Чертополох и кровь

      Осаму и Накахара всегда вставали гораздо раньше всех остальных детей в приюте. Утренние часы, когда солнце только-только поднималось над горизонтом, делая нежно-розовое рассветное небо все светлее и ярче, были их любимым временем для того, чтобы гулять.       Они довольно мало общались днём и вечером, в отличие от этих ранних прогулок — у каждого из мальчиков была своя собственная компания, и смешивать их друг с другом желания не возникало ни у кого. Дазай, превосходивший по интеллекту большую часть местных ребят, общался либо с другими умными детьми, либо с теми, кого общество решило выплюнуть и провозгласило изгоем. Чуя же, обладая от природы сильным, взрывным и хаотичным характером, был лидером группы разных хулиганов или шутников.       Эта странная традиция появилась очень спонтанно. Они встретились однажды — было где-то пять утра; Чуя в тот день нечаянно встал слишком уж рано, а Осаму ещё даже не ложился. Он провел всю ночь, читая книги, которые взял в библиотеке накануне. Рыжеволосый паренёк вылез в окно здания приюта, решив прогуляться без присмотра воспитателей, и, дойдя до игровой площадки, граничившей с большим полем, обнаружил темноволосого мальчика, сидевшего на скамейке и читавшего что-то. Тот сначала отказался объяснять, как он вообще тут оказался, но потом дети все же разговорились.       С тех пор они встречали друг друга на том самом месте почти каждый день — затея показалась им весёлой, поэтому они и договорились. После того момента прошло три года: у Накахары за это время сформировался режим, при котором он высыпался и вполне бодро вставал ранним утром, а у Осаму по-прежнему иногда не находилось времени для отдыха. Он спал в основном очень мало и жаловался на бессонницу. Выглядел всегда соответственно: кожа была бледной, иногда даже зеленоватой, под глазами были вечные лиловые синяки, а лицо было суровым, выражая усталость и выглядя слишком уж по-взрослому серьезным для его двенадцати лет.       Тот день был особенным и выделялся из прочих, в первую очередь для Чуи.       Ветер заставлял высокую сухую траву колыхаться волнами под его несильным, но все же ощутимым напором. Солнце поднималось, окрашивая все в теплые оттенки — Дазай, привычно пришедший раньше Накахары, недовольно щурился от ласковых лучей, назойливо светивших в глаза. Это утро, как и другие, было тихим, очень спокойным и уютным: листва дерева, под которым стояла древняя деревянная скамейка на железном проржавевшем каркасе, тихо успокаивающе шелестела, а на фоне галдели птицы, будто переговариваясь друг с другом. Мальчик смотрел вдаль и с досадой думал о чем-то, незаметно для себя перебирая в руках страницы небольшой старой книги с потрепанным переплётом.       Сегодня рыжеволосого должны были забрать в новую семью.       Осаму сильно привык к этому задире, и был удивлен, что кто-то вообще решил взять его к себе, потому что Чуя не был тем человеком, который выглядел бы благообразно или хотя бы прилично без должной подготовки. Никто из их общих знакомых или воспитателей не смог бы назвать этих двоих друзьями, но они ими были. Продолжали быть, несмотря на то, что делали друг другу гадости, когда пересекались днём, начинали драться — на самом деле они просто так развлекались, но понять этого окружающие не могли. Эти двое сильно привыкли друг к другу и чувствовали потребность общаться, поэтому новость о скором уходе Чуи была настоящим ударом.       Гордость не позволяла высказать в лицо, что Дазаю будет не хватать этих утренних прогулок. Он думал о том, что тяжело будет обойтись без разговоров по душам, без шуток, без беготни по полю, когда они, продираясь через заросли и путаясь в них ногами, могли счастливо смеяться. Без всего того, что приносило в его жизнь хоть какую-то радость.       Радости в жизни Дазая и правда было совсем немного. В целом в приюте его не любили. Других детей раздражало то, как ловко он мог поставить на место любого человека. Темноволосый очень талантливо унижал сверстников, но и когда дело доходило до кулаков, был далеко не самым слабым противником — к нему просто было не подобраться, поэтому у него за спиной приютские рассказывали друг другу, что Осаму — маньяк. Учителям, в свою очередь, не нравилось своенравие Дазая — он ненавидел подчиняться чьим-то правилам, поэтому, хоть и был умным, учебу тянул не так уж и хорошо, ведь читал и делал только то, что сам принимал за нужное и необходимое.       Часто мальчика заставляли работать на кухне после учебы — он был вынужден сидеть в полумраке тесной комнаты на полу, уродуя свои руки не вполне безопасной для кожи железной мочалкой и чувствуя, как они немеют из-за ледяной воды. Осаму молча потирал новые синяки и ссадины, полученные за день, и думал о вещах, которые точно не должны были посещать маленького мальчика.       О том, что голова их грубой и нетерпеливой классной руководительницы на железном пруте от забора смотрелась бы очень даже неплохо.       О том, что он был бы очень рад отрезать язык шумной незатыкавшейся девочке, которая весь день мешала ему корячиться над и без того скучными уроками.       А потом вспоминал, что должен держать себя в руках, ведь у общества есть определенные правила, и если не придерживаться их, то оно набросится на тебя, опрокинет, а после до смерти забьет ногами в живот.       Быстрые шаги и шуршание травы под ногами выдернули из раздумий, заставив паренька повернуть голову в сторону пришедшего — как и ожидалось, это был Накахара. Он приветственно махнул рукой, одергивая край полосатого старого свитера, который был ему велик, и, шумно выдохнув, уселся на лавочку рядом с другом. Через его внешне спокойный вид, словно сквозь тонкую вуаль, просвечивало волнение перед сегодняшним днём и некое замешательство, будто бы он не знал, что вообще хочет получить от него в итоге. Осаму посмотрел на него, подперев руками голову. — Привет, Чуя, — произнес он, выжидающе сверля взглядом чужое лицо и надеясь, что вопрос вполне ясно читается в глазах. К его сожалению, рыжий уставился в небо, задрав голову и закинув руки за неё, поэтому его взгляд поймать не удалось. — И тебе не помереть, Осаму, — тихо усмехнулся мальчик. Он замолчал ненадолго, после чего вздохнул и сел нормально, — Ну… Как дела? — Не очень, — ответил шатен, опустив глаза и отложив книгу. Он морально готовил себя к нескольким важным вопросам, — Ты ведь… — Да помню я, помню, — фыркнул задира, тряхнув головой. Почему-то обычный вопрос, даже не произнесенный до конца, несколько его разозлил, — Сорок раз уже все об этом спросили. Да, забирают. Да, насовсем. — Хах. Вот как, — тихо сказал Дазай, безэмоционально улыбнувшись, — Ну, значит тебе повезло.       Теперь темноволосому стало предельно ясно — его друг был весь на нервах, и был готов психовать по малейшему поводу или же без повода вовсе. Он не совсем понимал Чую. Осаму был уверен, что если бы кто-то захотел усыновить его, то он бы точно так не переживал, потому что ему было бы абсолютно все равно на своих новых «родителей». Мальчик не знал, как вообще возможно найти новых — родители у каждого человека только в единственном экземпляре, а его погибли. Для него любые другие опекуны будут просто чужими людьми, которые по каким-то причинам решили о нем заботиться. Он не мог найти себе новой семьи, просто потому что не верил в ее существование.       Дазай обнял себя за плечи, поежившись из-за порыва холодного ветра. Взгляд карамельно-карих глаз внимательно обвел собеседника. — Рыжий…— тихо начал мальчик, немного опустив голову, — А ты точно хочешь уйти? — Ну… я не уверен, — хмыкнул Накахара, протянув ноги и уставившись на полоску леса вдалеке, — Тут здорово. Ну, то есть… свободно как-то и хорошо. Не уверен, что если я уйду с ними, там будет так же. Хотя… у меня и выбора-то особенного нету.       Осаму хмыкнул, о чем-то призадумавшись — он похрустел пальцами, после чего заметил растущий рядом с лавкой небольшой колючий кустик. Это растение имело синеватый оттенок, колючие листья, стебли и цветки — темноволосый узнал в нем чертополох, который видел до этого в одном ботаническом атласе. Он немного улыбнулся, после чего протянул руку к ветке, отламывая её — нечто настолько интересное хотелось хорошо рассмотреть.       По ладони вниз, к запястью, из множества небольших ранок от острых шипов медленно потекла алая кровь, пачкая рукава тонкой белой рубашки, которая и без этого была не такой уж и чистой.       Чуя покосился на это зрелище странным взглядом, после чего негодующе вздохнул — иногда его раздражало то, как показно Дазай не любит собственное тело. — Знаешь… У меня есть идея, как сделать так, чтобы те люди точно отказались тебя забирать, — улыбнулся Осаму, посмотрев на друга, — Все ради тебя. Других вариантов сейчас нет — мы либо не успеем, либо не сможем сделать. — Выкладывай, — произнес Накахара, посмотрев на темноволосого в ответ с недоверчивым интересом. — Ты должен разбить мне лицо… у всех на виду, — не вполне решительно сказал Осаму, отведя взгляд в сторону обширного поля, — Нет, просто… Это выглядит очень эффектно, но не несёт такого уж большого ущерба. Но… если твои новые «родители» узнают, что ты вытворяешь такое, то точно от тебя откажутся.       Рыжеволосому показалось, что это предложение переходит допустимые границы, но, если подумать, это и правда могло бы сработать. Мальчик немного нахмурился. — Тебе же больно будет, Осаму, — произнес он. — Ничего. Я потерплю, — Дазай опять выдавил из себя фальшивую неловкую улыбку, продолжая крутить в руках ветку чертополоха, — Если ты уйдешь, то мне тут станет совсем скучно. Поэтому я и хочу помочь. Мне важно… чтобы ты остался. <…>       Мальчики разодрались на глазах у половины приюта, прямо посередине прогулки. В этот раз, по сравнению с другими, они сцепились особенно ожесточенно: даже воспитатели, которые обычно игнорировали небольшие потасовки внутри детского коллектива, обратили внимание. Их пришлось разнимать силой — порядочно досталось и тому, и другому, но Осаму особенно. Его лицо, разбитое об подвернувшуюся рядом железную дверь, представляло из себя неприятное и жуткое зрелище: почти полностью оно было залито кровью, висок был рассечен, правый глаз опух и отказывался открываться, да и нос сильно кровоточил.       Они определенно произвели то впечатление, на которое надеялись.       Когда дети хоть сколько-то угомонились, их растащили по разным комнатам подальше друг от друга — Дазая положили в медпункт и стали обрабатывать, а Накахару увели в неизвестном ему направлении. Темноволосый не мог следить за чем-то дальше, потому что было слишком больно.       Только теперь, когда чуть ли не заработал сотрясение мозга и перелом костей лицевого черепа, он понял, что боль — это не то, что стоит любить.       Вечера паренёк дожидался в гордом одиночестве — закончив с тем, чтобы перебинтовать его бедную голову, медсестра быстренько куда-то ушла и больше не вернулась. Впрочем, он и так знал, что особо никому не сдался. Все, что ему нужно было сейчас — подтверждение того, что их план удался, а на остальное ему было попросту наплевать. Они с Чуей договорились, что вне зависимости от исхода он пришлет кого-то из своей компании, чтобы оповестить Осаму.       Медпункт представлял из себя небольшую комнатку со светлыми стенами — тут стояло несколько шкафов, стол и две больничные койки. Было пыльно и пахло лекарствами, спиртом и ещё чем-то по-больничному противным. Паренёк даже не мог нормально рассмотреть помещение из-за того, что теперь один из глаз был скрыт под слоем бинтов, а второй уже болел от едкого воздуха, но ему точно тут не нравилось.       Когда на улице окончательно стемнело, в дверь послышался тихий стук. — Войдите, — сказал мальчик, старательно пытаясь скрыть волнение и нетерпение в голосе. Он приподнялся на больничной койке, на которую его положили, на что та отозвалась глухим скрипом.       В комнату зашёл какой-то знакомый: кажется, Дазай уже видел его раньше, только вот имени никак припомнить не мог.       Тот опустил голову, после чего шумно выдохнул и произнес: — Накахару увезли, Дазай.       Дальнейшее паренёк помнил очень смутно. Он помнил, что их знакомый быстро ушел, пока шатен, шокированный и оцепеневший, застыл. Помнил, как боль в голове резко обострилась — он скорчился, хрипя, но все равно продолжая смотреть пустым взглядом вперед. Нет, все, что он запомнил на самом деле — дикая боль, и то, как из глаз текут слезы.       В тот самый момент Осаму впервые в жизни по-настоящему захотелось умереть так, что он признался в этом самому себе.       Как бы он ни умолял эфемерные высшие силы вернуть все, как было, ничего не происходило. Лишь потеряв друга, мальчик понял его настоящую ценность, так же, как и то, что все другие люди были шаблонными и «картонными» для него. Все вокруг стало пустым и ненавистным после этой травмы. В глубине души, год за годом проживая время своей жизни, он просто хотел ещё хотя бы раз встретиться с Накахарой. Надеялся, тихо и с неким трепетом.       После этого случая Дазай стал гораздо более нелюдимым и неуправляемым, чем раньше — в общении с ним люди подмечали, что совсем ему не интересны, а все эмоции, которые он показывает, фальшивы. Не было понятно, чувствует ли он вообще что-то или нет. Темноволосый может и хотел бы кого-то разубедить, но, увы, ответа на этот вопрос не знал и сам.       Ему исполнилось пятнадцать. Осаму уже и не надеялся на то, что кто-то заберёт его из этого гниющего ада, когда одна из воспитательниц вызвала парня к себе и оповестила о том, что его все же захотели взять под опеку. В кресле за ее столом сидел мужчина приятного вида — он посмотрел на Дазая и мягко ему улыбнулся. — Знакомься, Дазай, твой будущий опекун. Его зовут Мори Огай.