Спутник — тело, вращающееся вокруг другого объекта в космическом пространстве.
— Курс на «ДОМ» успешно настроен! — сказал Белый и крутанулся в кресле, встречаясь со мной взглядом. Он улыбался во все 32. Вообще-то, нам было запрещено снимать шлемы скафандров во время, свободное ото сна, еды или душа. Но… было за полночь, весь экипаж спал, а в навигационной комнате были только мы вдвоём. — Если двигатель не начнёт разваливаться по пути, — продолжил Белый, оборачиваясь на экран бортового компьютера, — через полгода будем дома. — Получается, — я задумался, пытаясь вспомнить, какое сегодня число, — вернёмся к Рождеству? — Ага, — Белый кивнул и хитро сощурился, — проведём законные выходные за просмотром «Симпсонов» и походом в торговый центр за подарками. Только не это. — О, не-ет, — застонал я, — только не «Симпсоны». Только не торговые центры! Пусти меня к пульту управления, я врежу нас в астероид! Белый громко расхохотался. Хорошо, что в спальном отсеке отличная звукоизоляция. Там буквально не слышно никаких посторонних шумов кроме сигнала тревоги и системных оповещений. Мне надоело подпирать плечом стену, поэтому я подошёл к компьютеру и сел рядом с креслом Белого. Дурацкая привычка из детства — сидеть на полу. Мать всё пугала меня разговорами о том, что когда-нибудь я отморожу себе задницу, заработаю геморрой, не смогу иметь детей и всё такое. И вот мне стукнуло 22, а я настолько здоров, что улетел на исследовательскую миссию в космос. Я поднял голову: Белый мечтательно смотрел в экран. Честно признаться, я полетел только потому, что боялся отпускать его одного. А Белого всегда тянуло в космос, к новым, не изведанным ещё планетам. Но при этом он был слишком открытый и ужасно доверчивый. Представьте себе такого человека в новом, абсолютно незнакомом ему коллективе, в строго ограниченном пространстве, в открытом, мать его, космосе! В общем, поэтому я здесь. — Не спи, — сказал я, видя, как медленно голова Белого опускается на грудь. — Хочешь, пойдём в спальню? Он проморгался, вернувшийся благодаря моему голосу в более-менее трезвое сознание. Покачал головой и посмотрел на меня сверху вниз. По-детски взъерошил мои волосы. Как будто овчарку погладил, честное слово. — Нет, — сказал, — не хочу. Давай лучше ещё тут посидим. — Давай посидим, — согласился я. Только мне всё равно тащить его через полчаса в кровать, потому что уснёт. Последние деньги на это поставил бы. — Кстати, я вот что хотел узнать, — начал я, чтобы хоть чем-то заполнить тишину (не то, чтобы неловкую, скорее, просто убаюкивающую), — что там у Голубого? Он не нашёл, в чём проблема? Белый покачал головой, грустно вздыхая. Хреново. После того, как мы высадились на GX312 — совсем карликовой планете, куда нас отправили для получения пробы грунта, — система подачи воздуха, по какой-то причине, начала жутко барахлить. Уровень кислорода стал постоянно то падать, то подниматься сам по себе. В итоге, Голубой что-то куда-то переподключил, и нормальный уровень кислорода стало возможным поддерживать примерно 10 часов в сутки: 8 часов на сон, полтора часа на три приёма пищи и полчаса на вечерний душ. Ну, могло быть и хуже. Белый ушёл в подавленно-печальное состояние, уставившись в одну точку. Поэтому я ощутимо толкнул его кулаком в колено. Будет он мне тут ещё трагедию разыгрывать! — Перестань, — сказал я, — никто ещё не умер, а у тебя уже такое лицо, будто ты половину экипажа оплакиваешь. Покосившись на меня, Белый криво улыбнулся. Актёр из него никакущий, конечно, все чувства на лице написаны. — Просто, мне кажется, — заговорил он вдруг, — что эта история с генератором воздуха — только начало. Что дальше — больше. — Не выдумывай. Ну сломался этот чёртов генератор, ну и что? Голубой что-нибудь придумает. Он вон по шесть часов вдень с ним возится. Обязательно найдёт какое-нибудь решение. А даже если нет… ну и что? Проживём полгода в этих идиотских скафандрах. Уголки его губ приподнялись. На этот раз — вполне искренне. — Ладно. Наверно, ты прав, — вздохнул Белый. Я вздёрнул подбородок. — Вообще-то, я всегда прав! — Какая скромность! — усмехнулся Белый, закатывая глаза. Мы просидели в навигационной комнате ещё пару часов. Говорили о всяком. В основном, о Земле. О том, что соскучились по траве, по небу, по телевиденью и по радио, по праздникам, по кинотеатрам. Пытались вспомнить фильм, которых нас — малолетних ещё придурков — напугал настолько, что две недели мы оба спали со включенным светом. Ни названия, ни фильма так и не вспомнили. Вспомнили только то, что было страшно. Сейчас, когда за пуленепробиваемыми стеклами на тебя глазеет бесконечный космос, глупо бояться чего-то, кроме него. Потом я дотащил уснувшего Белого до кровати и сам рухнул на соседнюю. Отрубился сразу, стоило только голове долететь до подушки.***
Наутро в кафетерии Белый сидел за одним столом с Красной, и они что-то бурно обсуждали. Я явился самым последним, так как почти проспал будильник. Заботливые сокомандники не потрудились меня растолкать. Был я невыспавшийся, взъерошенный и, должно быть, жутко хмурый. Когда я уселся напротив них и поставил перед собой пластиковый поднос, Красная бросила на меня беглый взгляд. Я знал, что она меня, ну… побаивается, в общем. Белый говорит, что это оттого, что я вечно «молчаливый и мрачный». Что бы это ни значило. Но дело ведь не в «мрачности», я просто не особо люблю лишний раз открываться людям. Не вижу смысла. А Красная не переносит, когда с ней не делятся переживаниями, глупыми шутками и историями из детства. — Доброе утро, Чёрный, — пересиливая себя, улыбнулась Красная. — Ага, — ответил я, отхлёбывая кофе. Белый смотрел на меня недовольно-разочарованно, явно говоря: «А повежливее нельзя?» — Эм… — растерялась Красная, — как спалось? — Замечательно. Почему не разбудили? — О, мы пытались! — усмехнулся Белый. — Но потом ты чуть не врезал Розовому своим шлемом по голове, и все решили, что тебе не повредят лишние пару часов сна. — Ясно, — сказал я, чувствуя, как от стыда горит лицо, — извините. Красная хихикнула в кулак. Что, начинает видеть во мне человека, а не персонажа из фильма ужасов? — Ничего страшного, — успокоила она меня, — никто ведь не пострадал. Белый широко улыбался, бегая глазами от неё до меня и обратно. Каждый мой социальный контакт дольше минуты он воспринимает, как личную победу. — А чем ты занимался допоздна, что так сильно не выспался? — поинтересовалась Красная. Я вздохнул. Не люблю излишнее любопытство. Не люблю, когда лезут в мои личные дела. Мало ли чем я занимался посреди ночи. — Глазел на космос в комнате навигации и думал столкнуть нас с каким-нибудь астероидом, чтобы не пришлось покупать подарки на Рождество, — вполне честно ответил я. Брови Красной взметнулись вверх, а губы изогнулись в нервной улыбке. Белый зажал рот ладонями, пытаясь сдержать приступ хохота. — О чём болтаете? — влез в разговор Синий, внезапно усевшийся за наш стол. — О подарках на Рождество, — сказала Красная, бросая на меня неуверенный взгляд. — А не рановато ли? — спросил Синий. — До него ещё полгода. — Да, но мы как раз к нему и долетим до Земли, — пояснил Белый, покачивая стаканчиком кофе. — Ну, если мои подсчёты верны, конечно. — Здо-орово-о, — протянул Синий, подперев рукой щёку. — Проведу Рождество с женой и детьми… Звучит, почти как мечта. — Ага, — кивнула Красная, — ещё к дедушке поеду на Новый Год. А на праздники — на зимний курорт, кататься на лыжах. — Во-от, — продолжил Синий, — мы тоже, наверное, с семьёй на курорт рванём. Девочек из снега за уши не вытянуть. — А вы, ребята? — вдруг спросила Красная. — Как будете праздновать? Белый посмотрел на меня и улыбнулся. — С родителями, — ответил он. — Я тоже, — сказал я, имея в виду «Я тоже буду праздновать с родителями Белого». Они, наверное, будут мне рады. Мы уже отмечали вот так Рождество: я, Белый и его родители. До сих помню запах чуть подгорелой — но всё равно невероятно вкусной — индейки, сушёных апельсинов, глинтвейна и яблочного пирога. Нигде я не чувствовал себя таким нужным, таким желанным гостем, как дома у Белого. — Мило, — заулыбалась Красная, и щёки её порозовели. На весь кафетерий раздалось раздражающее пиликанье, оповещающее о том, что время завтрака вышло и пора возвращаться к работе. Синий и Красная одновременно встали и благодарно нам улыбнулись. Я подумал, что, возможно, в разговорах с членами экипажа на отвлечённые темы нет ничего плохого. Они немного скучные, но, в целом, вполне себе ничего. Пока я ненадолго потерялся в своих мыслях, Белый водрузил мне на голову шлем, после чего надел свой. — Пойдём? — спросил он, приглушённый стеклом скафандра. Я кивнул, и мы вышли из кафетерия.***
«Дела» начинались с обхода корабля и осмотра его на предмет внутренних повреждений. На нас с Белым были, в основном, проводка и комната навигации, поэтому приходилось по несколько раз за день обходить все отсеки и заглядывать в щитки. Как правило, всё всегда было нормально. Редко, когда нам действительно приходилось что-то делать с проводами. Так что много времени оставалось на разговоры и копание в борткомпьютере. От последнего Белый приходил в особый восторг. — Нужно ещё здесь всё проверить, — сказал Белый, заворачивая в коридор возле «электричества». Вообще-то, электрощитки были разбросаны по всему кораблю, чтобы освещать каждую комнату, но в «электричестве», как называл эту комнату весь экипаж, располагался главный щиток, к которому были подключены остальные. Через него можно было отключить мелкие щитки и погрузить корабль в темноту. Вряд ли нужно объяснять, почему мы с Белым так над ним трясёмся. Малейшее замыкание в главном щитке — и мы все будем передвигаться наощупь. Но вот ещё что. Мне, почему-то, не нравилась эта комната. Каждый раз, как захожу в неё, мурашки по спине бегут. Сам не знаю, почему. Так что и сейчас, когда Белый собрался проверять «электричество», мне стало очень неуютно. — Ты идёшь? — спросил он, когда я так и остался стоять у входа, а не пошёл следом за ним. Ну что я за трус такой! Это всего лишь комната, что в ней может быть страшного? Я мотнул головой и подошёл к Белому, открывающему дверцу главного электрощитка. Всё было в порядке. Как и всегда. А я простой параноик.