Бэмби

      Настойчивый звонок в дверь прервал глубокий сон. Антон повернулся на другой бок, прислушиваясь: может, приснилось? В дверь действительно больше не звонили, но ведь что-то же его разбудило? Попытавшись напрячь ещё не проснувшийся мозг, он стал уговаривать себя встать с постели и пойти всё-таки посмотреть в глазок. С другой стороны, никаких гостей в каком-то там часу ночи не ожидалось, так что пошло бы оно всё… На тумбочке вспыхнул экран телефона, тут же начиная вибрировать. Какое-то проклятье. Потянувшись и сощурившись от слепящего света, Антон вгляделся в надпись на дисплее: «Бэмби».       — Бэмби, чё случилось? — прохрипел Антон, тут же откашливаясь.       — Пусти меня в квартиру.       — Чё?       — Я под дверью стою уже минут десять.       Не приснилось. Простонав, Антон сбросил вызов и собрал свои старческие кости в кучу, мобилизуя их в коридор. Вроде даже сорокета нет (два года моложе не сделают, прекращай себя успокаивать), а чувство, будто уже за шестьдесят: колени скрипят, суставы ломит, ноги по ламинату шаркают — того и гляди скоро после себя будет оставлять песчаные крошки. Ладно, успокоил себя Антон по пути к входной двери, это всё только из-за внезапного пробуждения. Кстати, время он так и не посмотрел…       Арсений стоял у двери, прислонившись плечом к стене в подъезде и шкрябая ногтем край между побелкой и слоем светло-зелёной краски.       — Привет, — жалобно поздоровался он, увидев в проёме силуэт Антона, выделяющийся на фоне темноты квартиры.       Антон вздохнул и пропустил Арсения внутрь. Щёлкнул выключатель — зажегся яркий свет, обливая Арсения, чётко вырисовывая подробности его внешности и поведения: идёт бычок, качается, вздыхает на ходу… Походка неуверенная, захлопнул за собой дверь и тут же плюхнулся на пуфик, пытаясь развязать шнурки на кедах. Пальцы запутались в узел похлеще, чем эти самые шнурки. Чёрная кожаная куртка расстёгнута, из-под неё мелькала яркая, сплошь усыпанная серебристыми блёстками не то майка, не то футболка, в разрезе которой болталось аккуратное ожерельице с месяцем. Пидор пидором. Ещё и джинсы, тоже чёрные, в облипку, с огромными дырами на все колени.       Арсений пьян. Это Антон понял сразу же, ещё по запаху, ему необязательно было смотреть на жалкие попытки снять с себя обувь, которая в итоге слетела с ног и так (сразу с маленькими белыми следочками вместо носков — Антон бы даже умилился, если бы проснувшийся мозг не начал бунтовать против происходящего).       — И кто тебе, малолетке, наливал? — спросил Антон, скрещивая руки на груди и хмурясь. Да, он стоял в одних трусах и футболке, да, у него, скорее всего, на башке полный бардак, да, отросшая щетина строгости не прибавляла, но он всё ещё оставался взрослым и всё ещё (вот уже целых семнадцать лет) чувствовал на себе ответственность за это чудо(вищное) недоразумение с прекрасным лицом и необычными глазами.       Арсений разогнулся на мягком пуфике, откинулся на спинку. Вытирая испарину со лба и забирая назад чёлку, выдохнул:       — Есть один клуб, где всем плевать. Там и налили. Можно я у тебя переночую? Меня папы убьют, если я так домой заявлюсь.       — А я, значит, не убью? — хмыкнул Антон. Да уж, Серёжа и Ваня с любимого сыночка скальп снимут, если он придёт домой в таком состоянии: Антон своих лучших друзей знал отлично. А уж Ваня, и без того беснующийся последние месяцы, сожрёт Арсюшу с потрохами.       — Ты один. Это… — Арсений скуксился и взялся рукой за живот. — …меньше, чем два, — многозначительно изрёк он свою мысль и вскочил с пуфика, ломанувшись в санузел.       Антон поплёлся следом. Сердце-то болит за дитятко. Это ж надо было так набухаться, чтобы до такого дошло. Арсений раньше любви к алкоголю не проявлял: пил, конечно, время от времени сидр да по праздникам шампанское (под строгим взглядом Сергея не больше фужера, хотя на своём семнадцатилетии всё-таки втихаря напился, но то был особый случай, тогда и Антона сильно так развезло), но такого, чтобы до блевоты, раньше не случалось. Антон повёл носом, вдыхая шлейф аромата, оставленного Арсением: парфюм, алкоголь, его собственный запах и всё. Никаких посторонних примесей, что странно: уж если бы Арсений напивался в клубе, то принёс бы на себе целую мешанину из всего на свете. Пиздел. Потому что всё ещё не знал о запечатлении и о том, что Антон всю жизнь чувствовал его лучше, чем кто-либо.       Когда Антон подошёл к санузлу и остановился на пороге, Арсений склонился возле унитаза на коленях и вытирал рот туалетной бумагой. Выглядел он паршиво: лицо с вновь выступившей испариной, синяки под глазами, побледневшее лицо, прилипшие ко лбу волоски, выбившиеся из чёлки.       — Ну что, пьянь, по какому поводу веселье? — Антон прошёл внутрь комнатки и сел на бортик ванны слева от Арсения.       — Отстань, — булькнул Арсений и снова склонился над унитазом.       Антон проводил его позыв сочувствующим взглядом: вспомнил вдруг, как сам нажирался до подобного состояния много лет назад, когда они с Арсением только запечатлелись, и он не знал, как с этим жить дальше. В моменты, когда Арсений издавал некрасивые звуки и цеплялся побелевшими пальцами за основание унитаза, ему не противно: своё же. Он присел рядом на колени, погладил ладонью влажные волосы, зачёсывая их назад, вздохнул:       — Не можешь срать — не мучай жопу. Чем ты так налакался, Бэмби?       — Уйди-и-и-и, — жалобно простонал Арсений, игнорируя бесящее прозвище. Он не глядя вытянул руку в сторону и отпихнул от себя Антона. — Уходи.       Арсению стыдно. Арсений не хотел, чтобы Антон видел его, блюющего, потому что он ведь напился не для этого. Вообще не планировал напиваться — так, немножко для храбрости и в бой, но страх внутри него оказался чересчур прожорливым, и питался этот страх почему-то водкой (и капелькой апельсинового сока, чтобы не так горько).       Антон действительно встал и ушёл. Арсений на радостях снова блеванул и немного расслабился, чувствуя, как голые пятки лизнул холодок — середина апреля, погода ещё прохладная, отопление не справлялось. Арсений сел в другую позу, снова вытер рот и прислушался к себе: живот крутило спазмами, но позывы немного прекратились, наверное, вышло всё, что было: утренний кофе с двумя печеньками и чёрт знает сколько водки, которую он закусывал мармеладными мишками. Арсений отлип от унитаза, снял с себя куртку, оставаясь в лёгкой маечке, закинул чёрный комок на стиральную машинку и опёрся спиной о выложенную кафельной плиткой стену. Холодно. Мутит. Обидно до слёз, но это всё алкоголь. Сквозь пелену сердцебиения в ушах послышались шаги. Арсений открыл глаза: на пороге ванной снова стоял Антон. Всё ещё хмурый, но вроде как не злой, скорее обеспокоенный: Арсений все его эмоции и их отображение на этом худом лице выучил давно.       — Ну ты как?       — Хуёво, — хрипнул Арсений. — Ты чё опять пришёл?       — Ты чё, мышь, это моя квартира, — передразнил его Антон. — Шмотьё тебе принёс: переоденешься потом. Или будешь спать в своём блядушном прикиде?       О нет, он не ревновал. Может, немного. Скорее, он представлял все похотливые взгляды, которые Арсений собрал за сегодня, щеголяя в этих обтягивающих джинсах и, как оказалось, маечке со слишком глубоким вырезом. Он не то чтобы ханжа, поймите правильно, но оберегать Арсения вот уже много лет как его желание и сущность. Арсений, без сомнения, красив. Ему есть, что показать, но Антона воротило от мысли, что эти прелести выставлены напоказ посторонним людям. Это в нём от Вани — тот и в пятьдесят лет, наверное, будет стараться выглядеть на двадцать, бедный Серёжа, теперь Антон понимал каждое его слово о неприличных нарядах. Что Ваня, что Арсений на высказывания других о своём внешнем виде либо не реагировали вообще, либо скалились в ответ и защищали нежно любимые наряды до последней крови.       В руках Антон держал стопку чего-то серо-жёлтого. Стоял так несколько секунд, ожидая ответа Арса. Тот молчал: то ли пристыжен (что вряд ли, такое чувство у Арсения отсутствовало), то ли придумывал в голове слова защиты для своей одежды. Голова больная и пьяная, соображала плохо, поэтому молчал Арсений долго, а когда заговорил, вышло что-то очень жалобное:       — Спасибо. Теперь уходи, пожалуйста.       — Ладно. — Антон положил стопку вещей на стиральную машинку, взял с неё куртку, чтобы отнести в коридор и повесить на крючок. — Постелил тебе в зале как обычно. Справишься сам?       — Да.       — Если что — буди.       — Не сомневайся, — заверил Арсений.       — Язва, — с нежным недовольством пробурчал Антон.       — Всего лишь маленький гастрит в твоей жизни.       Антон качнул головой и вышел из ванной. Постоял в коридоре перед прихожей с крючками несколько секунд, сжимая в пальцах куртку, бросил взгляд на санузел: дверь приоткрыта, но звуков никаких. Он вжался носом в самый воротник, втянул воздух вместе с запахом глубоко, протолкнул его в лёгкие и задержал на несколько секунд. Так и есть: Арсений в цикле. Запах едва заметный, поэтому он не распознал его в самом начале: либо первый день течки, либо она начнётся со дня на день. Хреново. И странно: на день рождения Арсения никакой течки не было, хотя должна была начаться к тому моменту, а теперь вот пожалуйста. Цикл сбился? Почему? Это как-то связано с тем, что Арсений заявился к нему бухой и драматично несчастный? Антон повесил куртку на крючок и ушёл в спальню едва возбуждённый, расстроенный и отчасти растерянный. Ему не в первой переживать течку Арсения рядом с ним, он научился держать себя в руках, но это не значило, что ему легко.       Чёртова природа.       Антон вернулся в свою постель, посмотрел, наконец, время: три семнадцать. Прислушался: из недр квартиры едва уловимо шелестела вода. Значит, Арсению полегчало. Он прикрыл глаза, продолжая слушать шуршание и копошение.       Насколько честно скрывать эту связь от Арсения? Он ещё ребёнок… Антон оборвал себя: этот ребёнок заканчивал одиннадцатый класс, у него амбиций выше крыши, в нём желание покорить мир, уверенность в себе, умная голова на плечах и осознанный взгляд взрослого человека. Бэмби рос слишком быстро, Антон слишком быстро старел, однако разница в возрасте не помешала им три недели назад перебрать с алкоголем и перейти грань между дружбой и флиртом. Пока только словесно, но Антон с тех пор только и думал о том, как полупьяный Арсений желал закупорить его запах по флаконам, и как они весь вечер провели вроде бы в компании, но на самом деле — друг с другом. Тогда поздно ночью Антон уехал, хотя Арсений просил остаться, но оба понимали, что если тот останется, то последние бастионы приличия падут, и они натворят каких-нибудь глупостей.       Да, рано или поздно это должно было случиться — их начало тянуть друг к другу, и случилось это почти одновременно. Антон почти не сомневался в том, что Арсений что-то чувствовал к нему, и это всё усложняло. Одно дело — вариться в ощущениях самому, но знать, что это взаимно, а вам всё равно нельзя — ещё хуже.       Арсений приполз к Антону спустя почти час. Умылся, кое-как почистил зубы своей зубной щёткой, переоделся. Антон принёс ему свой домашний костюм: мягкие шорты из серого трикотажа и светло-жёлтую футболку (Арсений так и не принёс в эту квартиру свой комплект домашней одежды). Приполз в чужую комнату, потому что терпеть стало невмоготу, они даже не виделись с конца марта, и Арсений понимал, почему. Подарить кольцо было очень глупой идеей, а уж говорить про запах и просить остаться так, как он это делал… Если до дня рождения ещё оставалась надежда, что Антон ничего не заметил, то после о таком глупо даже думать. Он так перенервничал за последние несколько месяцев, что у него случилась задержка, и пришлось поговорить об этом с папой Ваней (всё-таки акушер-гинеколог), и тот сказал, что это из-за нервов, притащил домой две пачки таблеток и почти совсем перестал зверствовать. Ссоры и конфликты в семье сошли на нет (главным образом на это повлияло возвращение Антона, но Арсений об этом не знал).       Минувшим вечером Арсений планировал выпить немного для храбрости и прийти с повинной, выяснить, какого чёрта происходит и что ему делать. Наверное, всё началось с первой течки. Первый раз оказавшись рядом с Антоном в этот момент, Арсений подумал: совпадение. Цикл выпал на его день рождения и ничего удивительного в том, что в тот раз в квартире собрались все, но потом он как будто пытался каждый следующий эструс проводить рядом с Антоном, и, если не получалось, чувствовал себя отвратительно. Всё это больше походило не столько на любовь, сколько на запечатление, но здесь Арсений не был уверен: он выдавал желаемое за действительное, и сам факт запечатления с Антоном слишком фантастический и невозможный.       Арсений боялся потерять дружбу с Антоном, боялся, что тот расскажет папам, но терпеть больше не мог: у него на носу ЕГЭ и поступление, вся привычная жизнь вот-вот поменяется, а тут ещё непонятно зачем вылезшие чувства к человеку, которого он знал, без преувеличения, всю свою жизнь. В таком на трезвую голову разве признаешься? Он и без того истерзал себя сомнениями и мучениями, жил и варился в этом компоте непонимания уже несколько месяцев (а если считать первые звоночки в четырнадцать — с той поездки в Москву — то уже несколько лет). Его всё заебало — перспектива быть погнанным и посрамлённым объектом своих чувств уже не так страшна, как вечное желание быть рядом и необходимость сдерживать свои радостные щенячьи позывы каждый раз при виде Антона.       (В глубине души Арсений надеялся, что Антон примет его и таким, это же Антон — его самый близкий после родителей человек, тот, кто понимает его лучше всех, даже лучше пап. Неужели он может плохо поступить с ним?)       Раз он всё ещё пьян, то чего бояться? Смелости он действительно набрался. Пришёл и лёг рядом с Антоном, игнорируя зал, в котором обычно ночевал. Пристроился сначала на краешке кровати, а потом пододвинулся поближе, подлез под одеяло, прижался спиной к тёплому боку и крепко уснул. Что будет утром — это проблемы Арсения из будущего, а не его.

∞ ◆ ∞

      Перевернувшись на бок, Антон упёрся в тёплое тело перед собой. Открыл глаза, пытаясь понять, что происходит. Рядом спал Арсений: раскрывшийся, с перекрутившейся футболкой и шортами, задравшимися до самого края облегающих стройные ноги боксеров. Эта чёртова Ло-ли-та спала, свернувшись в калачик, подложив под щёку ладонь и приоткрыв рот. Антон вздохнул, закрыл глаза, подавляя в себе желание обнять Арса за плечи, спуститься ниже и поцеловать его в лоб. Какого вообще хуя он забыл в его постели? Опять связь?.. Воздух приятный, Антон никак не мог им надышаться — аромат течного омеги. Он скользнул взглядом по ягодицам Арса, обтянутым светлой тканью, но там всё сухо. Скорее всего, ещё не началось, но уже вот-вот должно. Понятно, почему Арсений пришёл к нему: по наитию. Как сердце велит, и как жопа говорит. Он омега, его инстинктивно тянуло к своему альфе. Уж Антон-то заметил, что все течки Арсений провёл с ним, даже если сам Арсений оставался уверен, что никто ничего не понимал (может даже и сам Арсений не понимал). Конечно, Арс даже не задумывался, какими силами Антон сдерживал себя каждый раз.       Полежав ещё немного, наслаждаясь мучительно-желанным запахом, Антон встал с постели, не удержался, и, накрывая Арсения одеялом, поцеловал его в висок — большее, что он мог себе позволить.       Вот бы напиться. Ужраться до состояния овоща — как Арсений вчера (сегодня?) — и блевать потом до тех пор, пока кишки через рот не полезут. Всё лучше, чем хуесосить себя за любовь к подростку и за невозможность реализовать её так, как хочется. Шутки про педофилию, конечно, смешные, но Антон предпочёл оставить их Дане Поперечному и его стендапам. Что делать с этой связью? Может, пора уже сказать Ване и Сергею? Они его лучшие друзья, столько говна вместе прошли ещё с института, ну что они ему сделают? Самое страшное в жизни — это смерть, остальное можно пережить. Так хоть немного легче станет, когда он поделится происходящим, сбросит этот груз тайны с плеч. К тому же, между ним и Арсением всё давно пошло по пизде, и честно будет сказать тому причину.       Антон сидел на кухне и пил голый чай. Аппетита не нашлось, да и какая еда — квартира постепенно заполнялась запахом Арсения, пробуждая у него внутри только один аппетит. Сигаретку бы, запах перебить, но он уже лет десять как бросил, пусть иногда и хочется вернуться к старой привычке. Антон пялился в телефон, раздумывая, как же всё-таки правильно поступить. Для начала спросить повод попойки и узнать, какого хера Арсений заснул в его кровати (какие тут тебе ещё нужны объяснения?). Дальше — по обстоятельствам. Это с виду Антон такой взрослый и принимающий правильные решения, а на самом деле он боялся ничуть не меньше. Внутри каждой зрелой личности сидит ссущий подросток.       — Доброе утро? — просипел Арсений, стоя на пороге кухни и рассматривая сгорбившегося над телефоном Антона.       — Проснулся, алкаш, — Антон отложил телефон на стол.        Арсений прижался к косяку и кивнул.       — Котелок болит? — сочувственно спросил Антон, рассматривая этот котелок: черноволосый и растрёпанный, как Япония после Хиросимы.       — Болит, — тихо буркнул Арсений. Громче не получилось: больно даже моргать.       — Тошнит?       — Немного.       — Пить, небось, хочешь? — уточнил Антон. Всё он прекрасно знал, но мучал Арсения на всякий случай: чтобы больше не напивался до звёзд в глазах. — Хреновит, наверное?       — Ты издеваешься? — возмутился Арсений.       — Самую малость, — согласился Антон. — Запомни это состояние и вспоминай его каждый раз, когда в следующий раз решишь ужраться. Сядь, жопу прижми.       Арсений сморщился, делая несколько шагов до стула. Пока присаживался, его качало, как тростинку на ветру. Антон закатил глаза и вышел из комнаты: у него где-то в аптечке точно завалялись полисорб и анальгин. Хотя, возможно, всё не так плохо, а этот актёришка больше драматизирует — тут уж не понять даже Антону.       Антон отпоил Арсения сначала полисорбом, затем заставил запить таблетку анальгина целым литром воды. Первые пол-литра Арс выпил с охотой, вторые пол-литра уже без прежнего энтузиазма, и Антон от него отстал. Они переместились в зал, потому что сидеть на кухне бессмысленно: в животе у Арсения булькала вода, его всё ещё немного штормило, и слабость давила на конечности, аппетита никакого, при упоминании еды только хуже. Антон завтракать тоже не собирался, всё ждал, когда Арсу немного полегчает, чтобы начать задавать неприятные, но нужные вопросы.       Арсений сидел на диване молча. Держался из упрямства, чтобы доказать Антону, что похмелье — это не так уж и страшно. Но в итоге его скрутил очередной приступ ломоты, возникший то ли из-за начавшейся течки, то ли из-за попойки, и он смиренно склонился вбок, укладывая лохматую голову Антону на колени. Антон ласково погладил его по волосам, спросил:       — Хоть немного полегчало?       — Угу, — Арсений закрыл глаза и расслабился. Ему действительно легче, когда не нужно держать лицо, когда он чувствовал под щекой жёсткую коленку, а в волосах — тёплые медленные пальцы.       — Хорошо, значит уже можешь языком ворочать. Два коротких вопроса: почему ты напился и как ты оказался в моей кровати? Комнаты по пьяни перепутал? — подсказал Антон. Арсений услышал в его голосе лёгкий сарказм.       — Нет, я лёг туда, куда хотел. Ответ на первый вопрос связан со вторым. Я напился на лавочке у твоего подъезда. Спёр у папы Вани водку, у него корпорат недавно был, надарили всякого. Намешал с апельсиновым соком. Я вообще-то хотел стаканчик для храбрости, а потом оно как-то само пошло, и меня развезло дико.       — Ты хоть закусывал?       — Да. Мармеладками.       — Бэмби, — вздохнул Антон. — Вот дурной.       Арсений повернулся на спину, посмотрел на Антона строго (получилось жалко):       — Ну хватит меня так звать. Я не олень.       — Нет? — удивился Антон. — А так и не скажешь. Ну а храбрость тебе для чего понадобилась, Трусливый Лев?       — Хотел поговорить с тобой.       — О чём? Говори, чё я из тебя клешнями всё тащу.       — Ну конечно, блин, тебе легко говорить, ты взрослый: захотел — взял и сказал, а я подросток, дай мне с мыслями собраться, если бы это было так легко, я бы, наверное, раньше поговорил с тобой и не напивался, как думаешь, логично? — Арсений выдал тираду обиженки и замолчал.       Антон поднял брови:       — И насколько раньше ты хотел это сделать?       — Бля-я-я-я, — простонал Арсений, поняв, что выдал себя. Язык у него всегда был без костей и работал вперёд головы. — Нормально лежали, я больной и немощный, нет бы пожалеть меня…       — Я тебя пожалел, — ответил Антон. «Кто бы пожалел меня, я семнадцать лет живу с этим бременем и даже не могу его ни с кем разделить. Уж лучше каждый день просыпаться с похмельем, чем с этой тайной».       Арсений поднялся с колен Антона, сел на диване по-турецки и уставился на стену с плазмой перед собой. Помолчал. Антон его не торопил: сам сидел, перебирая в голове неприятные мысли и то, к чему может привести их дальнейший разговор.       — Помнишь, как в этом январе тебя отправили в командировку почти на три месяца? — начал Арсений.       Антон ответил: «Помню». Конечно он помнил: во-первых, не так уж и много времени прошло, во-вторых, это были худшие три месяца за последние годы. Вдали от Арса он изнемог, и радости не добавляло осознание, что Арсению не лучше. Чем-то это походило на командировку в Москву, но тогда они смогли увидеться и провести вместе немного времени, в этот раз из-за учёбы Арсения повторить не получилось.       — Ну вот. Тогда мне очень хреново было без тебя. Я скучал сильно. Привык, что мы часто видимся, и тут вдруг ты пропадаешь, а я не знаю, как жить. Ну, то есть, знаю, конечно. Тупо прозвучало. Но я имею в виду, что жизнь поменялась в худшую сторону, и я не был к этому готов. Папам весь мозг выебал своими истериками и ором, пока у меня не осталось сил даже на это. А потом ты вернулся к моему дню рождения, и мне так хорошо стало, мы отмечали все вместе, и это был мой лучший праздник, я так радовался твоему возвращению. А сращивать я начал перед Новым годом, когда понял, что постоянно в дни эструса стараюсь находиться рядом с тобой. Это выходило не специально, так получалось, но в твоём присутствии мне становилось легче. Хотя если совсем по-честному, я впервые посмотрел на тебя иначе в Москве, когда мы ходили на каток, и тогда я понял, какой ты хороший и красивый. Как бы я всегда это знал, но не думал о тебе как о романтическом объекте, а тогда подумал… Ещё я от Серёжи отдалился, потому что всё время хочется быть с тобой, и свободные дни я так и делаю. Подумал, зачем мне друзья, если есть ты. Мне с тобой очень хорошо, я чувствую себя в безопасности, а твоя квартира мне как второй дом. Ты понимаешь меня лучше всех, и я иногда забываю, что ты старый, как Эйфелева башня, потому что ты вообще не ведёшь себя со мной так, как будто я пиздюк. Ну, называешь, конечно, крошкой, но это же в шутку. В общем, я, походу, наверное, люблю тебя. И я, короче, погуглил… наверное, скажу сейчас какую-то глупость, но это всё похоже на последствия запечатления, хотя такое я бы запомнил, но не знаю, как всё это объяснить. Мне кажется, мы идеально совпадаем, и то, что мне плохо в твоё отсутствие, и то, что в течки я старался быть рядом, и тем более то, что без тебя в одну из течек, когда ты был в очередной командировке, меня ужасно хуёвило. И мой запах после первой течки не изменился, а должен был. Я читал, почему так бывает… Это всё похоже на запечатление. Или я просто хочу, чтобы оно так было.       — Так и есть, — сказал Антон быстрее, чем успел передумать. Быстрее, чем его мозг родил три короба лжи и обмана. Лучше признаться сейчас, эгоистично избавить себя от необходимости тащить это знание в одиночку. — Мы запечатлены.       — Что? — Арсений резко повернулся к нему с огромными глазами. Как есть Бэмби, что бы он ни говорил. — Но я не помню этого… и у нас слишком большая разница в возрасте…       — Это не имеет значения. Иногда рождаются люди с двумя головами, иногда омеги запечатлевают взрослых альф во младенчестве, как это сделал ты. Я читал о случаях, когда омеги запечатлевались на мёртвых альф, так что у нас ещё не самый жуткий случай. Это произошло в нашу первую встречу. Ты был таким крошечным, я взял тебя на руки подержать, посмотрел тебе в глаза — и ты не оставил нам выбора. Это чувство невозможно описать, как будто одновременно ты достиг абсолютного счастья и вместе с тем утратил разом всех близких людей. В какой-то степени так и есть: ты стал мне ближе всех на свете. Ближе семьи и друзей. Каждый ощущает это по-разному, но это ощущение невозможно спутать. Я всегда был рядом в том числе и потому, что в разлуке нам было плохо друг без друга. Я бы пережил, но ты был ребёнком, и я не мог мучить тебя. Поэтому всё, что ты описал, рано или поздно случилось бы. Мы могли бы стать лучшими друзьями, связь не обязывала нас к любви, ты знаешь это сам, но, — Антон пожал плечами, — выходит, мы сами выбрали этот путь. Я как будто всегда знал, что буду любить тебя.       — Поэтому ты одинок? — спросил Арсений первое, что пришло ему в голову. — Поэтому я никогда ничего не слышал про твоих омег? Потому что их не было? Всё это время?       — Да. Я пытался заводить отношения, из этого ничего не выходило. Я не жалею, — добавил Антон на всякий случай.       — Боже блядский, — ошарашенно пробормотал Арсений, подсаживаясь ближе и снова заглядывая Антону в глаза, изученные до последней крапинки на радужке. — А папы в курсе?       — Конечно нет. Никто не в курсе.       — Столько лет молчать, Антон! Как ты не ёбнулся?       — А кто сказал, что я не ёбнулся? — фыркнул Антон.       — Я сам щас ёбнусь, — признался Арсений. — Пиздец. Я бы даже обиделся, что ты мне не сказал, но не представляю, каково тебе было терпеть всё и жить с этим знанием.       Арсений робко тронул ладонь Антона, лежащую на диване рядом, и тот развернул её. Они сплели пальцы вместе. Антон погладил подушечкой большого пальца светлую кожу Арсения, улыбнулся: стало так легко. Он наконец сказал это, хуже и лучше быть не может — такое облегчение и вместе с тем чувство вины.       — Представь: тридцативосьмилетний альфа и его семнадцатилетний омега, — сказал Антон, смотря в растерянное лицо Арсения. Да, у того уйдёт какое-то время на осознание ситуации и её принятие, но выглядел он лучше, чем Антон предполагал, раз за разом представляя в голове этот разговор. Даже похмелье будто отошло на второй план. Какая уж тут больная голова.       — Но ты не виноват, все знают, что запечатление происходит «по инициативе» омеги, — ответил Арсений, хотя и понимал, как смотрелась бы их пара со стороны. Все знают, что порой процесс запечатления непроизвольный, но общество так и не научилось толерантности, продолжая хаять некоторые «виды» пар.       — Никого не волнуют причинно-следственные связи. Есть факт, а кто виноват и что делать — уже дело десятое.       — И что же мы теперь делать будем? Ты же не бросишь меня? Не скажешь, что так нельзя, это неправильно, останемся друзьями и прочее такое глупое, что обычно говорят взрослые, выдавая это за умные мысли.       Антон возразил:       — Иногда мы правы.       — А иногда нет, — добавил Арсений. — Давай ляжем, у меня опять голова разболелась от таких потрясений, я слишком нежен для этого мира.       Антон засмеялся: Арсений говорил с шутливой интонацией, но Антон же знал, что тот действительно так считал. И он прав: окружающий мир слишком херовая среда для этого человека. Они вытянулись на широком диване. Антон уложил Арсения к стенке спиной, обнял бережно, упёрся губами в высокий лоб. Они всегда были чуть ближе, чем друзья, и если Антон знал, почему так происходит, то Арсений мог бы догадаться и раньше. Словом, Арсений связь ещё как ощущал, но не понимал, что это именно она, потому что не знал жизни без неё.       — Похоже, ты был таким охуенным, что я боялся, как бы меня кто не опередил, — прошептал Арсений Антону в шею.       — Я был чмошником, — засмеялся Антон. — Ты же видел наши старые фотки. Причёска «первый парень на деревне», полосатая рубашка, джинсы-трубы.       — Тогда все были чмошниками: мода такая, — возразил Арсений. — В ретро даже что-то есть…       — Мода быть чмошниками? То, что ты за ретро, мы уже выяснили.       — Так что мы будем делать дальше? — Арсений прижал Антона к себе поближе, забросил на него ногу и руку, почти полностью ложась сверху. Так, как хотел давно и наконец-то мог сделать.       — А что ты хочешь? — спросил Антон, перекладывая локоть Арса, больно упершийся ему в грудь, чуть пониже.       — Хочу быть с тобой, — не раздумывая твёрдо ответил Арсений. Он шёл к Антону с этой фразой в голове, она долбилась внутри уже маленькую вечность и наконец-то вылетела на свободу.       — Мы не обязаны, ты же знаешь.       — Знаю, но ты же хочешь этого? — с опаской уточнил Арсений. Может, он напридумывал тут себе молочные реки и кисельные берега, а на деле Антон ничего такого не желает.       — Хочу, но, боюсь, ты не до конца осознаёшь положение, в котором мы оказались.       — Лёжа на диване? — притворно удивился Арсений, стараясь как-то понизить градус серьёзности разговора. Впрочем, не нужно о градусах: внутри черепа снова зазвенели мерзкие колокольчики.       — Бэмби.       — Ладно. Я всё понимаю. Общество. Папы. Всё остальное. Но сейчас их всех здесь нет, и не будет, потому что это наше дело. Будем вместе?       — Ты задаёшь слишком сложные вопросы, — Антон поцеловал Арсения в висок, прикрыл глаза. Ему бы хватило и этого: просто лежать рядышком с Арсом всю жизнь, обнимать его и целовать вкусно пахнущую кожу.       — Но ты же взрослый, придумай что-нибудь.       — А ты хочешь встречаться со взрослым мужчиной, значит, детство закончилось, Бэмби.       — Прекрасно, оно меня давно бесит. Начнём с поцелуев, об остальном, как говорится, давай не будем думать сейчас. Подумаем об этом завтра.       Антон согласился, и когда Арсений приподнялся, чтобы поцеловать его, он был уже готов. Он был готов уже долгие месяцы, но тем слаще тёплые обветренные губы, прикоснувшиеся к нему. Голод — лучшая приправа, долгое ожидание и возможность выразить свои чувства сделали их поцелуй прекрасной наградой за долгое ожидание. Антон ответил на поцелуй.       Это хорошее начало.       Обо всех предстоящих трудностях они подумают завтра.