Всё разрушено, всё в прошлом, А я так и не нашел способ совладать с этим. Я знаю, что должен остаться, Но мне хочется одного — бежать.
В отцовском кабинете прохладно. Пахнет цитрусом и средством для полировки зеркальных поверхностей. Свет приглушен, только ярко горит настольная лампа, отбрасывая блики на начищенные до блеска музыкальные инструменты. Ди чувствует себя неуютно, будто в мире звуков и нот — никак ему не поддающихся — он совершенно чужой. Будто в этой комнате, идеальной настолько, что зубы скрипят — где ни пылинки, ни шума, ни нарушенной гармонии — нет места бракованному сыну крутого отца. Как бы юноша ни старался это скрыть, он всегда хотел быть на него похожим. Подражал, как мог. В одежде, макияже, образованности, и даже проколах на ухе. Только чужое сознание в свое тело не вживишь, не переймешь какую-то особую, потустороннюю музыкальность одним лишь набором генов. Понимая, Ди никак не мог до конца принять это. Или просто не хотел. Но Глэм, конечно, все прекрасно видел. С самого начала, самого детства угрюмого, задумчивого мальчика. Но сделать ничего не мог, никак не мог помочь. Ибо при всей похожести, они с сыном были и будут слишком разными. Хотя мужчина улыбается, голубые глаза его совершенно серьезны. Идея сына заняться игрой на гитаре ему не нравится. Потому что видит и чувствует, что она ему не принадлежит. Чужая мысль, гнилым зерном заложенная в неокрепший рассудок, что теперь отравляет его, корежит и искажает, пытаясь переделать. А Ди поддается. Но зачем? Новая подружка здесь не при чем, хотя и имеет косвенное отношение. Все-таки, парень не настолько наивный дурак. В чем же тогда дело? — Итак, гитара, это музыкальный инструмент, состоящий из... —...из корпуса, грифа, пятки, верхней и нижней деки... Короче, я знаком с теорией, давай пропустим эту часть занятия. Глэма всего передергивает внутри, однако лицо не выдает ничего, кроме снисходительного добродушия. Он чуть вскидывает брови, глядит на блондина сверху вниз и еще туже выпрямляется в спине. — Хорошо, тогда для начала убери то, что ты назвал гитарой, куда-нибудь в сторону. И возьми гитару. Воцаряется короткая пауза, за время которой до юноши доходит, что именно от него требуется. Он несколько раз стреляет взглядом в сторону висящего на стене инструмента, а затем обратно к отцу, на что тот одобрительно кивает. Глэм знает, как любят плохие танцоры винить скользкий пол. В музыке так же. Старое дерево, струны слишком жесткие, настроено неправильно. В случае с его Гибсоном таких придирок быть не может. Ди тоже это понимает. Максимально аккуратно взяв гитару в руки, он осторожно опускает ее себе на колени. — Обычно ты даже смотреть на них запрещаешь... — Ну, сегодня особенный день, — произносит мужчина с какой-то странной, почти едкой ухмылкой, — сегодня ты осознаешь, насколько ты бездарный музыкант. Не зная, как на это реагировать, блондин лишь чуть неловко улыбается. Он знает, что его навыки далеки от идеала, и все же, подобное выражение отца его задевает. Тонкие пальцы касаются струн, едва заметно оглаживают их подушечками пальцев. — Сядь прямо, так, чтобы было удобно. И положи правую руку на струны. В этот момент для парня распахиваются врата в Ад. Как бы он ни сел, какую позу ни принял — все не то. Положение плеч, головы, рук, пальцев, оказываются не теми, что нужно. Где-то внутри лавовым котлом начинает клокотать раздражение. Хочется поскорее покончить с этим безумием, понять, как работает проклятый инструмент, и дальше практиковаться самому. Однако отец будто назло все усложняет. Придирается, улыбаясь как ни в чем не бывало. На очередное его «Сядь прямо», Ди не выдерживает и взрывается: — Да прямо я сижу! — юношеский голос звучит чуть хрипло в идеальной, почти искусственной тишине. Глэм небрежно пожимает плечами. — Так чего же ты молчи-ишь? Сказал бы. Все оказывается хуже, чем они оба предполагали. Один требует больше, чем другой может дать. Другой ждет от первого невозможного. Снова и снова, отец и сын схлестываются в искреннем непонимании друг друга, прикрывая это музыкальным занятием. Звуки перекошенных, несыгранных нот, обида и раздражение, усталость, разочарование — все это сливается в одно, делая воздух тяжелым и горьким. Он напряженно гудит над светловолосыми головами, электризуется, гуляя покалыванием по напряженной коже. Хочется стряхнуть с себя это мерзкое ощущение, отмыться от него. Голубые глаза Ди коротко стреляют на циферки на таймере. Неоновая зелень ядовито резюмирует «1:10». Гребаная вечность в рамках бездушного циферблата. Хочется разбить ее гитарой, превратить в ничто. Такое же пустое и бессмысленное, как он сам. — Это не чистый звук. Ты вообще способен?!.. Голос Глэма зло цедит. Нависнув над сыном, он вдруг превращается в комок оголенных, брызжущих искрами проводов. Потемневшие глаза на напряженном лице кажутся огромными, пальцы сжимаются в неестественном, угрожающем положении. Вжавшись в спинку стула, Ди нервно осаживает его: — Пап! На что мужчина, будто придя в себя после транса, резко опускается обратно на стул. Неловко улыбнувшись, он лишь отмахивается и вновь возвращается к уроку — бессмысленному разжевыванию того, что юноша банально не способен повторить. Не так, не сейчас. — Черт, да на это вечность уйдет! — импульсивно бросает Ди, в ответ на очередное упражнение. Весь этот процесс порядком ему осточертел. Очевидно же, что чем дольше они оба здесь сидят, тем хуже становится. — А куда ты так торопишься, Ди?! Голос отца скачет в тональностях, как на американских горках. Парень горит и дергается, отчаянно силясь донести до него свои мысли и позицию — да все без толку. Ясно уже, что идея попросить мужчину о помощи была неудачной, и выйти из сложившейся ситуации сухим уже не получится. Он импульсивно психует, окончательно расстраиваясь, отец колко парирует в ответ. В воздухе лезвиями свистят болезненные слова и фразы. Опозориться самому. Опозорить меня. Он талантливее тебя. Хочется сбежать, спрятаться от наивного желания справиться, так по-детски щекочущего где-то под левым ребром. — Да я просто хочу научиться играть пару песен... — цедит блондин сквозь зубы, болезненно обхватив голову руками. Разбитый и сжавшийся, он, кажется, впервые чувствует себя настолько жалким. — Я предупреждал, что у тебя нет музыкальных способностей. — Да-да, не надо мне это повторять, — выдыхает Ди, вешая Гибсон обратно на стену. Жгучие слезы комом колючей проволоки царапают глотку, юноша старается сдержать их, но боль и разочарование слишком сильны. — Я и так знаю, что я бездарность. — О, Ди. Возможно, это было слишком грубо. Извини. Не злись на меня. Развернувшись к мужчине спиной, парень максимально свободной походкой направляется к выходу. Старая гитара жжет ладонь, предательски-стыдливая слеза облизывает лицо от глаза до подбородка, оставляя на нем влажный темный след. — Я не злюсь. На тебя...***
Ди ненавидел опаздывать, и всегда был пунктуален, однако на злосчастную репетицию пришел позже, чем было оговорено. Дверь в дом оказалась не заперта, со стороны лестницы на второй этаж доносились звуки слаженной игры и тягучий женский вокал. Тяжело выдохнув, парень ненадолго задержался у зеркала в мрачноватой прихожей. По ту сторону отражения на него смотрело бледное, будто чужое лицо. С грустными, почти злыми глазами, подведенными черным гуще обычного. Он знал, что поступает неправильно, но старательно убеждал себя в том, что это во благо. Ребята позлятся, но найдут нового гитариста — это не так сложно, он специально рассчитал все в процентах. А Касси... Что же, будет замечательно, если, разочаровавшись, после этого она навсегда оставит его в покое. Больше не придет в их дом, не оставит за собой пьяный шлейф духов, не взбудоражит, не спутает мысли в кучу. От этого осознания внутри горячо зажгло. Чертыхнувшись, блондин вымученно потер переносицу и крепко вдохнул полной грудью затхлый воздух. Нужно скорее покончить с этим. Едва завидев долгожданного басиста на пороге, все участники группы почти сразу прекратили играть. Стив приветственно замахал ему рукой, Калеб коротко кивнул, тряхнув длинными, немытыми патлами. Касси же, отпрыгнув от микрофона, расплылась в теплой улыбке, полной искреннего облегчения. — Я же говорила, что он придет! — произнесла она, почти осуждающе оборачиваясь на парней. — Привет, Ди! Ты опоздал, но это не страшно, мы только недавно начали, У Молчуна тут опять были неполадки с клавишами, так что их надо будет еще раз проверить. Да-да, потому что не надо открывать о них пиво, ничего не говори. А юноша и не собирался ничего отвечать. И заметив это, Кассандра вдруг насторожилась. Мгновенно изменившись в лице, девушка встревожено заглянула ему в глаза. — Эй, все в порядке? — спросила она, пытаясь в хмуром взгляде рассмотреть причину непонятного ей поведения. — Где твоя гитара? — Оставил дома, — честно ответил он. Калеб и Стивен переглянулись между собой, первый безэмоционально покрутил длинным костлявым пальцем у виска. Непонимающе хлопая ресницами, брюнетка подошла к парню поближе. Сегодня он был совсем странным, страннее, чем обычно. Весь напряженный, дерганный, как дикий пес, загнанный на цепь. Тяжелый, злой и болезненный взгляд; руки, слишком глубоко засунутые в карманы. Всем своим видом Ди старался продемонстрировать расхлябанное равнодушие — и для парней ему это действительно удалось — однако Касси была куда проницательнее. — В чем дело, Ди? — бархатистый девичий голос скакнул почти на уровне пугливого отчаяния. У нее в жизни и так было достаточно вещей, из-за которых приходилось волноваться и нервничать, однако каждый день упрямо подкидывал что-то новенькое. И меньше всего ей хотелось, чтобы этим чем-то был Ди. Отведя взгляд от ее лица, полного искреннего недоумения, как у лани, выскочившей на дорогу прямо под колеса машины, парень неторопливо прошелся вперед. Сопровождающая его тишина давила, но в голове снова и снова эхом проскальзывали слова отца. Опозорить его, опозорить себя. Опозорить всех. Блондину очень не хотелось делать Кассандре больно, но допустить этого он тоже не мог. В том числе, ради нее самой. Ха. Это так обыкновенно-глупо. Еще никогда юноша не оказывался в подобных ситуациях. Слишком примитивно для него, слишком низко и глупо. И все же, почему сердце так тошнотворно щемит? — Я решил, что не стану в этом участвовать. Не хочу позориться. Серьезно, Касс. Ты видела моего отца. Участвовать в этом цирке — все равно, что выставить на посмешище его лично. Остолбенев на своем месте, девушка только отрицательно покачала головой. Это не его слова, нет. Он не может быть так необоснованно жесток. Еще это проклятое обращение, сорвавшееся с тонких губ. Никто не называет ее так. Кроме отчима. Выбитая из колеи, Кассандра не сразу смогла ответить, поэтому вступился Стив. Выбравшись из-за барабанов, он подошел к девушке со спины, мягко положил руку ей на плечо и осуждающе посмотрел Ди прямо в глаза. Симпатию как рукой сняло. — Не обращайся к ней так. Никогда, — отрезал он, и вмешиваться Касси не стала. Ровно как и благодарить. — Почему ты не сказал раньше? Зачем нужно было тратить наше время? — Надеялся, что вы опомнитесь сами, — хмыкнул блондин холодно, — но зря. Впрочем, чего еще можно ожидать от кучки дилетантов. — Перестань. Ты ведь так не считаешь, — пробормотала Кассандра, наконец вернув к себе дар речи. — Объясни мне, в чем дело. Мы все решим. Только, пожалуйста, не надо так. На мгновение отведя взгляд, парень беззвучно, но очень тяжело вздохнул. Он знал, что с Касси просто не будет. Ее сердце было слишком добрым и открытым, чтобы так легко воспринять его ложь. Чтобы поверить, что он куда хуже и отвратительнее, чем ей казалось сперва. Однако, раз он сам позволил этой ситуации зайти настолько далеко, слово «монстр» уже не кажется таким косвенным. Осталось только доказать это ей самой. — Не надо как? Не надо говорить правду? — хмыкнул он, окончательно отбрасывая настоящую часть себя в сторону. — Думаешь, если дома тебя пиздят, то остальные должны скакать вокруг тебя? Восхвалять твой несуществующий талант и музыкальный гений? Черт-с два. — Лучше остановись, — процедил Стив, крепче сжав пальцами худое женское плечо. Но останавливаться было уже поздно. — Ты - не более, чем очередная бездарная девчонка, возомнившая о себе слишком много. Кассандра, все это время внимательно наблюдающая за его лицом, только чуть нервно облизнула губы. В ее глазах не задрожали слезы, щеки не вспыхнули от стыда, руки не забились в дрожи. Казалось, она была совершенно спокойна. Да только на деле — паника. Вздох. Касси похожа на робота — ее движения резкие и деревянные. Внутри — ураган, голосом Ди срывающий крыши с домов оставшихся у девушки нервов. Он пожирает ее изнутри, истощая самого себя и оставляя взамен покрытые пеплом руины. — Зачем ты так? — снова спрашивает, глядя юноше в глаза. У него в них боль. Такая густая и тягучая, как черная смола. Прорвать бы ее, выкачать без остатка, выпить губами, впитать ладонями. Но он не позволяет. Все отстраняется, хмурит брови, качает головой. — Я тебе не верю. Ди медлит. Он все никак не может понять, увенчалась ли успехом его попытка оттолкнуть ее. Обмануть, отворотить. Определенно, Кассандру задели его слова. Но достаточно ли этого? Скрестив руки на груди, он вскользь прошелся по темным глазам напротив, в которых красными всполохами тлели уголь и раскаленная пыль, и пониженным голосом произнес: — Зря, Кассандра. Очень зря. В этот момент в дальней части комнаты, привлекая к себе внимание, Калеб несколько раз прошелся по клавишам из стороны в сторону. Неприятный, сбитый звук заполонил пространство, болезненно ударяя по ушам. Добившись обращенных к себе взглядов, парень на языке жестов требовательно что-то показал. Касси чуть смущенно отвела взгляд в сторону, Стивен перевел его на Ди. — Ты должен уйти, — пояснил он резко, — сейчас же. Блондин молча кивнул. Не глядя на девушку, он торопливо развернулся и засеменил по лестнице. Прочь от этих стен. Прочь от проклятых звуков музыки, прочь от нее. Темная улица встретила покоем и тишиной. Моросящая сырость повисла в пространстве, мгновенно делая влажными длинные, светлые ресницы. Ступая прочь, юноша старательно убеждал себя не думать о том, что только что произошло, однако на деле это было невозможно. Паршивое чувство рассекло его тело глубокой, зияющей раной. Она пульсировала и горела, сводя с ума. Еще эти ее глаза... Слишком невинные и бездонные для обычной девчонки из параллельного класса. Слишком человечные и честные, слишком настоящие. Будто это как-то могло стереть их из памяти, Ди с рыком пнул попавшуюся под ноги жестяную банку. Хотелось орать. Так, чтобы весь проклятый город слышал. Чтобы стекла в окнах трескались и разлетались в разные стороны, раня каждого, кто попадется на пути. Но он просто шел. И искренне ненавидел себя за то, что вообще ввязался в эту историю. Ненавидел себя, дебильного младшего брата, недостижимо идеального отца и материнские гены. Ненавидел Кассандру. Так непонятно, незнакомо и трепетно, что хотелось плакать. Слева от тротуара, на дороге, сверкнул корпусом старенький темно-зеленый автомобиль. Тарахча мотором, он замедлился, кое-как подстраиваясь под торопливый шаг озабоченного собственными мыслями подростка. В какой-то момент окно с характерным звуком опустилось и, перекрикивая играющую внутри музыку, раздался приглушенный мужской голос. — Эй, малыш, — окликнул он, обращая на себя внимание блондина, — тебя подбросить? Выглядишь оч-ч паршиво. Перекинув языком сигарету из одного уголка губ в другой, Чес в своей манере улыбнулся Ди и остановился, давая ему возможность заскочить в прокуренный, липкий салон.