Ночь и тишина

      — Тарас, ты чё там разлёгся? Рубль нашёл? — нетерпеливо уточнил Гера, разглядывая главного монтажника, лицом напоминавшего сливу лиловую, спелую, садовую.       Двухметровое тело монтажника, облачённое в потасканный комбинезон цвета охтинских волн, вальяжно покоилось на груде сваленных в кучу банеров, как дореволюционная миллионерша Ида Рубинштейн на персидских коврах. На звуковые раздражители объект реагировал слабо. Гера, уяснив, что угрозы докладных этого сверхценного для агентства кадра не впечатляют, как опытный санитар, взялся за ворот спецовки и бесцеремонно выволок утомлённого сотрудника отдыхать в проходной.       — Есенин недобитый, — проворчал Камышов, — декадент на полставки. Всю контору своим выхлопом провонял…       — Порядки у вас здесь впечатляющие, — заметил Найнс, обводя взглядом незатейливый натюрморт на подоконнике: композицию из пустых бутылок, поеденное молью чучело серебристой чайки, россыпь ржавых дюбелей на драпировке из грязного махрового полотенца.       — Какие есть. Зато простора для творчества много. Нет этой, как её… — Гера подумал и наконец сформулировал: — Душной казарменной дисциплины нет.       — Это в вашем пушкинском бедламе была казарменная дисциплина? — На губах москвича прорезалась неожиданная и тёплая улыбка, будто он вспомнил что-то забавное и приятное для себя.       Гера резко отвернулся, стиснув зубы, и принялся сосредоточенно рыться в производственном хламе, где среди отвёрток, резаков, пакли и мотков проволоки валялся тяжёлый, как гиря, ключ от «производственного цеха». Обычно никто не запирал «цех», служивший не только местом, где матерящиеся менеджеры или студенты на подработке, ползая, как крабы, по монтажному столу, клеили бумажные плакаты на листы ДСП. Тут также проводились утренние кофепития, перекуры, обсуждение политических сводок и, конечно же, приём горячительных напитков в честь дней рождений и иных памятных дат, которые испокон века на Руси принято было почитать. Например, международный день КВН и день квадратного корня.       Наконец провернув в замке огромный ключ и отгородив себя вместе с дорогим гостем от любимого коллектива, Камышов спросил Найнса в лоб:       — Так ты по делу приехал, Ричард Ильич? Или за «этим делом»? — не дожидаясь, пока Найнс соберётся с ответом, Гера самодовольно добавил: — А чего ты от меня тогда в Пушкине так драпанул, будто норму ГТО сдавал? Даже телефончик не оставил.       — А не нужно было при всём отделении свои жаркие чувства выражать, — немного нервно отозвался Найнс, на что Гера, довольный тем, что зацепил его за живое, очень искренне заявил:       — Так это ж была старинная русская традиция. Троекратное целование.       — Что-то я не припомню о традиции троекратных французских поцелуев, — возразил Найнс.       — А я чёта не припомню, чтоб ты сильно сопротивлялся в процессе, — парировал Гера. — Если бы не Костик, то…       Оба резко замолчали, вспомнив, как Миллеров, ухахатываясь с проникновенной сцены прощального целования, как дурачок крикнул «Горько!», за что моментально получил пинка от невыспавшегося и сумрачного Андерсена.       Желая сменить тему и отвлечься от воспоминаний, одновременно волнительных и нелепых, Найнс осмотрелся и, щёлкнув ногтем по пластиковой корюшке, выполненной в масштабе 30:1, сказал:       — А ты хорошо углубился в рекламный бизнес, Георгий Нилович. С энтузиазмом.       — Так я вообще это люблю… В смысле углубляться. — Гера, в отличие от Найнса явно не горевший желанием менять тему, произнёс последнюю реплику с таким ярко выраженным подтекстом, что ресницы москвича предательски вздрогнули.       — Камышов, ну ты и… — начал было он, но Гера быстро перебил:       — Не напрягайся так, невольник чести, а то транзисторы перегорят. Меня уже по-всякому называли, так что ты нового ничего не скажешь, описывая мою незабываемую личность. Зато я вон, весь как на ладони, а вот вас… то есть тебя, Ричард Ильич, хрен раскусишь. То к сердцу прижмёшь, то в докладной нагнёшь. Я на таких качелях даже в омском горсаду не катался. Это какая-то московская тактика по дезориентации и обезвреживанию противника?       Найнс красноречиво промолчал, явно обдумывая вопрос. Спустя минуту он вместо ответа неспешно снял пальто и, аккуратно вывернув его наизнанку, уложил на ту часть стола, что показалась ему наиболее чистой. Заметив рядом заляпанный краской «Панасоник» с погнутой антенной, он включил его на дефолтной радиоволне. Отражаясь от стен и высокого давно не крашенного потолка, по цеху понеслись меланхолические подвывания Земфиры, приглашающей на прогулку по городу с сопутствующим совершением противоправных действий. Под многозначительное земфировское «на-на-на-на-на-на-на…» он расстегнул манжеты рубашки.       — Так, — прокомментировал Гера эти манипуляции. — Значит, как ебаться, так здрасьте. А как письмецо с открыткой «Скучаю, люблю, навеки твой», так это я тебе не по масти, понторез ты московский?       — Можно без лагерной лирики? — попросил Найнс, берясь за пуговицу на высоком воротнике.       — Да я вообще могу без лирики. Одной прозой, как в канцелярии, — заверил Гера, глядя на белую шею Найнса, которая на фоне чёрной ткани казалась отлитой из гипса. Эта кожа была такая удивительно белая, что хотелось проверить, надолго ли останутся на ней следы, если как следует прикусить.       Сбросив куртку одним рваным движением, Гера немедленно показал, насколько он может быть прозаичным. Без лишних слов он подошёл к Найнсу. Развернув его спиной к себе, быстро распустил ремень на его брюках и сразу толкнул Ричарда в сторону продавленного кресла с беспощадно затёртой обивкой, зато на гнутых львиных ножках, как в лучших домах Петербурга. Кресло было единственным достойным предметом меблировки по мнению Геры и на нём почти не стыдно было поухаживать за Найнсом.       — И всё-таки обидно… — Гера плотно притёрся к тёплой спине Найнса, ощущая, как тот сладко вздрагивает от его наглых касаний. Он через рубашку куснул плечо москвича и, взяв его ладонь в свою руку, прижал пальцы Найнса к своему стоящему члену: — Личность мою ты критикуешь, но хуй, значит вполне устра…       Найнс, не поворачиваясь, двинул ему локтем прямо в солнечное сплетение, так что задохнувшийся Камышов некоторое время хватал ртом воздух, упираясь лбом в спину агрессора, а стояком — в его горячее и гладкое бедро. Неизвестно, на какой эффект рассчитывал Найнс, но удар не ослабил низменных Гериных стремлений. Даже наоборот.       — Ух… Хорошо!.. — сообщил Камышов, суммировав впечатления. — Ты, если что, можешь пиздюлей мне и в процессе давать. Не стесняйся, будь как дома. Мне так даже больше нравится.       — Ещё и мазохист, — пытаясь выровнять голос, констатировал Найнс.       — Зато у меня вкус хороший, — похвалился Гера. Он обнял Найнса за талию, провёл ладонями по телу вверх, ощущая твёрдые мышцы пресса и груди. Тревожа подушечками пальцев напряжённый сосок, он шепнул на ухо москвичу: — Я, блядь, эстет. А вот у тебя со вкусом что-то совсем хуёво. Нравится давать понаехавшим пролетариям в прокуренных подсобках, а?       — Иди… нахуй… — призвал Найнс, выдав второе матерное слово за всё время их бурного знакомства.       — Я могу, — немедленно согласился Гера. — Университеты не кончал, но за универсальность во всём! Только позу сменим.       Ричард на это заявление протестующе застонал. Гера похабно улыбнулся. Он взялся за член Найнса рукой спереди и, стянув с себя мешающие джинсы, пристроился сзади, ещё не атакуя, а только поддразнивая. Целуя в шею, за ухом, там, где чувствительность Найнса была запредельной, Камышов нежно предупредил:       — Гандонов нет. Потрёмся как старшеклассники в падике или любишь, когда…       — Трепаться будешь или работать? — поворачивая покрасневшее лицо к Гере, раздражённо спросил Ричард.       Глаза у него стали совсем прозрачными, как небо в белую ночь, а на щеке разгоралось яркое розовое пятно: видимо, он слишком сильно прижался лицом к спинке кресла, пока Гера разыгрывал свою нехитрую прелюдию. Сумрачного пушкинского героя Найнс уже ничем не напоминал. Его, такого разгорячённого и злого, оставалось только валить и трахать, потому что он одним взглядом не просил, а ультимативно требовал этого самого, и чтобы процесс был максимально интенсивным, доводящим до нервных судорог и нитевидного пульса. Губы Найнса покраснели и будто немного припухли. Камышов понял, что, пока он не видел, Найнс просто прикусывал их изо всех сил. Вот же…       Внезапно Геру, как тяжёлым армейским брезентом, накрыло чёрным, мстительным желанием спросить: «Ты со всеми такая блядина или это мне так свезло?», однако элементарная логика вовремя подсказала, что эта холодная, как ветер с Финского залива, «блядина» вряд ли носится за одноразовыми ебарями по третьесортным питерским рекламным шарагам. «РА-Дугу» же хрен отыщешь в лабиринте наливаек и доходных домов. Сколько народу искало и сдавалось после пояснений «Идите через двор, потом насквозь, потом налево, а потом под арку, там и будет вход». А Найнс приехал, нашёл, и ведь, сука, ноль возражений против посягательств на тело…       «Так приспичило, что развёлся на секс, быстрее, блядь, чем маккофе заваривается…» — поражался про себя Гера, не забывая шлифовать рукой горячий и влажный от его слюны член бывшего коллеги.       Геру штормило. Живот сводило от напряжения, а засадить хотелось так, что впору было выть. Влажный рот Найнса во время поцелуя тесно и горячо обхватывал язык Геры. Засасывал внутрь, потом отпускал и отворачивался, будто нахуй посылал. Хотелось вставить… Но вот объяснений, что это за хуйня происходит, хотелось даже немного больше, чем поебаться.       — Игра в одни ворота, — прохрипел спустя десять минут Гера, не выдерживая адского напряжения, — давай, чтобы каждому по потребностям было…       Дважды просить не пришлось. Найнс, быстро повернувшись, наклонился, крепко взявшись руками за талию Камышова, и… использовал свой рот, но немного не так, как Гера ждал. Язык Найнса во всех смыслах умел довести Камышова своими чёткими и выверенными движениями, а когда Ричард, облизав его, втягивал напряжённый ствол в рот, намеренно туго обхватывая влажными губами, Гера начинал обратную эволюцию, то есть забывал, как дышать воздухом, а вспоминал о потребности в кислороде, только когда перед глазами начинали моросить какие-то мелкие искорки и в ушах звенело.       — Ах ты… су…ка… — рвано выдохнул Камышов, грубо перебивая что-то очень лирическое в исполнении певицы МакSим, ворвавшейся в радиоэфир. Конечно, он хотел сказать: «У вас, Ричард Ильич, отменно выходит, вы-таки отличник в этой дисциплине, наверное, и награды есть?» Но мог только восхищённо матюгаться, и то не слишком неразборчиво.       — Нет, — вдруг прервав сеанс вознесения Камышова в Вальгаллу, сказал Найнс, — мне мало. Давай хотя бы пальцами… вставь так, если презерватива нет…       — Ты что, больной? — поразился Камышов. — У меня же руки немытые. Антисанитария же…       — Зато так ЗППП не передаётся, — откровенно прогибаясь в пояснице, огрызнулся Найнс и выдохнул носом, немедленно затыкаясь от ярких ощущений: Гера прижался к его стратегически важной точке твёрдым, как бильярдный кий, членом.       — Какое ещё ЗППП? — оскорблённо прошипел Гера. — Это у вас там в Вавилоне вашем московском поебаться как поздороваться, а у нас тут…       — Что у вас тут? — оглянувшись через плечо, спросил Найнс, глядя на Геру туманным взглядом. — У вас тут что?.. У тебя…       Ответом был огненный Герин взгляд, по которому стало предельно понятно: ебался он в основном с работой, а остальное время уходило на сон и пятничное нажиралово в баре на углу. Пауза между ними, застывшими в интересной позе, становилась несколько гнетущей, поэтому Гера вербально подтвердил показания:       — Ты чё… Да на кого у меня после тебя встанет, ебанутый ты… А санкнижку… потом покажу…

★

      — Послушай, Камышов… Ты свои разносторонние таланты лучше в какое-то одно русло пускай, — промолвил Найнс уже совершенно обычным холодноватым тоном. — Много будешь распыляться — получишь захватывающую биографию, но дерьмовую карьеру. Будешь жить от зарплаты к зарплате — сопьёшься и...       — О карьере моей заботитесь, Ричард Ильич, — елейным голосом умилился Камышов и по-кошачьи сощурился, наблюдая, как москвич одевается, методично застёгивая пуговицы. — Может, и в депутаты меня выдвинете? Кандидат от народа. Большое сердце, относительно чистые руки и крепкий…       — Может быть, — поднимая воротничок и укладывая его заново, задумчиво отозвался москвич, будто представляя, как Гера будет выглядеть на предвыборном плакате. — Только есть проблема. У тебя на лбу написано «Возьму в долг и не верну». Физиогномика неподходящая.       — У тебя сильно кровь от головного мозга отлила или чё? Зачем же транслировать заблуждения, недопустимые в речи сотрудника внутренних органов? С виду ты умный, а ночью под одеялом Ломброзо почитываешь? — с наигранной обидой спросил Камышов. — На людях, гражданин Найнс, как показывает криминология, не написано, хорошие они или говно. С ними, знаешь, как с огурцами: с виду красиво и весь пупырится, а потом оказывается, что у него жопка горькая. Пока не надкусишь — не узнаешь.       — И как я тебе, знаток криминологии? Надкусил? Распробовал? — Найнс расправил манжеты и, только убедившись, что рубашка не сильно измята и выглядит прилично, посмотрел в сторону Геры, растрёпанного, словно чахоточный срочник после марш-броска.       Гера, не торопившийся приводить себя в порядок, пожал плечами и закурил, откидываясь на спинку того самого кресла, которое они вдвоём страстно облюбили несколько минут назад.       — Неа, — подумав, немного честно ответил Гера. — Хрен тебя поймёшь. То горько, то сладко, то зубы от тебя ноют.       — У меня от тебя тоже кое-что ноет, — отвернувшись, сообщил Ричард, и Гера, уже открывший рот для произнесения похабной шутки колопроктологического характера, захлопнулся. Исходя из тона Найнса, речь могла идти вовсе не о измученной любовью заднице.       — Так, может, того… Отдохнёте с дорожки, Ричард Ильич? — Подорвавшись с места, Гера вскрыл стальную, немного перекособоченную дверцу местного схрона.       — Это у вас так «отдыхают»? — с сомнением спросил Найнс.       — Это соседу, — пояснил Гера, покачав в руке ртутно-сияющую бутылку водяры. — Взятка. Пусть валит гулять за Троицкий и к разводке опоздает.       — Находчиво. Только зря, — холодно ответил Найнс. — Я уже снял номер в гостинице, без этих ваших… достопримечательностей. Одной экскурсии по вашим княжеским коммуналкам мне было достаточно. И разломанной мебели тоже.       — Тут точно не разломаешь, — Гера подмигнул, — кровати-то у меня нет. Только матрас.       Найнс с привычно каменным лицом, на котором не осталось ни следа страсти, вспыхнувшей, как тополиный пух от спички, посмотрел на Геру безучастно. Обескураженный Камышов, спрятав бутылку в глубокий карман куртки, напряжённо попытался вспомнить, какие ещё козыри есть в его рукаве. Апартаменты у него и впрямь были не класса люкс. Вид из окна на глухую жёлтую стену. Дореволюционный тазик, гордо висящий под потолком ванной комнаты. Паркет времён хрущёвской оттепели. Некоторую гордость квартиры составлял трофейный патефон. Но пластинки были сплошь унылая «Ягода-малина» и «Там, где клён шумит над речной волной»...       Пока в голове Камышова мелькали кадры его незатейливого быта, Найнс посмотрел на свои часы. Сердце Геры сделало неприятный «ту-дум» в предвкушении «Благодарю за горячий приём, до свидания, а лучше прощайте».       — Пять минут восемнадцать секунд безупречной тишины, — сказал Найнс. — На мировой рекорд идёшь, Камышов. И долго мне ещё ждать, пока ты выдвинешь какое-то незабываемое предложение?       Гера выдохнул и, оскалившись, собрался выдать: «Что насчёт романтического вояжа до тюрьмы Трубецкого бастиона? Куплю тебе варёную кукурузину и покажу виды Невы в нелётную погоду. А потом…» А что, собственно говоря, потом?       — Знаешь что? — медленно, окончательно всё осознав для себя, сказал Гера. — Ты это. Не рви мне струны души. Собрался в свою гостиницу пиздозвёздную — так давай, не держу.       — Понятно, — коротко кивнул Найнс.       — Чё тебе там понятно? — не выдержал Гера, испытав невыносимо двойственное желание треснуть Найнса, чтобы он стал фиолетовый в крапинку, или же обмотать канатной верёвкой, как пленённую княжну, и увезти так далеко, чтобы он в свою Москву дорогу даже с компасом не нашёл.       — Понятно, что ты у нас «не из этих», как ты говоришь. А эти твои секс-сессии — просто эксперименты на подручном материале? С командировочными удобно развлекаться.       — Ого. — у Геры от восторга даже глаза округлились. — Да у тебя, милый мой, точно не все вальты в колоде. Ты мне сейчас что, сцену ревности устраиваешь? Кинул меня с разбитым сердечным клапаном и недотрахом. Да у меня этот служебный роман нервные клетки все сжёг, одна осталась для бессонницы.       — Неслужебный… — автоматически поправил Найнс.       — Чего?       — Неслужебный роман. Мы вместе не…       Гера подошёл вплотную, пристально глядя в обманчиво безразличные глаза цвета покрытого изморозью бетона. Зрачки Найнса едва заметно расширились, и было видно, как дёрнулся вверх и вниз кадык, когда Гера аккуратно взял его за пальцы, слегка сжимая их в ладони. Найнс не стал отнимать руку и тихо договорил, наклоняя лицо так, что они с Герой едва не столкнулись лбами:       — Мы не работаем вместе, Камышов. Так что подбирай точные формулировки.