Возвращаясь к вопросу о яйцах

Они вваливаются в Дрифтвуд, похожие на огромный грязный людской ком. Лишь Фейн не принимает участия в куча-мале: он уверенно и задорно топает вперед, придерживая края капюшона, чтобы тот не слетел от неожиданного порыва ветра и привратники Дрифтвуда не кинулись на него с разъяренно-испуганным воплем. Доходят до курятника, и Сандор предлагает совершенно безумную, но резонную идею свистнуть пару яиц, потому что жрать-то нечего и денег в обрез. Себилла соглашается с энтузиазмом, Лоусе, кажется, расстроена: она произносит здравую мысль о том, что курицы поднимут шум и им прилично влетит от магистров. Фейн с секундным удовлетворением замечает, что примитивнейшая на первый взгляд Лоусе иногда выдает действительно умные вещи. Растет, не иначе. Сандор оглядывается с жуликоватым видом, проверяя, нет ли поблизости охраны, и со спокойной душой медленно направляется навстречу птичкам. Себилла грациозной кошкой крадется в такт его шагам, видимо вообразив себя голодным зверем. Фейн раздражительно фыркает и, недовольно ворча что-то, топает за ними с надеждой прервать их игры в грабителей, но вдруг останавливается. — Уко-ко-рали! — взвизгивает большая черная курица, хлопая толстыми крыльями. — Ди-ди-диток! Уко-корали! Фейн недоуменно смотрит на соратников, которые еще не успели совершить задуманное. Ученый с интересом оглядывает бегающих вокруг птиц, которые, кажется, явно чем-то обеспокоены. Он медленно подходит к главной наседке и начинает что-то говорить. Ко-ко-кать. Кукарекать. Даже взвизгивать, Амадия его храни. Сандор переглядывается с Себиллой и с недоумением смотрит на нежить, которая ведет серьезный диспут с курицей. «Он идиот?» — читается в красноречивом взгляде Пробужденного, и он переводит взгляд с Вечного на Лоусе, которая еле сдерживает смех, прикрывая рот ладошкой. «Он забавный!» — читается в этой улыбке, и бардка наконец тихо смеется. Фейн с увлеченным видом достает карту, и курица тыкается туда желтым клювом. Фейн понимающе кивает и поворачивается к своим спутникам. Те все еще пялятся на него кто как: со смехом, скептицизмом и недоумением. — Это примитивное существо по имени Марж потеряло своих отпрысков, — важно начинает нежить. — Точнее, их украли, и, вероятно, это исчадие пустоты. — А, так здесь семейная драма... — протягивает эльфийка, отходя от курятника. — И где оно? — Неподалеку. Пойдем? — Глядишь, пару яиц да наворуем, — бурчит Сандор, встряхиваясь. — Айда, показывай. Фейн воодушевленно топает вперед, держа карту в костлявых пальцах, скрытых кожаными перчатками. — Поразительные создания! — трещит он всю дорогу. — Нет, я, конечно, предполагал, что есть виды примитивнее людей, но чтобы настолько? Амадия мне свидетель, какая потрясающая низина пищевой цепи! Его команда не может понять, серьезно он это или нет, но что-то подсказывает им, что Фейн совершенно серьезен: с тех пор, как он выбрался из заточения, всё в этом мире кажется ему новым, необычным и совершенно «поразительным». Даже курицы. Лоусе смеется. — Фейн, ты говоришь, как старый дед! — Лоусе, вы совершенно необъективны в этом высказывании, — обиженно тянет он, — ведь я действительно старше любого из вас на почти что, не побоюсь этого слова, вечность. Музыкантша снова смеется. — Интересно, все из вашего народа были такими, как ты? И тут Фейн начинает свою трехчасовую лекцию о том, что каждый Вечный — уникальный экземпляр, и что все они индивидуальности во всех смыслах этого слова, и что они лишены людской примитивности, и что их раса была гораздо продвинутее ныне живущих, и так далее, и тому подобное, что они уже не раз слышали, но предпочитали не прерывать, потому как это еще больше злило Фейна.

***

Подозрения, к слову, оправдываются, и на месте яиц оказываются исчадия пустоты, которые, однако, быстро помирают, столкнувшись в противостоянии с голодными пробужденными. Фейн, брезгливо одергивая полы своей мантии, обходит истекающий слизью труп крылатого исчадия, проходит вперед и поднимает с земли что-то круглое. — А, вот и ты, маленькое неразвитое яйцо! — и деловито крутит его в пальцах. — Фейн! — возмущенно восклицает Лоусе. — Ну нельзя так о птенчиках говорить! Фейн оборачивается к ней и, если бы он имел лицо, то оно бы исказилось в гримасе недоумения. — Это яйцо и оно маленькое, в чем проблема? — ворчит он. — Оно почти вылупилось, значит, это без пяти минут живой птенец! Яйцо и вправду протестующе пошевелилось в перчатке нежити. — Но оно же еще не вылупилось. — Но оно же почти вылупилось! — Аргх, люди! Фейн раздраженно всплескивает костями и топает обратно. Он никогда не понимал эту людскую особенность думать наперед, все заглядывать куда-то в будущее, в то, что еще не случилось. Ну зачем? Нет, для чего? Чем им не нравится их мир с его настоящим? Вечно им бежать куда-то надо. «Люди...» — с досадой думает Вечный. Люди, Лоусе и эта ее манера вечно называть явления и предметы не теми именами, которыми они должны быть названы! Люди часто этим грешат: называют птенцом не проклюнувшееся яйцо, потому что, видите ли, когда-то в будущем оно должно проклюнуться, или называют нерожденный плод ребенком, который, оказывается, только станет ребенком, когда выйдет на свет. Это уж не говоря о всякого рода «искусстве», которое и искусством назвать-то сложно. Метафоры всякие в песнях и так называемых стихотворениях заставляли его черепную коробку раскалываться надвое, потому как кипеть его мозг не мог в связи с его отсутствием. Проблема заключалась в том, что речь той же... Лоусе всегда состояла из метафор и сарказма. Ей Богу, как будто она не могла и дня без этого сарказма прожить! Фейн до сих пор не научился правильно определять, когда она шутит, а когда нет, отчего общение с ней было для него довольно проблематичным. Впрочем, имея такой хороший экземпляр человеческого артиста и шута под рукой, он твердо намеревался познать суть метафор и сарказма, потому что считал это необычным расовым феноменом, требующим детального рассмотрения. К своему ужасу, он сам начал временами использовать сарказм, неосознанно, правда, но начал же! Ученый слегка повернул череп в сторону, бросив, если так можно выразиться, косой взгляд на бардку, которая шла совсем рядом с ним и насвистывала что-то из людского ассортимента песнопений. Лоусе заметила, что Вечный пялился на нее, а потом беззаботно махнула рукой и широко улыбнулась. — Чего-т ты мрачный, Фейн! — Я не могу быть мрачным, Лоусе, — мрачно ответил Фейн. — Ну это я так, метафорично... Скелет безутешно вздохнул и скривился, чем вызвал волну хохота от рыжей. Она послала ему воздушный поцелуй и почти что вприпрыжку понеслась вперед, догоняя Сандора. Фейн проводил ее взглядом, быстро достал блокнот и чирканул в нем пару строк: «Лоусе снова использовала какой-то людской брачный ритуал: поцелуй в воздухе. Уточнить в справочнике/у Сандора значение». Потом перевел взгляд чуть выше и обнаружил, что последние его пометки почему-то содержали в себе информацию исключительно об рыжей Пробужденной. Возможно потому, что она была самой странной из всех и самой живой. То есть, олицетворяла собой полную противоположность самого Фейна, что его, как ученого, привлекало. Фейн собрался было закрыть блокнот, но на секунду замешкался и дописал старую запись, которую начал после разговора с Большой Марж: «Возвращаясь к вопросу о яйцах, нашли один живой экземпляр. Лоусе назвала его птенцом, но я категорически несогласен...» Он записал что-то еще, а потом поспешил за ушедшими вперед товарищам, думая о том, что люди все-таки чертовски странные.