Спасите наши души

Следственное управление находилось в отдельно выделенном трехэтажном здании с подвальным помещением. На летней практике меня поместили в один из кабинетов в подвале. Удивительно, что в том году я была единственной практиканткой, ведь в управлении расследовались самые сложные дела. Разумеется, под свое крыло меня взял подполковник юстиции Гидалевич Владимир Александрович — следователь по особо важным делам. В основном задания мне давал его помощник Константин — полноватый молодой человек, с круглым лицом и маленькими глазками, пристально смотрящими сквозь квадратные стекла очков. С ним мы познакомились ещё в первый день моей практики. — Отсканируй эти документы, пожалуйста, — высоким голосом попросил Константин, хотя его просьба, несмотря на формальную вежливость, звучала больше как приказ, отданный начальником работнику. В должности следователя и звании лейтенанта Константин был меньше года, судя по всему, но надо мной он уже чувствовал покровительство, хотя сразу попросил обращаться к нему на «ты». Стоило мне включить сканер, как машина сразу издала недобрый звук и, прохрустев листом, выплюнула измятую бумагу с огромной кляксой вместо текста. Благо, Константин ещё не успел далеко отойти. Следователь нахмурился, поправил одним пальцем очки и распахнул верхнюю крышку сканера. — С этой железкой постоянно что-то не так, — сдержанно произнес Константин, хотя видно было, что он постепенно краснел от злости. — Как только новый кто-нибудь… Следователь грозно стукнул кулаком по боковой панели сканера, и от силы удара крышка сама собой звонко захлопнулась. Шум пронесся по всему пустому коридору. — Ну, теперь должен заработать. О чем это я? Ах, да, — следователь развернулся лицом ко мне, — как только кто-нибудь новенький объявится, так он сразу барахлить начинает. Давай, теперь ты попробуй. Я повторила все свои действия, только более медленно, — но в ответ из аппарата снова вылез смятый лист со смазанным текстом. Константин обматерился у меня за спиной и снова принялся бить машину. — Вы чего тут разрушаете? — прервал нас голос. Мы со следователем резко обернулись — в дверях стоял, облокотившись плечом на черный дверной косяк, Владимир Александрович. Я выдавила из себя неловкое «здравствуйте» и резко замолчала. — Владимир Александрович, опять эта… — Константин почесал затылок и усмехнулся, — эта хреновина перестала работать. — Добрый день, — Владимир Александрович тепло улыбнулся мне и снова обратился к Константину. — А что ты ей велел? Дело Копылова отксерокопировать, да? Ладно, пусть на моем сканере сделает, он все равно пока не занят. Владимир Александрович легко коснулся моего плеча и повел за собой, наверх. Его кабинет был на первом этаже, в конце длинного коридора. Войдя в него, я поняла, что с зимы тут порядком ничего не изменилось — заваленный бумагами и стопками листов письменный стол, тумбы с толстыми папками материалов, метровый сейф с двумя отделениями в углу, плохенький сухой комнатный цветок на подоконнике, несколько широких черных стульев с мягким сиденьем и булькающий кулер. — Кофе будешь? — спросил мужчина, доставая из шкафа глубокую чашку. — Нет, спасибо, — я вежливо отказалась и приступила к работе. Следователь вышел и вернулся через несколько минут с дымящимся стаканом. Он подошёл сзади, выпрямился и из-за этого, будучи выше меня на голову, заставил меня чувствовать себя ребенком. — Читала уже это дело? — он чуть наклонился к моему уху, вглядываясь в бумаги. — Нет ещё. — Гражданин Копылов был десять лет женат и имел двоих детей от этого брака, — следователь звучно отхлебнул из чашки и продолжил рассказ. — Но один раз что-то в его голове щелкнуло, и он запер детишек в комнате, а сам забил жену до смерти. Я округлила глаза и повернулась к Владимиру Александровичу лицом. — За что? — был единственный вопрос. — Адвокат у него хитрожопый, — следователь горько усмехнулся. — Велел ему, чтобы тот ничего нам не рассказывал. А нам что остаётся? Ничего. Не лупить же его, в конце концов. Я грустно взглянула на него. Несправедливая работа. — Не переживай. Право на молчание не освобождает его от ответственности. Мне нравилась его манера говорить, рассказывать. Я уверена, из-за его опыта он был самым интересным человеком на свете. С удовольствием я слушала все его истории. Мне нравилось даже то, как он поднимал трубку телефона и говорил: «Здравствуйте, следственное управление, подполковник Гидалевич Владимир Александрович…» Его голос всегда был низким и уверенным, и это безумно привлекало. Дело Копылова передали прокурору к концу рабочего дня. Перед глазами до сих пор стоит фототаблица с опухшим трупом женщины. На ней был разорван голубой домашний халатик на замке, гематомы на лице посинели и налились фиолетовым цветом, как гроздья винограда, багровые разбитые губы и сломанный нос горели ярко-алым, слипшиеся от крови волосы скатались в ком. Он бил ее головой о стену, потом о твердый край постели, пока ее лицо не превратилось в надутый красный шар. Тогда, по версии следствия, гражданин Копылов отпустил жену и сбежал с места преступления через входную дверь, где его видели свидетели-соседи. А она осталась лежать лицом вверх, облокотившись на стену, и вниз по нежным розовым обоям стекали густые буро-красные струи крови, тянулись слизью до самого плинтуса, а мертвые глаза, затянувшиеся белесой пеленой, были обращены к свету из маленького окошка. Труп обнаружила мать убитой, которая пришла поздно вечером, перед этим позвонив больше двух десятков раз дочери. Может быть, их дети теперь всю жизнь будут во снах видеть запертую на защёлку дверь, а за ней — звуки расшибаемой о твердую поверхность плоти, крики, болезненные стоны и плач. Меня пробило мелкой дрожью, когда я осознала, что они почти 12 часов просидели в соседней комнате с мертвой матерью. Что теперь будет с ними? Я задала этот вопрос Владимиру Александровичу и выжидающе взглянула на него. — Это загубленные судьбы, — он будто бы немного грустно выдохнул. — Родственники матери их возьмут. Старшей дочери уже десять лет, она все понимает, спрашивает, а ей не отвечают. Вот что страшно. Когда узнаешь правду. Я поникла, опустив голову. — Не надо переживать, — следователь по-отечески приобнял меня за плечо, а я неосознанно прижалась к нему ближе. Рядом с ним было так тепло и спокойно. И как он только оставался таким, когда вокруг столько грязи?