Парни не любят

      Из всех возможных наказаний Дэн не предвидел, что его вернут в самое начало пути. Его нулевая отметка была в родительской квартире, в старой комнате, которая по-прежнему помнила часы той жалкой бессмысленной суходрочки, заполнявшей каждую его свободную минуту: когда залипание на дурацких форумах в интернете, когда в онлайн-играх, когда на Порнохабе, где прошёл вдоль и поперёк, наверное, по всем категориям (пару раз, чего уж таить, даже смотрел гейскую порнушку, но тут же выключал, как доходило до дела, — мерзко становилось до одури). Он не мог вспомнить, когда делал это не со скуки, а вот просто ради удовольствия — как и полагается. Почти всякий раз, как уединялся с правой рукой, это отдавало безысходностью, каким-то внутренним сломом и не оставляло по себе ничего, кроме опустошения.       Хотелось чего-то большего, настоящего, непритворного. Как раньше в общаге, когда Федя на ночь забирался к нему в кровать, или наоборот, и вставало уже от того, что тот рядом. Дэн так и засыпал с его рукой на члене. Он изо всех сил пытался вспомнить, как было классно, реанимировать те драгоценные забытые ощущения, живительные, ускользающие так легко, пока он яростно работал кулаком в кресле перед компьютерным столом — ну же, быстрее, совсем чуть-чуть осталось! Не хватает совсем чуточку, какой-то зацепки, одного короткого стона, влажного взгляда, горячего как сейчас касания.       Господи, как они подрались, Дэн буквально не прекращал себя дрочить — ни хера это не помогало: когда-то ему хватало пяти минут и пары сисек, но стоило Феде уйти, и он даже кончить без него не мог — его хотелось зверски, хоть на стену лезь. Чем больше он полоскал в уме все эти слюно- и слезоточивые воспоминания, тем сильнее подсаживался. Больней всего было от хорошего, светлого, обоюдного — снова видеть внутренним взором такое близкое сомлевшее от ласк Федино лицо, мысленно расстилать его под собой по постели, вспоминать вкус, тепло его кожи, как забываешься, утопаешь в мягком проникающем и принимающем тепле его рта, когда целуешь и когда вдавливаешься пахом, вспоминать его руки на себе…       Сейчас Дэн не променял бы это ни на какие мелочные уступки и привилегии, даже на самоуважение, от которого осталось, считай, ничего. Отдал бы всего себя и взял бы всё, что он готов дать, — только бы, сука, остался! Не бросал его вот так, ни с чем — уныло дрочить в одиночестве, пока за стеной мать орёт на отца, как в старые времена. Он мог бы стать лучше — должен был стать, если б Федя не любил его и так: и где он упустил тот момент, когда баланс пошатнулся, когда стрелка качнулась от любви к ненависти?       Больней и ненавистней всего знать, что Федино тело, возможно, в эту самую минуту, принадлежит другому человеку. Что кто-то… да нет, бляха, не кто-то, а Стас — чтоб ему, уёбку, провалиться! — прикасается к нему так, как только он прикасался, заявляет на него права, присваивает себе Дэново. Этого он не мог простить. Если Федя не с ним, то и ни с кем — и не может быть иначе. Иначе Дэну не будет никакой жизни, он к ней попросту больше не пригоден. Проклят до скончания времён.       Конечно, можно было продолжить жрать себя живьём. Дэн усматривал в этом какую-то кармическую справедливость и даже пользу для такой бездушной твари, как он, но, увы, не умел терпеть боль. Поэтому за тем же столом скрутил себе косяк побольше и с ним же в кармане куртки поднялся по старой пожарной лестнице на все пять этажей до пустынной замусоренной крыши. Умостив зад на самый край, так что под ногами один ветер шевелил голыми ветками и редко-редко проплывали головы прохожих и крыши машин, Дэн глубоко с облегчением затянулся. Задержал дым в лёгких подольше, так, чтоб запекло в груди: если торкнет, так пускай уж на полную катушку.       Здесь было свежо и веяло школьными воспоминаниями. Как они с парнями по малолетству мочились сверху на чужие балконы с вывешенным бельём — однажды даже умудрились обоссать их собственные простыни, которые мать вот только перед ними постирала. Девчонок пару раз водил сюда смотреть на звездопад в августе — не потому что романтик, так, секс в необычном месте и не надо лишний раз голову ломать. Хотя, чего скромничать, разводил он по красоте. Вот это было время — никаких тебе забот.       А ведь это не худшее место, чтобы со всем покончить, шепнул на ушко один из Дэновых голосов, несмелый и с трудом узнаваемый.       Когда косяк истлел примерно до половины, в кармане призывно звякнул мобильник. Небось, мать распереживалась, не отморозил ли сынулька задницу, — знала его как облупленного, хоть он никогда ничем не делился. Знал бы раньше, что всё вот так обернётся, привёл бы Федю к ним с батей на смотрины. А теперь-то чего мечтать?       На экране высветилась эсэмэска от неизвестного номера: «Здравствуй, Денис. Ты меня не знаешь, но я могу помочь…»       Он на секунду оцепенел с косяком во рту. Открыл полный текст сообщения с очень поганым предчувствием: «Здравствуй, Денис. Ты меня не знаешь, но я могу помочь решить проблему с нашим общим знакомым».       Пальцы тут же бездумно настрочили ответ:       «Ты кто?»       И вдогонку:       «Каким знакомым?»       Его оставили наедине с догадками на несколько мучительных секунд, за которые Дэн успел быстренько потушить окурок о край парапета и спрятать в куртку до следующего раза. Наконец телефон тренькнул:       «Со Стасом».       «Я друг».       Вот это, блять, сюрприз!       Дэн засуетился, уставился на руку, в которой до этого держал косяк, — мозг услужливо подсказывал, что вот сейчас хорошо бы затянуться, вот только его и так с минуты на минуту накроет, а ситуация явно требует включённости.       Ёбаный ты в рот! Не то чтобы он когда-то всерьёз воспринимал Федины страшилки… Может, часть его надеялась, что Друг — это Стас, и ведь тому были нехилые такие подтверждения! Но кто тогда этот чудак?       «В плане решить проблему?»       «Вы с ним корешитесь, что ли?»       В голове не умещалось, что где-то сидит тип, ответственный, как минимум, за то послание на кладбище с падающим с крыши лаборантом, и строчит ему — за каким хреном?! Тот ответил довольно оперативно:       «Он помогал мне в одном деле. Я в курсе, что его отпустили. Сейчас ясно, что он не сядет, — нет прямых улик и свидетелей».       Мобильник снова тренькнул, не успел Дэн сложить перемешавшиеся перед глазами слова в одно целое:       «У меня интересное предложение для тебя».       Ну вот же! Эта сволочь ему помогала! Дэн ещё раз перечитал оба последних сообщения, холодея то ли от долгого сидения на морозе, то ли от сыплющихся одного за другим открытий.       Конечно, он рассчитывал прижать мудня. Но не так. Если Друг кто-то другой… как это оправдает то, что Дэн собирается сделать?       Хорошо, предположим! Закон на стороне Стаса — даже если урод и правда замешан в деле. Он ведь не отвяжется от Феди — тот не будет с ним в безопасности и…       Дэн написал первое, что пришло в голову:       «Грохнуть его?))))»       Через секунду пришёл ответ:       «Ты меня правильно понял».       То есть серьёзно? Убийство.       Дэн выскочил обратно на крышу, нервно заходил между обломками кирпичей и мотками проводов, дурея от собственных мыслей, которые зажили своей жизнью и строили безумные планы вперёд него, — он не знал, что всё это в принципе гнездилось в нём, нагнивало и зрело до сегодняшнего дня — дня его триумфа, сука!       Хорошо, всё это только разговоры. Но ведь он всегда хотел — допускал для себя такую возможность на случай невероятного стечения обстоятельств. Запасной вариант. Вот только эта ситуация неожиданно высветлила истинный мотив: он не Друга мечтал убрать, — а самого Стаса. Друг был только прикрытием.       И Друг написал ему, не дожидаясь ответа:       «У тебя будет надёжное алиби. Подстроим как самоубийство или несчастный случай. Я сам всё достану. Ни оружие, ни деньги не нужны».       Дэн опять вцепился в мобильник, пальцы едва попадали по буквам:       «Что тебе надо???»       «Единственное условие. Я буду снимать всё на камеру. Видео принадлежит мне».       Так просто! И это вся цена за то, чтобы вернуть Федю. Или, по крайней мере, оставить за собой последнее слово. Поквитаться по красоте, а?       «От тебя требуется привести его на текстильную фабрику на выезде из города: обманом или силой — на твоё усмотрение. Там мы встретимся, и я объясню, как всё будет».       — Там мы встретимся… и я объясню, как всё будет, — пробубнил самому себе Дэн. — Там мы встретимся.       Это был последний день в «Гоголе». Стас отработал смену как положено, зная, что заявление об уходе уже на руках у хозяина и с завтрашнего дня его официально уволят. После привода в полицию и незабываемой ночи в изоляторе тот вежливо попросил своего уже много лет как бессменного бармена освободить место за стойкой «по собственному желанию» — заведению не нужна скандальная репутация, Стас и сам понимал. И, пожалуй, отнёсся к этому как к перспективе чего-то лучшего, неожиданного и свежего, хоть по лицам сменщика и официантов можно было подумать, будто он собирается уйти в запой или вовсе что-нибудь с собой сделать (начальник попросил не трепаться о реальной причине ухода). Так, в конце дня он пожал всем руки, приголубил тех, кто полез обниматься чуть ли не со слезами в глазах, и пошёл налегке к своей машине, оставленной на одном из старых местяков во дворах, когда на стоянке с самого утра было битком.       Хоть день понемногу удлинялся, часов в восемь уже стояла густая темень. Он еле нашёл машину — жильцы успели переставить свои в максимально хаотичном и неочевидном порядке — уже у двери долго ковырялся в сумке, ища ключи, — будто сам себя уговаривал не спешить. А хотелось. Так бывает, когда дурное предчувствие просыпается в самый безобидный на первый взгляд момент — ты ждёшь минуту, две, три, хочешь обернуться, но разум ни в какую не идёт на компромисс — помнит ещё, как бабушка твердила в детстве: никто там в кладовке не прячется — просто тень от ветки на потолке!       Зря он в этот раз поверил бабушке — «тень» так жахнула его со спины лицом о крышу, что вечер стал на миг яснее дня. А когда снова прозрел, помутившийся взор не сказал ему, в общем, ничего нового — он нутром чувствовал, что Дэн придёт за ним. Мельчайшими фибрами нащупал его цепкий осатаневший взгляд в том конце двора под подъездами — как в прошлую встречу, только на сей раз того уже ничто не сдерживало.       — Садись за руль.       Дэн сам оттащил его за шкирку, открыл ему водительскую дверь. Он только и успел подумать, что был прав, прав на сто процентов, когда сам себе сказал: этот парень убьёт кого-то. Неважно кого. Это уже не его выбор — внутри него всё замкнулось на одном сценарии, встало на твёрдые рельсы и теперь с грохотом на всех парах мчит к развязке. К единственной конечной станции — всё предопределено и расписано до него.       — Я больше не писал Феде, — выжал из себя Стас уже в кабине рядом с огромным, по-бычьи пыхтящим паром Денисенко на пассажирском сидении. В глазах всё так же клубилось, и лоб пульсировал от боли. — Мы не общаемся.       Тот повернул к нему голову, ни одним мускулом не пошевелил, не моргнул даже:       — Заводи.       Если бы только дотянуться до бардачка. Взять пистолет…       Федя ехал из дельфинария затемно, когда трамвай под завязку набился спешащими по домам людьми. В конце концов он смог себя уговорить, что совсем не обязательно избегать всех мест, где они со Стасом появлялись вдвоём (даже если в одном из них чуть не устроили групповой мордобой). Даже лучше, если время от времени он будет туда захаживать, — так проще примириться со случившимся, найти общий язык с собственными душевными болячками. Да и к дельфинам хотелось ужасно — с тех пор, как ушёл, не попрощавшись, в День Валентина: приятель Стаса оказался отходчивым, пустил к ним поздороваться, — может, оттого, как быстро те привязались к Феде, а, может, и сам не видел в нём злого умысла.       На обратном пути и вправду стало легче, хоть и не намного: он уже не знал, по ком убивается больше — по Стасу, которого и готов был простить, да гордость не позволяла, или по Дэну — того вообще одна могила исправит. В любом случае, пора было собирать манатки и валить в Киев, — а Дэн уж сам разберётся. Хорошо хоть при нём ключи от квартиры: как приедет, соберёт все вещи и отнесёт заявление комендантше — не так уж плохо жить в общаге. Он даже рад будет новым соседям — каким-нибудь скромнягам-первокурсникам, ну, тем, что делятся передачками от родителей и не пытаются тебя изнасиловать по ночам.       Федя крепче обнял локтём поручень, когда трамвай резко тронулся от остановки, где подобрал новую горстку пассажиров: те компактненько распределились по сидячим и стоячим местам, принеся с собой мимолётную прохладцу. Минуте на пятой езды взгляд зацепился за незнакомца в глубине вагона — тот стоял боком у окошка водителя и втыкал в телефон, и не думал смотреть в его сторону. Федя сам не сообразил, отчего вдруг сделалось не по себе, и в то же время этот парень… он одним своим видом выбивался из толпы — на голову выше остальных, в камуфляже с головы до ног — как он мог проглядеть его появление?       Он невольно притягивал внимание, как нечто жуткое, от чего, наоборот, хочется отвернуться. Федя принял бы его за бродягу — так плотная тень из окна на секунду скрала его черты, оставив только чёрный горбатый силуэт в мешковатой одежде. Под наброшенным капюшоном бугрились здоровенные чаши наушников. Чёрная защитная маска с броскими графическими буквами на пол-лица, знакомая ещё по съёмкам с Майдана. Казалось, он один занимал всю ширину вагона, хоть тот же Дэн явно превосходил его размером мускулов. Федю тревожил этот человек, и пальцы невольно вцепились в поручень, когда тот двинулся в его сторону.       Он по-медвежьи растолкал стоячих пассажиров, пёр, как локомотив, плечами и локтями расчищая себе дорогу, так, будто хотел напасть, пронестись прямо сквозь него с каким-то диким полоумным задором. Федя даже закрыться не успел, как схлопотал удар по солнечному сплетению — несильно, но грубо. Рука инстинктивно схватилась за грудь, скользнула по чужой руке и вдруг нащупала что-то — небольшую коробку.       Трамвай остановился. Человек в камуфляже вышел через заднюю дверь — Федя готов был поклясться, что никто и не заметил, как тот передал ему подарок. В обёрточной бумаге, с лентой — дизайн явно под парня подбирали. Всё это определённо не вызывало доверия, но что-то упрямо не давало Феде покоя — нужно открыть, сейчас же. На следующей остановке, где сошла большая часть вагона, он наконец плюхнулся на освободившееся место и с нетерпением разорвал обёртку.       Внутри коробочки лежал сложенный лист А4 — Федя отложил его в сторону. Куда заманчивей было то, что скрывалось на дне, — браслет шамбала с матовыми пористыми бусинами из какого-то сероватого камня, с металлическими вставками под золото. Впрочем, взвесив его на ладони, Федя всё-таки решил, что это и есть золото, и больше того — посерединке болтался маленький золотой дельфинчик, и хоть освещение в трамвае было так себе, камушек в его глазу сверкал в точности так же, как бриллиант в мамином обручальном кольце.       И это ещё не всё — на браслете лежала валентинка. Блядская валентинка, подписанная «Феде от Стаса», как напоминание о дне, который должен был стать знаковым для них двоих.       Он остервенело развернул листок — какая-то ксерокопия с обыкновенной тетрадки, исписанной от руки и сильно помятой. На обратной стороне уже различимый печатный текст: «Шлю копию, потому что оригинал пожертвовал ради честности игры — от сердца оторвал! Цените мою щедрость: я перечитывал этот шедевр перед сном. Можно сказать, жемчужина моей коллекции — вещь совершенно потрясающая, наслаждайтесь! Прошу отнестись к рукописи с должной серьёзностью — она имеет большую ценность, в том числе для делопроизводства. Федя, если ты уже ознакомился с текстом (советую сделать это прямо сейчас), можешь переходить к моим инструкциям…»       — Что за… бредятина.       Он снова взглянул на прописной текст, не без труда пробежал глазами пару строк, шепча себе под нос: «Я не знаю, что люди обычно пишут в прощальных записках. Наверное, мне нужно объяснить, зачем я это сделал, и сказать, что никто не виноват…»       Понадобились колоссальные усилия, чтобы прекратить наконец терзать и вертеть туда-сюда листок и прочесть те самые инструкции: «Если хочешь спасти Стаса, садись на автобус № 18, сойди на остановке возле текстильной фабрики, двигайся по правую сторону от забора, в сетке будет дыра — там пролезешь на территорию. Тебе нужно голубое плиточное здание с надписью «Красный уголок». Поторопись. Стас умрёт этим вечером. Возможно, ты уже опоздал. Удачи! И да — сохраняй конфиденциальность. С наилучшими пожеланиями, Друг».       Они заглушили мотор у больших ворот, на въезде в опечатанную фабрику среди непроходимых зарослей: в одиноком свете фар это место напоминало зону отчуждения, где нога человека не ступала долгие десятилетия. Говоря прямо, никому бы и в голову не пришло сунуться туда по доброй воле, тем более ночью, однако Дэн молча хлопнул дверью и вытащил Стаса за куртку с другой стороны:       — Руки сюда.       Он снова припечатал того к машине, уже помягче, чтобы не мешался и стоял по струнке. Стас болезненно вскрикнул, когда запястья туго резанул затянутый пластиковый хомут.       — Шагай.       Они потащились обходным путём через самые дебри, исцарапали лица и едва не выкололи глаза, пока Дэн не толкнул край разрезанной сетки и не пропихнул Стаса за забор чуть ли не ползком, так и ведя его перед собой за ворот куртки. Внутри всё оказалось ещё запущенней и плачевней. Настоящее кладбище коммунизма с изъеденными бюстами Ленина с проваленным носом и оспинами и прочими руинами так и не сбывшегося светлого будущего. Пожалуй, вдвоём шагалось чутка веселее: по крайней мере, Дэн изображал, будто знает, куда идёт. Они добрели до какой-то широкой аллеи между складами, двинулись по ней, но тут их остановил лай.       Сперва две большие собаки, потом и другие бросились к ним из темноты. Дэн потащил было Стаса назад, как вдруг совершенно в другой стороне кто-то протяжно свистнул, и свора единодушно побежала к хозяину. Туда же последовали они вдвоём, и скоро под высоким фонарным столбом наметилась фигура с вьющимися и скачущими вокруг неё дворнягами: те получили своё угощение и, как видно, разбежались спать.       Человек пошёл к ним навстречу. Он был худой, выше Стаса, но то ли одежда так на нём сидела, то ли слишком резво он двигался, косолапил, размахивал широко руками, будто хочет накинуться, словом, казался больше, страшнее чем есть — мрачный, непредсказуемый. В его походке вразвалку, в блеске молодых глаз над маской как будто сквозило самодурство, пугающая, неудержимая весёлость — они оба узнали его без слов.       — Сторож будет дрыхнуть до утра как убитый. Насчёт пёсиков тоже не переживай — я их частенько тут прикармливаю.       Дэн пнул Стаса ботинком под колено, тот едва носом землю не вспахал, упав перед Другом без сил сопротивляться. Белки глаз у него побагровели от лопнувших сосудов, по лбу расползалась приличных размеров ссадина.       — Моя часть уговора. — Дэн выпустил ртом облако пара, кивнул на Стаса, как на разменный товар на бандитской сходке, не вынимая рук из карманов. — Могу быть свободен?       — А ты не хочешь остаться посмотреть? Вообще говоря, мне помощь не помешает, — он ткнул пальцем себе за спину, в небольшое здание, облицованное плиткой. — Я решил делать съёмку в красном уголке, надо ещё свет выставить. И у меня на складе ящик с инструментами…       До этого притихший от страха и побоев Стас обомлел ещё больше, шаркнул подошвой, попытавшись вскочить на ноги:       — Черти долбанные!       Дэн задержал его молниеносно: вцепился руками в спину и тут же сложил пополам — коленом в живот, так что бедняга повалился боком на асфальт. Повезло, что додумался стащить у отца побольше хомутов, — стянул ему голени ещё парой штук, а Друг подсобил — запихал ему в рот свёрнутую перчатку. На морозе Стасику пришлось поваляться порядочно. Пока Друг копался с оборудованием, Дэн уже в одиночку без особого энтузиазма разыскал его тайный склад и потом ещё тащил тяжеленный ящик с какими-то верёвками и крюками обратно (от этого места реально все кишки скручивало, его никогда ещё так не колотило — тут не мудрено заработать седину к восемнадцати годам).       В итоге после получасовой возни Друг велел тащить Стаса в помещение. Дэн перерезал тому стяжки на ногах, кое-как заставил подняться, когда совсем рядом послышался чей-то приближающийся бег и надсадное дыхание.       — Федя, ты не вовремя! — Друг досадливо махнул рукой, все замерли как стояли. Федя и сам запнулся метрах в десяти от них, будто в стеклянную стену упёрся. У него глаза были просто огромные — не знали, на ком остановиться. — Должен был вообще-то к концу появиться, — Друг оттянул рукав, всмотрелся почти вслепую в наручные часы. — Я же сказал тебе ехать на восемнадцатом?       — За дебила меня считаешь? — он помрачнел, тяжело выдохнул ртом несколько раз, задвигал челюстью уже с боевым настроем, хоть сил не было даже внятно говорить. — На такси гораздо быстрее. В пробке стояли — так бы ещё раньше приехал.       — Ты не соблюдаешь конфиденциальность. Ну… надеюсь, прощальный подарок тебе хоть понравился?       Друг пересёкся взглядом с нахмурившимся Дэном, у которого аж вена на лбу вздулась, особенно от того, как запросто тот вёл себя с Федей:       — Ну ты и гнида…       — Дэн, какого хера ты творишь?!       Делать нечего — пришлось отвечать, раз уж попался на горячем, по-прежнему удерживая за локоть связанного Стаса, который тоже чуть шею не вывернул — подался к Феде всем собой, как только тот появился.       — Федя. Стой там, — и так же сухо, но уже Другу. — Даже на секунду не сомневался, что ты, сука, меня кинешь.       — Нет, почему, всё идёт по плану! — этот клоун снова замахал руками, закружил на месте, не зная, с кем первей объясняться. В итоге поманил к себе Федю так радушно, будто они все вчетвером собирались хоровод вокруг ёлки водить, а не поубивать здесь друг друга к чёртовой матери. — Это стажировка. Всё нормально. Подойди.       — Стой там! — громче гаркнул Дэн, а потом с тонким натяжением чиркнул ножиком позади Стаса, и разрезанный хомут туго слетел с запястий, позволяя тому вытащить наконец перчатку.       Друг на миг оторопел. Уставился на них с насмешливыми морщинками у глаз:       — И как это понимать?       — Как видишь, так и понимай, дружище. — Дэн отошёл-таки от Стаса, давая ему больше пространства для действий.       Тот поморщился, растёр горящие от прилива крови запястья с невыразимым облегчением, покосился на него укоризненно:       — Ты мне рёбра переломал. Лбом о машину типа недостаточно было?       — Переживёшь.       Тут Федя вновь перетянул на себя внимание, потряс в руках смятым листом бумаги:       — Стас, что это за хрень?! — он так и не смог сдвинуться с места. От его детского, почти безголосого замешательства у кого угодно бы сердце разорвалось. Из них всех самым глупым, самым потерянным был именно он, и Стас открыл было рот, но не мог и слова произнести. Федя просто не должен был ничего узнать. Но всё же узнал — самым последним. — Я ничего не понял!       Он снова тряхнул листком, держа его почти у самой груди, как первоклашка держит дневник с красной размашистой двойкой, не понимая, за что с ним так. Помотал головой в попытке хоть так встряхнуть мысли, хоть так собрать что-то внятное из абсолютной мешанины — ему ведь никто ни черта не объяснил, поставил один на один перед фактом.       А впрочем, Другу было насрать:       — Н-да, Федь, ты и вправду туповат. Давай я объясню. Ребята, — он сложил ладони вместе, словно готовил для них ёбаную вечернюю сказку с Дедом Панасом по детскому ТВ. — Раз уж вы так дружно скооперировались, предлагаю немножко сбавить обороты и познакомиться ближе, лады? Вот, к примеру, я. Понимаете, я же не ради денег… Денег у меня завались, но… у меня есть коллекция, — теперь его пальцы переплелись, как у тех, что говорят о чём-то особенно ценном. О том, что не выпустили бы из рук под страхом смерти. — С фильмами, героями. Вы тоже её часть. И смотрите, что получается. Есть Федя, — он по-доброму тому подмигнул. — Не обижайся, ладно? Ты правда мне очень нравишься. Я бы назвал тебя таким… роковым мальчиком. Люди с душевной травмой, как у тебя, намного интересней других — очень многогранные. Есть в тебе какое-то смертельное притяжение, и мне было любопытно… как это сыграет в вашем тандеме. Мне кажется, твой талант — доводить людей до грани, — он глухо посмеялся. — Ну не заламывай брови, вокруг тебя действительно все умирают! Знаю, это тяжело принять.       — Стас, бляха, чего мы ждём? — сквозь зубы прошипел Дэн ему в затылок.       — Так вот, о письме, — продолжил Друг с ещё большим запалом, весь вздёрнулся как на иголках. — Я подумал… что у всей этой истории может быть интересное развитие. Федь, давай по-честному, у вас со Станиславом были довольно пресные отношения. Не хватало в них какой-то перчинки. Я решил подкинуть вам испытание… на вырост. Дать отношениям развернуться и посмотреть, что выйдет.       Он широко и плавно, по-дирижёрски повёл руками:       — Я вижу себя таким экспериментатором. Режиссёром. Да, чего не сделаешь ради искусства! — и снова засмеялся, с такой непосредственностью, будто они трое вот-вот подхватят шутку и заржут вместе с ним. — Та задумка с винтовкой родилась чуть ли не спонтанно. Пришлось вписать Стаса в игру Антона экспромтом, в последний момент. И, по-моему, я преуспел, — кроме шуток, зря мы тебя недооценили!       Лишь сейчас Дэн заметил, что в лице Стаса совсем не осталось испуга. Тот смотрел на распинающегося прямо перед ним Друга, как загипнотизированный, совершенно без эмоций.       — Я спросил себя: насколько же плотно Федя засел у тебя в мозгу? — Друг постучал по виску, глядя Стасу в глаза, и морщинки у его глаз разгладились все до единой. — Ты реально пожертвуешь человеком, которого впервые в жизни видишь?       — Закрой свой рот.       И только теперь Стас удосужился вынуть из-за пазухи пистолет и нацелить его на Друга, — потому что тот его окончательно достал. Уже не говоря о том, что задел чувства Феди, у которого слёзы в глазах стояли — два перевёрнутых дрожащих полумесяца на чёрных радужках.       Друг расхохотался уже в голос, хлопнул себя руками по ляжкам, хоть в Стасе не было решительно ничего уморительного — он держал пистолет прямо, обеими руками, как учат на стрельбах в учебке, стоял на ногах твёрдо, без малейшей показухи. Это была идея Дэна — почему-то он решил, что у того хватит яиц, после истории, которую Стас рассказал в машине. Он должен был его предупредить, даже если придётся запихнуть гордость куда подальше, — переиграть этого упыря.       — Давай уже, блять! — Дэн не выдержал, пихнул Стаса в плечо — они и так потеряли кучу времени! А теперь ещё этот снова зассал — мнётся перед ублюдком. — Или я сам это сделаю!       — К счастью, из нас двоих стреляю только я.       — С каких пор! — Друг утёр проступившие слёзы костяшками пальцев, театрально раскинул руки. — Ты же не умеешь стрелять! Пристрелиться — и того не смог!       — Я учился. С тех самых пор.       А точней, с того самого дня, как опустил пистолет на стол вместо того, чтобы вышибить себе мозги. Много месяцев на стрельбище за городом и тысячи выстрелов по пустым банкам, бутылкам и самодельным мишеням.       — Так ты врал? — Федя нервно скомкал листок в кулаке. Он вновь говорил тем мямлящим тоном, который так в себе презирал и от которого Стас таял, взгляд не мог отвести. — Что сломался? А сам учился стрелять.       Всё-таки Стас заставил себя сосредоточиться на Друге, попросил очень ровно:       — Закончи, что хотел сказать.       Тот хлопнул в ладоши, повернулся всем корпусом туда-обратно, глядя на каждого из них со странным любованием, едва ли не привязанностью:       — Вот видишь? Всё почти получилось! В конце ты, конечно, сплоховал, но что потом!.. И отношения сразу стали насыщенными! Видишь, как вышло — я не знал о твоём новом хобби, — он протянул руки к пистолету, чьё дуло непоколебимо смотрело ему строго в область сердца. — Но время от времени всё-таки заглядывал в соцсети — узнал вот, что ребятки намылились домой. А там и о вашей с Федей встрече в баре. И мне вот что пришло на ум: а почему бы не подключить Дениса? — он щёлкнул пальцами, ловко поймав взгляд последнего. — Замутить трио. Я подумал, как это можно развернуть ещё оригинальней? Дать истории своеобразный сиквел. Сделать сериал. Я не шучу — у меня ведь реально цифровая коллекция! У меня есть кресло, проектор. И я пересматриваю фотографии, монтирую фильмы, устраиваю сеансы… Я ведь художник, помните? Я игрок…       — Спроси ещё раз, — наконец оборвал его Стас.       Тот недоумевающе наклонил голову, но хотя бы дурака валять перестал.       — То, что спросил тогда в машине. Спроси ещё раз.       И снова лучистые морщинки у глаз. Друг весь как будто просиял восторгом, вылупился на Стаса с поразительной догадкой и сказал без малейшего опасения, не веря ни на секунду, что всё это может быть чем-то, кроме игры, спектакля, по-прежнему упиваясь собственной неприкосновенностью и чужой крохотностью, ребячливостью перед таким как он:       — Ты готов убить за него?       Казалось бы, сейчас все мысли Стаса, всё его естество принадлежало Феде — ему одному. Но вместо этого он почему-то повернулся к Дэну, и в его строгом лице читалась готовность, молчаливое послание: я это сделаю. Уже сделал. Я, а не ты.       — Готов.       Хлопок разнёсся над сонной глушью по всей фабрике и за её пределами, заглушив бессмысленный выкрик Феди. Друг рухнул навзничь как солдатик, сбитый наповал рукой ребёнка, — с одного выверенного удара, без единого вздоха или движения. Где-то за многочисленными цехами взорвались лаем собаки. Стас бессильно ссутулился, рука с пистолетом повисла вялой плетью вдоль туловища.       Дэн уставился на тело в мертвенном ступоре, сам как будто окоченел весь, словно его, не Друга, только что прикончили, сровняли с землёй. Федя в истерике подбежал к ним, молол что-то жуткое, бессвязное заплетающимся языком — до конца не верил, что Стас способен на такое. И Дэн, сука, не верил! Это был его план — он хотел убить и подбил на это Стаса, — но не верил до конца, не укладывалось в его тупорылой башке, что всё станет настолько реально!       Что яиц не хватит у него — а у Стаса ещё как хватит! Что Стас выстоит, вернёт себе силу. Что всё это время тот Федю защищал, а он только хуем махал и словами громкими разбрасывался, как настоящий…       Он грубо отпихнул Федю в сторону, забрал из руки Стаса пистолет.       — Что ты собрался делать? — спросил тот бесцветно — его миссия была выполнена и отняла все душевные ресурсы.       — Сдаваться.       На этот раз настала очередь Феди закатывать сцену и бить кулаком в грудь:       — Дэн, ты что, нахрен, несёшь?!       — Федь, не веди себя, как маленький! — он так круто осадил его, что тот, бедолага, весь раскис перед ним, едва веки держал, чтобы слёз не проронить, по старой привычке, которую усвоил на отлично ещё с третьего класса. — Включи, блин, мозги! Ты хочешь, чтобы всё на него повесили? Да он в тюряге и года не протянет — его там в первый же день опустят всем арестантским составом! Кто вообще поверит, что он стрелял? Сам подумай, я, бляха, идеальный подозреваемый! У меня приводы ещё до него в школе были, я нож всюду таскал, пиздился со всеми, шмалил травку… а как мы избили вас тогда в туалете! У меня на роду написано…       — Что?!       — Сесть! — Дэн заставил себя отстраниться, перехватил крепче рукоять, выравнивая дыхание. — Спроси у кого хочешь, хоть у нашей первой училки — мне тюрьма светила с детского сада с моим мразотным характером! Давай, он сядет — и пиздец. А мне по малолетке могут ещё срок скосить, — он попятился боком в сторону выезда, где стояла бытовка охраны, пока Федя ещё не опомнился. — Нормально всё будет. Сейчас наряд подъедет, сторож наверняка уже протрезвел и ментов вызвал. Наплету им что-нибудь, не ссы.       Федя не двигался. Дэн отошёл спиной ещё на несколько шагов, стряхнул с себя безнадёгу, — в конце концов, у них ещё будет время горько воздыхать и наматывать сопли на кулак:       — А знаешь? Он лучше меня. Мути с ним. Батя разрешает, — он зубасто рассмеялся и сделал то, о чём давно мечтал, — ткнул Стасу фак на прощанье. — Так и быть, наслаждайся жизнью, петушок!       И тот хмуро, но добродушно показал ему фак в ответ. Дэн отвернулся и пошёл своей дорогой. И Стас, и, казалось бы, даже Федя смирились, позволили ему уйти. Вот только чем сильней его поглощал сумрак за кругом рассеянного фонарного света, чем тусклее маячило впереди зелёное пятнышко его дурацкой шапки, которую Федя терпеть не мог и не раз грозился сжечь, тем ниже и ниже надвигалось небо (а может, только веки свинцовым грузом тянуло вниз).       Небо рушилось им на голову. Страшно. Неотвратимо. Дико. Так что Федя уже не видел сверлящего взгляда Стаса, не слышал лая собак, не дышал совсем. И когда Дэн оказался далеко-далеко, вышагнул в абсолютную невесомость, в пустоту, нежизнь, где Феде больше не было места, он сорвался — за ним, так быстро как только мог.       Стас, кажется, кричал ему вслед. Слышно было только сердце и топот ног по асфальту — ещё быстрей, ещё! И вот он нагнал Дэна, развернул за куртку к себе и обнял — крепко-крепко, окунулся лицом прямо в жаркую негу его распахнутого ворота, в его родной одуряющий запах. А Дэн прижался к нему, вот точно так же.       — Не уходи. Пожалуйста.       Больше не было смысла сдерживаться: они оба дышали одинаково загнанно, носом втягивали слёзы, растирали по коже друг друга, то бестолково утыкаясь в шею, то прижимаясь лбами, не зная, куда деть руки, губы, глаза. Было так же страшно, так же неясно, как дальше быть, и вместе с тем невозможно, головокружительно легко — потому что самое худшее позади.       Дэн целовал его ещё и ещё, словно не верил, кто в его руках. Кто вернулся за ним и чёрта с два куда-то отпустит снова. И до чего же хорошо, до чего светло было вновь касаться вот так друг друга — как раньше и в то же время по-новому, так трепетно, по-настоящему.       Они не разрывали бы объятий очень долго, если бы не оклик Стаса, заметившего кое-какую серьёзную проблему:       — Эй там! Он очнулся! Он живой!       Когда они возвратились к красному уголку, грёбанный бессмертный подонок действительно еле привстал на локоть, хоть одежда на нём порядочно набрала крови и пропускала на землю чёрную блестящую лужицу:       — Звоните в неотложку, придурки, — он истошно прокашлялся, как видно, задетыми лёгкими. — Пуля застряла. В позвоночнике. Я её чувствую.       — Кое-кто пропизделся, — покачал головой Дэн. — Стас меткий глаз, блять.       — Дай сюда. — Федя вырвал у него пистолет. — Мы вот что сделаем. Сколько там ещё патронов?       — Семь, — подозрительно насупился Стас.       — Ты уже стрелял. Тогда мы с Дэном выстрелим каждый по одному разу, по одной пуле. На стволе будут отпечатки всех троих. И если всё раскроется… пусть судят нас всех. Мы все ответим одинаково, — он глянул на Дэна, потом снова на Стаса таким открытым, ищущим одобрения взглядом, что, наверное, самый убеждённый пацифист пошёл бы за ним на штурм с калашом в руках. — Согласны?       Другу явно осталось недолго, и всё же по его ошарашенному виду было ясно, что он прокололся уже трижды: с Дэном, со Стасом и с тем, что ни у кого из троих даже мысли не возникнет оставить ему жизнь. Иногда у загнанных в угол овечек прорезаются волчьи зубки. Он отхватил слишком крупный кусок, чтобы его пережевать, слишком долго и алчно разменивался жизнями.       — Поможешь? — Федя встал в его ногах, протягивая руку с пистолетом Стасу, который взял её своей, направляя точно в голову.       — Нет, двумя руками. Контролируй отдачу. Проверь предохранитель, — он заметил, как на чужом оголившемся запястье что-то бликонуло — прячущийся под манжетой дельфин мигнул своим бриллиантовым глазом.       — И почётное право на контрольный выстрел, разумеется, достаётся Феде! — повеселевший снова Друг брякнулся на спину, но всё никак не затыкался — хрипел и отхаркивался кровью на последнем издыхании. — А знаете, в чём ваша ошибка? Почему такие как вы никогда не будут мне ровней? Есть две категории людей — игроки и пешки. Антон был игроком. Но он допустил ошибку. Привязанность. Как только он поддался слабости, привязанности — всё, он вышел из игроков и стал пешкой. Расходником. Ему не было смысла сохранять жизнь. Моя фишка в том, что я игрок. Меня нельзя достать, и нет никого, ради кого бы я стал пешкой. Из вас троих только у одного был реальный шанс пробиться в игроки. Да, я про тебя, Денис. Я только поэтому на тебя положился. Зря я вышел из тени, поспешил. У тебя был потенциал… продолжить наше дело. Возможно, стать Другом. Но, как я уже говорил… Привязанность.       — Чики-брики в дамки, — ухмыльнулся ему свысока Дэн. Они все стояли над ним с широко расставленными ногами, три обычных парня с района, которые запросто могли таким же составом пойти взять по пиву или погонять в баскетбол. Между ними не было никакой разницы, и они сошли бы за друзей детства — три лучших кореша, у которых вся жизнь впереди. Последние, кого он увидит перед смертью. — Пока, чувак. Передавай привет лаборанту.       После того, как Федин палец под нежным нажимом пальца Стаса всё-таки вдавился в курок, и пуля пришлась прямо в мозг, раздробив уроду затылок, так что вытекла ещё одна лужа побольше, Дэн наконец получил пушку обратно и, растолкав парочку по разные стороны, встал поближе, чтобы Друг оказался между его ног. Стоило тому откинуться, как весь мандраж сошёл на нет — в чём кайф расстреливать труп? Однако адреналин в нём ещё не угас, и Дэн позволил себе последнюю выходку — с одной руки нашпиговал мудня под завязку — выпустил все шесть пуль прямо в харю.       — Ствол же можно вычислить по патронам?       Стас взял пистолет у Дэна, задумчиво взвесил на ладонях:       — Можно, по серийному номеру. Но этого, скорей всего, и в базе нет. Это очень древний пистолет Макарова, пятидесятых годов. Нигде до этого не светился, насколько я знаю, — он снова поднял голову. — Кто его возьмёт?       — Это единственная гарантия, что никто из нас не побежит к копам, — пожал плечами Дэн, сжимающий Федино плечо. — Бери ты. Тебя уже пытались расколоть, да и монетку кидать некогда.       Совсем скоро ночь вступит в самый тёмный час, и красно-синие проблески озарят опустевшую территорию фабрики, а все предвестники сойдутся воедино фрагментами одной картины: Макарова почувствует странную лёгкость от закрытого дела и на миг задержится у открытой двери машины, чтобы снять с безымянного пальца кольцо, почти вросшее в кожу, и бросить как можно дальше, вернув на лицо Ильи его лукавую улыбку. И тот спросит её, когда оба усядутся в нагретый салон, без особого интереса, ведь, как она и сказала, это дело глухарь, и он здесь, конечно, ради неё одной — ни ради кого другого:       — Значит, теперь ищем пистолет?