Юморист

Сидя в закусочной на жестком диванчике, обтянутом искусственной кожей, Санни невольно думает о то, что в кабинет его психотерапевта нужно что-то подобное. Плотное, но не твердое сидение с прохладным покрытием помогает собраться. Словно от нервных окончаний где-то на заднице приходит сигнал в мозг, говорящий о том, что это, блять, не уютное безопасное пространство, а окоп во Вьетнаме. Мол, тебе нужно собраться и выдать все, что ты можешь, солдат. Монологи, во всяком случае, у Санни лучше формируются именно в таких местах, совершенно враждебных по обстановке. Дешевая забегаловка — тот же Вьетнам. Ты никогда не знаешь, насколько живым отсюда выйдешь. Яблочный пирог в конкретно этой обалденный, но пережаренная котлета в гамбургере может грозить пищевым отравлением. «забегаловки?» — делает Санни пометку в особом разделе своего ежедневника, куда сбрасывает потенциальные тематики. Все-таки, у него первый тур, куда с ним даже не поехал его менеджер. Где-то к следующему он будет знать о мелких забегаловках в разных штатах гораздо больше, чем ему хотелось бы. Главное, конечно, теперь вернуться в мотель и постараться не выблевать этот гамбургер. — Еще кофе? — спрашивает официантка, подходя к его столику. — Нет, спасибо, лучше счет, — отказывается Санни. К черту кофе. У него на остаток вечера в чемодане есть фляжка с текилой. Он включит порно с телефона, ляжет в одних трусах на узкую кровать, будет смотреть, выпивать и дрочить. Успех. Официантка возвращается со счетом. — Не могли бы вы еще оставить автограф? — спрашивает она, неловко улыбаясь. — Мой брат был на вашем шоу сегодня. И... Это будет много значить для него. Санни улыбается в ответ и согласно кивает. Сегодня это ощущается здорово. Вдали от дома, от проблем, от Финна. Санни может просто радоваться тому, что его узнали и просят автограф для брата. Настроение немного приподнимается. Чаевые Санни оставляет чуть более щедрые, чем планировал. *** Санни выходит на сцену. Заполненность зала он уже успел оценить, сейчас ему остается только профессионально фальшиво улыбнуться. — Вау, как вас много, — говорит он, прикладывая микрофон к впадине между губой и подбородком. — Я не видел столько народу с черной пятницы под Рождество, когда мне было семь. В тот день моя мама оставила меня одного с двумя младшими братьями посреди торгового центра, чтобы подраться с другой такой же мамой за рубашку в подарок папе. Он подхватывает провод микрофона. Ему нравятся именно такие, а не на батарейках. Длиннющий провод, пожалуй, единственный пункт в его райдере. — А я родом из Джерси, — продолжает Санни. — Так что, рубашечка эта была полностью черная, но с леопардовым принтом на манжетах. Прикид для похода в суд или на заправку «Вава» выпить кофе. Так вот, сейчас я чувствую себя точно также, как и тогда. Я в ужасе. Разница в том, что сейчас мне двадцать шесть и я не могу обосраться посреди торгового центра. Да-да, та пятница для нашей семьи стала коричневой. Санни наклоняет голову, смотрит на пол сцены. — О, нет, шутки про дерьмо, — говорит он чуть более высоким голосом. — Верните деньги, мы еще успеем на выпуск SNL по телевизору, — Санни выпрямляется. — На самом деле, когда тебе семь и твоя мать бросает тебя с двумя пятилетками, чтобы отвоевать рубашку, ты понимаешь, что все в твоей жизни было ложью. Она говорила «вдали от дома ты никогда не должен оставаться один, без знакомых взрослых, тебя могут похитить и убить, и мама с папой будут плакать». Теперь вы знаете цену трех детских жизней в Джерси — одна рубашка с леопардовыми манжетами. Ощущение первичной неловкости, когда выходишь на сцену, только начинает отступать. Но Санни знает, что оно всегда может вернуться, если действительно хорошая шутка не залетит. Реакция публики предсказуема только тогда, когда ты со сцены поешь или отыгрываешь драматический акт. В стенд-апе такого не происходит. Шутка, которая взорвала зал на одном шоу, может влететь в гробовое молчание на следующем. Все равно не предскажешь, сколько не прогоняй материал на открытых микрофонах. Санни отступает к высокому стулу с бутылкой воды, стоящей на нем. — Да, мне исполнилось двадцать шесть, — он кивает. — После двадцати пяти ты перестаешь понимать песни Тейлор Свифт. Все. Это все плюсы. Сейчас мне двадцать шесть и я — гей. В прошлом году у меня была интрижка с двадцатилетним парнем. Ни одного вопроса. Когда не так давно я познакомился с двадцатилеткой, он спросил «можно звать тебя папочкой?» Серьезно, чувак? У меня все еще нет своей недвижимости, и я зарабатываю на жизнь комедией. Я — максимум тот странный дядя по маминой линии, с которым тебя никогда не оставят в одиночестве. «Папочка», черт. Конечно, я ответил «да, малыш» и ушел за сигаретами. Надеюсь, мама сказала ему, что я — космонавт. Он делает несколько глотков воды, прежде чем продолжить. Ему нравится этот зал, люди легко реагируют. В прошлом городе было похуже. С хорошим залом и монолог идет проще. Даже не нужно разговаривать с первыми рядами. Все ведь знают, что разговоры со зрителями подключаются только тогда, когда шоу откровенно провисает. — Парни младше, с которыми я знакомлюсь, делятся на две категории. Первые считают, что раз я, — Санни делает кавычки пальцами обеих рук, — «в возрасте», то обязан быть гуру секса. Вы не встретите столько разочарования после секса в двадцать пять, я гарантирую. Вторые деликатно интересуются, все ли у меня еще работает. «Вау, у тебя может встать больше раза за ночь? Да ты хорошо держишься для своего возраста!» Вы спросите, Санни, а что мешает встречаться с мужчинами постарше? Все тот же возраст. Мне двадцать шесть, они больше не покупают мне выпивку. В материал не входит то, что на самом деле Санни предпочел бы встречаться с ровесником. С весьма определенным ровесником. Который настолько не видит очевидного, что даже после того открытого микрофона ни хрена не понял. Насколько тупым надо быть, чтобы не понять, к чему все это было? Да еще и переспрашивать. И трепаться о том, как однажды ему сосал какой-то пьяный уебок. Насколько тупым надо быть, чтобы продолжать его любить на протяжении стольких лет? *** — Это я на прогулке с внуком, — пожилая соседка Санни по самолету перелистывает на своем смартфоне фотографии в галерее. — А этот шарфик я сама ему связала. Но, конечно, жить здесь с ними я бы не смогла, не мой климат. — Аризона не для всех, — согласно кивает Санни. Зачем ребенку в Финиксе шарфик, он не понимает. Но раз старушка старалась, то, наверное, это здорово. Санни, правда, уверен, что шарфик отправился в гараж в коробку с ненужным хламом, как только бабушка села в такси до аэропорта. — Ты какой-то тоже не загорелый для Финикса, — отмечает старушка. — Я из Нью-Джерси, — отвечает он. — Точнее, мы с моим женихом уже давно живем в Нью-Йорке, но я все никак не могу привыкнуть, знаете, называть вещи своими именами. Да, он это делает. Пиздит незнакомой старушке в самолете. Выдумывает жизнь, которой, может, даже хотел бы жить, но которая ему не светит. Санни делает это каждый раз, когда начинает беседовать с попутчиками. Каждый. Он не думает, что может напороться на кого-то, кто поймает его на вранье. Потому что даже те, кто его узнают, не имеют ни малейшего понятия о том, что происходит в его жизни. Все-таки, он не встречался с Арианой Гранде, чтобы вся страна после разрыва узнала, что у него неплохой член, как Пит Дэвидсон. А это — максимум известности для комика. Ладно, еще можно подрочить перед женщинами по примеру Луиса Си Кея. Санни может пиздеть сколько угодно. А потом формировать это в материал. Для него это даже лучше, чем какая-то терапия, потому что на небольшое мгновение он может почувствовать себя счастливым человеком. Он думает, что в момент, когда будет рассказывать на эту тему монолог, обязательно добавит что-то вроде: «Вау, какое я жалкое дерьмо!» — О, это очень мило, очень здорово, — старушка покачивает головой и улыбается. Сразу видно, не республиканка. — А чем вы занимаетесь? — Я — комик, — в этой части Санни никогда не врет, потому что фантазии нужно перемешивать с реальностью для большей убедительности. — Немного выступаю, немного озвучиваю, немного пишу. А мой жених — оператор, сейчас в основном работает на съемках ток-шоу. Нельзя врать о том, с чем никак не связан. Конечно, его мать заявила бы, что врать вообще нельзя, ведь тогда Иисус расстроится. Но Санни-то все равно. Цена расстройства Иисуса, она еще ниже, чем жизни троих детей в Нью-Джерси. Возможно, ему стоит походить на терапию и начать видеть положительные моменты, а не расстраиваться. Старушка, рядом с которой он летит, воодушевленно рассказывает о том, как впервые увидела своего внука. Санни говорит о том, как они с «женихом» планируют усыновить ребенка и уже интересуются тем, как обезопасить дом и что крепить к острым углам. От выдуманной рафинированной жизни в какой-то момент тянет блевать. И Санни говорит, что очень устал, чтобы остаток перелета продремать на своем кресле. Правда в том, что даже в лучшие свои времена он — не тот человек, с которым можно связаться надолго. Первые отношения у Санни были еще в школе. С охренеть каким закрытым парнем-футболистом. Который кинул его как раз перед выпускным, чтобы позвать с собой черлидершу. История, сука, старая как мир. Естественно, Санни не питал особых надежд, но ему было обидно. Еще и Финн, который как раз с той самой черлидершей разошелся, постоянно ныл. Тот, конечно, нашел себе новую подружку на выпускной. А Санни нашел папин виски дома. Нет, он не набрался. Ему тогда хватило нескольких глотков, чтобы просто встряхнуться и ощутить себя всемогущим. На выпускном же он и устроил свое первое выступление. Добазарился с диджеем, забрал у него микрофон, выбрался на сцену. И во всех сочных подробностях растрепал на всю школу о своих отношениях с бывшим. Со сцены его уводили под руки. Тогда Санни был впервые пиздец как доволен собой. «Тебе надо заняться стенд-апом», — сказал после той выходки Финн. И вот Санни здесь. Летит с одного выступления на другое. Путешествует по Америке за счет своего чувства юмора, с тех пор ни разу не перестав быть тем мудаком, который вынесет из отношений все в свою работу. Вау. Какое он жалкое дерьмо.