образ - мечта - молчание

- Сегодня нам привезли малиновый джем, - монотонно перебирает слова Чанёль после первой же трели входного колокольчика. – Или как всегда клубничные? Бекхён приветственно кивает лохмато-красной голове Кёнсу, выглядывающей из кухни, и неловко семенит к прилавку. - А малина вкусная? В Чанёле циркулируют километровые тексты эмоций и чувств. За эти недели, которые Бекхён посещал кондитерскую, в Паке утрамбовалось и перегнило мёртвым грузом столько недосказанного и желаемого, что не хватит на целое городское кладбище. Он бы так хотел рассказать Бекхёну про свою жизнь, вплоть до чёртовой малины и почему она вкуснее обожаемой Бёном клубники. Чанёль бы не скупился на детали и время, он бы точно знал, что делать. Вся проблема во втором этаже дома. Чанёль тысячи раз представлял, как он с удовольствием и маньяческим наслаждением сносит его к чертям, цепляет на крючок экскаватора и выдирает с корнем, оставив лишь первый этаж с кондитерской. С Бён Бекхёном. Но ни один экскаватор не поднимет такой груз, потому что боль тяжелее счастья, а в тех стенах одни лишь страдания. Чанёль молча кивает головой, как та игрушечная собачка в салоне машины. В черепной коробке отзвуком раздаются неисправности механизма. Его заклинило. - Тогда хорошо, - Бекхён кашляет в кулачок, пряча взгляд. – Два малиновых и два клубничных, пожалуйста. - Приходите к обеду, - Чанёль записывает заказ в тетрадь, в каждой странице которой синими чернилами Бекхён и его «четыре клубничных, пожалуйста». – До свидания. - До свидания, - близко к диапазону умирающей мыши скороговоркой проговаривает Бён, провоцируя своим уходом звон колокольчиков. Это звон, как дефибриллятор для сердца Чанёля. Когда тот думает, что вот-вот и можно фиксировать дату и время смерти, он слышит колокольчики, после которых, как гром за молнией, появляется Бекхён, выводя пульс из полуживого до запредельно интенсивного. Чанёль прекрасно знает, что любой стимулятор или наркотик имеет ряд побочных эффектов, изнашивающих организм и доводящих до точки предела. Но Пак послушный мальчик, он не увеличивает дозу и в знак покорности стабильно принимает Бекхёна маленькими клочками. Пара коротких фраз и секунды взгляда два раза в день, не запивая. Этого вполне достаточно для того, чтобы вечером вернуться домой… для начала, хотя бы просто вернуться. - Неважно выглядишь, - Чанёль не замечает, как к нему спиной на прилавок запрыгивает Кёнсу. – В смысле, ты регулярно такой, но сегодня особенно… «… мёртвый». - Не выспался, наверное, - Ёль пожимает плечами. – Вчера с Крисом смотрели ужастики, ну и сам понимаешь. На самом деле, у кого-кого, а у Пак Чанёля проблем со сном, как таковых, не присутствовало. Потому что сон – единственное спасение, порой, от слишком реальной и осязаемой боли, и Чанёль этим охотно пользуется, засыпая за считанные секунды и просыпаясь по утрам лишь из чистой привычки к жизни. - Действительно? – если бы Пак видел лицо Кёнсу в данный момент, он бы не утрудился понять, что рентген сбоев не даёт, и кондитер читает между строк целые спрятанные абзацы. – Зелёный ты какой-то сегодня, босс. А это что-то новенькое. - Мне достать справочник метафор профессора До Кёнсу? – Чанёль хмыкает, замечая, что у него подозрительно кружится голова. – И тебе разве не пора печь или какие грязные делишки ты обычно проворачиваешь? - Хватит уже усложнять и пользоваться двойными шифрами, - Кёнсу спрыгивает с прилавка, тут же перегибаясь через него и прикладывая тыльную часть ладони ко лбу Чанёля. – У тебя температура, умирающий. - Хочешь сказать, что я сегодня особенно опасен для общества? Чанёль клонит голову под тяжестью внезапно обрушившегося жара. Кажется, что если бы Кёнсу не ткнул его лицом в факт, то он бы и не догадался о болезни. Но теперь, когда в голове «у тебя температура», Ёль понимает, что, да, мать его, она самая. - Не хочешь взять отгул? Сегодня я сам справлюсь. - Отгул у самого себя? – Чанёль закатывает глаза. – Всё нормально, не умру. - Потому что второй раз не умирают, - недовольно бурчит Кёнсу, исчезая за дверями кухни. – Даже не пытайся меня заразить. Остаток дня для Чанёля проплывает в болезненном тумане, с тяжелым жаром в голове и полнейшим колко-холодным онемением в конечностях. Единственным воспоминанием остаётся бекхёновское «спасибо», а затем из рук в руки «два малиновых и два клубничных». В следующую секунду он уже летит в объятия Криса с виноватым «я, кажется, заболел». Ифань, кажется, тоже, но далеко не простудой. Он устало выдыхает куда-то в шею бессознательного Чанёля. Последнее время Крису кажется, что он дышит раскалёнными металлическими иглами, настолько невыносимым стал этот процесс. Как будто сам организм и его существование протестуют и размахивают красным флагом, мол, лимит исчерпан, ты за чертой. Блокада из чувств и окоп эгоизма, в котором благополучно забился Крис, не дают ему по-настоящему увидеть Чанёля, лишь проскользнуть взглядом. То, как Пак цепляется за Ифаня, почти до крови и гематом на душе, в попытках сдержать обязательство, Крис выдаёт за чистую монету самовнушением. Но если бы блокады были долговечными, если бы… Ведь ни один окоп не остановит ядерную бомбу массового поражения, даже если отбиваться лопатой. Крис осторожно доверяет Ёля кровати, после чего ещё час заботливо мечется по квартире в поисках лекарств и компрессов. Как будто Чанёль излечим, ха, в самом деле… Половина девятого утра и Чанёль туманно понимает, что проспал. Его просто-таки выламывает из дремоты, заставляя биться в конвульсиях. - Чанёль, всё в порядке? – голос Криса забивается между молекулами воздуха, делая дыхание Пака чаще. – У тебя жар, давай без резких движений, пожалуйста. Чанёль чувствует, как плавится и смешивается с простынями, оставаясь пятном, которое ни за что на свете не выведется. Ему удаётся нащупать только одну осознанную мысль. - Кондитерская… - хрипит Ёль, пытаясь заставить ноги функционировать не вразрез мозгам. – Я опоздал… - Ради Бога, потеряйся в кровати, - Крис насильно возвращает рыжего в исходное положение. – Там Кёнсу, у меня выходной, так что, если будешь хорошо себя вести, я заменю тебя на кассе. Не беспокойся. «Не беспокойся. Беспокойся. Покойся» - проносится в голове Чанёля, прежде чем он отдаётся тягучей пелене сна. И если бы Крис постарался, то обязательно сорвал бы у него с губ лихорадочное «Бекхён. Четыре клубничных, пожалуйста». Крис откровенно зевает в ладонь, попутно отмахиваясь от подозрительных взглядов Кёнсу. - У вас тут всегда так весело? – пытается пошутить парень, но спотыкается об хлопок закрывающейся двери кухни и решает, что он всё-таки не очень нравится здешнему кондитеру. В помещение ещё отголосками звучит стараниями Кёнсу грохот двери, когда в эту симфонию врывается новая лидирующая мелодия колокольчиков. - Я хотел сказать, что малина, оказывается, вкусна… - пушечными выстрелами тараторит Бекхён, глядя в пол от стеснения. – Оу… Бекхён конфузится, замирая на половине пути. Ему всегда казалось, что Чанёль родился и вырос за тем прилавком, чтобы продавать ему пирожные. А теперь, когда там стоит совершенно другой человек, всё кажется отвратительно чужим и несладким. - Извините, я вас перепутал с… Отчего-то Крис принимает всё гораздо легче Чанёля. На самом деле, он уже давно готовился к осознанию правды. Какие бы китайские стены не загораживали истину, то само подсознание знает лучше. Оно холило и лелеяло Криса, убаюкивая наигранной ночной нежностью Чанёля, и всё для того, чтобы смягчить ударную волну. Краш-тест пройден на отлично. Секунды Крис думает о том, какой Чанёль дурень гороховый, если решил пожертвовать собой ради эгоизма Ифаня. Ненависть к себе ещё не пришла, нет, это будет гораздо позже. - С Чанёлем? – Крис улыбается, заглядывая в записную книгу. – Он приболел. Дайте-ка угадаю, четыре клубничных? Крис осторожно опускается на кровать, наблюдая сон Чанёля. Он не даёт отчёт импульсам, заставляющим его руку тянуться к волосам Пака, нежно поглаживая того по голове. Он искренне боится, что его энтузиазма не хватит. Вера в себя держится лишь на одном осознании того, что Чанёль всё-таки его любит. Если он пережил столько страданий из-за Криса, не потеряв способность говорить тому каждый день «доброе утро» и солнечно улыбаться. Ведь не значит это самый невесомый грамм любви? Разве? Ради этой призрачной маленькой победы, омываемой потоками слёз, Ву Ифань сейчас глубоко выдохнет и сделает рокировку. - Чанёль?.. Пак медленно просыпается, медленно, насколько это, в принципе, возможно. Он открывает сначала один глаз, а затем другой, не успевая сдержать разочарованный выдох, видя перед собой Криса, на что тот лишь понимающе улыбается. - Как самочувствие? Твой жар спал, но дополнительная порция отдыха тебе не помешает. - Я в порядке, - приподнятыми уголками губ фальшивит Чанёль, на что Крис заметно удивляется тому, как он мог раньше ничего не замечать. Пак резко всхлипывает, поднимаясь на локтях. Испуг бьётся о стенки черноты его зрачков. - Ты сегодня заменял меня? – каждая буква дрожит. - Нет, я беспокоился, что тебе без меня станет хуже, так что оставил всё на Кёнсу, - Крис кивает головой в подтверждение своим словам. - Ааа, - тихо тянет Чанёль, опускаясь обратно на подушку и стыдливо пряча взгляд из-за своего срыва. – Понятно… - Знаешь, я думаю, нам надо поговорить, - легко начинает Крис. – Извини, что выбрал неподходящий момент… Дело не в тебе, просто… Просто Чанёль только-только замечает чемоданы у двери, судорожно выдыхая несдерживаемым облегчением. - Что значит, мы сегодня не работаем? Ты что с того света звонишь? – басит сонным голосом Кёнсу, и Чанёль почти чувствует, как через телефонный провод сочится кондитерский яд. - Даю тебе день отгула. Или два. Или не знаю, - Чанёль мечется по комнате, спотыкаясь о пустоту. – Пока, Кёнсу, не болей. Пак швыряет трубку в угол комнаты, не слыша колорита матов по ту сторону. Как же он ненавидит себя в этот момент. В первую очередь за то, что счастлив. За то, что, не успев проводить последний чемодан Криса взглядом, готов был завыть от облегчения и радости. Ведь он, чёрт возьми, его особенный человек, вот так просто берёт и уходит из жизни Пака. Чанёлю противно от того, что он променял глянцевую обложку полароидного Бекхёна на настоящего и тёплого Криса. Он должен заставить сейчас себя страдать, рыдать, биться в истерике, всё что угодно, чтобы отдать достойную дань Ву Ифаню. Но у него не получается. Он – глупая счастливая улыбка и тонна ненависти к себе поверх. Единственное, что он может сделать, это на несколько дней забиться в стены квартиры, даже не думая о чём-нибудь клубничном. И всё-таки «прости, я больше не люблю тебя, Чанёль» ещё долго крутится на бесконечном повторе в проигрывателе Пака. Только так он может заглушить очевидные совпадения и нежелательные догадки о болезненной правде. Бекхён с минуту упирается взглядом в табличку «Закрыто» на дверях кондитерской. Он вертит головой так и сяк, отчего буквы почему-то не меняются в противоположном значении. В первую очередь он беспокоится о неком Пак Чанёле за прилавком, ему кажется, что его взгляд самый тёплый и сладкий, а голос напоминает зефирку. Да, Бён Бекхён странный и периодически пытается заесть это сладким. Он упёрто дёргает ручку входной двери, но обнаруживает сопротивление, что не исключает окольных путей. Бекхён тяжело вздыхает и направляется в швейный магазинчик по соседству. Тут даже колокольчик другой, думается парню, когда он вежливо здоровается с престарелой хозяйкой заведения. - Извините, вы случайно не знаете хозяина соседней кондитерской? – Бекхён неловко улыбается, встречая понимающий взгляд старушки. - Ты о Ёлли, дорогой? – она задумчиво ворчит. «Ёлли» смешинкой проглатывает Бёкхён, хихикая в ладони. - Да, кажется, о нём. Сегодня у них почему-то закрыто. Он говорил вам о том, что собирается закрывать кондитерскую? - Вряд ли он бы решился на такое, - старушка утвердительно кивает седой головой. – Знаешь, ты можешь его навестить и сам спросить об этом. Он живёт этажом выше кондитерской, не ошибёшься. Бекхёна откровенно смущает идея хозяйки, но это отнюдь не мешает ему так и поступить. Поэтому, когда он стоит перед квартирой Чанёля, играясь с трелью звонка, ему кажется что его тяга к сладостям перешла пределы разумного. Когда Чанёль открывает дверь и в секунды задыхается Бекхёном, тот совершенно не знает что сказать, и это, несомненно, обоюдное чувство. - Я хотел спросить… Я хотел сказать… - он уже готов искрить пятками, когда его останавливают крепкой хваткой за запястье. – Я… мои четыре клубничных… Пожалуйста. – уже в чужие губы тихо шепчет Бекхён. Чанёлю кажется, что судьбе уже давно пора показать средний палец или, может быть, даже что-нибудь пообиднее. Крис скрежетом ключа в замке открывает дверь, пробираясь на цыпочках в квартиру. Он забыл всего лишь пару незначительных вещей, но в совокупности с желанием вернуться это дало печальный результат. Крис переступает через разбросанную одежду Чанёля и, кажется, Бекхёна. Ведь так его зовут? Тот полароидный снимок? Кто-нибудь, скажите, что так. Ифаню катастрофически нужно дать имя своей боли. Крису кажется, что его глаза - две сквозные раны, из которых сейчас хлыщут обжигающими ручьями реки крови, но это всёго лишь слёзы. Это не смертельно, что так некстати. Когда он забирает оставшиеся осколки своего пребывания здесь, в жизни Чанёля, и уходит, звук замочной скважины выстрелом пробивает его сердце не на вылет, а так, чтобы навсегда под сердцем ядовитой пулей. Образом улыбки и мечтой счастья в сердце Пак Чанёля, молчанием и выстрелом с глушителем в Ву Ифаня.