и Джордж буквально краснеет ужасно, от злости и смущения, - Но это было лучшее пробуждение в моей жизни. Спасибо.       Встает с кресла, потягиваясь на кошачий манер, целует быстро в плотно сжатые губы и подхватывает под руку своего парня, сверкая любовью к жизни и энергией во все стороны. Как лампочка. Прижимает к себе в объятия, пока они ждут их остановки, и Гоги начинает чувствовать себя уютно в руках огромного Дрима. Словно бы от всего на свете спрячет. Убережет. А тот наклоняется к его уху, тихо-тихо шепчет что-то, и у Дэвидсона останавливается весь мир.       Просто замирает. Все перестает иметь смысл.       “Я люблю тебя, Джордж”.       Четыре слова. Чертовы четыре слова, а он уже готов пасть на колени, молить, плакать, унижаться как угодно, лишь бы еще раз их услышать. Его любят, быть не может. Любят.       Одно дело, когда Дрим делал эти приятные мелочи. Покупал рожок мороженного, заказывал пиццу, возился с его кошкой, отдавал одежду, целовал нежно-нежно и приносил самый крепкий в мире кофе в постель. То, что успело произойти за неполных два дня до мурашек пробивало. Но тембр, низкий и теплый, которым он произнес сейчас это предложение, с вибрацией, с горячим выдохом. Это было другое. Совершенно другое.       На улице стало немного прохладнее, воздух пробирался под большие пластиковые пуговицы, заставляя нервно дернуться от резкого перепада температур. Накапывал маленький дождик, едва ощутимый, но видимый глазу. Взявшись за руки, они поторопились к светофору - зеленый свет отсчитывал последние десять секунд. В ботинки немного затекла вода, но это не страшно, совсем не страшно. Все компенсирует громкий смех, отражающийся от стен старых домов.       Клэй увлеченно продолжает свой рассказ, когда дергает за ручку входа в океанариум. И еще раз. И еще.       Повисла тишина.       - В смысле, там серьезно закрыто?       - Ты думаешь я шучу? Сам попробуй.       И он пробует. Безрезультатно.       - Да быть такого не может! - Джордж от злости стучит о затемненное стекло, - Я покупал билеты за день, в конце концов!       - Эй, успокойся. Мы просто вернем деньги, хорошо? Сходим в другой день, не смертельно же.       Он соглашается, но неприятный осадок остается. Так хотел показать ему это место. Завораживающее место. Он каждый кирпичик в стене наизусть знает, каждого работника - в лицо, каждый уголок. Как и что работает, как кормить рыб, как обращаться с огромным осьминогом в центре одного из залов. Дэвидсон знает это место от и до, и так хотел познакомить Клэя с ним. Они бы могли зайти через ход для работников, но, черт возьми, ключ остался дома.       Когда-то в этом месте работал его отец. Всю свою жизнь.       Приводил сюда друзей, и они вместе разглядывали гигантскую зеленую черепаху. Играли в “Подземелья и Драконы” прямо на бетонных полах. Делали домашнее задание по математике, разглядывая стайки рыб. Все его детство там. Он так хотел поделиться настолько важным местом с человеком, который теперь - вся его жизнь.       Клэй обнимает его со спины, целует в макушку и немного шатается из стороны в сторону, заметив то, как обидно стало Джорджу. Закружил его, из горла вырвался легкий смешок. Еще один. Они просто глупо кружились под дождем, мелким и несерьезным дождем, без какой либо причины своей радости.       Пока Дрим не замирает, уставившись в одну точку. Фигура на той стороне дороги поднимает глаза. Машет рукой.       Им не верится.       Гоги перебегает на красный, забывает о всех вообще правилах и о том, как сильно штрафуют в Великобритании за нарушение правил дорожного движения, обнимая с разбегу второго лучшего человека в своей жизни.       - Да-да, я тоже очень рад тебя видеть, Джордж.       Сапнап.       Ник.       Здесь, в Брайтоне.       Это больше походило на розыгрыш, но вот он, стоит в черной кожанной куртке прямо напротив, чешет рукой затылок и выглядит бесконечно уставшим с этими огромными синяками под глазами и опухшими веками.       - Что-то случилось, приятель? - Дрим перемахивает в один прыжок через небольшое ограждение, обнимая друга и становясь к Дэвидсону, снова переплетая руки. Словно бы не хотел терять его надолго, - Какими судьбами ты здесь?       - Это… Джордж, ты еще не знаешь?       Нехорошее чувство вдруг поселяется внутри. Удушающее.       - Не знаю о чем?       - Вилбур обещал тебе позвонить, чел. Еще три дня назад. Ты знаешь про Дэррила?       - Ник?       - Про Томми и Туббо? Минкс?       - Что, черт возьми, происходит?       Громкий голос Клэя прерывает речь Армстронга. Он тушуется. Становится весь какой-то маленький и жалкий, дергает неловко плечом и делает шаг назад.       - Я напишу тебе, ладно?       Повисает короткая тишина. Джордж сильно сжимает руку парня, вглядывается в глаза Ника, в которых, по какой-то причине, поселилась ужасная боль. Такая, которая медленно убивает, не оставляя ничего. Стирает все, оставляя только скорбь.       - А как насчет потусить вместе на днях, м? - Ник вдруг становится привычно игривым придурком, ухмыляется и оглядывает Гоги и Дрима, - Или я помешаю вашему крайне романтичному времяпровождению?       - Ты такой идиот, боже.       - Мы рады позависать в любое время, не говори глупостей.       - М, ладно. Ладно.       Парень делает пару шагов назад, снова широко улыбается.       - Тогда не буду мешать вашему свиданию! Серьезно, Джордж, у тебя выражение лица преданной собаки, когда смотришь на Клэя! Хоть делай вид, что не настолько в любви к нему!       - Завались, Сапнап!       Шуршание его кед пропадает меньше чем через минуту. Странно было видеть его здесь. Странно было после долгой разлуки иметь этот диалог на неполные шесть минут, который пробрал до костей от того самого тона, которым обычно говорят самые ужасные вещи. Пара с секунду смотрит туда, где еще недавно была видна фигурка этого странного человека, а после Дрим подхватывает его под руку, стараясь отвлечь от дурных мыслей. Ему нельзя волноваться. Ни в коем случае.       Парень все еще трясется от мыслей о кашле Джорджа, все еще появляющегося во время сильного напряжения.       Также трясет, как и в той капсуле, залитой кровью.       - Получается, там и вправду жили монархи?       - Да. Королевским Павильоном занимались при принце Уэльском, который Георг четвёртый, потому что у него были проблемы со здоровьем и врачи подписали морские прогулки.       - Как много ты, черт возьми, знаешь?       - А я думал что американцы патриоты. Оказывается, я о своём городе знаю больше, чем ты об истории своей страны?       Листья хрустели под ногами, вода в фонтане с плеском сталкивалась струями, капли летели во все стороны, падали в дождевые лужи. Джордж любил это место. Высокие клены качались под слабым ветром, скидывали с себя рыжие листья, прямо на цветочные кусты. Красиво. Очень красиво.       Джордж бы хотел остаться тут.       Они садятся вместе на край фонтана, и все равно, что он грязный и мокрый. Дэвидсон втягивает носом воздух, кладет голову на плечо Клэя. Тот смеется, нежно так, поглаживает по голове и снова целует руку. Медленно стягивает перчатку и касается узловатых пальцев, не руша зрительного контакта.       Как вдруг - кашель.       Все темно.       Резкая боль в груди.       — Джордж? - парень сжимает его руку, кладет ладонь на спину, немного поглаживает. Пытается стянуть шарф, или, хотя бы, ослабить его, но попытки помочь успехом не оканчиваются.       Сердце сжимается и разжимается слишком медленно и сильно.       Он хватается рукой за грудь.       Пух в горле.       Забивает все.       — Джордж, тише, я-я сейчас позову на помощь. Пожалуйста, только продержись ещё немного!       Слезы вроде и катятся из глаз, а вроде и не особо понятно. И его ли это глаза. И он ли это.       Так больно, ужасно больно.       Он не может дышать.       Пожалуйста, нужна помощь.       Он не может его проглотить. Он не может вздохнуть. Он не может, не может…       Вода красиво сверкает, переливается в ярких лучах. Не было ещё в Брайтоне такого теплого и солнечного дня, как этот. Не было более удачного момента, чтобы умереть.       В фонтане плавает маленький пух с семечком, мокрый уже насквозь. Этот не прорастет, не должен.       Тело ослабло окончательно. Кровь и пух забили легкие. Красное пятно расплылось по гравию, пропитывая собой землю и распространяя очень сильный запах цветочного сока. Джордж упал, если бы мог, то вскрикнул бы от боли, от того, как маленькие камешки стукнулись о кожу. Но сейчас ему уже все равно.       Он расцвел. Одуванчики выпустили пух.