Шрамы

      Ценг не знает, что хуже: терпеть боль самому и смотреть в эти отчаянные карие глаза, полные горя, или видеть, как пытают ее. Наверное, все-таки второе. Он слишком давно работает в отделе, чтобы притерпеться к любой физической боли. Так что его не пугают ни лезвия на коже, ни удары, ни ожоги от заклинаний. Он умеет терпеть. И абстрагироваться тоже. Можно подумать, духи могут сделать ему больнее, чем их собственная мать под личиной Сефирота.       Но, наверное, все-таки могут.       Ему больно видеть, как тонкое жилистое тело вздрагивает от каждого удара. Как на светлой нежной коже расцветают черные синяки, как вспухают и наливаются бусинами крови длинные порезы. Они не делают ничего, что убьет достаточно быстро. И мастерски используют материю лечения, вынутую из его слота на браслете. Наверное, они бы уже кого-то из них убили и воскресили, если бы был Феникс. Но пока что мальчишки только пытают. Холодно, профессионально, и от этого только страшнее.       — Тебе достаточно ответить на единственный вопрос, — шипит Кададжи, — и все кончится. Хочешь, мы ее отпустим?       Ценг молчит. Он хочет, но не меняется в лице. Елена — брешь в его доспехах. Но он не даст им этого понять, потому что иначе это обернется форменной катастрофой.       Впрочем, оно уже ей обернулось: в тот момент, когда Елена вернулась за ним. И все, что они теперь могут сделать друг для друга — пережить этот кошмар.