Однажды в Трансильвании

Сумерки спускались на землю, расползаясь густым туманом по каменным тропам. Тень ужасающего замка погребала вместе с собой в темноту горные цепи, а восходящая луна, казалось, цеплялась за высокий чёрный пик острой крыши, как за крюк, и не могла подняться выше. Среди местных жителей этот замок так и называли — прóклятым, и если уж его стоило опасаться даже днём, то думать становилось страшно, что творится в его окрестностях после захода солнца. Старожилы говорили о мёртвых тенях, попадающих в поле зрения лишь на самом его краю и на секунды, говорили о тлетворном запахе склепа на горных утёсах, когда старое кладбище было давно заброшенным, а новое было совсем далеко, говорили о резком холоде и белом паре изо рта, когда, казалось бы, на дворе царила жаркая сердцевина июля. Нехорошее это место было, очень нехорошее — живых там отродясь не было, а кто живой и захаживал, домой таковым не возвращался. Возвращались жуткие твари в человеческих личинах, желающие отведать чужой крови и ждущие лишь, когда их пригласят за порог. …И именно поэтому замок был чудовищно притягателен для приезжих, которым предупреждений старожилов не было достаточно. Нужно было убедиться собственными глазами, ведь, как правило, взаправду живых мертвецов не существует, а существуют только грамотная постановка, жестокие погодные условия или дикие звери. Но всегда ли стоит руководствоваться здравым смыслом и логикой, когда дело доходит до людских предрассудков? Обитатели замка никогда не любили непрошеных гостей. Стоило лишь человеческой ноге ступить на порог, проникнув в щель застывших в приоткрытом положении главных ворот, как от лунного света по пыльному полу расползалась длинная человеческая тень от застывшего на месте силуэта. От каждого шага, от каждого движения, звука в затянутые тьмой коридоры разносится эхо; узоры и трещины на старых витражных окнах вырисовывают паутины жутких рисунков на тёмном камне пола и стен. Взгляд приковывает старая пыльная картина в тяжёлой раме, большая и подвешенная на стене над лестницами, почти в самом сердце зала, касающаяся краями тяжёлого и чугунного хороса на потолке, и это напоминает портрет большой семьи: черноволосый мужчина в чёрном пальто сидит в кресле в самом центре, закинув ногу на ногу и сцепив руки в белых перчатках в замок — сам граф; по правую его руку на подлокотнике боком сидит рыжий юноша в сером жилете, белой рубашке и чёрных брюках, смотря прямо своими голубыми глазами; по левую руку у кресла стоит черноволосый, кажется, ровесник рыжего парня, только бледнее, в белой рубашке с рюшами и длинном чёрном пальто и с рукой, прикрывающей рот; за высокой спинкой кресла стоит высокая женщина с распущенными волосами цвета зари, хитрым взглядом и полуулыбкой красных губ. Несмотря на вполне живые взгляды каждого из четверых, что-то нехорошее таится в этом портрете, и ответ, на самом деле, был даже не в том, что они все не выглядели семьёй, а в том, что эта картина висела здесь уже более полувека. Рваные, выцветшие гобелены колыхались от сквозняка, отбрасывая на портрет тени, и гробовая тишина — здесь, кажется, даже ветра снаружи не слышно, и складывается чувство, будто заглянул в пасть дремлющего чудовища. И всё-таки, позвав вглубь замка, слышишь лишь отголосок своего крика — никакого ответа не следует. Словно хтонический ужас ещё не проснулся. Да, действительно… они просто ещё не проснулись. Луна ещё не взошла на небо полностью, зацепившись за край высокой крыши, чтобы проснуться, но ей нужно всего несколько секунд, чтобы тяжёлый, оглушающий маятник часов протяжным скрипучим звуком, сотрясая стены, откуда-то из чёрной глубины отбил полночь. И под потолком главного зала, встречающего путников серыми языками гобеленов на стенах, огромным портретом напротив входных дверей и гротом тёмных коридоров в окружении каменных лестниц на второй этаж, загорелись красные глаза. Что-то расправило крылья, отцепляясь когтями от потолочных балок и чёрной тенью взмывая в воздух, прежде чем следом за нею загорелись ещё несколько пар маленьких хищных глаз. Раздался писк — это чересчур большая летучая мышь с острыми ушами и тонкими клыками из-под верхних губ спикировала камнем из-под крыши прямо на пол, у самой земли оборачиваясь выросшими на глазах кожаными крыльями с когтями на фаланге кисти; крылья, расправившись, планомерно вросли в спину, и с пола поднялся настоящий человек, сверкнувший во мраке красными глазами и хмуро смотрящий на непрошеных гостей в упор. Обыкновенная компания молодых людей, проигнорировавших всякие предупреждения по дороге сюда. Да, это не черепа на деревянных кольях, воткнутые у тропы в запретный лес, но всё же… Неужели так сложно было прочесть, что входить нельзя — убьёт? Дверь захлопнулась, люди вздрогнули, замерев. Человек отнюдь не казался дружелюбным — бледная кожа, кончики клыков над нижней губой, высокий чёрный воротник чёрного пальто, накинутый на шею красный шарф и белые перчатки; он был копией мужчины, сидящего в центре большого и старого портрета на стене, только, пожалуй, на картине был изображён именно человек, а этот был… Мысли потерялись, когда летучие мыши с тонким визгом спустились с чугунного хороса наверху и обратились такими же человекоподобными тварями подле мужчины, копиями трёх оставшихся людей с портрета, освещаемого краем лунного света. Рыжий, встряхнув головой и убрав отросшие пряди, забранные в хвост, за спину, хрустнул затёкшей шеей и склонил её к плечу — его синие глаза с портрета совершенно не соответствовали их кровавой красноте. Черноволосый кашлянул, держа у рта руку, а женщина с волосами цвета зари улыбнулась, показывая клыки из-под губ, стоя рядом с мужчиной. — Из века в век продолжаю поражаться человеческой глупости, — мужчина вздохнул, покачав головой, и задумчиво приложил кулак к подбородку. — Неужели человечество чем дольше живёт, тем меньше и меньше умеет читать? — Читать-то они умеют, причём прекрасно, Мори-сан, — рыжий щёлкнул фалангами пальцев, сжатыми в кулаки. — А вот борзеют всё больше и больше. — Нужно просто лучше закрывать двери, — хрипло вздохнул черноволосый с белыми кистями на концах отросших прядей. — Чем чаще мы не запираем их, тем меньше нам нужно тратить сил на поиск доноров, не так ли? — женщина сверкнула красными глазами. Отвлёкшись от своих, она прошла вперёд, цокая каблуками по каменному полу, и подцепила острым чёрным ногтем подбородок одного из незваных гостей, не спуская с его побледневшего лица взгляда: — Наконец-то люди возвращаются к традициям, когда монстров нужно задабривать заранее, а не вынуждать их выходить из своего логова самим. — Коё-сан, только давайте не так, как было в прошлый раз, — рыжий вздохнул, щурясь и потирая шею одной рукой. — Брызги крови вокруг, конечно, аутентичны, но с ними на дверях к нам никто больше не придёт. — Это было нелепой случайностью. — Случайность случайностью, а ребёнку это видеть не положено, — вампир, названный Мори, измученно вскинул чёрные брови кверху и, посмотрев на потолок, поднял руки вверх, поманив ладонями: — Иди сюда. — А надо ли ему это видеть? — Рюноскэ нахмурил куцые брови, смотря на Мори, но ответом ему был недовольный окрик с потолка. — Я уже большой! Да, конечно. Сигма давно был уже большим. А давно — это с того самого момента, когда его в корзине бросили на растерзание волкам, не рассчитав, что волки окажутся человечнее, чем совершившие это люди. Замок давно был оборудован под все нужды: чтобы не оставлять мальчишку одного, кто-то из вурдалаков догадался растянуть плотную ткань между потолочными балками, чтоб по малолетству он всегда был с ними рядом, а повзрослев, мальчишка сам отказался спать внизу. Упав с самого верха, он приземлился прямо на руки старшему вампиру: одетый в рубашку и шорты на размер несколько больше, его длинные отросшие волосы каким-то непонятным образом делились на два цвета, а кожа была вполне румяной для того, кто проводит ночи с нежитью, верно его опекающей. По традиции Мори прикрыл мальчишке глаза, игнорируя все протесты — «Нет, нет, ни в коем случае, ты знаешь правила, никаких сцен насилия…», — и стоял, наблюдая за тем, как Накахара, не церемонясь, ломает одному из смертных шею, чтобы не дёргался, Озаки гипнотизирует, глядя прямиком в глаза, в своей любимой манере, а Акутагава выбирает того, кто больше всех в ужасе и оцепенел от страха, и впивается клыками в его шею, надолго не задерживаясь. Сигма хмурится, когда хочет убрать руку Мори-сана с глаз, но вампир только отрицательно качает головой. — Подожди, ты знаешь, такое мы тебе не показываем. — Но я знаю, как вы едите! — мальчик говорит почти обиженно, пытаясь выкрутиться и взглянуть хотя бы одним глазком, но Огай непреклонен. — Мне оборотни рассказывали, Дадзай-сан даже показать пытался, но Накахара-сан его за это ударил. — Оборотни рассказывали, говоришь? — Мори, услышав это, заинтересованно глянул на воспитанника. — Да, — Сигма без тени сомнений кивнул. — А ещё я видел, как едят они, и они обещали взять меня на охоту, а ещё поделиться сырым мясом, а не с огня, как бывает обычно, а ещё… — Кхм, — Мори покачал головой, глядя на Чую, утирающего рукавом рот от крови и бросающего труп на пол, отряхивающего руки. Он первым вернулся, и именно ему в руки был передан всё ещё говорящий мальчишка, перечисляющий, что ему обещали няньки из леса. Старший вампир посмурнел, положив руку Накахаре на плечо и шепнув на ухо: — Я не отдам им его даже на пару дней, если ещё раз узнаю, что они терзают добычу при нём. — Не думаю, что это прямо-таки «они»… — Чуя закатил глаза. — Я сверну ему шею. — Не при нём. — Ну, естественно, — Накахара усмехнулся, глянув на отошедшего завтракать старшего графа, и посмотрел наконец на мальчишку, подкинув его кверху на руках: — Ну-ка расскажи мне поподробнее, чему тебя учат эти собаки-переростки. Сигме семь, но такое имя он носит только шесть лет своей покамест небольшой жизни. Вампиры и оборотни не то чтобы не могли договориться — у них не было и близкого варианта, какое имя можно дать человеческому детёнышу, чтобы и смертным уши не резало, и себе было удобнее его звать. Ни о каких фамилиях не шло и речи — ему не подойдёт сборная цепочка из десяти, а то и больше фамилий всех его окружающих… Да и зачем она ему? А вот имя проворонить было нельзя. Решение было найдено старейшинами: Фукудзава-доно и Мори-сан проштудировали древнюю библиотеку в подвалах замка и в одну из ночей сошлись во мнении, что золотой серединой будет один безличный знак, читающийся Сигмой. Почему? Дазай рассмеялся, услышав, какое имя предлагали мальчишке, и согласился сразу же. Атсуши мялся, хмурясь, но никаких подводных камней так и не нашёл. Накахара не стал протестовать, не слыша никакого сопротивления от окружающих, Акутагава и вовсе был согласен на то, на что был согласен оборотень-тигр; на том и порешили. В конце концов, на подзыв весьма удобно, а захочет — вырастет и найдёт себе имя сам. Первые года своей жизни ребёнок не отлучался от волков: в конце концов, никто так хорошо не согреет человека, как большая и тёплая собака; от холодной кожи вампиров можно заледенеть после одного прикосновения, что уж говорить об объятиях и взятии на руки? Но вампиров детёныш видел и знал — они сидели с ним, когда оборотни отлучались на охоту или на набег на деревню. Нет, а где ещё отыскать подходящую для ребёнка пищу, кроме как не в человеческом поселении? А одежду? Рампо, бурый волк, однажды обмолвился, что ни за что бы не подумал, что ему придётся хоть раз в своей жизни беспокоиться о человеческой жизни, и Куникида на это только покачал головой: это же надо так вывернуть судьбу — существа, которых издревле боялись все смертные, воспитывают смертного детёныша! Иногда, когда время переваливало за полночь, Йосано-сан и Коё-сан, волчица и вампирша, являлись в человеческий городок сами, и, пока голодная Озаки гипнозом отвлекала доверчивых горожан на самой окраине, Акико лезла в окно, выискивая подходящую по размеру одежду на мальчика; да, безусловно, что-то можно было и подшить, но зачем прилагать усилия, когда можно сразу найти нужное? На мужчин в этом плане вообще нельзя было положиться: они притаскивали либо чересчур большое, которое можно было смело разорвать напополам, чтобы ребёнок не оставался голышом, и укутывать сначала в одну половину, а затем — в другую, либо вообще не то, либо с горем пополам, и проще было выкинуть или пустить на лохмотья, чем выкроить из этих обрывков ткани вменяемую распашонку. Дадзай был единственным оборотнем, что не страшился войти в центр города. Вампиры обычно, как и оборотни, опасались углубляться в мир людей, но Накахара, его закадычный партнёр и голос — а иногда и кулак — разума, заходил порой в город вместе с оборотнем, держась тёмных подворотен и безлюдных улиц. Вывертни, на самом деле, умеют скрывать и уши, и хвосты, и Осаму пользовался этим, убирая все волчьи признаки со своего тела, но, зная Дадзая, никогда не стоит расслабляться — волк обожал влипать в ненужные ситуации из-за своей тяги к разговорам с людьми, в которых переставал следить за тем, чтобы ушей и хвоста не было видно. Как менялись их лица, стоило только заметить, как на голове запоздавшего собеседника появляются волчьи уши… Зато можно было хватать оброненные ими корзины с едой и бежать. Это оборотни могут прожить на одном мясе, а вампиры — на крови, а ребёнку нужны были фрукты, овощи, молочные продукты… по крайней мере, так сказала Йосано-сан, а сомневаться в её словах не было смысла. Гипноз Чуи работал, конечно, более безопасно, и из рук беспомощных людей большой волк-переросток просто выхватывал нужные вещи, порой забираясь в их дома, но либо Накахара не сдерживался и срывался, чтобы выпить человеческой крови, либо Дадзай выкидывал что-то из ряда вон выходящее; итог был один — бегство. И благо что вампиры могли уходить в тень, а четыре быстрые лапы всегда лучше двух человеческих ног. Пробыл мальчишка в волчьей стае недолго — когда дошло дело до учения хождению, нужно было срочно переучивать его с передвижения на четвереньках на передвижение на двух ногах. Постоянно мелькающие волки-переростки перед глазами, хоть и порой обращались людьми, и не говорящие в форме зверя служили отвратительным примером для человеческого детёныша, и Мори-сан, первым заметивший, что подрастающий детёныш стремится выть и рычать, а не говорить, впопыхах и ужасе бросил своим вампирам срочно забирать парня на перевоспитание, пока не поздно. Оборотень-тигр долго не мог смириться с тем, что мальчишку вот так бесцеремонно забрали из стаи, и был довольно частым гостем в замке Графа, а где, как известно, белый Атсуши-кун, там и Рюноскэ — угрюмый вурдалак никогда не показывал чувств ни единым мускулом на лице, лишь злость или усталость, зато любым действием давал понять, что Накаджима ему не безразличен. Да, первое время Акутагава был далеко не в восторге от того, что тигр вцепился в человеческого детёныша, как в свою собственную обязанность, но со временем привык. Мальчишка считал своей семьёй всех вокруг, кто бы то ни был: великий и ужасный Граф Огай Мори из замка на холме, его вампиры, огромный Серебряный Волк-людоед из проклятого леса, его оборотни… Странно, конечно, было наблюдать, как толпы смертных бегут прочь, лишь завидев чужую тень за окном, напоминающую волколака, а маленький человек, только-только выучившийся ходить и кое-как говорить на своём ребячьем языке, с радостным смехом таскает оборотней за уши и спокойно засыпает на руках вурдалаков, губы которых ещё не высохли от крови. И именно поэтому Накахара сейчас повернулся на подошедшего Акутагаву с «кровавой» улыбкой на лице — Сигма на его руках с придирчивым взглядом художника размазал пальцем свежую кровь с губ по бледным щекам и был жутко довольным. Рюноскэ только куцую бровь вскинул, утерев платком на воротнике белой рубахи рот, и покачал головой. Акутагава закрывал собой то, как леди Озаки, злясь, упустила из хватки единственного смертного, оставшегося в живых: парень, побледневший от ужаса, вывернулся из пиджака, схваченного когтистой рукой, и под недовольный оклик выпрыгнул в застеклённое окно. Те, что были под гипнозом, ещё стояли со стеклянным взглядом в стену, один хладным трупом лежал на полу; сколько Чую не пытались переучивать, иногда он позволял себе такую грубость. Ну, в конце концов, не должны же они уходить безнаказанными, раз проигнорировали все предупреждения? Вампирша нахмурилась, поставив руки в боки, и цокнула языком: — Какое потрясающее неуважение, — она смотрела на осколки окна. — И что нам теперь делать? — Нет поводов для беспокойства, — Огай, в чьих руках окончательно ослаб один из людей, которого уже до этого укусил Накахара, аккуратно усадил его у стены, отряхнув руки в перчатках. — Сначала прикроем доской или тканью, потом разберёмся. — А мне вы всегда говорили быть осторожным со стёклами! — голос Сигмы звонок, словно в древний замок залетел соловей. — Почему другим бить можно, а мне нет? — Потому что они приходят и уходят, а ты здесь живёшь, — Мори чуть повысил голос, отвечая, и смотря на Чую, убеждаясь, что мальчишка до сих пор не видит, как и чем вампиры насытились. Ему же лучше. — Ничего, когда-нибудь мы разобьём какое-нибудь из окон вместе, — Накахара усмехнулся. — И я даже знаю, кем мы его разобьём. — Громить собственный дом — не лучшая идея, — Акутагава покачал головой, закрывая ладонью рот. — И Дадзай-сан не ходит сюда из принципа. — Надо будет — придёт. — На мой день рождения? — Сигма блеснул глазами. Чуя, глянув на воспитанника, задумчиво посмотрел вверх. — Ну, нам необязательно дожидаться какого-либо праздника, чтобы побить стёкла… Сигма, конечно же, летать не умел и ничью кровь не пил. И превращаться в волка он тоже не мог. Но это совершенно не мешало ни оборотням, ни вурдалакам заботиться о мальчишке: с возрастом его стало легче кормить, одевать и брать с собой. В обществе Графа и его вампиров из замка мальчишка более-менее приобщился к человеческим, а не звериным повадкам, научился складно говорить, ходить, бегать и даже держать ложку-вилку в руках; но, признать честно, с последним была связана забавная история, начинавшаяся с того, что вампиры хоть и имели в замке трапезную с обеденным столом, но сами давно не пользовались никакими столовыми приборами, окромя бокалов, и заканчивающаяся тем, что оборотни крали прямиком из окон человеческих домов серебряные ложки-вилки, а уже за столом в замке, под присмотром манерных вурдалаков, которые не могли прикасаться к серебру, оборотень-тигр учил ребёнка правильно есть, пока Рюноскэ заправлял за воротник маленькой рубашки платок, чтобы детёныш не обляпался. Да, выяснилось, человеческие дети не только неуклюжи, но и весьма неряшливы, и это было ещё одним поводом забрать его от оборотней: не нужно усугублять ситуацию, приучая ребёнка валяться в грязи вместе с огромными собаками. Граф элегантно вышвырнул обескровленных, но всё ещё живых непрошеных гостей за дверь, отряхнув руки в перчатках, и глянул на Коё: вампирша закрыла разбитое место в окне пиджаком человека, который выпрыгнул из её хватки, и с улыбкой глянула на свою работу; не в лесу, чай, живут, зачем сквозняки отовсюду? Сигму поставили на пол, и мальчишка уже готов был бежать вглубь замка — он совершенно не боялся темноты, — но Огай окликнул его: — И куда ты собрался, молодой человек? — А что? — Сигма, несмотря на свои года, был ещё и смышлёным: от Дадзай-сана он запомнил правило о том, что иногда проще ответить вопросом на вопрос, чем сразу выкладывать все свои карты. Правда, что означало «выкладывать карты», Сигма ещё не до конца понимал, но помнил о таком выражении. — А ты никуда не собираешься сейчас? — Граф покачал головой и, присев на колено, подманил рукой к себе; Накахара едва успевает отойти, чтобы Сигма не влетел в его колено. Опять же, он это перенял от оборотней: вижу цель — не вижу препятствий. Вот только если здоровый волколак мог запросто перемахнуть через двухметровое, а то и больше ростом препятствие, то мальчишка продолжал верить в свои силы и набивать синяки на лбу. — Так-то лучше. Ни о чём не забыл? Сигма чуть поднял голову, когда Граф Мори поправил воротник его рубашки и отряхнул штанины шорт до колен. — Я оделся. — Нет, не об этом, — Мори покачал головой, поднимаясь на ноги, и Сигма нахмурился. Он в надежде глянул на Чую и Рюноскэ, и Чуя, поймав его взгляд, указал пальцем куда-то в сторону. — Без подсказок! — А! — Сигма хлопнул себя по лбу и подбежал к огромному и пыльному, с трещинами зеркалу на стене — и в нём отражался он один, хотя за его спиной стояло четверо. Перед зеркалом он, поставив руки в боки, посмотрел на себя, встав на носки, и видно было, как в отражении мягко поднимаются его волосы, расчёсываясь парящим в воздухе гребнем, и забираются чёрной лентой — Озаки подошла сзади, наклонившись, чтобы привести воспитанника в порядок. — Но мне и так нравится. — С хвостом тебе будет удобнее, поверь мне, — вампирша улыбнулась, пригладив волосы на двухцветной голове мальчишки, и слегка коснулась губами макушки, выпрямляясь. — Не будут лезть в лицо. — Не волосы, так грязь, — Чуя позади усмехнулся. — Коё-сан, помните, к кому он идёт. Там что не грязь из лужи, так грязь откуда-нибудь ещё. — Я тешу себя надеждой, что хотя бы волосы он не испачкает полностью, — Озаки вздохнула, глядя, как Рюноскэ, стоя у дверей со скрещенными на груди руками, смирно ждёт. — Стоять, — Граф преградил Сигме, идущему навстречу Акутагаве, дорогу собой, и парень вскинул голову, глядя на Мори-сана. — Для начала скажи мне три главных правила. — Ну… — Сигма тут же отвёл взгляд, посмотрев в пол, а затем, заложив руки за спину, покачнулся с пятки на носок, глядя в потолок: — Не валяться в грязи, не есть с пола… — И? — И… — Го-род, — шепнул Накахара прямо на ухо, когда проходил мимо и быстро склонился. У Сигмы тут же глаза блеснули. — И не ходить в город! — Ни под каким предлогом, — Мори покачал головой, отшагнув в сторону, и Сигма подбежал к Рюноскэ, вылетая на залитую луной дорогу через щель приоткрытых главных дверей. Акутагава, посмотрев на Графа, дождался Чуи, прежде чем выйти вместе с ним. Коё, стоящая подле Мори, только приложила руку ко рту, страдальчески нахмурившись. — Хоть бы вернулся целым. — Не беспокойся. Вернётся, — Мори помолчал. — Надеюсь. — Люди такие беззащитные, — Коё покачала головой и взглянула наверх, поставив одну из рук на бок. — Ни клыков, ни когтей, никаких защитных механизмов вроде ухода в тень… Не понимаю, почему с такой невероятной неприспособленностью к жизни их так много. — С ними как с кроликами, — Огай следит за вампиршей взглядом, всё ещё слушая острым ухом, как отдаляются от замка шаги. — Прекрасно понимают, как слабы, потому и берут количеством, а не качеством. Только у кроликов хотя бы есть сильные ноги, чтобы бежать. — Я иногда просто не представляю, что будет с нашим мальчиком, когда он подрастёт. Даже на его, смертного, месте я бы не доверяла своим собратьям. Отнять жизнь человека так легко. — Помни, что смертность и мы, и волки Юкичи могут исправить, — Огай вскинул чёрную бровь, смотря Озаки прямо в глаза. — Проблема в том, захочет ли он сам. Всё-таки вечность тоже далеко не дар судьбы. — Именно потому я и опасаюсь о его будущем. Загадывать наперёд — дело пустое. В конце концов, вампиры и оборотни будут лишь опорой, а жизнь Сигмы находится в его же маленьких — покамест — руках. На холм мальчишка бежал быстрее ветра, не обращая внимания даже на то, что один раз споткнулся и проехался коленями по траве — он просто встал, на бегу отряхнулся и продолжил путь, хотя один из вампиров позади — Чуя, если быть откровенными — уже собрался подбегать и поднимать. Когда Сигма, встряхнув головой, остановился на самом верху, щурясь от яркого света луны в глаза, и пока следующие за ним вампиры ещё были у самого подножия, над мальчишкой возникла резкая тень — что-то огромное выскочило из травы, раскрыв зубастую пасть и расправив когти, прежде чем схватить мальчишку и кубарем покатиться с ним вниз. Когти не коснулись даже одежды — мягкие подушечки крепко сжали, и большой белый тигр, кубарем свалившийся книзу (кровопийцы едва успели разойтись в стороны), обратившийся человеком, с улыбкой вскинул парнишу кверху. Если первые разы Сигма пугался от неожиданности, когда кто-то из волков или тигр выпрыгивали на него из высокой травы, то впоследствии он первым бежал наверх, чтобы застать оборотней врасплох, но пока у него не получалось. — Так нечестно, Атсуши-сан! — мальчишка смеялся, когда его подбросили вверх снова, прежде чем оборотень сел и поставил его на ноги на траву. — Я тоже хочу нападать. — Ой, прости, я забыл, — оборотень виновато усмехнулся, потрепав парня по голове и вставая на ноги. Акутагава скрестил руки на груди, смотря прямо на тигра. — Ну что, пойдёшь сегодня с нами? — Да! — А ведь он даже не поинтересовался, куда именно он пойдёт, — Чуя покачал головой, вздохнув, но взгляд зацепился за закрывшую луну ещё одну тень на холме — и большой бурый волк с острым носом и длинными лапами показался наверху, склабясь своими белыми зубами. Накахара только глаза закатил. — Атсуши-кун, тебе не кажется, что ты не уследил и привёл за собой раздражающий фактор? — Дадзай-сан сам изъявил желание прийти, Накахара-сан, — тигр пожал плечами, подходя к одному из вампиров ближе и, пока Чуя, отвернувшись, зашагал по направлению к волку вверх, ткнулся носом в бледную щёку Рюноскэ — серый взгляд из холодной стали стал серебристым ручьём. — Всё в порядке? — Всё в порядке, но лучше бы не при нём, — Накаджима, вскинув брови, обернулся через плечо, глядя на Сигму — тот не отрывал взгляда от опекунов. Тигр только неловко усмехнулся. Кажется, от неудобных детских вопросов о том, что делают дядюшка тигр и дядюшка вампир их спас только смеющийся вскрик. — …и я рад видеть тебя, Чу-уя! Но за что? Волк, обратившийся человеком, элегантно отскочил в сторону, потирая ушибленный затылок — рыжий вампир отряхивал от бурой шерсти руки. — Заранее, Дадзай, заранее, — Накахара цыкнул сквозь зубы и убрал руки в карманы брюк. — Я знаю, что научиться от тебя хорошему просто невозможно, поэтому предупреждаю заранее, чтобы без фокусов. — Ой, да брось, парню у нас нравится. Вой не хочу, бегай не хочу, валяйся в грязи не хо- — договорить не вышло: присевшему на колено оборотню, готовому подозвать мальчишку к себе, отдавили хвост — спина покрылась мурашками и уши прижались к голове. — Читай по губам, — Накахара наклонился ниже, не убирая ноги с бурого хвоста, и твёрдо проговорил на самое волчье ухо: — Никакой грязи, никакого рванья, никакой крови и никаких убийств на его глазах. Я достаточно понятно выражаюсь? — Понятно-то оно понятно, — Дадзай щурит один глаз, стараясь держать улыбку на лице, — но ты же знаешь, я не против, когда побольнее и жёстче… — Больной ублюдок, — Накахара вздохнул, убирая ногу и освобождая волчий хвост, слыша выдох облегчения и встряску ушей вновь повеселевшего оборотня. — Но я клянусь, если Сигма увидит, как вы расправляетесь с добычей или тем паче — людьми, я сломаю тебе челюсть. И не только я. — Чуя-злюка, ц-ц-ц, — Дадзай вильнул хвостом, наконец похлопав ладонями по коленям и вскинув уши кверху: — Сигма, иди ко мне! Акутагава смотрит одним глазом, как Дадзай, высокий и смертоносный волк, поднял мальчишку на руках, покружив в воздухе, и как мальчишка смеётся даже тогда, когда оборотень, не рассчитав, чуть не падает навзничь, и как вовремя подсуетившийся Накахара-кун резво подпирает его со спины, ставя на ноги и ругая за неосторожность. Чуя, никогда не скупящийся на крепкое словцо (и особенно в адрес Осаму), в присутствии парня старается выражаться аккуратнее, поэтому в этот раз Дадзай оказался «жутко неуклюжей длинноногой каланчой, которой не мешало бы смотреть своими слепыми глазами под свои кривые ноги». Атсуши, пользуясь моментом, негромко мурлыкал, проведя носом под острой линией челюсти Рюноскэ и целуя тёплыми губами холодную кожу — живые существа, как правило, более горячо выражают любовь, нежели мёртвые. Можно со стороны подумать, что Акутагава стоически терпит, но, на самом деле, нет — он совершенно спокоен, когда давным-давно перестал отталкивать и фыркать, и потому Атсуши может целовать его висок и утыкаться лбом в лоб, мурлыкая, как большая кошка. — Я постараюсь не задерживаться, — Накаджима разводит круглые уши в стороны, смотря в глаза, и Акутагава, слегка улыбаясь уголком губ, держа руку у оборотня на спине, огладил за тигриным ухом. — Постарайся вернуть его целым, когда подойдёт время, — Рюноскэ, оглянувшись и убедившись, что Сигмой сейчас заняты заклятые партнёры, целует оборотня холодными губами и отстраняется, убирая одну из рук за свою спину, а второй прикрывая рот, сверкнув глазами. — Иди. У кошек зрачки могут лишь расширяться до чёрных червоточин и сужаться до чёрных щёлочек, а вот форму сердца, к сожалению, приобретать не умеют, иначе зрачки Атсуши стали бы именно такими. Он улыбается, проходя мимо, и полосатым хвостом ведёт под подбородком вампира на прощание, вынуждая смотреть себе вслед. Акутагава видит, слегка улыбаясь под закрывающей рот бледной ладонью, как Накахара отбирает с рук Дадзая мальчишку, ставя на траву и что-то обеспокоенно ему наказывая — наверняка что-то вроде «не есть грязь, не есть траву, не ходить к людям и ещё раз не ходить к людям», — но подоспевший к волку тигр машет рукой — и Сигма уходит с ними, помахав рукой опекунам из замка. Накахара провожает троицу взглядом, видя, как Дадзай, наклонившись, легко подхватывает парнишу под руками и сажает на своё плечо, указывая куда-то вдаль, пока Атсуши говорит быть осторожнее. Оставалось надеяться лишь на то, что ребёнок вернётся целым с очередной волчьей охоты, и оба вампира растворяются тенями, уходя чёрными пятнами в землю. Волчья стая ждала на краю леса. Издали они незаметны, сливаются с грязными тенями деревьев и темнотой чащи, но стоит подойти ближе — и сверкают во мраке голодные глаза; вот только любой другой человек — да вообще кто угодно! — при одном только взгляде оборотня на себя развернётся и тотчас побежит обратно к людям, держась за крест и читая вслух молитвы, а Сигма, спрыгивая с плеча Дадзай-сана, бежит прямо в темноту, прикрывая лицо рукой от царапающих кожу веток, и утыкается в первого попавшегося мягкого пса-переростка. На этот раз жертвой стал Рампо, небольшой бурый волк, к чьей морде сразу потянулись, чтобы погладить уши, но Эдогава, в общем-то, никогда против не был — парень вырос с ними и вреда причинить не мог. Большой пёс качает хвостом из стороны в сторону и, опустив уши, ложится набок, а затем и на спину, позволяя чесать живот. И мальчишка негромко смеётся — вид больших мохнатых собак у любого вызовет восторг, — и к нему подходит тёмная волчица с цветком за ухом, которую за острую морду тотчас обнимает человеческий детёныш. Йосано-сан всегда была ласковой, хоть порой и строгой, и опасности не представляла почти никогда; почти, потому что стоило кому-то прийти раненным, ушибленным или поломанным, проще было отлежаться где-то под сенью дуба далеко-далеко за лесом и подождать, пока зарастёт само, чем явиться с повинной к волчице и вытерпеть боль, с которой вправлялись вылетевшие суставы, вставали на место кости или чистилась рана — больно, зато быстро и без риска заражения. Правда, не дай бог кто-то придёт простуженный и заразный… Сигма прекрасно помнит, как единственное, что его спасло, так это то, что вовремя явившийся Мори-сан забрал его с собой. А ведь до этого мальчишка в абсолютном молчании прятался со всеми, даже включая сурового Фукудзаву-доно, в реке под уступом, потому что по воде невозможно уловить запах: пятеро оборотней стояли, не шевелясь, спинами у каменной стены, и с замиранием дыхания смотрели вверх, опасаясь, как бы лекарь, снующая по долине холмов, их не нашла. Дадзай даже носом перестал шмыгать, Атсуши закрывал лапами себе рот, чтобы хрипло не дышать, Рампо сидел на плечах Доппо, подавляя кашель в горле, Юкичи внимательно слушал в тени, реагируя на каждый шорох. Словом, спасаться от лечения было довольно весело, хоть и немного страшно. Куникида-сан, высокий и агрессивный палевый волк, хоть и казался злящимся по любым причинам, на деле был весьма хорошим учителем — покамест Дадзай-сан по секрету учил взаимодействию с людьми и суровой реальности, Йосано-сан была верной наставницей, Рампо-сан отвечал на абсолютно любые вопросы, а Фукудзава-доно был молчаливым и терпеливым лидером, Доппо нашёл подход, как выучить ребёнка элементарной арифметике. Ходил слух, что Куникида-сан далеко не чистокровный оборотень, а не так уж и давно укушенный и обращённый человек из светского общества, разбирающийся в точных науках, но правду о себе Доппо раскрывал неохотно. Не скрывала своего прошлого Акико — когда-то давно она была лекарем при королевской семье, но, увы и ах, ей не посчастливилось быть уличённой в колдовстве после набега на город оборотней и посчастливилось оказаться обращённой, после чего она сбежала от людей, спасая собственную жизнь. Рампо был относительно остальных молод, и вроде как его обратил сам Юкичи, с которым он и пришёл, когда при своей человеческой жизни оказался при смерти от сильной болезни. Атсуши и рад бы раскрыть все карты, но был в полном неведении, как оказался Зверем Лунного Света — он помнит, что был несчастным сиротой, для которого не находилось ни угла, ни куска хлеба, а потом помнит себя уже беснующимся Тигром, терзающим людей и поспешно убегающим в лес, где, выбившись из сил, наткнулся на Дадзай-сана. А вот Дадзай-сан был самым загадочным из всех — он был единственным, кто умел говорить в облике волка, и единственным, насчёт прошлого которого оставалось лишь догадываться. Он не раскрывал его никому, хотя порой складывалось ощущение, что вампиры из замка знают о нём явно несколько больше, чем его стая. Зато Осаму, скрывая ото всех, как день через день перевязывает бинтами свои руки, грудь, шею, красиво пел. Ночи у костра — обычное дело для лесных тварей, но для человеческого детёныша они были чем-то особенным: эти разговоры взрослых, в которых он мало что понимал, эти душевные песни!.. Иногда, когда дни, проводимые с волчьей стаей, выпадали на полнолуние, оборотни стремительно бежали через весь лес мимолётными тенями с горящими глазами, взбирались на высокие скальные уступы и, вскидывая кверху головы, громко выли прямо на луну; могли выть, обращаясь людьми, и тогда вой в унисон складывался в мелодичную, однотонную, несколько жуткую ночную серенаду, разносившуюся на многие мили окрест. Смертный мальчишка, сидя на плечах кого-то из оборотней, первое время терялся от громкого звука, но память подсказывала, что в этом вое нет ничего угрожающего — совсем маленьким его убаюкивали тихими напевами колыбельной, и потому, попривыкнув, ждал полнолуния больше самих оборотней, просто чтобы повыть на луну вместе со всеми. Что ещё нужно ребёнку? Конечно, когда можно пошуметь, когда никто не укладывает спать, хотя на дворе глубокая ночь. Вампиры потом в ужасе несколько раз вздрагивали, когда человеческий детёныш подбегал к окнам и выл на луну, и еле-еле отучили его так делать, аргументировав, что приличные люди в помещениях не шумят. «Но Дадзай-сан разрешал… — Сигма хмурился, по-детски дуя щёки. — Я даже песню одну выучил! Про само… саму… самубиства?» Акутагава тогда только лицо рукой накрыл, качая головой, а Накахара стукнул кулаком в стену, обернувшись и не желая, чтобы Граф это слышал. «Помни, что ты приличный и культурный парень, — Чуя опустился на колено, стараясь сдерживаться. — А Дадзай — животное. Не равняйся на него, хорошо? Равняйся лучше на… ну, всех остальных. Атсуши-куна, к примеру». Рюноскэ, услышав, кого именно привели в пример, задумчиво поглядел в стену: далеко, далеко не всё нужно учить от Тигра, и не дай тьма он будет повторять именно за Зверем Лунного Света. Акутагава, казалось, был единственным, кто знал о Накаджиме немного больше, чем остальные. А вот о Сигме знали и вампиры, и оборотни, начиная с его момента попадания к «тварям из леса». Загадкой оставались лишь его настоящие родители и настоящая причина того, почему от него решили избавиться, но главным было то, чтобы Сигма, пока маленький, не узнал, что его вырастили и воспитали, по сути, его предполагаемые убийцы. Повзрослеет — узнает. А сейчас не время. Сейчас время охоты, и Юкичи, большой Серебряный Волк, поднимает голову, оглашая лес протяжным воем; и палевый оборотень бросается вперёд, ведя стаю за собой. Хорошо, что Сигма за столько времени научился крепко держаться за густую шерсть Тигра, когда Атсуши начинал бежать с ним на спине. Чета кровопийц не одобряла сцены крови и убийств на глазах ребёнка, а оборотни скрывали порой лишь самые откровенные сцены, не пряча с глаз долой придушенных животных. Мальчишка улыбается, когда Тигр мчится по холму вниз, и смотрит с замиранием сердца на остальных волков — длинноногий Дадзай-сан бежит рядом, сверкая тёмными глазами, и, кажется, даже склабится своими белыми зубами. Сегодня не будет человеческих жертв, если, конечно, потенциально возможные человеческие жертвы не начнут стрелять из ружий или бросаться факелами. Оборотни, на самом деле, давно заприметили стадо овец на краю, которых не загоняли в хлев — набеги волков случались отнюдь нечасто и, возможно, смертные просто чувствовали свободу. Как бы не так! Сигма на спине Тигра подпрыгнул, когда тот перемахнул в один прыжок через высокую ограду, а следом за ним — и остальные, и, как обычно, Атсуши останавливается, припадая на передние лапы, чтобы спустить парня на землю — очень уж ему нравились пастушьи и сторожевые собаки, которых можно погладить без вреда для себя, пока они в оцепенении от огромных волков на охраняемой территории. Собственно, всё внимание на собак, припугнутых явившейся нечистью, и уходило, и оборотни пользовались этим, давя овечье стадо. Не сказать, что Атсуши был в восторге от идеи убийств невинных с самого начала, но зверь внутри вёл его именно к этому — а противиться ему невозможно, от голода можно совсем потерять голову. Да, безусловно, овечек бывало жалко, но Сигма прекрасно понимал в своём возрасте, что в этом мире либо ты, либо тебя… ну и, в принципе, жаренное на огне мясо было очень вкусным, в отличие от крови, которую он однажды всё же выпросил попробовать прямо из бокала. Чуя тогда только усмехнулся, видя, как мальчик скривился и ищет свой стакан воды. Да, малыш, человеческая кровь создана отнюдь не для человеческого ею же питания. Для питания создана та же ягнятина, которую оборотни тащат в лес обратно, и в пасть Белого Тигра, кажется, Рампо-сан на пару с Дадзаем запихали двух здоровых баранов, прежде чем все остальные начали бежать обратно. Плюсы быть оборотнем: можно вламываться в человеческие владения без опасения, что встретишь врага. Минусы быть оборотнем: в человеческом облике приходится вынимать шерсть и обломки костей изо рта. Сигма, пожалуй, чересчур увлёкся пастушьими собаками, и его подхватила чёрная волчица, подмигнув и забросив на свою спину, перемахивая через забор последней. Парниша, смотря назад, видит, как в окнах города загораются огни и бегают взбалмошные тени, и невольно склоняет голову к плечу. Сейчас он, воспитанный «тварями из леса», убегает прочь, в такую родную и тёплую чащу, зная, что впереди его ждёт готовка взрослых, шутки, смех, ночь у костра и сон на тёплом волчьем боку под открытым небом; а могла ли его жизнь повернуться так, чтобы он смотрел на них из окон человеческих домов и бояться выходить на улицу? Вот было бы неинтересно, окажись он обыкновенным человеком! Луна светила серебряной окаёмкой в чёрных рваных тучах. Языки огня вздымались кверху, и от них исходило тепло. Повсюду на поляне белыми и чёрными клочьями клубилась овечья шерсть, большой Серебряный Волк дремал на небольшом камне в тени раскидистого дуба. Мальчишка сидел на одном из брёвен, крутя в руках бараний череп и жуя яблоко, сорванное с дерева на краю леса. Тишина обуревала, лишь потрескивал огонь и что-то негромко напевал Дадзай, рядом с которым и сидел парниша — неуёмная детская энергия позволяла ему проводить целые ночи, не смыкая глаз, а Осаму всегда ложился спать самым последним, под утро. — Бум-м-м, — Сигма говорит почти шёпотом, слегка бодая бараньим черепом с рогами бок Дадзая, и Осаму почти натурально хватается за него, делая вид, как больно: «О нет, я повержен». Мальчишка усмехнулся, отвлекаясь на двигающуюся челюсть черепа, оборотень же качает головой с усталой улыбкой, чистя клыки осколком рёберной кости. Ягнятина — это хорошо, но, наверное, лучше бы стае не знать, что мясом зверя или птицы такой, как Осаму, никогда не наестся, а до человечины нужно потерпеть, когда мальчишку заберут вампиры обратно спустя несколько дней. Но чуткое волчье ухо ловит шорох позади, и чутьё улавливает знакомый запах холодного склепа — он едва уловимый, но для большой собаки очень ощутим. Позади него, в деревьях, вырастают две тени, и Дадзаю даже смотреть не нужно, чтобы знать, кто они. Рядом с ним, почти неслышно прошуршав травой, садится рыжий кровопийца, глядя на костёр и складывая руки на колени, черноволосый же с белыми кисточками садится чуть поодаль, закинув ногу на ногу, и, будто учуяв сквозь сон, со стороны заросшей мхом деревянной хижины, где спят обычно все, показывается сонный Атсуши-кун, потирая глаза. — Акутагава?.. — он встряхивает головой, понимая, что это не мираж, и тут же просыпается, шепча и подходя ближе: — Ты что тут делаешь? — Тебя не спросил, — Рюноскэ фыркнул, смотря, как Атсуши садится рядом с ним ближе к Дадзаю. — Мы скоро всё равно уйдём. — Просто я хотел убедиться, что с мальчишкой всё в порядке, — прошептал, слыша это, Накахара, поворачиваясь на оборотней и своего собрата, между которых сидел Сигма — грязнющий, но довольный. А ведь это всего лишь несколько часов с оборотнями… — А Рюноскэ пришёл к тебе, Атсуши-кун. — Правда? — Тц, — Акутагава хмыкнул, слегка хмурясь. — Не только. — Вы же обычно не любите заходить так далеко, — Накаджима поёжился со сна, вздрогнув, когда на его колени приземлился бараний череп, а затем потянулся через него к Рюноскэ. — Это?.. — Акутагава-сан! — Сигма утирает ладонью щёку и протягивает череп вампиру. — Вам такое нравится, поэтому я решил, что это будет подарок. У Рюноскэ невольно куцые брови взметнулись кверху, когда он неуверенно взял череп за рог рукой, а мальчик, зевая, устроился головой на коленях оборотня-тигра. Осаму только усмехнулся. — Я-то думал, что он с ним провозится всю ночь, — Дадзай бросил осколок кости в костёр, потянувшись руками вверх и как бы ненароком закидывая одну на плечи Накахаре, и тот тут же злобно зыркает на оборотня, щурясь. — Ой, я случайно. — Твоя рука всё ещё на мне. — Всё ещё случайно. — Тебя спасает только то, что, когда ребёнку некому прикрыть глаза, я не убиваю, — прошипел кровопийца, тяжко вздыхая и скрестив руки на груди. В принципе, спорить с Дадзаем бесполезно. Языки огня вздымаются кверху. Небо тёмное, как чернила, как чёрная волчья шерсть. Рыжий кровопийца опёрся спиной на бок бурого волка, прикрыв глаза, и волк слегка виляет хвостом, поднимая пыль с земли. Накаджима клюёт носом, оглаживая спящего человеческого детёныша по голове, и Акутагава неслышно придвинулся ближе, аккуратно охватывая Атсуши за голову и склоняя к своему плечу. Вампирам не нужен сон, но они, скорее, впадают в состояние спокойствия, когда долго лежат с закрытыми глазами и им точно ничего не угрожает — в образе летучих мышей они проводят утра и дни, закрывшись крыльями от проблесков света на полу, и ждут заката. Но сейчас ни один из них не обратился мышью, хоть вурдалакам якшаться с волками и не положено. Дадзай совсем тихо что-то напевает себе под нос, склонив голову на голову Чуи, и Атсуши дремлет, положив руку на спящего человеческого детёныша. У него ещё всё впереди. Возможно, однажды он придёт к тому, чтобы попросить Фукудзаву-доно или Мори-сана сделать его бессмертным, а возможно и нет — в конце концов, лучше прожить одну, но любимую и насыщенную жизнь, чем долгую и пустую, окутанную мраком. По одиночке никто не выжил бы: вампиры часто бросаются на солнце, оборотни перестают избегать ружий и других орудий, а порой и сбрасываются с высоких выступов в ущелья. Эти вампиры из замка на скале и эта волчья стая из волчьего леса дополняли друг друга — пока они вместе, они чувствуют, что могут жить дальше. К тому же человеческий детёныш, названный ими же странным именем Сигма, вселяет надежду на то, что их жизни не такие уж бесполезные. Возможно, когда он вырастет, он станет охотником на чудовищ. Нет, ну, а что? Делать вид, что убиваешь поганых оборотней или мерзких вампиров в игре теней жуткого замка или проклятого леса, получать деньги, а на выручку постепенно начинать жить в мире людей. Но сможет ли юноша привыкнуть к ним? Мальчик спит сейчас на коленях оборотня в окружении людозверей и вампиров и видит в настоящих людях что-то чужое и враждебное. Но это, на самом деле, потом. Повзрослеть он ещё успеет.