— То есть, ты хочешь сказать, что ты неожиданно отключился во время разговора с каким-то странным адвокатом, о котором я слышу впервые, и я не должен заподозрить ничего странного?
Голос Чанёля наполнен раздражением и беспокойством, но как бы ни был Ифань благодарен своему лучшему другу за волнение о себе, прямо сейчас он хочет остаться в одиночестве.
Он плохо представляет, как именно Пак (а вместе с ним, естественно, и Кёнсу, который сейчас тихо сидит на стуле возле стены и прожигает его взглядом) оказался в больнице, но подозревает, что его вызвали, как близкого человека больного. Будто сквозь мутную пелену Ифань слышал, как его лечащий врач рассказывал обеспокоенным мужчинам, что в палату к их “боссу” вошёл человек, представившийся Чжаном Зихао, довольно известным адвокатом, который должен был поговорить с главой местного отделения полиции о деле, которое тот ведёт. Доктор, не очень хорошо понимающий суть ведения подобных дел, решил пропустить такого важного человека. Но пожалел об этом, когда спустя какое-то время этот самый человек подошёл к нему и сказал, что его пациент потерял сознание, а потом ушел, даже не развернувшись.
Чанёль, услышавший об этом, едва ли не кричал, выливая на бедного врача обвинения в халатности, и если бы не Кёнсу, просто так бы это всё не закончилось.
— Так что, ты ничего не хочешь мне сказать? — снова напоминает о себе Пак, и Ифань еле сдерживается, чтобы не закатить глаза.
— Мне нечего тебе сказать. По крайней мере пока.
— Хорошо. — рычит Чанёль. — Просто замечательно. И когда же ты созреешь? Когда? Я уже не могу сдерживать следствие, нам нужно сдать рапорт о деле, а я не могу этого сделать, пока не узнаю всего, что произошло! — он срывается на крик и хочет со всей силы ударить хоть что-нибудь, лишь бы сбросить пар. — Знаешь, что мы увидели, когда приехали на место преступления? Тебя, покрытого кровью, в отключке, и лежащего в твоих ногах Тао! С простреленной головой!
Ифань вздрагивает от мерзких воспоминаний и опускает голову.
— Я до сих пор не знаю, как это всё понять! Я не хочу думать, что это о н всё сделал! Слышишь?! Ты можешь, блять, взять себя в руки и объяснить мне всё?
Чанёль тяжело дышит, из его груди исходят хрипящие звуки, и Ву на периферии сознания думает, что не хочет, чтобы Пак так сильно переживал. Он не хочет подвергать своих друзей шоку.
— Ифань. — вдруг подаёт голос Кёнсу, и Ву понимает, что если этот человек скажет ему ещё хоть слово, он не выдержит — расскажет всё, что знает, и тогда уже не будет пути назад. — Мы думали, ты умрёшь.
Его голос дрожит, и Ифань хочет вырвать себе сердце из-за осознания того, что это он причина этой дрожи.
— Я не могу рассказать, Кёнсу, я не знаю, как вы это воспримете...
— Какая разница? Тебе все равно придется объясниться, так сделай это раньше, чтобы у нас было время обдумать твои слова, какими бы они ни были.
Чанёль молча кивает, соглашаясь со словами донсена, и падает рядом с ним на стул, приготовившись слушать историю. И его взгляд вселяет уверенность в том, что Ифаню никак не отвертеться от исповеди, если он не хочет заработать пару сломанных ребер.
Ву начинает говорить тихо. Выдавливает из себя слово за словом, подбирая выражения так, чтобы Чанёль и Кёнсу восприняли информацию как можно легче. Это сложно — он сам узнал обо всём лишь пару часов назад, и большую часть времени после этого был без сознания, у него почти не было возможности всё обдумать.
Но Ифань говорит, и чем больше рассказывает, тем больше хмурятся Пак и До. Противоречивые эмоции буквально разрывают их изнутри, но они молчат, чтобы дать возможность выговориться.
В конце концов, Ву не выдерживает. Закрывает руками лицо и склоняется к коленям. Он не хочет, чтобы кто-то видел его в подавленном состоянием на грани истерики, но не может ничего поделать. Горячие капли стекают по исхудавшему лицу и падают на покрывало, оставляя после себя пятна. В палате повисает гробовая тишина, нарушаемая лишь тихими всхлипами.
Дрожищие плечи Ифаня вдруг обвивают тонкие руки. Он всё ещё не может оторвать руки от лица, но знает, что прямо сейчас Кёнсу обнимает его, будто бы показывая, что он здесь, рядом. Мужчина благодарен ему за это.
Успокоиться получается не сразу. Всё это время патологоанатом прижимает его голову к своей груди и почти не двигается.
— Спасибо, Ксу... — еле слышно шепчет Ву, на что Кёнсу лишь хмыкает.
Ифань все ещё не знает, что ему делать, как быть. Его внутренности разрывает от боли и отчаяния.
Должен ли был он сделать хоть что-то, чтобы помочь Цзытао?
А мог ли он что-то вообще?
Воспалённый мозг разрывается от мыслей. Ву хочет понять, виноват ли он в том, что случилось, хочет узнать, ненавидел ли его человек, которого он сам л ю б и л.
Это так смешно.
Он всё ещё любит того, кто убивал людей, кто разрывал их на куски, и кто хотел уничтожить его самого. Было бы в сто раз проще, если бы эти чувства были навязаны ему мастерским гипнозом, но это не так, и он уверен, что его чувства именно е г о. За это хочется вырвать собственное сердце и ничего больше не чувствовать.
Хочется просто умереть.
— Я не могу обвинить его в том, что он сделал... — шепчет Ифань. — Я тоже в какой-то степени виноват.
— Да ни в чём ты не виноват! Разве что только в том, что повёлся на красивые глазки.
— Чанёль прав. — продолжает Кёнсу. — Это не твоя вина. Даже не совсем его. Это всё обстоятельства и грязные намерения тех людей, которые хотели использовать детей, как расходный материал.
— Что скажут свыше, когда узнают, что мы допустили к работе психически нездорового человека, которого, собственно, и искали? — спрашивает вдруг Чанёль, переводя взгляд с одного друга на другого. — Нам же конец.
— Я возьму вину на себя. — уже спокойно говорит Ифань. — Я уговорил начальство взять к нам одного внештатного работника. А вы же с самого начала не хотели, чтобы он участвовал в расследовании.
В его взгляде — металл, а это значит, что он уже твердо решил пожертвовать собой ради других.
— Ало, так не пойдет. — злится Чанёль, отвешивая “боссу” лёгкую оплеуху. — Мы все уже давно в одной лодке, и если тонем, то вместе.
Ифань хочет возразить но не успевает — Кёнсу кладёт ладонь ему на губы и кивает, соглашаясь со словами Пака.
— Пожалуйста, не надо...
— Ифань. — говорит До. — Я знаю, что ты сходишь с ума. Но мы тебя не бросим.
— Мы всегда будем вместе с тобой.
Ву кивает, сокрушенный, и падает на подушку, чувствуя, что силы окончательно иссякают.
— Лечись, кэп. — почти просит Чанёль. — А с текущими проблемами мы разберемся.
***
***
Из больницы Ифаня выписывают уже через три недели. Всё это время он убивает себя мыслями о Цзытао, но ничего не может с этим поделать.
Эта любовь, нездоровая, странная, режущая по самому сознанию, не оставляет и постоянно напоминает о себе.
Ещё Ифань думает о будущем.
Едва он переступит порог родного участка, его накроет волной вопросов и обвинений, с которой он не факт, что справится. Кажется, единственная причина того, что его всё ещё не вызвали на ковёр к начальству, состоит в его заместителе. Ву не знает, как ему благодарить Чанёля, который выгребает всё то, что наворотил его босс, как сказать “ спасибо” Кёнсу, который скрыто, словно тень, и неотступно следует за Паком и контролирует то, что тот говорит, а ещё успевает навещать Ифаня и вытаскивать его хотя бы на какое-то время из апатичного состояния.
Но теперь Ву придётся самому взять на себя ответственность за то, что случилось. И неважно, что ему говорят, что его собственной вины в этом нет. Вышестоящим важно лишь найти крайних, а правда ли эти крайние — корень всех проблем, уже не их проблемы.
Единственный раз, когда Ифань выходил из палаты, случился за две недели до его освобождения из белоснежной безжизненной комнаты.
Похороны Цзытао.
Ифань не знал, какими правдами и неправдами Чанёль отстаивал право серийного убийцы быть погребённым, но он благодарен ему за это.
Как будто бы мизерная возможность хоть как-то извиниться перед Хуаном, хотя бы после его смерти сделать для него что-то.
На “церемонии” присутствовало всего четверо — сам Ифань, двое его подчинённых и Сехун.
Когда Пак узнал, кем тот на самом деле является, он хотел его посадить. Но не смог — Ву не позволил.
“Он просил не трогать.” — немного глупо произнес Ифань. — “Его последняя просьба...”
На могильной плите Цзытао было написано его настоящее имя. Как дань памяти ему истинному, а ещё возможность для Сехуна, Зихао, остаться непричастным к дальнейшим разбирательствам. Сам Сехун ничего по этому поводу не сказал, лишь посмотрел пустым взглядом на печатные буквы, кинул горсть земли на крышку гроба и, всунув в руки Ифаня какой-то свёрток, быстро ушёл.
Ву на секунду показалось, что глаза адвоката блестели от слёз.
Он ушёл с кладбища последним и лишь в палате увидел, ч т о именно отдал ему Сехун.
Несколько блокнотов с простыми блеклыми обложками.
Дневники.
Ифань плакал навзрыд, читая кривые строчки и будто бы наблюдая за тем, как медленно сходит с ума человек, который ему всё ещё так дорог. А потом прижал записи к груди, как самое дорогое на свете.
***
***
Вся жизнь теряет краски, и все меньше начинает волновать будущее.
Существование с каждым днём начинает забирать всё больше и больше сил, но Ву не пытается бороться с этим. Отдается во власть слабости и равнодушия.
Он осознает, наконец, что помешался на своём бывшем психиатре.
И его состояние становится всё нестабильнее.
Чанёль пытается растормошить его, Кёнсу выводит на разговоры по душам, но Ву просто молчит и смотрит в стену, свернувшись в клубок на своей кровати. В голове почти пусто. Сознание занимает пустое сожаление и разочарование. В самом себе. В жизни.
Перед тем, как нажать на курок, Тао сказал, что убьёт его самым жестоким способом.
Что ж.
У него получилось.
Ифань больше не чувствует себя живым. Он вообще ничего не чувствует. Не слышит даже разговоров рядом с собой.
Где-то на краю сознания бьётся сожаление и вина перед Чанёлем и Кёнсу. Они всё ещё борются, в то время как сам Ву разлагается, лёжа в темной комнате. Они пытаются справится с давлением начальства. Они пытаются вырвать друга из оцепенения, даже несмотря на то, что сам Ифань хочет поглубже зарыться внутрь себя и спрятаться там от всепоглощающих боли и пустоты.
Кёнсу говорит, что ему нужно лечение.
Ифань ничего не отвечает.
Он молчит даже тогда, когда группа санитаров в белых костюмах забирают его, еле живого, чёрт знает куда.
Хотя...ясно ведь, куда.
Ифаню вкалывают что-то непонятное, и он буквально чувствует, как его затягивает в темноту.
Ву улыбается впервые за эти почти два тяжёлых месяца, растянувшихся на целую жизнь.
Тао был прав.
Он и правда убил его, Ифаня. Убил самым жестоким способом. Лишил не жизни, лишил её смысла, стёр все ориентиры и выбил из колеи.
И Ву не знает, справится ли с этим.
Ву не уверен, захочет ли с этим справляться.
