***
Согласно Уголовному Кодексу РФ, аффект понимается как состояние внезапно возникшего сильного душевного волнения. Состояние аффекта может выражаться как моментальная реакция на насилие, издевательство или длительную психотравмирующую ситуацию, образовавшуюся из-за систематического аморального или противоправного поведения. К чему это я веду? Эти формулировки смотрятся так инородно и колко по отношению к реальности: они слишком топорны и теоретичны. В суде это называли аффектом, в жизни это называли местью. Воронцов избил нашего начальника до полусмерти, в буквальном смысле слова. Тупая травма головы, закрытый грудной перелом ребра… смутно помнится, как я читала заключение эксперта; лишь фотографии, приложенные к нему, отпечатались в памяти. Сложно забыть все эти гематомы, что выглядели еще более отталкивающе в черно-белой палитре офисной бумаги. Что произошло точно, я не знаю и по сей день. — Если честно, я пришел вовсе не за этим, — Воронцов взял мое лицо в свои руки и заставил посмотреть на себя. — Мне нужно с тобой серьезно поговорить. Я перевела потерянный взгляд сначала на него, а затем на окно. Чертовски черная ночь была тогда — ни единой звездочки на небе, только плывущие в темноте железобетонные тучи, подгоняемые свистящим ветром. — О чем? — неуверенно спросила я, мечтая о том, чтобы «серьезный разговор» был не о нашем начальнике. Ожидания не оправдались. — Я поговорил с Гидалевичем, — спокойно ответил Воронцов, странно улыбнувшись. Что-то такое сокровенное он вложил в эту улыбку, но я не смогла разгадать ее состав. Мои глаза округлились, потеряв потерянность и обретя любимую эмоцию — страх. Болезненная боязнь — это все равно, что рак. Я сглотнула, не произнеся ни слова. — И знаешь, что он сказал? Он во всем признался, — уголки губ Воронцова двинулись еще больше вверх, показались ямочки и зубы. — Под запись. Сначала даже не нашлось слов, чтобы переспросить. Я просто застыла с напуганным до чертиков выражением вытянувшегося в ужасе лица. Гидалевич? Все рассказал? По окнам начал барабанить дождь с тяжелым мокрым снегом, добавляя мрачности каждому слову. Я уже упоминала, что погода в том году была просто отвратительной? — Мне, правда, тоже досталось, — Воронцов озадаченно почесал макушку, — думаю, что дадут условный срок. Хотя тут все от судьи зависит тоже, — рыжий усмехнулся, глядя в мое растерянное лицо. — Не переживай, все спишут на аффект. Ты же знаешь, что такое аффект, а, выпускница юридической академии?***
Условный срок и вправду дали. Воронцов каждый раз отпирался, увиливал от темы и откровенно отказывался разговаривать со мной о том, что произошло в тот день. События я восстанавливала самостоятельно с помощью обрывков тех или иных разговоров и показаний, не брезгуя слушками и сплетнями в отделе. Примерно следующее мне удалось выяснить. После того, как мы разругались с Воронцовым с утра, он быстро ретировался в неизвестном направлении. Каким-то неведомым образом рыжий встретился с Гидалевичем. Далее привожу слова самого Воронцова: «Слово за слово, и я ему врезал». Уголовное дело я в руках не держала и лишь видела украдкой несколько документов, но вскоре стало понятно, что Гидалевич сказал что-то касательно меня, что-то такое, что заставило моего вспыльчивого коллегу, который и без того был на взводе, взорваться и накинуться с кулаками на начальника. «Тяжкое оскорбление», — говорила буква закона и указывала на статью 113 УК РФ. Ее и присудили Воронцову. Тяжкое оскорбление оказалось правдой, в которой Гидалевич признался. Вынужден ли он был или сам решился? Не имею понятия. После первого судебного процесса, в котором я участвовала в качестве свидетеля, начался второй, где я выступала потерпевшей. Смешанные чувства остались до сих пор. Закрытое заседание, его грубоватые мозолистые руки — в наручниках, его виновные глаза — в пол, мои потухшие глаза — ему в лоб. Когда взгляды случайно сходились, внутри все полыхало то ли от злости, то ли от обиды, то ли от жалости. Гидалевич получил реальный срок. Он взял то наказание, что так жаждал, но на которое никак не мог решиться.***
Воронцову путь в органы оказался закрыт, да и судимость не давала заняться любой офисной работой. Подрабатывая то там, то здесь (словом, где примут), он вскоре нацелился на свой бизнес в сфере транспортных перевозок. Откуда я это знаю? Жила с ним еще несколько лет после всей этой истории. Прошли самая мерзкая осень и самая мерзкая зима в моей жизни. Кажется, все мои страхи и жизненные силы остались где-то там, в том мокром снегу и бесконечных дождях. Что до меня, то я тоже ушла из отдела. Формально я избавилась от «триггера», как это называл мой психолог, но на практике… мне кажется, я проиграла. Проиграла самой себе, Гидалевичу, Воронцову, всем ребятам из отдела, всему миру, просто сдалась, опустила руки. Но, говоря честно, отвязавшись от этого, жить стало спокойнее. С Воронцовым давно уже как-то не складывалось, но довольно долго мы не могли разойтись из-за чувства, что должны что-то друг другу. Постепенно даже призрачные оковы растворились во времени. Иногда я вспоминаю о Гидалевиче. Знаю, что он должен выйти, ему ведь дали три с половиной года лишения свободы, но почему-то меня это уже совершенно не беспокоит. У меня другая фамилия, другая работа, другой город и адрес, чуть ли не другая личность. А он… лишь мертвый Левиафан — миф, кошмар, забытая история. Если в этом человеке было что-то живое, то после тюрьмы у него точно не осталось ни единого огонька в глазах. Возможно, он был падшим еще до нашей с ним встречи. Теперь порой я подергиваю плечами, когда слышу, как булькает кулер в моем офисе, что за тысячу километров от того самого Следственного управления. Помню, как впервые увидела заключенного — это было, между прочим, когда я в первый раз и увидела Гидалевича — помню его отмороженный сизый взгляд. Теперь сам Владимир Александрович и есть тот «худой мужик со взглядом побитой собаки», с цитатой на свои слова. Гидалевич — никто. Он мог бы быть для меня всем, но стал ничем. Я больше не ношу погон, но на моих плечах навсегда осталась их тень и тяжесть. Эта тень настолько осязаемая, что может легко сломать кости, и настолько острая, что разрежет плоть и твердые мышцы. Боже, спасите наши души.