Все твои ордена и медали

Артемий спросил её трижды: ты уверена, Лара? «Да», — ответила она, собирая вещи в небольшой дамский саквояж. «Да»,— сказала, покупая билет до Столицы. «Да, Артём», — молвила, касаясь поручня и поднимаясь в вагон на Горхонской станции. Да. С собой неброская одежда, бирюзовый платок и немногочисленные сбережения. Поезд нёс Лару прочь от дома впервые за двадцать семь лет, прожитых в искусной клетке из свинца и кристалликов невыплаканных слёз. За спиной остались и эпидемия, и шальные попытки отомстить. Остались ребятишки, нашедшие в «Доме Живых» приют для наивных детских фантазий. За спиной целая жизнь. Простая, спокойная. Совсем не такая, как пророчил Исидор или рисовал в тетради старик Симон. Да и сама Лара считала, что добиваться больше нечего — своей точки невозврата она уже достигла. Больше никаких потрясений. Глупости. А потом Артемий принёс плотный конверт с сургучной печатью. Внутри письмо, официальное, с подписями и вензелями армейского корпуса — любезное приглашение возложить цветы на братскую могилу попавших под реабилитацию предателей родины. Внизу короткая приписка: «Я пойму, если вы откажетесь», и от строк тут же повеяло проснувшейся совестью. Самое время, подумала тогда Равель, сжечь конверт в камине, отбросить, как ядовитую змею. Но отец с портрета в кабинете глядел так ласково, так всепрощающе, что решимость мгновенно заполнила отвыкшее от переживаний сердце. Поеду, и всё тут. Бураху оставалось только смиренно кивнуть. Уверена ли она? А что ей ещё оставалось? Лара приоткрыла глаза и, сонно щурясь, выглянула в окно: вырвавшаяся из клетки капитанская девочка впервые увидела Столицу. Долгим взглядом окинула дымное облако, поднимающееся от заводского комплекса, проводила отбывающий с вокзала головной состав. Потянулась к воротнику пальто и застегнулась до подбородка: показалось, что в вагоне стало зябко. На перроне шумно: горхонский поезд встретили разнорабочие, нанятые, чтобы разгрузить продовольствие и гремящие ящики с твирином. Редкие пассажиры неспешно выволакивали из багажного отсека тюки с вещами — явно приехали насовсем, растеряв в степной глуши всякие перспективы. Первым желанием Лары было залезть обратно в тёплый вагон и вернуться домой, сбежать от неприятного северного ветра, от шума и от любопытных взглядов. Но не могла. Обратный билет только на среду. Спрятавшись под козырьком от моросящего дождя, Равель раскрыла сумку и вынула блокнот, в котором Артемий записал адрес гостиницы и точные указания, как и на каком транспорте до неё добраться. Лара закусила прядь волос, нахмурилась, вздохнула, принимая происходящее, как данность, и растерянно поглядела на потёртую стойку с картой Столицы, где аккуратно было выведено «Добро пожаловать!». «Мне поехать с тобой?» — спрашивал Бурах. «Нет», — неизменно отвечала Лара. Не нужны ей были защитники и свидетели. Как и всегда — капитанская девочка всё сделает сама. — Простите, вы случайно не дочь капитана Равеля? Она вздрогнула и обернулась. На неё смотрел приятной наружности мужчина в тёмно-синем пальто. На вид лет тридцать, по меркам столичных дамочек наверняка завидная партия, но кольца на пальце нет. Лара таким не доверяла. Немного наивная улыбка выдавала в нём жуткого скромника. — Меня Олег зовут. Олег Чибис, — быстро представился незнакомец. — Мне поручено встретить вас. — Неужели? — дёрнула бровью Лара и огляделась. — А как вы узнали, что я приеду? — Как? Генерал Блок предупредил. В горле резко пересохло. Равель вздохнула, остановив наконец проницательный взгляд на окончательно растерявшемся Олеге, покусала губу и кивнула. Стоило догадаться, что проницательный Пепел с манерами книжного рыцаря в сияющих доспехах не упустит шанса перехватить инициативу и стратегически расценил: если дама приедет одна, ей потребуется сопровождение. А не приедет — что ж. Подчинённый получит щедрое вознаграждение за потраченное время. Как решали подобные вопросы в многолюдной Столице, Лара знать не желала. Поэтому не стала прогонять Чибиса. К тому же, он мог помочь донести тяжёлый саквояж. Не то чтобы она в этом нуждалась. Как и в заботе одного прославленного полководца. — Приятно знать, что он не позабыл про мой приезд, — неумело слукавила Лара и улыбнулась в ответ на посветлевший взгляд Олега. — Очень рада знакомству. — Я тоже рад. Позволите? Чибис забрал дамский саквояж и указал на кирпичное здание столичного вокзала. Когда-то Ларе казалось, что самый крупный город страны непременно должен встречать приезжих высокими домами и устремленными в небо монументами с летописями о прошедших войнах и революциях. Но на деле Столица оказалась дождливой, серой и гнетущей. Нагромождение различных архитектурных эпох, не такие уж и высокие дома — над крышами возвышались лишь заводские комплексы и тянущиеся к свинцовым тучам высотки правительственных зданий. Спустившись по ступенькам, Лара подняла голову и заметила вдалеке шпили собора, почти такого же, что построили Каины в Городе. Часы на центральной башне показывали шесть вечера. — Впервые в Столице? — услышала она голос Олега и замедлила шаг. — Да. Раньше повода не было, — ответила. — Всю жизнь провела в родном доме. Чибис подошёл к небольшому чёрному автомобилю, проводил взглядом проехавший мимо экипаж, запряжённый лошадьми, и на немой вопрос Лары подмигнул: — На машинах поди не ездили никогда? Равель скорчила гримасу и мотнула головой. — Не волнуйтесь. Глазом моргнуть не успеете, как доберёмся до гостиницы. Адресок у вас с собой? Она передала Олегу вырванный из блокнота лист. Сосредоточенно нахмурившись, Чибис поставил саквояж в багажник и открыл дверь со стороны пассажирского сидения. Из салона Ларе послышался запах кофейных зёрен и кожи. — Уже решили, что хотите посетить помимо Места Скорби? — тихо поинтересовался Олег, падая на водительское кресло и поправляя зеркало. — Пока не думала об этом, если честно. Посмотрю по обстоятельствам. Разговаривать Ларе не очень хотелось — вежливое сотрясание воздуха мыслями возвращало её в Город, где большая часть горожан изо дня в день будто декламировала строки из бульварной прессы. Новости одинаково пустые. Рабочие с консервного да вздорные бабы-сплетницы только и могли, что обсуждать других: «Слышали, на Закатной открыли больницу?» «Каины начали строительство моста через Горхон. Стало быть, расширяется наш Город?» Равель отмахнулась от невесёлых размышлений, подпёрла голову ладонью и выглянула в окно, за которым проносились всё те же кирпичные дома, серые люди и улицы. Цвет Столицы теперь прочно ассоциировался с военной формой артиллерии. Пролетали мимо броские вывески, бесконечные парковые аллеи, одинаковые чёрные автомобили. После тихих улочек родного города Столица представлялась гудящим ульем, в котором постоянно что-то происходит. Ларе сразу стало неуютно — слишком много людей, громких звуков, — она поёжилась и нервно намотала на палец краешек бирюзового шейного платка. — Всё в порядке? — спросил Олег, глянув зеркало заднего вида. — Не извольте беспокоиться. Голова немного кружится. Чибис выглядел сконфуженным. Что-то захотелось сказать, но поджал губы и решил не навязываться. Лара предполагала, о чём желал поинтересоваться сопровождающий и была искренне благодарна возможности помолчать. Об отце она не готова разговаривать с первым же встречным. Автомобиль остановился в улице Озёрной у гостиницы «Полёт». Артемий описывал её, как место, где «стены молчат», и признался, что в Столице его постоянно преследовала навязчивая иллюзия людского порицания. Тёмно-серые и ржаво-кирпичные строения, плотно прилегающие друг к другу, не внушали ощущение безопасности, скорее наоборот — обостряли тревогу. Но дом на Озёрной существовал отдельно от столичной симфонии, внутри господствовала тишина, и соседи по номеру не высовывали любопытные носы из дверной щели. Олег подал Ларе руку, помогая выйти из машины (она не отвергла помощи из вежливости), и ободряюще улыбнулся. — Отсюда до центра города рукой подать, — подсказал он и передал ей сумку. — Если пройдёте через парк, выйдете прямо к Торговой площади. Там часто собираются уличные музыканты. Равель не сдержала улыбки и кивнула. Чибис вызывал в ней особые эмоции, которые она всегда испытывала рядом с мальчишками на Горхоне. Будто он ей уже брат. И уж точно не даст никому в обиду. — Спасибо вам, — склонила голову Лара. — И генералу передайте, что… Что? Олег удивлённо вскинул брови и, не став дожидаться продолжения фразы, заверил: — Не волнуйтесь. Сами ему скажете. Она нервно сжала краешек платка и отступила на тротуар, без слов ставя точку в скомканном прощании. Чибис захлопнул багажник, выпрямился, выдавая наконец то, что когда-то был солдатом, и салютнул: — Завтра заеду за вами после обеда. — Не утруждайтесь, я сама… Равель по взгляду поняла, что отказ не обсуждается. У него был приказ от начальства. У неё — официальное приглашение посетить мемориал, не предполагающее праздных прогулок в одиночестве. Она проводила взглядом автомобиль, поёжилась от моросящего дождя и поспешила скрыться в тёплом предбаннике гостиницы, где тишина действительно сдавливала виски.

***

В комнате пустовато, зато тепло и по-осеннему уютно. Ночь прошла тихо и спокойно, даже дребезжащий по оконной раме дождь не разбудил. Предоставленная сама себе внутри спасительных четырёх стен, Лара наконец сбросила с плеч неприятное напряжение и отстранилась от гнетущего предчувствия совершённой ошибки. Город не сломал её во время эпидемии, и Столица не сломает — эта поездка должна помочь, а не навредить. В десять утра она привела себя в порядок. В одиннадцать покинула гостиницу, пожелав администратору в холле приятного дня, и по узкой Озёрной улице добралась до маленькой кондитерской, где наскоро перекусила. Короткая прогулка под посветлевшим столичным небом завела Лару в хитросплетение ярмарочных шатров, где тут же были куплены маленький букет сухоцветов и бутылка отборного фермерского молока. Вопреки суждениям, Лара верила, что рождение и смерть — звенья одной цепи, но вкладывала в традицию ставить на могилы молоко несколько иной смысл. Ей казалось, что таким образом она утешает не только мёртвых, но и себя. Неотвратимость и весь ужас смерти пугали истерзанную потерями Равель, а подношение, каким бы оно ни было, заставляло принять предначертанное, как данность. Приятно думать, что кто-то помнит о тебе, ибо мы живы, покуда звучат в воздухе наши имена. Так говорил Исидор. И отец, когда вспоминал о матери. Столичный грозовой вал гудящих клаксонов и крикливых газетчиков подтолкнул Равель в спину. К часу дня она неспешным шагом вернулась на Озёрную и нисколько не удивилась, когда увидела у тротуара чёрный автомобиль. Чибис махнул рукой в знак приветствия и помотал головой, стоило в воздухе прозвучать непрошеным извинениям. Забравшись в машину, Равель не заметила, что внутри сидел кто-то ещё, поэтому ожидаемо вздрогнула, когда рядом раздалось учтивое: — Доброго дня. До этого она видела генерала всего один раз. Издалека. Не по годам поседевший у висков, сдержанный, до тошноты исполнительный и решительный, будто рыцарь из старой книжки со сказками. Оживший механизм военного аппарата, не знающий ни жалости, ни любви. Однако, образ этот дурной и неправильный быстро рассыпался, когда Лара встретила его взгляд. В гражданской одежде Александр Блок ничем не отличался от обычного прохожего. Строгое пальто, белая рубашка, застёгнутая на все пуговицы. На коленях скромный букет гвоздик с чёрной лентой и блокнот (видимо, с расписанием). Лицо усталое, а в глазах — живое замешательство. И… страх? Равель моргнула и сделала глубокий вдох. — Доброго, генерал. Это оказалось просто. Олег устроился поудобнее в водительском кресле и бодро сообщил, разрушая возникшее напряжение: — До мемориала примерно час пути. Будут какие-то указания, Александр? — Нет. Лара перестала ощущать на себе настороженный взгляд и выдохнула. Двигатель зарычал, автомобиль мягко тронулся с места. Пальцы накрыли маленький букетик сухоцветов — Равель растёрла веточку между пальцами и выглянула в окно. Столичные дома вновь казались ей душными стенами бесконечного лабиринта, из которого нет выхода. Она покосилась на Блока и, нахмурившись, сказала: — Вы могли и предупредить меня. В письме. Александр перелистнул страницу и постучал карандашом по блокноту. — О чём предупредить? — О том, что составите мне компанию, например. Лара всегда думала, что время лечит. Что она смело заглянет в лицо этому человеку, что улыбнётся и простит. И если с последним улеглось, то преодолеть невидимый порог банальной вежливости не получилось. Равель всё ещё находилась в состоянии взведённого курка пистолета. Готовая выстрелить. — Покину вас сразу после того, как вернёмся. Считайте, что я просто ваш попутчик. Голос у Александра уверенный и спокойный, но Лара знала — врёт. Она всю жизнь была окружена мужчинами и уже научилась улавливать особую дрожь в голосе, волнительную хрипотцу… Артемий мастерски врал, да только блеск в глазах не спрячешь. Гриф? Когда он придумывал ложь, постоянно чесал кончик носа. Стах? Непременно повышал голос. А Блок мысленно отстранялся и принимал закрытую позу. Защищался? От неё? Мужчины в сущности такие дети, хоть в десять, хоть в тридцать. Равель усмехнулась. — Боитесь меня? Александр посмотрел на Лару и сдержанно улыбнулся. — С чего вы взяли? — На вашем месте я бы боялась смотреть в глаза человеку, который хотел вас убить. Блок сунул карандаш за ухо и закрыл блокнот. Сидящий за рулём Чибис неуютно повёл плечами, отчего Ларе стало немного совестно. Говорить о подобных вещах при посторонних опасно и неэтично. — Вы не представляете, насколько часто я попадал в ситуацию, когда мне было страшно. По-настоящему страшно. Александр окинул Лару взглядом. Заметил бутылку с молоком, недоумённо нахмурился (меж бровей была заметна глубокая морщинка) и неопределённо махнул рукой. — Можно сказать, что я привык. Становится спокойнее, когда знаешь, что человек рядом ненавидит тебя. — Почему? — не удержалась Лара и замерла в ожидании резкого ответа. — Потому что ненависть искренна. В отличие от притворной лести или немого восхищения. Блок склонил голову набок и осторожно добавил: — Надеюсь, что не помешаю вашей скорби. Поверьте, я понимаю, каково вам. — Нет, не понимаете, — категорично отрезала Равель и тут же поправила себя: — Точнее, нет, думаю, что понимаете, просто… Чибис глянул в зеркало и растерянно моргнул, сжимая руль. Ларе снова стало совестно и она тяжело вздохнула: — Мы с вами находимся на разных ступеньках этой проклятой лестницы. И я не могу сказать, кто выше, а кто ниже. Боль у обоих одинаково сильная. «Просто вы её заслужили, а я — нет». Она мысленно ударила себя по щеке. Тёмные недра души, вскрытый гнойный нарыв. Равель и не думала, что способна на такое. В груди свернулась склизкая холодная змея, спружинила и вцепилась в горло. Во рту пересохло. Лара выдохнула и, кашлянув в кулак, отвернулась, всем видом показывая, что разговор окончен, да и не стоило будить лихо. Слава богу, Александр подтвердил своё звание рыцаря и не стал приставать с вопросами. Остаток пути проехали в гнетущем молчании, от которого, как любил говорить Гриф, молоко кисло. Автомобиль выехал за пределы Столицы, открыв взору Лары бесконечные поля, маленькие фермерские домики и покрытые снежными шапками горы за густым хвойным лесом. Когда вдалеке показались кованые ворота кладбища, по коже пробежал холодок — вспомнилась маленькая Ласка. Артемий говорил, будто детские слёзы успокаивают мёртвых. Но Лара уже не ребёнок, чтобы реветь навзрыд. Чибис заглушил мотор. Александр первым покинул салон, обошёл машину и открыл Равель дверь. Подал руку, но был отвергнут — Лара поглядела на генерала исподлобья и предостерегающе качнула головой, мол, не время для благородных поступков. В воздухе шлейфом разливался сладковато-приторный запах цветов, идущий откуда-то из-за забора. Перед глазами сразу появился образ свежевырытой могилы и скорбящих родственников, мрачными изваяниями застывших в кладбищенском тумане. Блок прошёл вперёд, толкнул скрипучие ворота и обернулся, приглашая проследовать за ним. Лара старалась по сторонам не смотреть. Плохая примета встречаться взглядом с мертвецами в месте упокоения и скорби. — Мы постарались вывезти с Бродов тела всех казнённых, — тихо проговорил Александр. — Сразу же после слушания собрали отряд и поехали. В регионах дела похуже — некоторые захоронения до сих пор не нашли. — Сколько их там? Равель наконец подняла глаза и посмотрела ему в спину. Вряд ли Блок пытался её задеть или надавить на жалость. Задумался. Уставший взгляд подёрнулся пеленой давно погребённой тоски. — Сотни. Кое-где и тысячи зарыты. Ларе стало зябко. Они свернули вглубь кладбища, спустились по крутой лестнице в низину и вышли к ровным рядам крестов с гравировкой действующей армии. На едва заросшем кургане возвышался каменный монолит — нетрудно догадаться, куда сгрузили кости погибших. Ни тебе нормального отпевания. Ни песен. Ни цветов. Равель сглотнула вставший поперёк горла ком и на секунду прикрыла глаза. Интересно, приняла бы отца горхонская степь с той же любовью, с которой приняла мать? Александр сделал пару шагов и остановился. Лара бросила на него вопросительный взгляд, и генерал без лишних расшаркиваний указал на одиноко стоящий подле кургана крест. Земля вокруг была усеяна пожелтевшими кленовыми листьями. — Опознали по шевронам. Велел похоронить рядом с его солдатами. Она уже не слушала. Тихонько прошла между могилами, остановилась. Сделала глубокий вдох и аккуратно промокнула пальцами уголки глаз. Вот ведь как. В горе костей, истлевшей ткани, средь гильз и жетонов не поленился поисковый отряд найти то самое тело. Здравствуй, папа. Лара склонилась к кресту, протёрла маленькую табличку и любовно погладила выгравированные буквы. Думала, что взвоет, но нет — души коснулась светлая, немного выцветшая грусть. Старший Равель никогда не любил, когда она плакала, всё приговаривал: да полно тебе, глупенькая, слёзы лить, глазки выплачешь. Уберечь её хотел, да не сумел. На землю лёг букет сухоцветов. Лара нахмурилась, старательно вырвала прильнувшие к кресту сорняки и поставила рядом бутылку молока. — Старый обычай? — спросил Александр. — Горхонская традиция. Степняки говорили, что молоко утешает умерших. Равель выпрямилась, спрятала губы под платком и сморгнула одинокую слезинку. Наличие постороннего человека не смущало — Блок звучал искренне, и взгляд его был наполнен сочувствием (таким же осязаемым, как прикосновение). Поддавшись эмоциям, Лара снова погладила крест и произнесла: — Мы к маме часто ходили. Приносили орехи, молоко, цветы. Отец придерживался мнения, что близкие люди живы, покуда в воздухе звучат их имена. Рядом раздалось шуршание. Краем глаза Равель заметила протянутую руку с букетом. Гвоздики мягко опустились на чуть примятую траву. Александр помолчал с секунду, хрипло вздохнул и сделал шаг назад, сохраняя дистанцию. — Вас оставить одну? Лара взглянула на него. — Если не затруднит. Уверена, у вас тоже здесь есть те, с кем хотелось бы поговорить без свидетелей. Блок кивнул. Равель скользнула взглядом по его седым вискам, заметила шрам на скуле и нахмурилась. Кладбище — не самое подходящее место для изучения собеседника. Александр вернулся к кургану, прошёлся вдоль ограды и стряхнул листья с памятной таблички. Понаблюдав за генералом, Лара спрятала руки в карманах пальто, зябко поёжилась и обратила взор к кресту. Артемий предположил перед отъездом, что она сразу поймёт, как поступить. Когда-то она вела с портретом отца серьёзные беседы, рассказывала, как прошёл её день, чего она добилась. С годами подробностей становилось всё меньше, голос Лары — всё тише и тише. И вроде тридцати ещё нет, а жизнь прошла, слышишь, папа? Портрет, как и крест, не мог ей ответить. Равель присела на корточки и тронула стебель гвоздики. Веки опустились — она попыталась вспомнить, как звучал голос отца, чтобы вновь услышать его. Коснуться мыслью, чувством. Слиться с царящим вокруг безмолвием. Ветер растрепал волосы Лары и лизнул тёплую шею под платком, заставляя поёжиться. Она сосредоточенно нахмурилась, сцепила руки в молитвенном жесте и прижалась губами к холодным пальцам. Лара молилась, чтобы там, в посмертии, её родители снова встретились. Иных слов и не требовалось. — Я передам привет маме, — всхлипнула она и улыбнулась. — Я расскажу ей, что ты умер без сожалений.

***

Александр терпеливо ждал на скамейке под раскидистым клёном. Дочь капитана Равеля имела право скорбеть столько, сколько будет угодно, торопиться некуда и незачем. Он сам не должен был сопровождать её, да всё ж поехал. Когда его обвинят в попытке облегчить ярмо совести, Блок отпираться не станет. Всяко лучше, чем равнодушно отсиживаться в стороне, пока другие сгорают от ненависти. Лара была не единственной. Но именно перед ней Александр был готов опуститься на колени и положить голову на плаху. — Генерал? Блок вздрогнул. — Я думаю, мы можем ехать. Глаза у Лары прозрачные, как тонкие льдинки инея, белки чуть покрасневшие. Она яростно пыталась скрыть то, что продрогла до костей, но заметно смягчилась, перестав бросать испепеляющие взгляды по сторонам. А ведь поначалу распушилась, как испуганная кошка, вытаращилась на него, как на пса дворового, и теперь стояла спокойно, даже подпустила ближе. Обратно к воротам они возвращались плечом к плечу, будто старые знакомые. Пальцы Равель подрагивали — Блок невольно отметил, что и губы посинели, но промолчал. Чибис заметил их издалека и встрепенулся, заводя мотор. В автомобиле Блок вытащил старый ежедневник. С недавних пор он начал планировать день заранее, подчиняя время строгому контролю. Утром визит в Консулат, вечером лекция. Где-то между обед с высшими чинами инквизиции в Высоком Корпусе, на который Александр опоздал (оно и к лучшему). Теперь в середине дня зияла пустота, и в голове проскочила безумная мысль провести Ларе экскурсию по Столице. Но трогать человека после свидания с кладбищенской тишиной было как минимум непорядочно. Морального права в небесной канцелярии на это не выдавали. — Генерал? Лара обратилась к нему сама. — Не откажете в просьбе? Возможно, он недооценивал её. — Раз уж моя поездка не обошлась без вашего участия, быть может, вы согласитесь на прогулку? Так вышло, что я в Столице впервые. Блок опустил глаза на исписанный лист и повторно вычеркнул обед в Комиссариате. — Отчего же нет, — улыбнулся он. — Что бы вы хотели посмотреть? — Торговую площадь. С музыкантами, — уклончиво ответила Лара, и Александр понял, что с ним желали поговорить. На город Равель было, в сущности, наплевать. Важнее выслушать, простить и проститься — сердцу станет легче. По артериям Столицы Чибис довёз их до набережной и высадил у парковой аллеи. Задерживать его никто не стал: Олег нуждался в личном времени, а Александр мог добраться до дома пешком — променады по людным улицам исключали любую слежку и отлично проветривали голову. — Вы замёрзли. Блок протянул Ларе шарф. Развесистые вязы нисколько не сдерживали поднявшийся ветер. — Да бросьте. Не сломаюсь, — отмахнулась Равель. — В номере согреюсь. Вороша остроносыми сапогами опавшую листву, она прошла меж скамеек и склонила голову. Прислушалась. С Торговой площади и вправду доносились звуки музыки. Александр чуть ускорил шаг, чтобы нагнать спутницу, коснулся плечом её плеча, и Лара тут же спрятала лицо под платком. Замкнулась? Задумалась? Женщины склонны к красноречивому молчанию, от которого любой мужчина опешит. Но Блок не был из тех, кого могли смутить тяжёлые разговоры. Он из них состоял. Грунтовая дорожка вывела к одинокой скамейке. Сокрытая от чужих глаз, она идеально подходила для тихих романтических свиданий и исповедей, в конце которых принято ставить точку. Отсюда было хорошо слышно выступающий на площади коллектив уличных музыкантов — они самозабвенно распевали развесёлые песни о добре и справедливости, собрав вокруг благодарную толпу праздных зрителей. Так сам Блок собирал вокруг костра солдат в лагере, стоило раздобыть старую расстроенную гитару. Лара села на скамейку и окинула взглядом расстилающийся под ногами жёлто-оранжевый ковёр осенней листвы. Блок опустился рядом и уже было полез за портсигаром, но передумал. — Да курите, что вы, — повела плечом Равель и ухмыльнулась. — Я привыкшая. И всё же Александр не стал. Горло сдавило. — Знаете, вы для меня, как затянувшаяся рана. Вроде не болит, не зудит, а заденешь — по новой кровить начинает, — пространно начала свою речь Лара. — Устала я видеть в вас убийцу. Понимаю ведь, что по-другому никак. Всегда есть жертвы и палачи. Преступление и наказание. Плата и раскаяние. Блок нахмурился. В таких случаях лучше промолчать, не прерывая рвущийся наружу поток сознания. Равель столько лет копила эти эмоции. И не сумела выпустить их наружу ни в виде пули, ни в виде письма. Он не возражал и не пытался спорить, просто наблюдал за ней. На длинных ресницах не заметен блеск невыплаканных слёз — уже бессмысленно. Их впитала земля столичного кладбища. — Все ваши ордена и медали. Все подвиги, победы и поражения. Они ведь стоили того, разве нет? — горько усмехнулась Лара и посмотрела на Александра. — Будь вам всё равно, вы бы даже не вспомнили обо мне. Кто я такая? Наивная девчонка со старым отцовским револьвером, решившая, будто имеет право забрать чью-то жизнь. Хотите верьте, хотите нет, но я постоянно представляла нашу встречу. Блок усмехнулся и покачал головой. Много чести для такого, как он. — Не смейтесь. Я правда думала, что смогу. Ну, выстрелить, — Лара сложила два пальца и и «прицелилась». — Только потом поняла, что это бы не принесло мне облегчения. Более того — отец бы меня осудил. — Думаете? — вскинул брови Александр. — Знаю. Музыканты притихли. Под мостом на водоканале утробно загудел грузовой паром. Заинтересованно вытянув шею, Равель попыталась разглядеть его за парапетом. — Не желаете прокатиться на речном трамвайчике? — сменил тему Блок. — Боюсь, одета не для прогулок по воде, — усмехнулась в ответ Лара и неопределённо мотнула головой. — Но было бы здорово. Спрятав руки в карманах, она откинулась на скамейку и ненадолго задумалась. Александру на секунду почудилось, будто взгляд лазурно-голубых глаз посветлел. — Всё ещё воюете? — спросила Равель. — С кем? — машинально ответил Блок. — С чужими принципами и идеями? Было трудно понять, что Равель имела ввиду. Если его успехи на поприще политики, то говорить, в сущности, не о чем. Война? В деле мятежного Рагена поставлена точка, вряд ли на границе разожгут новые волнения. Жизнь Александра превратилась в список дел, где он сам стал функцией, переставший верить в страну, в Бога и в значимость приложенных им усилий. Блок сконфуженно приподнял плечи, фыркнул и запрокинул голову, высматривая что-то сквозь листву. Лара терпеливо ждала. — Да не воюю я уже, — фыркнул Александр. — Не с кем и не за что. — Верится с трудом, — недоверчиво сощурилась она. — Но тем не менее, — Блок встретил её лазурный взгляд. — Я ушёл в отставку. Уставшее от вечного сражения и бушующего вокруг пламени сердце спокойно билось в груди. Генерал глядел на капитанскую дочку и улыбался, как человек, отправленный на смертную казнь и списанный в утиль по собственной воле. Лара покачала головой. — Так просто? А вдруг всеобщая мобилизация? — На новой войне прославятся новые герои. Я свои карты уже все отыграл. Она поджала губы и издала тихий тоскливый вздох. — Отец также говорил. Прав был, утверждая, что нельзя войти в одну реку дважды и добраться до другого берега невредимым. — Мне казалось, эта фраза относится к неоднородности времени, — со знанием дела отозвался Блок. — Когда с виду похожее событие на деле оказывается абсолютно иным. Другая вода. Другое дно реки. Хоть и место то же. — Как наша встреча, например? — улыбнулась Лара. Александр неловко рассмеялся. — Например, наша встреча. Та же река. Равель облизнула губы, кивнула и зябко повела плечами. Когда Александр вновь предложил ей колючий шерстяной шарф, отказываться не стала. В сосредоточенном молчании, генерал и дочь капитана слушали разыгрываемый на Торговой площади новый музыкальный этюд. Блок украдкой изучал сосредоточенное лицо Лары. Лара, казалось, этого совсем не замечала. — Хотите кофе? — с улыбкой спросил он. — Не откажусь, — с готовностью кивнула она, накинув на плечи шарф. — Угощаете? — Почту за честь. Равель тихонько посмеялась, спрятав лицо в высоком воротнике пальто, и поднялась со скамейки вслед за Блоком. Чтобы как-то скрасить резкий переход на будничные разговоры, она принялась спрашивать у него про Столицу, про дальнейшие планы и подвиги. Александр без промедления выдал всё, как на духу: и про усталость, и про желание поскорее скрыться от вездесущих глаз Властей. Про ежедневник обмолвился, признался, что если бы не Лара, сидеть бы ему сейчас в Высоком Корпусе и строить из себя «надежду страны». Равель слушала и не перебивала. Взгляд её то и дело останавливался на его лице — она в такие моменты хмурилась и делалась очень серьёзной. — Что-то не так? — не сдержал любопытства Блок, когда она в очередной раз замкнулась в себе. — Нет. Всё в порядке. Просто задумалась. Длинная извилистая дорога вывела их с Торговой площади на пересекающийся с Озёрной Каретный переулок. В маленьком кафе Лара взяла кофе со сливками. Блок — чёрный, горький, без сахара. Столица постепенно погружалась в золотисто-сиреневый полумрак. — Не планируете приехать снова? — внезапно поинтересовался Александр. — К вам? — насмешливо фыркнула Лара. — Может и ко мне. По весне устраивают книжные ярмарки. Вы обмолвились, что собираете библиотеку. Равель неуклюже перепрыгнула через лужу и машинально ухватилась за согнутую в локте руку. Это был первый раз, когда она прикоснулась к Александру. Брови её вскинулись, зрачки расширились от изумления. Словно она ожидала, что небо рухнет на землю, не иначе. — Ну, если найдёте свободное место в расписании, я подумаю над вашим предложением. Она запнулась на слове «если» и смущённо улыбнулась. Руки, впрочем, не отпустила. Когда впереди показалось крыльцо уютной гостиницы «Полёт», Лара замедлила шаг и проводила взглядом проехавший мимо автомобиль. Они были одни, переулок обволакивал мягкий свет уличных фонарей. Ненавязчиво погладив холодную руку Равель, Блок деликатно отстранился и проговорил: — Во сколько завтра отбывает ваш поезд? Лара нервно схватилась за край платка и накрутила его на палец. — В десять. Снова пришлёте Олега Чибиса? — с грустной насмешкой спросила она, и Блок не сразу нашёлся с ответом. — Да. Уж больно вы ему симпатичны. — А вам? — ловко отбила сказанное Лара, вгоняя Александра в очередной ступор. — Вам симпатична? Он притих, отчасти понимая, что женщины в подобных вопросах не любят долгих многозначительных пауз. Даже если замешкался, растерялся — не оправдание. — Безусловно. Вы очень приятная собеседница. — И всё? — Нет, я… Лара тихо рассмеялась, прикрыв губы ладонью и, не дав рассеяться дымке испуга на уставшем лице генерала, крепко обняла его. Порывистый жест означал прощение и, скорее всего, скорое прощание. Нос защекотал цветочный аромат женских духов. Блок замер, как на расстреле, свёл брови в лёгком замешательстве, но всё-таки обнял дочь капитана в ответ (естественно думая, что не имеет на это морального права). Прощаться Лара не стала. Выпуталась, поглядела на него потемневшими и жуткими глазами и направилась ко входу в гостиницу. Не оглядываясь.

***

Лару Равель всегда окружали покрытые чужой кровью мужчины. Сначала это был отец, вернувшийся с войны. Затем друзья и редкие знакомые. Горхон полнился кровью: бычьей, человеческой. Степная культура насквозь ей пропитана и лишь после эпидемии эту жуткую тенденцию удалось переломить. Артемий больше не переступал порог «Приюта», с ног до головы покрытый багровыми пятнами. Гриф не щеголял свежими порезами и ссадинами, не приползал на порог с ножевым. Стах разве что продолжал приносить этот тошнотворный запах, оседающий металлом на языке и вызывающий тошноту. От Александра же несло гарью и пеплом. Ларе очень не хотелось представлять, чьим. Объятия Блока были тёплыми, ласковыми, очень неуверенными вопреки созданному образу стального полководца. Размыкать их очень не хотелось, но Равель знала: так надо. Так лучше. Так правильно. Для неё. Почти всю ночь она провела без сна, вдыхая оставшийся на волосах запах столичной осени, кофе и терпкого сухоцвета. Стены номера напомнили ей о клетке, в которой она прожила всю жизнь, звуки большого города — об упущенных возможностях. Щека всё ещё горела в том месте, где случайно соприкоснулась с колкой щетиной. Равель прокручивала в голове прошедший день, их совершенно бессмысленные разговоры о книгах, чае и об оружии — Блока очень впечатлила история о том, как капитан учил дочь стрелять и перезаряжать револьвер. Рассвет Лара встретила с мыслями о том, что бы сказал отец, узнай он об этой прогулке. Осудил бы? Поддержал? Насколько она сумела понять — Александр уже давно был одинок. Из друзей только молодой капитан Чибис, опальный сослуживец Шоин и опасный Инквизитор Карминский, присылающий пахнущие гиацинтами гостинцы. Жизнь по расписанию мало чем отличалась от золотой клетки «Приюта». И Ларе впервые стало горько от того, что она кого-то… оставляет. С тяжёлым камнем на сердце и тихой грустью она покинула гостиницу и в который раз за эти дни встретилась глазами с Чибисом. — Доброго утра! — лучезарно улыбнулся он. — Поручено вот на вокзал вас отвезти. Лара отстранённо кивнула и с крохотной искоркой надежды глянула Олегу за спину — не сидел ли в салоне другой, не менее ценный пассажир? — Александр уехал на слушание в Консулат, — тихо пояснил Чибис и забрал у Равель сумку. — Просил передать вам лёгкой дороги и огромный привет. Ясно. Стоило догадаться. Равель уже давно выросла из наивного подростка и знала толк в эмоциях — всё это пустое. Схлынет первое впечатление, вернётся каждодневная апатия. Ей почти тридцать, пора бы и позабыть про сказки. Весь путь до вокзала прошёл в немых раздумьях о том, что чужую душу не разложить на составляющие, сколь не пытайся. — Приедете ещё? — Чибис бросил взгляд в зеркало заднего вида. Лара неуверенно кивнула и позволила себе одну кроткую улыбку. — Постараюсь. Столица встретила её дождём, а провожала ярким утренним солнцем. Олег припарковался у самого входа на станцию, подхватил саквояж и бодро сопроводил Лару до той самой скамейки у информационного табло, где они встретились в первый раз. Вдалеке на путях уже пыхтел и дожидался скорый горхонский поезд — Равель не удивилась бы, окажись она в качестве единственного пассажира. — Лара? Она повернулась на голос. — Генерал передал вам кое-что ещë. Чибис выудил из внутреннего кармана небольшую коробочку, обёрнутую почтовой бумагой. — Сказал, чтобы вы открыли это, когда окажетесь в поезде. Равель нахмурилась и не без замешательства полюбопытствовала: — Откуда такая секретность? Он положил подарок на её раскрытую ладонь и пожал плечами, почёсывая коротко стриженный затылок. — Не знаю. Но я привык выполнять приказы генерала в точности. Поэтому озвучиваю инструкции, как есть. Лара взвесила коробочку, покрутила и, не мудрствуя лукаво, сунула в карман пальто. Передав билет контроллëру на станции, она забрала у Чибиса сумку, уже думала попрощаться, но вдруг замерла, как изваяние, глядя прямо перед собой. Гудок головного состава известил провожающих о том, что до отбытия оставалось чуть больше пяти минут. — Олег? Равель ухватилась за край шарфа и торопливо размотала его, скомкав в кулаке. — Передайте это Александру, пожалуйста. Чибис недоумённо моргнул и дёрнул бровью, поперхнувшись неозвученным вопросом. — Скажете — в машине оставила. Быстрее. — Но зачем? — Олег взял платок обеими руками и выпрямился. Лара легкомысленно повела плечом и, бодро зашагав к поезду, крикнула: — Примета такая, капитан! Отец однажды так и сказал ей: если забыть в другом месте какую-то вещь — непременно вернёшься. Это может быть монетка или серёжка. Шарф, шапка, варежка, платок. Равель осознавала, что содеянное — не более чем иллюзия, враньё, судьба не любит жуликов, но сердце предательски застучало. Стало быть, правильно поступила. Запрыгнув на подножку поезда, она прошла в вагон и села на сидение у окна. Олег всё ещё стоял на платформе с зажатым под мышкой платком. Он сразу нашёл Лару взглядом, щёлкнул каблуками и козырнул, сообщая, что понял приказ и выполнит его в точности, как было озвучено. Поезд издал последний гудок, дёрнулся и покатил по рельсам прочь. Унося Лару с собой. Вняв просьбе Блока, она достала коробочку и легонько потрясла ей у уха. Поддев ногтем край жёсткой бумаги, Лара развернула подарок и вытащила на свет чуть потёртый деревянный футляр. На крышке лежал вырванный из ежедневника лист, аккуратно сложенный вчетверо. Пальцы Равель похолодели и задрожали от волнения. Развернув записку, она пробежалась глазами по написанному, охнула, спешно открыла футляр и беззвучно заплакала. «Дорогая Лара, Все мои ордена и медали, все подвиги, победы и поражения на самом деле не стоят и ломаного гроша. А память о Вашем отце — бесценна. А.Б.» Внутри лежала медаль за отвагу. Выданная капитану Равелю посмертно.