Спасите наши души

Моргала желтая лампочка, рябило в глазах. Напротив сердито булькал пузырьками кулер. В соседних кабинетах усердно стучали по клавишам, в коридоре шептались люди и шаркали подошвы. До того там было тихо, что я слышала, как у окна безнадежно жужжала запертая муха, просившаяся на волю. Мой скучающий взгляд лениво переползал с темно-орехового стола, заваленного бумагами, папками и прозрачными файлами, на сосредоточенное напряженное лицо следователя. Я видела, как во рту он сжимал зубы, и скулы его становились жесткими и острыми, как скалы под обрывом. Он щурил по-отечески добрый взгляд мягких зеленых глаз, хмурил густые брови, сводя их к переносице, кривил уголки тонких губ. И что творилось в твоей голове, господин следователь? Наконец он оторвался от подписания бумаг и словил на себе мой прямолинейный пристальный взгляд. Я с унылым выражением лица чавкала мятной жвачкой, поддерживала согнутой рукой подбородок и всем своим видом пыталась показать, насколько устала сидеть в одной позе второй час. Он лишь улыбнулся в ответ. — Еще немного, — он на секунду задержал взгляд на мне и снова погрузился в дела. Улыбка пропала. А я лишь думала о том, что мне осточертел тогдашний день. Его скрашивал только тот не по годам красивый, статный мужчина в строгом темно-синем костюме с галстуком, который на нем сидел предельно идеально. Его руки выглядели до странного приятными: такие, знаете ли, большие, грубые, на правой — дорогого вида часики с бегущей секундной стрелкой. Не зная, что он следователь по особо важным делам, я бы могла подумать, что он важный политик либо богатый бизнесмен. Голос — низкий бархат, таким, наверное, только женщин ублажать, и совсем не вязался с ним дружелюбный тон, с которым он ко мне обращался. Справа от меня зевал адвокат обвиняемого (наверняка государственный) — мужичок средних лет, потрепанного вида, в костюме, который ему немного мал. Я готова была поспорить, что в его дурно сшитом одеянии адски потеют яйца. Он чесал волосы, и корни блестели сединой. Этот адвокат был просто полнейшей противоположностью следователю. Слева же от меня разместился второй понятой — мальчишка, средний курс университета — блаженно прикрыл глаза и тихо посапывал. До этого он еще пытался разговорить меня, но все безуспешно — уж слишком я была не в настроении беседовать со скучными сверстниками. Где-то там, в изоляторе, сидел в наручниках обвиняемый — худой мужик со взглядом побитой собаки. По нему вряд ли можно сказать, что он зарезал несколько лет назад студентку и еще долго скрывался от розыска. Впрочем, разве это важно? Эта история не о монстре с грустными глазами, не о моем глуповатом сокурснике, не о лохматом адвокате-неудачнике, не об умирающей мухе и даже не обо мне целиком — я здесь лишь рассказчик и второй персонаж. Главную роль взял на себя этот следователь. Он был тем самым зачинщиком, тем самым поводом… никогда прежде не видела в людях что-то подобное! Я не совсем понимаю, как возможно передать некоторые вещи на бумаге, — и это вельветовое, едва слышное дыхание, и эти губы, что мягче подушки из гусиного пуха, и эти волокнистые серо-зеленые радужки глаз, собирающие в себе свет солнца. Как вообще можно отразить ту самую ангельскую сторону человека, когда он перестает быть для тебя чем-то приземленным и обыденным? Когда он похож на неестественно идеальный портрет, написанию которого художник посвятил всю свою жизнь? — Понятые, пожалуйста, пройдемте, — аккуратно взяв в руки стопочку листов, следователь проводил нас с сокурсником в кабинет напротив. Первым расписался под всеми процедурами парень, а после уже села за заполнение я. Следователь тыкал пальцем в те места, где нужно оставить роспись, а я едва поспевала за ним. После этого мы попрощались. На выходе мне послышался голос из-за спины. — Не хотите ли к нам на практику? — произнесла очаровательная улыбка. — Я подумаю, Владимир Александрович, — я постаралась как можно более мило улыбнуться в ответ. «Больше практики с вами я хочу только вас», — пролетела у меня в голове забавная мысль, когда я скрылась за тяжелой дверью кабинета. А до начала летней практики было еще шесть месяцев.