Хроники дракона из пентхауса. Книга вторая. Король

      Таня поёрзала в кожаном кресле. Очень хотелось подвернуть под себя ноги – в такой позе почему-то думалось лучше всего, – но этикет и осмысленный, наконец-то, статус чародейки и, вообще, местной наследной аристократки, не позволяли допускать теперь эдаких вольностей.       У неё осталось две попытки. Две возможности узнать что-то, чего по какой-то сказками писаной традиции никто здесь, в этом вверх тормашками поставленном мире Затридевятьземелья, рассказывать то ли не может, то ли из вредности не хочет.       «Не профукай свой шанс!» – зазвучало в голове почему-то вечно недовольным голосом Клавдии Матвеевны, оставшейся далеко, в богоспасаемой России – или стоило теперь говорить «оставшейся в Зачертовье»?       Ворон его знает, как правильно!       Вышеупомянутый же не сводил серьёзных глаз с лица страдалицы. Пронеслась мысль о том, что не так уж «специалист по ответам» адекватно оценил преимущества красивых мужчин: перебивают-то их, может, и реже, вот, только, эта самая красота чересчур отвлекает, мешая собраться с мыслями.       Или на то и расчёт?       Ах, мужчины, коварство ваше имя, перефразировала Муха великого гномовского поэта Шекспира.       — Э-м-м, – начала она. Ворон подался вперёд, всем своим видом демонстрируя оплаченную по прейскуранту (видимо, Шапочкой? Надо будет на досуге подумать, зачем?) заинтересованность. – Мой второй вопрос: зачем я нужна Флоре?       Специалист разочарованно поцокал языком, вновь полулежа в своём кресле.       — Видимо, я поторопился с выводами относительно твоих умственных способностей. Ответ на этот вопрос ты могла найти сама – стоило лишь сопоставить те фрагменты информации, что уже есть. А так, получается, что зря потратила вторую попытку.       Но тут Таня, словно первоклассница, браво вскинула руку.       — Позволь мне, достопочтенный Ворон, перефразировать вопрос: зачем моей дражайшей тётушке-ведьмушке понадобилось сводить меня с не отягощённым моралью принцем-драконом, а позднее – с вконец окабелевшим гномовьим королём, если конечной целью всё равно являлось моё – кхе-кхе – убийство с отягчающими?       На это Ворон довольно улыбнулся, даже уважительно кивнув.       — И снова правильный вопрос. Тебя, полагаю, уже успели ознакомить с некоторыми подробностями безвременной кончины феи Меривезер, а затем и твоей матушки – феи Фауны?       Поджав губы, Танюша скорбно кивнула.       — А известна ли тебе, так сказать, «технология» перерождения феи в ведьму?       Как китайский болванчик, Муха отрицательно замотала головой, внимательно ловя каждое слово.       — Как это ни прискорбно, но во все времена, по обе стороны Черты истинным могуществом обладает не добро, а зло. Просто так уж устроены живые существа, что луч солнца, улыбку близкого принимают как должное, а вот предательство, ревность вызывают самые сильные эмоции, глубоко раня душу.       Ворон начал издалека, но чародейка уже успела попривыкнуть к несколько витиеватой речи специалиста по ответам, так что сейчас просто слушала, впитывая информацию.       — Воронам доподлинно неизвестно, любила ли фея Флора ветреного Амура, предпочетшего ей сначала младшую сестру, а потом и среднюю. А вот то, что, отведав сердца феи Меривезер, фея совершила самое страшное из зол – бесспорный факт.       Сердце Меривезер было полно любви и на вкус напоминало карамель с патокой…       Тут, надо упомянуть, заслушавшуюся Таню передёрнуло от отвращения, а в голову закралась крамольная мысль: а Ворону-то откуда про вкусовые качества влюблённых сердец известно?       Но развивать мысль она не стала: ужасов и в прошлом её семьи, так спокойно пересказываемом сейчас этим лесным Малаховым, хватало.       — У зла есть одно бесспорное перед добром преимущество, эдакий дарвиновский инстинкт самосохранения, обеспечивающий его выживание и преумножение везде и всегда: зло порождает зло, ещё более изобретательное и требовательное.       У ведьмы Флоры (я думаю, нет смысла дальше величать «феей» то существо, в которое её превратило убийство сестры) была ещё одна соперница – Фауна, счастливая новая избранница бога любви.       — Подождите-подождите, то есть, это что получается: Флора совершила это… чудовищное… во имя любви к Амуру? – ужаснулась Таня, пытаясь подобрать слова.       Ворон склонил голову набок, глядя на чародейку так, как птица глядит на червяка, снисходительно пояснив:       — Самое страшное из зол – то, что прикрывается любовью. Ты, как многие юные существа, не способна понять, что отнимают жизнь лишь по одной причине, и причина эта – могущество. Власть над жертвой. Сила победителя. Правда, я надеюсь, даже ты в состоянии постичь, что древний ритуал поглощения сердца – далеко не простое убийство. Он наделил Флору мощью, равной которой та не знала прежде...       В голову лезли бестолковые аналогии с голливудским фэнтези и детскими сказками, отечественными детективными сериалами про маньяков и бесконечными просмотренными ток-шоу, и Муха даже ущипнула себя за руку, стараясь вновь сосредоточиться на «здесь» и «сейчас» – то бишь, на ровном, бесстрастном голосе Ворона.       — Но была у этого могущества и обратная сторона: сердце младшей сестры, насквозь пропитанное любовью, произвело на ведьму лишь конечный, обратимый эффект. Вкусив мощи, попробовав её на вкус, Флора скоро потеряла силы, обратив свой гнев и неудовлетворённость на влюблённых.       В страхе те переступили Черту, скрывшись в твоём мире, куда обессиленная ведьма проникнуть уже не смогла.       Зато смогла проникнуть её песнь – чистое зло в концентрированном виде, поселившееся в сердце Фауны и выевшее его изнутри.       Однако же, второе сердце было совсем другим на вкус: ведьма на своём опыте познала, что разбитое сердце не только напоминает самый изысканный десерт, но и обладает поистине чудодейственным, благотворным эффектом – пусть и снова недолговечным…       Таню замутило, и она непроизвольно сжала кулаки, пытаясь отключить воображение. Отросшие за время пребывания в волшебном мире без маникюрных ножниц ногти больно впились в ладони.       Специалист по ответам же продолжал свой рассказ:       — Тебе, чародейка, уже известно, что и твоё сердце ведьма вознамерилась употребить в пищу. Этот шаг более чем логичен: одним ходом поглотить претендентку на престол и получить силу ребёнка двух миров. Какие перспективы будут открыты перед ней! Не только Затридевятьземелье будет брошено к ногам ведьмы, но и сама Черта, от сотворения Сущего разделявшая миры, падёт, обращая свет во тьму.       Но только в одном случае: если твоё сердце…       — Будет разбито, – тихо закончила за сказителя Муха.       Кусочки мозаики становились, наконец, на свои места. Чехарда улыбок, намёков, случайных взглядов и невинных поцелуев, внушаемых ей, наивной дурочке, фальшивых эмоций – всё обретало смысл, снова перевёрнутое с головы на ноги простыми, но, бесспорно, правдивыми речами Ворона.       Вигге никогда не любил её.       Да какое там, любил: он, подлый, пребывал во власти коварной ведьмы, слишком точно рассчитавшей удар, который они вдвоём и нанесли ей, ничтожной, одинокой, жаждущей большого и светлого чувства, пребольно ранив в самое сердце.       Стоп!       А как же король гномов?       Неужели и он, подлый, в сговоре?       Ах, коварный, ах, обольститель, кабель гномовий, Шекспира направо-налево цитирующий. Вот же…       Ворон, опираясь о подлокотники кресла, подался вперёд, протягивая чародейке носовой платок. Очень вовремя: Муха, бездумно проведя пальцами по щекам, и в самом деле ощутила влагу – она и не заметила, что плакала.       — Позволь мне продолжить, – как ни в чём не бывало, сказал Ворон, с непроницаемым лицом наблюдая за тем, как тонкий девственный батист платка впитывает слёзы и сопли, обильно размазываемые сейчас по чародейкиному лицу. – Древнее пророчество гласит:       «Дитя двух миров, дар бесценной любви,       Пройдя сквозь Черту, чары древних яви!       Где сказка была – ныне сбудется быль,       А старый порядок рассыплется в пыль».       — Ну, рифма так себе! – буркнула себе под нос раздосадованная Муха, в качестве аргумента ещё и громко высморкавшись.       Уверенно игнорируя хамство, Ворон продолжил вещать, словно его и не перебивали:       — Без всяких сомнений, предсказанное дитя – ты. Твоё сердце создано для любви, но ни ведьме, ни, боюсь, даже Воронам неведомо, кого именно оно изберёт.       Мысль Танюши заработала с утроенной скоростью.       — Значит, эта чёртова гурманка – то бишь, Флора – планирует подложить меня под всю мужскую половину Затридевятьземелья? Авось, с кем-нибудь да сложится? И, если подлец-дракон с самого начала знал о своей «миссии», то Варден, привлечённый врождёнными чарами моего папочки (так себе наследство, кстати, почему оно в средней школе с Васькой или в универе с Димкой не работало, а?), всего лишь стал слепым орудием в руках коварной ведьмы?       Ворон кивнул, побарабанив пальцами по подлокотнику кресла – про школу и универ Муха так, чисто для проформы уточнила: тратить последнюю попытку на дела давно минувших дней (и двух мудаков) как-то жалко было.       Про мудаков сказочных-сегодняшних было как-то интереснее.       Оба надолго замолчали.       Тикали часы за спиной Ворона.       Безжалостно комкая платок, Таня с позиции новых знаний прокручивала в голове всё то, что произошло с ней с момента злополучной встречи на чердаке. Иногда уголки её губ вздрагивали, словно пытаясь улыбнуться. Но потом на лицо опять опускалась вуаль печали.       Нелегко принять тот факт, что тебя, как бездушную, безмозглую куклу, используют. То чувство беспомощности, что поселяется в душе, по своим масштабам сравнимо разве что с пошатнувшейся уверенностью в собственной значимости.       Вот и в самом деле: что она для этого чужого мира? Початая бутылка молока, к которой норовят присосаться все, кому не лень, выпить до дна, а потом небрежно отбросить – пустую – в сторону. Даже в пункт приёма стеклотары не отнесут!       Таня – новая, в мгновение ока постаревшая на тысячу лет Таня, – не мигая уставилась на Ворона.       Глубоко подышала, как учила психолог.       — Ты ответил на мой второй вопрос. Теперь я спрошу в последний раз…