Legends Of South Park

В заброшенной, на окраине горного городка, оранжерее нет первоцветов, выращенных ласковой рукой старой и одинокой садовницы, коя всю свою жизнь посвятила растениям. Здесь нет мягкой салатовой зелени и пестрых цветов с бархатными лепестками на них. И нет атмосферы летней красоты и весеннего расцвета природы. В заброшенной оранжерее все медленно увядает. А даже самая прекрасная роза выращенная на трупной, засохшей крови. Кенни вступает по мокрым, прогнившим доскам с поломанного забора, из-под которых, как сотня личинок на трупе, сбегаются тараканы и жуки. Уползая в неизвестном направлении и исчезая — будто умирая — во мраке ночи. Вокруг несет гнилью и тяжелым ароматом пряностей. Смешиваясь с запахами трав после дождя, грязи и разложившего где-то на обочине дороги сюда оленя, рядом с уничтоженной им машиной — все это создает до отвратительности мерзкий контраст. Дышать становится сложно, а чем дальше пробираешься тем сильнее накатывает ком тошноты к горлу. Наконец МакКормик заходит внутрь, пересекая такой же полностью сгнивший проход, где когда-то должна была находиться дверь. Но теперь та навеки похоронена под огромными толщами рыхлой земли и под стеблями шипованных ветвей. Слабый отблеск луны с трудом проходит через почти полностью разрушенные стекла, обставленных в качестве стен и крыши сада. Но даже в таком — практически, никаком — освещении можно разглядеть то, ради чего парень проделал весь этот путь. Кенни бы никогда не подумал, что городская байка, что он услышал на подработке у заправки, может себя оправдать. Тогда все эти возбужденные голоса, обсуждающие то ли прекрасную девушку, то ли прекрасного парня казались лишь очередными бреднями, которыми развлекают себя уставшие от вечной жары и неприятных клиентов работяги. — Да я тебе говорю, — вскрикнул возмущенно мужчина лет сорока. Намечался спор и у заправщика уже вовсю вздулись вены на висках и запотел лоб, который он без конца вытирал рукой, стягивая рабочую кепку. — Прямо настоящий призрак! Да я сам видел! Прямо белая вся и в цветах. Черт их поди разберет — девушка или парень только. Эта молодежь сейчас все на одно лицо со своими этими, ну как их там… Ну ты, короче, меня понял. «Понял», — саркастично подметил тогда про себя Кенни, хоть почти ни слова из этого захватывающего рассказа для костра с фонариком не разобрал тогда. Но теперь это «понял» заиграло совсем другими красками. Сердце юноши задражало то ли от восхищения, то ли от неподдельного ужаса, который обычно красочно описывают в романах, но по сути — это просто непередоваемое ощущение неизбежного, когда внутри тебя все замирает в одно бесконечное мгновение. Из полуразрушенной, деревянной, с облезшей уже белой краской и обвитой толстыми стеблями сорняков, что словно змеи затаились на досках, и расположенной на самой окраине оранжереи, беседки донесся чистый и мягкий голос. Кенни затаил дыхание; ощущение было такое, словно его сердце вот-вот остановится и замрет навсегда, напоследок лишь с изумлением запечатлев момент, когда он наконец разглядел белесую фигуру, одиноко сидящую на скамейке внутри. Его голос очаровывал. Кенни бы сравнил это с пением сирен на восходе солнца, но никогда в своей жизни не видел сирен и не был уверен, что те хоть когда-то существовали. Но будь они в жизни, то, наверное, пели бы также прекрасно: словно трель экзотической птицы-красавицы или звучание настоящего колокольчика, что расцвел посреди леса. Эта песня наполняла самыми прекрасными ощущениями и вместе с этим была полна горечи и печали. Она была тяжела, словно певший ее человек умирал или страдал в мучительной агонии, пока сотня демонов разрывала его нежную кожу; ломали кости и отрывали кусок за куском плоть, чтобы наконец добраться до долгожданного еще живого сердца. Но после этой песни Кенни ощущал себя бодрым. Хотелось невольно следовать за звуком этого нежного, переливающегося звучанием росы на апрельском подснежнике, голосом. Все-таки это была не девушка. Голос был мягкий, нежный и мелодичный, но МакКормик не ощущал в нем присущей хрупкости. От него не хотелось упасть в ласковые, материнские объятия, но хотелось успокоить, облюбовать. И опять же, не как сестру или возлюбленную. — Эй, — позвал Кенни, найдя в себе силы, чтобы направиться прямо к этому голосу; протянуть руку и наконец ухватиться за резающие кожу листочки стеблей. Голос замолк. Казалось, в то же мгновение, как только Кенни смог побороть его наваждение. И тогда же вокруг настала немая, непривычная и ужасающая тишина, от которой становилось только хуже. Кенни словно опустошили и окунули головой в небытие, где не было даже звона или стука собственного напуганного сердца. Его обвили тонкие, но прочные лианы растущих вокруг цветов. Сжимая ему горло, стягивая до бледноты и синяков кожу и разрезая своей шершавой, острой стороной ему одежду и руки. Среди всей этой агонии обвивающих ветвей Кенни с трудом ощутил мягкое касание холодных, нежных рук, что легли на его щеки. Дышать становилось все труднее и перед ним начал расплываться силуэт парня с мятного оттенка кожей и такими грустными цвета лазурита глазами. Последний вдох Кенни утонул в необъятной тишине ночи и в касании холодных губ.

***

— Я не могу умереть. Ответил на немой, но так долго витающий в воздухе вопрос юноша, а затем лишь неловко, словно извиняясь, хихикнул. Ответом ему была тишина. Лишь на небе начало восходить солнце, освещая собой давно забытую всеми оранжерею. Все те сотни прекрасных цветов, что навечно утонули в шипах и стеблях сорняков, теперь не скоро найдя покой. И одиноко лежащую рыжую парку. Эта история произошла давно. Когда Кенни пришел сюда в самый первый раз и умер в нежном поцелуе садовника этого места. Затем он приходил все чаще и чаще, словно не мог просто покинуть это проклятое место. Словно его здесь что-то — а, может, кто-то — держало. — Прекрати, — ответил ему нежный, все такой же прекрасный голос хранителя оранжереи. — Прекрати приходить сюда, Кен. И вновь ответом была лишь тишина. Кенни вытянул руку, рассматривая как теплые, солнечные лучи проходят сквозь его полупрозрачную оболочку и исчезают где-то позади. Юноша улыбнулся чему-то своему и коснулся бархатных лепестков золотого цветка на чужих волосах, что уже был частью этого тела. — Мы оба навсегда призраки этого места, Лео, — произнес как должное парень и коснулся чужой руки, сплетая палец за пальцем, а после сжимая их ладони. Солнце продолжало подниматься все выше и они вместе любовались этим восходом. Кенни обещал, что никогда не бросит свой лютик одного в этом месте. Не после того, что они пережили. Ведь однажды их сад вновь расцветет как и мечтал всегда Лео. И тогда они вновь обнимут друг друга по-настоящему.