Осень в Гельсингфорсе

Скалы высились над головой, подобно сводам величественного здания, и звучно отдавался среди них шум водной струи о стенки кувшина. Пожелтелые хвоинки лиственниц усыпали бревенчатую крышу маленькой постройки, скрывавшей несколько осевших деревянных ступенек к горному источнику. Наполняя сосуд, Айна следила за резным листом клена, редкого в чухонских краях, и любовалась его рыжим следом, скользящим по поверхности воды. Сквозь ее прозрачную, ничем не замутненную глубину виднелись мелкие камушки на песчаном дне. Часто девушка садилась на ступеньку перед родником и наблюдала его мерное, примиряющее течение. Казалось бы, живя у залива можно было избаловать взгляд более грандиозными и роскошными видами стихии, но иногда море казалось Айне слишком несоразмерным ее настроению, и лишь у скромного источника находила она необходимый покой. Отводя волосы со лба, девушка поднималась извилистой тропкой сквозь заросли рябинника, прижимая к себе кувшин. Она в задумчивости смотрела перед собою, повинуясь знакомым изгибам дороги, как вдруг, переступив через последний сосновый корень у обочины шоссе, заметила силуэт незнакомца и сделала невольные полшага назад. — Прошу прощения, если напугал вас — я не хотел, — выступил вперед Петр Александрович, — заметил покинутую повозку и подумал, вдруг потребуется моя помощь. Он окинул девушку быстрым взглядом: напряженные покрасневшие ладони обнимали кувшин, каштановая прядь, выбившаяся из-под капюшона, блеснула тускло-золотым отсветом, серые, чуть раскосые глаза настороженно остановились на его лице. Грубое шерстяное платье доходило почти до потрепанных ботинок, оставляя лишь тонкую полосочку и волнительную догадку о маленьких щиколотках. Профессор суетливо поднял глаза, сопровождая ободряющий кивок головы мыслью: «Верно, дикарка, и едва ли что-то поняла из моих слов». — Не стоит беспокоиться, месье, — на чистейшем русском отвечала девушка, — я всего лишь приехала за водой. Вы, верно, здесь недавно, если не знаете этого родничка. Но где же ваш экипаж? — Айна поставила кувшин на сиденье, потерла затекшие ладони между собой и крепко погладила по крупу пегую лошадку, нетерпеливо поводившую ушами. — Я следую своим ходом от Ульрикасборга, — несколько озадаченным тоном проговорил Петр Александрович, не зная, стоит ли ему прибавлять «мадемуазель». Теперь Айна не без интереса подняла на него изучающий взгляд и почувствовала на себе свет какого-то ласкающего снисхождения, льющийся из-под темных бровей. Было что-то неуловимо знакомое в этих мягких чертах, но она не могла позволить себе всматриваться в них так долго, чтобы сравнить со смутным образом, жившим в памяти. — Однако, не лучший час вы выбрали для прогулки, месье, — поглядывая вверх, произнесла она, — вот-вот соберется дождь. — Откуда вы знаете? — испытующе поглядел на нее Петр Александрович. — Чувствую, да и замечаю особое движение в тучах — поверьте, я выросла здесь и привыкла наблюдать, — не смешавшись, сказала Айна, хотя едва ли в ней говорила теперь одна интуиция. — Если вас не смущает столь скромный экипаж, я могла бы вас подвезти. — Разве вас никто не сопровождает? — нерешительно предположил Петр Александрович. Возможность прокатиться на крестьянской повозке, будто возвращающей в маленькое село под Тверью из детских времен, и даже быть встреченным кем-то из светских знакомых, его странно веселила. — Отчего же, у меня есть спутник, но он будет не против, уверяю вас, — Айна отошла на несколько шагов к зарослям и крикнула звучно: «Ленский!» Петр Александрович поднял к лицу ладонь, пряча невольный смешок, но не смог сдержаться, когда из кустов выбежал черный спаниель и остановился у ног девушки, увиваясь вокруг нее и подставляя спину ее ласкающей руке. Волнистые уши и длинная шерсть на груди пса были усеяны клочками лесных пушинок и колючками репейника. — Отчего вы так зовете собаку? — откровенно смеялся профессор. — Душа у него, конечно, не геттингенская, а гельсингфорсская, — с улыбкой обернулась девушка, — но к портрету Канта относится почтительно и, по моим скромным наблюдениям, немного поэт. Зато поглядите, какие кудри черные до плеч — они были для меня самым решительным обстоятельством при выборе имени этому сорванцу. Айна принялась поправлять упряжь, и Петр Александрович загляделся невольно на ее тонкие запястья, думая, что они еще не успели согреться после ледяной воды на этом ветру. Он слегка даже растерялся от удивления — та, которую он принял за чухонскую крестьянку, цитировала «Онегина» на чистом русском и обличала в себе такой живой, игривый ум, что будто преображал весь ее облик и заставлял профессора трепетать перед маленькой фигуркой, скрытой бесформенным одеянием. — Как вас зовут? — приблизился он к девушке, обойдя повозку и чуть посторонившись от лошади, любопытно поводившей головой. Айна внимательно посмотрела снизу вверх, будто стремясь прочесть в его чертах причину такого интереса, и он слегка даже потупился и сделал вид, что обратил внимание на собаку, ласкающуюся к нему. — Айна, — проговорила девушка, склонившись в нелепом книксене, который выдавал в ней совсем не искушенное в светских манерах существо. — Петр Александрович, — отрекомендовался профессор привычно твердым голосом и протянул ладонь. Девушка заметно покраснела и, смешавшись, отвела было от себя правую руку, но, тут же вытянув ее вдоль тела, торопливо скользнула по платью левой и несмело подала. Петр Александрович едва коснулся теплыми сомкнутыми губами обветренной ладони, ощутив студеную хвойную свежесть и маленькую дрожь, и исполнился вдруг желания крепко сжать и согреть эти пальцы. Будто осекшись о него, он скоро, но бережно отпустил их, незаметно переступая с ноги на ногу, будто проверяя твердость земли под собой. Айна почувствовала, как странный тягучий жар, окутав ее запястье, пробрался к сердцу и тут же стал спускаться по позвонкам, заставляя колени обмякнуть. Она тоже шагнула невольно на месте, уверяясь, что по-прежнему может держаться на ногах.  — Поедемте? — коротко зачерпнув воздух отпущенными пальцами, как могла громко выговорила она и перевела взгляд на упряжь, — не то рискуем вымокнуть под дождем. Шоссе было ровным не в пример среднерусским, как в очередной раз отметил про себя Петр Александрович, и вскоре уступчатые скалы сменили домики предместья, окруженные где распестренными, где уже облетевшими садами. За невысокими заборами можно было разглядеть то кустик калины, рисовавшийся тонкими ветками с ярко налившимися гроздьями, то приземистую яблоню, растущую будто не вверх, а вбок, и усыпанную мелкими плодами. Дымок приветно поднимался от крыш, говоря о скором конце трудового дня, согревавшейся бане и теплом паре дыхания, сопровождавшем возвращение домой. Невольно проследовав за направлением взгляда Айны, профессор посмотрел на стоявший у ее ног кувшин, крышку которого девушка то и дело придерживала, одной рукой справляясь с лошадью. Но тотчас отвел глаза, остановившиеся на изгибах ее колен, скрытых складками платья.  — Зачем вы возите воду так издалека, неужели рядом с вашим домом нет колодца? — Петру Александровичу хотелось бы задать совсем другой вопрос, но он не решался подступиться к нему так прямо. — Это особенная вода, — отвечала Айна, и в этом наивно-уверенном тоне, как и в той фразе о приближении дождя, профессору услышалось что-то непосредственное, какое-то непонятное ему и тем милое родство с природой. Ему хотелось бы разгадать, как такое интуитивное, почти первобытное чувство соединяется в этом существе с образованностью, которую ему довелось лишь приоткрыть. Но он понимал, что стать ближе этой пленительной тайне за оставшуюся версту пути удастся едва ли. Нет, он желал бы провести в этом поиске гораздо больше часов своей жизни. -… Недаром рядом выстроили заведение вод. Она течет с гор, и это самый чистый и целебный источник в округе, — продолжала девушка. — Для обихода мы пользуемся, разумеется, колодцем. Но мне несложно сделать две версты всякий день, чтобы привезти кувшин, — матушка привыкла к этой воде, и она идет на пользу ее здоровью. Почему-то при этих словах перед мысленным взором Петра Александровича предстала чистая чухонская изба с рассыпанным по полу ельником, запах которого тонко переплетается с теплым древесным; висящими под потолком пучками трав и круглыми лепешками национального сухого хлеба. Он подумал о том, что вдруг становится так близко к тому почти сказочному укладу жизни, предстающему перед ним со страниц «Листков из Скандинавского мира», что печатал Грот в его журнале. Но должен был признать, что интерес его теперь вызван не одним исследовательским любопытством.