И все у них кончилось хорошо и началось плохо Лара Равель
***
В рядах Песиголовцев завелись крысы. Двоедушные личинки, отродья земли, предатели. Каин лично изгнал Лизу из башни, наблюдая, как маленькая детская фигура скрывается в узлах домов, петляя, пока не исчезла вовсе. Ему бы скинуть ее с высоты, разрешить гравитации размозжить череп о мостовую. Или вывести в степь, до самой реки Горхорн, и пнуть в спину, позволить упасть в бурлящие грязно-бурые воды. Дать захлебнуться. Дать умереть. Каин стряхивает с себя наваждение — в нем больше нет смысла, он выбрал милосердие. Если милосердием можно назвать изгнание из безопасной башни в город с бушующей чумой. Ее еще нет, но она уже ощутима. Уже витает в воздухе ее частицы, кровь уже начинает идти из водопроводных труб, люди уже начинают запирать свои дома. Степь ласково шумит травой, низко пригибая стебли к земле, словно вслушиваясь. А после и замолкнет совсем, и никакие травяные невесты не смогут уговорить Бодхе сжалиться. Каспар отступает от границы между башней и городом, решая для себя, решая твердо, со всей присущей ему уверенностью — он не будет ее переступать. Ни ради отца, ни ради дядей. Даже ради сестры. Особенно ради сестры. Он слышит по ночам ее зов. Зов Хозяйки. Зов блуждает по темным углам его сознания, и его собственные силы откликаются на этот немой крик. Мать однажды сказала, что в нем очень много от будущей хозяйки. Даже слишком много. Родись он немного раньше, и другого пола, сейчас бы он с Марией решал кому достанется титул и полная сила. Но ему (не) повезло. Грани Многогранника переменчивы, они хранят в себе множество тайн. Они сдвигаются и смещаются, они — и стены, и пол, и потолок. И двери. Каспар толкает одну такую, выходя во внешние грани, и дальше, дальше — к сверкающему звездами ночному небу. Город, раскинутый перед башней, река, зловеще поблескивающая где-то внизу. Там же она — Мария. Мечется во сне, растет с каждым часом, растет вместе с силой, заложенной в нее. Отец должен был почувствовать раньше. Должен был прийти и утешить, дать ей глотнуть свежей воды, укутать покрепче в одеяла, и вновь дать провалиться в дрему. Без снов и предсказаний. Но почувствовал Каспар. Поэтому он без страха начал спускаться по лестницам, подбадриваемый ветром. Скользящий по ступенькам, но уверенный. Он преодолел почти треть пути, когда заметил странное шевеление внизу, у самого подножья. Страха не было, не было и тревоги. Кто бы там не таился в темноте, поджидая легкой наживы, Каин сумеет за себя постоять. Внизу копошились в земле двое песиголовцев. Они методично разгребали землю руками. И она, жирная, словно могильная, тускло поблескивала в темноте, будто внутри нее было что-то еще, запредельное и непонятное. Хан подошел, медленно, давая им время вскочить на ноги, гавкнуть приветствие, сделать подобострастный вид. Обычно, конечно, ограничивались лаем, но ситуация была непривычной, а потому Хан ожидал чего-то соответствующего. Псы не подали голос, не повернулись, словно он и вовсе для них был несущественен. Ну что ж, им же хуже. — Доложите обстановку, — тихо, требовательно произнес Каин, встав у них за спиной. Песиголовцы лениво повернули головы, глядя на него пришитыми глазами, нелепо выделяющимися на фоне серой шапки. Руки их все продолжали работать в земле, мелькая в темном блеске, как черпаки. Тишину разорвал злобный выдох сквозь зубы. Каспар попробовал снова, ощущая, как теряет контроль над ситуацией, и, что хуже, над собой. — Назовитесь. По какому такому праву они шляются среди ночи, творят неясные вещи, ослушиваются приказов. Совсем сумасшедшие? Неужели помимо Лизы в их рядах затесались еще предатели? У него пропал нюх на такие вещи? Песиголовцы так и остались сидеть на месте, развернули головы, и продолжили рыть. Терпение Каина лопнуло. Одним быстрым движением он подскочил к склоненным головам, схватил их за смешные треугольные уши и потянул вверх. Одна шапка поддалась, соскальзывая с головы легко и быстро, видимо не угадали с размером. Она повисла в руках, болтаясь где-то около земли. Песиголовец лишенный головы повернулся к нему лицом. Каспар отшатнулся, заглядывая туда, словно в зеркало, бездушное и знакомое. — Мы — последние вольнодумцы. А ты Каспар Каин, хозяин Многогранника. Каспар сглотнул, шапка выскользнула из ослабевших пальцев. Второй песиголовец, на котором шапка сидела туго, почти впритык, продолжил копаться в земле, словно ничего не произошло. Но Каину и не нужно было стягивать с него песью голову, он чувствовал, как чувствует зов Марии, что это — тоже он, тоже Каспар. Оба Каспара бросили на него взгляд. И сразу повернулись друг к другу. Он решил больше их не тревожить. Словно успел коснуться дурного сна, и отдернул вовремя руку. Это правильное решение, это решение, быть может, защитило его от того, что они так рьяно ищут в это страшной, с сладковатым запахом разложения земле. Ему бы крикнуть им, оторвать от этого занятия. Но вместо этого он дергается, как от удара и уходит. Ему страшно.***
Зов Марии не замолкает ни на минуту. По ощущениям он петляет уже не один час в этих знакомых улицах города. Но почему-то раз за разом не может найти нужную дорогу — то камень подвернется под ногу, то стены домов вырастают не там, где им положено расти. И нет вокруг ни души. Каспар даже начал скучать по тем двум жутким отражениям себя, что встретил около подножья своего трона. Трона. Наверное подобны чувства испытывает король, сходящий к своему народу в смутный час. Когда на лицах людей, что должны быть далеки от него, как земля далека от неба, отражается то же самое, что и в его душе. Ужас, отвращение, страх. А вдруг, и у него во дворце станет также? Так дико. Так мерзко. Но его венценосная королева-сестра еще здесь. Она не касалась трона, и не претендовала на него. Пока что. До этого вот самого момента. Каспар замер, наконец столкнувшись с тропинкой ведущей к крылу ее дома. Казалось бы, лишь пара шагов от Многогранника до усадеб Каиных, но он словно прошел весь город, вывернувшийся наизнанку. Стены оскалились, степь, незаметная отсюда, тем не менее смотрела тысячей глаз. Каспар чувствовал себя как на ладони. Он так долго искал путь к ней, что уже и забыл, зачем хотел ее найти. Зачем он вообще спустился с Башни? Разве будет правильно ее искать? Она сама отказалась принять нужную сторону. Сама отказалась стать той, кем по праву рождения должна быть. И сейчас ее зов… Разве это не хитрая уловка? Заставить короля сдвинуться по доске прямо в ее ловушку? Если он найдет ее, и приведет обратно… Не наполнится ли она желанием все-таки коснуться трона? Каспар замер. А потом сделал пару шагов назад и бросился бежать. Зов лился песней, лился плачем, стоном и музыкой. Сочился ядом предательства, со вкусом настоящей любви. Она наслаждалась своим положением! Как он ошибался, думая, что ей снится кошмар — в кошмаре всегда был он один. Он бежал вперед, не разбирая дороги. Летел, наталкиваясь на непонятно откуда взявшихся песиголовцев, и старался не думать о том, что у каждого — его лицо. Под башней все также тихо копались два «вольнодумца». Каспар замедлился, тяжело дыша, упираясь руками в колени, и остановился рядом с ними. Теперь они казались ему самым безобидным из всего, что он успел увидеть. Он подошел к ним, заглянув через плечо и впал в ступор. Однажды он уже оказывался в таком же состоянии. Когда только первый раз ступил на изменчивые грани Многогранника. Он был уверен, что его ничто не сможет удивить, и поэтому действовал храбро, решительно, отчасти — слишком резко. Много лишних движений, много лишних взглядов, мыслей. Каспар будто бы влез в клетку к опасной зверушке, которой хотел понравиться. И с которой можно было найти язык лишь одним способом — не подавать виду, что напуган. Он взлетел под порывом ветра на последнюю площадку, предшествующую «кокону» и осмотрелся. Город под ногами казался крошечным, грязным, нелепым. Каин отверг его тут же, мгновенно и бесповоротно. Это было не его королевство, не его мечта. И тем не менее, время шло, а он продолжал молча сверлить взглядом эти маленькие дома, этих черных мушиных точек-людей. А потом он услышал звон и обернулся. На него неожиданно напало его же отражение. Многогранник шумел стеклом и металлом. А отражение шумело само по себе. Каин никогда не задумывался раньше, почему все зеркала в его доме были расколоты. И он никогда не задумывался раньше, что по сути не видел себя целиком со стороны. Никогда. В земле копошились черви — маленькие черные точки, мелькали их тонкие кольчатые тела. Они ползли под ногами и казались грязными, крошечными, нелепыми. Он отверг их тут же. Каспар смотрел на свое отражение, мерцающее между двух песиголовцев-Ханов. Оно было расколото, и фрагменты отражали его страх; и страх множился, отсвечивал ему прямо в лицо. Зов зазвучал с новой силой, песиголовцы один за другим окружали его со всех сторон, будто это он был источником. Зеркало показывало ему его отражение. Зов звенел, Многогранник качался, последние вольнодумцы скрылись из виду, а он не мог оторвать взгляда от своих глаз. Он так никогда и не увидел себя целиком со стороны. Его зеркало было разбито.