Когда я просыпаюсь под крики демонов, Они всегда твердят, что во мне ничего хорошего, А все ангелы скребутся в мою дверь. Я делаю, что могу, чтобы подавлять эту злобу, Я лишь плод ожившего ада, И я не хочу так больше жить. Но, может, я не одинок, Может, если ты возьмёшь меня за руку, И я дотянусь до бога, Может, в этом раз он помолится о проклятых. Sixx: A.M. — Prayers for the Damned
Я невезучий. Если, конечно, считать удачей, родиться где-нибудь в теплой благоприятной стране и в любящей богатой семье. Единственное, что мне оставалось, — приспосабливаться. Но никогда не жаловался, не сетовал на судьбу, ни на кого не держал зла. Наоборот, считал, что всевозможные попытки мне помочь, не заслуживал. Лучше уж один, как-нибудь сам справлюсь. Зато потом не нужно благодарить, раболепить перед другими, ощущая, как удавка на шее затягивается все сильнее. Чувство свободы было для меня превыше всего. Хотя и сам не заметил, как стал заложником самого себя, когда стал испытывать чувства к одному человеку. Сейчас я запрещал себе даже думать о его имени. Но видимо, мозг, не воспринимающий больше никаких запретов, позволял думать о его волосах, запахе, сильных руках и уверенной улыбке. Сердце же скучало, оно тоскливо отзывалось в области груди. А вскоре, не стерпев боль, успокоилось, навсегда забирая с собой радость, умиротворение и что-то еще. Вставать утром больше не хотелось, как и ложиться спать. Два дня уже не хожу в университет, просто потому что не вижу в этом больше смысла. Мысль, что мы случайно встретимся в коридоре, не дает покоя. Становится страшно, потому что, если его всё-таки снова увижу, кажется, позабуду все свои установки и моральные правила. Однако внутри что-то умерло, и мне кажется, это что-то было главной частью меня. Сейчас на кровати лежит лишь оболочка, которой все равно, что с ней станет. Я проваливаюсь в сон незаметно, как и просыпаюсь, а после — просто смотрю в потолок и ни о чем не думаю. Те мысли, что я закрыл в охраняемом отсеке, даже и не смеют вылезать на свет. Знают, что своим появлением сделают еще хуже. Не помню, когда я ел в последний раз. Кажется, вчера я проснулся от сильной боли в желудке, что пришлось съесть завалявшийся кусок хлеба, лишь бы мучение прекратилось. Иногда, когда организм больше не мог позволить мне медленно умирать, во мне просыпалось чувство неправильности происходящего. Именно в такие минуты я больше всего ненавидел себя, раз позволил этому случиться. Зачем нужно было уходить от него? Зачем? Я забывал об эгоистичной причине моего судьбоносного поступка… А потом вспоминал, и боль ненадолго утихала. В моменты, когда я более-менее приходил в себя, даже в руки брал телефон. Не сразу я нашел в себе силы включить его, все боялся, что может позвонить. Но он больше не звонил, и я все чаще ловил себя на мысли, что наша связь мне причудилась. Ведь не мог же популярный преподаватель у студентов, заботливый отец, да и просто прекрасный человек обратить внимание на такого, как я? Но потом мой взгляд падал на пустую коробку из-под торта, и кулаки от безысходности все сильнее сжимались. В чате нашей группы я читал последние новости о преподавателях, о предстоящих экзаменах. Все волновались об этом, но никто не спросил, почему меня нет на занятиях. В глубине души надеялся, что хоть кому-нибудь небезразлична моя жизнь. Но каждый раз хрустальный облик надежды разбивался вдребезги не находя нужного сообщения в телефоне. Всем ты нужен, только если от тебя что-то надо. Хотя не мне винить, ведь сам был такой же. Однако именно сейчас захотелось почувствовать хоть каплю простой человеческой заботы. Хотя бы пару заинтересованных слов: как я? «Ты сам себя этого лишил!» — открывшаяся мне истина тяжелым грузом снова легла на плечи. А я ведь только раздал всем долги. Но, кажется, теперь задолжал сам себе. Ненависть к себе стала пожирать, злость в душе разгоралась, и я не знал, как справиться с самим собой. Но беспорядочный стук в мою комнату спас меня от тьмы, в которую стал падать. И я инстинктивно зацепился за эту хрупкую возможность прийти в себя. Первая мысль меня испугала: «Это он?» Но голос за дверью меня успокоил, хотя и стало тоскливо. — Саша, ты здесь? — голос Миши казался обеспокоенным. Я хотел ему ответить, честно, но голосовые связки подвели, поэтому в ответ я прохрипел что-то нечленораздельное. Однако Миша ответа ждать не стал, постучал сильнее, оттого дверь не выдержала физической силы и открылась нараспашку. Я вспомнил, что ее даже не запирал на ключ. Видимо, для того, чтобы мой труп нашли быстрее и не выламывали казённое имущество. Не знаю, как смотрелся со стороны, но глаза Миши стали больше, а лицо, кажется, выражало страх. Поставив какие-то пакеты на пол, он на негнущихся ногах подошел ко мне и плюхнулся рядом. Я все также лежал, не имея сил хотя бы улыбнуться старому другу. Я был рад его видеть. А он все в упор смотрел и будто что-то искал во мне. Наверное, меня прежнего. Сам он, как никогда прежде, выглядел хорошо. Ему любовь подарила крылья, и он увидел небывалые ранее высоты. Я же, как древнегреческий герой слишком близко подлетел к солнцу и сгорел. Сам виноват. — Саша, что же ты с собой сделал? — шок медленно отпускал его. Миша по-прежнему смотрел на меня обеспокоенно, но прибавилось еще чувство злости. Однако он быстро взял себя в руки, при этом крепко сжимая кулаки, подошел к пакету и стал выкладывать на стол продукты. Батон, молоко, какие-то полуфабрикаты, чего там только не было! Взяв один из них, он положил в микроволновку. Звук крутящейся тарелки внутри был единственным, что осмелился нарушить эту тишину. В молчанку играть было бессмысленно, Миша прервал ее первым. Я бы и сам высказался, но не мог даже встать с кровати. Пища в моем желудке была два дня назад. — Объясни! Какого черта с тобой происходит? — громкий звоночек, что еда разогрелась, был ему ответом. — Ладно, поешь, поговорим, — сдался он и больше голоса не повышал. Взяв еду и питьевой йогурт, сначала дал мне попить. Унизительно, когда тебя заставляют есть и кормят почти с ложечки. Но я сам себя вогнал в эту ситуацию. Если бы не накручивал себя, если бы сделал хоть что-нибудь и не жалел себя, не винил, этого унижения бы не было. Я снова сам во всем виноват. И в разрыве с Ником — тоже. Это открытие больно ударило по моей пошатнувшейся психике, но во рту было так хорошо. Организм снова получал импульсы удовольствия от пищи. Противоречивые эмоции заставили меня плакать. Почему-то именно сейчас я точно решил, как буду действовать дальше. Я рыдал и ел, и отчего-то было так хорошо, что я забыл, что рядом со мной находится Миша, который давно отдал мне пластмассовую коробку. Пораженным взглядом он следил за мной, будто не верил тому, что видит. А я так увлекся этим процессом, что сначала не заметил, что еда закончилась, и уже как два раза ложкой пытаюсь зачерпнуть пустоту. Слезы литься перестали, и я застыл, стесняясь самого себя. Миша отложил в сторону тарелку и снова присел возле меня. Знаю, он ждет объяснений. Но как же трудно начинать… Почему-то рассказ начал с конца, с тех самых ботинок, которые стали дурным предзнаменованием всей моей жизни. Друг слушал внимательно, с одной стороны он сочувствовал, с другой — хотел вмазать мне, будто силой можно излечить такие психологические блоки в голове. Он сразу понял, что проблема не в деньгах, которые тратит на меня Ник. А во мне, не принимающего его добрые поступки и заботу. Для меня это было ново. Немудрено, что я путал добро с выгодой. Когда я закончил свою речь, долгую, запинающуюся и тихую, он нервно рассмеялся, потёр уголки глаз рукой и снова посмотрел на меня более свежим взглядом. — Какой же ты дурак! Ничего непоправимого я не услышал из твоего рассказа. Не надо деньгам наделять такой сакральный смысл. Для него это просто способ сделать твою жизнь лучше. Да, ты привык к самостоятельности. Но сейчас ты добился лишь одиночества. Не от него ли ты бежишь? И вот, — подытожил друг, — ты снова в точке старта. Пойми же: связь с любимым человеком не сделает тебя слабым или запертым в клетке. Он просто заботится о тебе, и если для тебя это будто удавка на шее, значит, ты ничего не знаешь, как самому дарить это чувство. После своей речи Миша незамедлительно встал и направился к выходу, пока я все пытался переварить сказанное. Постояв возле двери, он повернулся и добавил то, чего я не ожидал совершенно: — Мои родители никогда не бедствовали, и мне повезло, что я рос в достатке. Хотя они уделяли больше времени и денег моей младшей сестре, а я из-за этого долго сердился и обижался на них. Но в какой-то момент понял: хочу сам всего добиться. Ты знаешь мою трудовую книжку, всю исписанную и потрепанную. И хоть я рассчитывал сам на себя, никогда не отказывался от помощи. Сегодня мне помогут, завтра — я. Поэтому, — Миша ненадолго замолчал, обдумывая дальнейшие слова, — не считай себя хуже, чем ты есть на самом деле. Ты не монстр, ты хороший человек. Дай себе шанс быть счастливым, ты и так уже натерпелся. Не зная всех подробностей, он снова оказался прав. Или я просто хотел думать, уставший страдать постоянно? Тем не менее, в голове все крутился вопрос, ответ на который я жаждал получить: — Почему? — голос был все еще слабым и сиплым, поэтому закашлявшись, мне пришлось повторить снова: — Почему ты бросил музыку? — Я ждал этого вопроса, — друг улыбнулся своим мыслям и отвёл глаза. — Просто понимаешь: в каждом деле есть своя вершина, покорив которую, потом становится просто неинтересно заниматься этим дальше. Может, я ставлю маленькие и низкие цели, — он пожал плечами, — но зато я нашел человека, который вдохновляет меня каждый день на новые и новые свершения. Сейчас я хочу заняться уже своим ресторанным бизнесом, буду шеф-поваром на кухне, а в зале, развлекая посетителей, будет сидеть за пианино моя Карамелька. Это будет наше общее дело, семейный бизнес. Вот к чему я сейчас иду! — Прям завидую, — усмехнулся я. Все же рад, что у них всё идет в гору. — Но мне будет не хватать нашей игры. — Брось, — отмахнулся друг. — В его обществе, ты вроде забываешь о музыке. И все же, какой ты дурак, — рассмеялся он и вышел за дверь, по-хорошему смеясь над моей тупой социофобией, высосанной из пальца. < Сейчас я и сам не мог поверить, что собственными руками рушил свое счастье. Видимо, в этом мое проклятье. Ни в отсутствии поддержки или семьи, ни в отсутствии денег или хорошей одежды. В себе. Лишь в себе.***
На нас отовсюду давят, семь миллиардов людей стараются найти свое место, Не опускать руки И улыбаться, когда тяжело на сердце. Послушай, ты же знаешь, Мы оба знаем, что мир жесток, Но стоит попытать счастья. Пока ты любишь меня, Нам не страшны ни голод, Ни скитания, Ни безденежье. Пока ты любишь меня, Я буду тебе платиной, Буду серебром И золотом. Jaymes Young — As Long As You Love Me
В студенческой общаге душ находился на первом этаже. Всё как в бассейне: раздевалка, десять кранов, с которых еле бежит вода, и всего два рабочих с нормальным дождиком. Отчего и очереди постоянно были утром и вечером. Сейчас же время после полуночи и не было никого, поэтому мог спокойно без лишних глаз смыть с себя грязь и пот за эти несколько дней самобичевания. В груди чувствовалось некое волнение, что слегка кружилась голова, и начинало тошнить. Но такой реакции я даже рад. Значит живой, а не просто кусок тухлого мяса. Завтра я решил идти на пары. Продуктов, что принес Миша, с моей экономией хватит на пару недель, а к тому времени уже и работу найду. В моих мыслях появлялся хоть какой-то порядок. О нем пока старался не думать, все равно не знаю, что предпринять. Может, завтра на паре сам подскажет своим отношением ко мне, как вести себя с ним? Простит ли? Капли воды спускались по исхудавшему телу, мурашки прокалывали кожу и спускались все ниже и ниже. Чертовы воспоминания снова были не к месту. Пару месяцев назад этот человек подарил мне спокойствие своим присутствием и мурашки одним лишь взглядом. Слова волновали что-то внутри, а руки дарили ласку и заботу. От боли я согнулся пополам. Теперь вся вода попадала мне на голову, но не могла смыть мысли о нем. Я скучал, безумно хотел до него дотронуться, хотя бы просто увидеть его глаза и улыбку. Его спину, как он уверенным шагом идет к своей машине, ожидая меня через десять минут. Нестерпимо больно. Хочется выть и ногтями содрать с себя кожу, будто эту боль можно достать изнутри. Пришел в себя я нескоро. Наскоро вытерся и поднялся к себе в комнату. Взгляд зацепился за пакеты около стола, который Миша принес с собой. Некоторые продукты все еще были в пакете и ждали, когда они очутятся в холодильнике. Было много чего куплено, и я уже не удивлялся разнообразному набору еды, но когда на дне пакета нашел шоколадное масло… Это было слишком. Дрожащими руками я держал его и все никак не мог поверить. Только один человек знал, какое значение оно имеет для меня. Бережно откладывая его в сторону, беру другой пакет. Там оказались теплые вещи: свитера, штаны и ботинки. Те самые, что я не стал брать в тот злополучный вечер. Не знаю, как уснул. Казалось, прошло минуты две, и вот нужно вставать и собираться на первую пару. Плотно позавтракав, выбрал, что надеть и двинулся в путь. Ботинки были в пору и совсем не стесняли ноги, а куртка была очень теплой. Поприветствовав охранника, вышел на свежий воздух. Захотелось сразу вдохнуть полной грудью. И пусть было уже морозно, и лежал иней на пожолклой траве, чувствовал себя обновленным. Зайдя в кабинет, почувствовал на себе прямые взгляды. Некоторые ребята даже подошли ко мне и стали спрашивать о моем здоровье, не нужны ли мне какие-либо лекарства. Успокоив их, что со мной все в порядке, сел за свое место. Странно. Раньше я не замечал, что человечество давно заслуживало от меня еще один шанс. Катя, Денис, Вера Юрьевна, Миша, Леша. Николай Викторович. Хорошие, достойные люди. И я тоже могу быть, как они. Взяв свои конспекты, подхожу к Алисе, которая плохо знала темы по уголовному праву. — Возьми, — протягиваю ей тетрадь, а она, не веря, смотрит мне в глаза. — Серьезно? Ты же никогда не давал списывать. — Я уже все равно эти темы наизусть выучил, а тебе пригодятся. Другие одногруппники, заслышав это, присвистнули. Вскоре я всем нуждающимся обещал дать свои конспекты и наработки по разным предметам. Но ни один не просил тетрадь по международному праву. Николай Викторович и так очень хорошо все объяснял. Странно: стал намного спокойнее произносить его имя в своей голове. На перемене парни позвали меня в столовую, чего раньше не было никогда. Хотелось отказаться. Что мне там делать без денег? Но что-то всё равно заставляло идти с ними. Нет, не стадный инстинкт. Я просто хотел провести с ними время, даже если они будут есть, а я просто стоять рядом и ждать, когда они закончат. Это лучше, чем сидеть одному за партой, ожидая начала следующего занятия. Однако один парень, которому я пообещал конспект, вызвался угостить меня, когда сообщил о своем безденежном состоянии. Неловко, но мысли о том, что мы друг друга использовали, больше не было. Может так и рождается дружба? Мы помогаем, нам помогают. Его звали Дима, и он оказался интересным собеседником. Вера Юрьевна как всегда заулыбалась, увидев меня. Я тоже, чего греха таить. Все это время она очень тепло ко мне относилась, кормила, спрашивала о моих успехах. Прямо как мама? Да, мне бы хотелось иметь такую мать. После пар, обязательно забегу к ней. Просто поблагодарить за все, спросить, как у нее дела. Что бы тебя ни связывало с человеком, эту ниточку нужно беречь. Вместо того чтобы говорить себе, что у меня нет никого и ничего, я мог сам построить нужные себе отношения с людьми. Но как только что-то начинало получаться, я сам все портил, рвал эти нитки, и сам же страдал от этого. Сейчас душа понимала это, но она кровоточила все равно. Ведь чтобы понять это, я лишился самого дорогого, что обрел. Я верил, что еще возможно восстановить ту нить, что по глупости сам порвал. Вот начнется следующая пара по международному праву, и всё ему расскажу. Однако студенты кругом так яростно что-то обсуждали, что сосредоточиться не получалось вовсе. Стало любопытно. Подозвав соседа по парте, который угостил меня обедом, спросил, в чем дело. — А ты разве не в курсе? Ты ж у него курсовую пишешь вроде. Он уже третий день отсутствует. Одни думают — снова заболел, другие — уехал отдыхать. Снова сплетничают, короче, — лениво зевнул он, показывая, что ему эта тема совсем не интересна. Внутри забеспокоился, но вида не подал. Получается, пока я был в депрессии и накручивал себя, боясь ходить на пары, чтобы его не встретить и не сделать этим еще хуже, преподавателя в этих стенах даже не было. Заболел? Уехал? Бред. Слишком мало данных, чтобы понять, в чем дело. Может ребята ошиблись, и он сейчас зайдет в эту дверь? Звонок, знаменующий начало занятия. Дверь открывается, и заходит преподаватель в деловом костюме. Он проверяет присутствующих в журнале, ставит, где необходимо, знак «н». Разглаживает свой костюм и становится на трибуну с папкой в руке. — Ну что ж, начинаем следующую тему по международному праву, — говорит Олег Иванович с улыбкой победителя. Занятия и весь оставшийся день были будто в расфокусе, не смог сосредоточиться почти ни на чем. Я не понимал, куда подевался Ник. В городе ли он вообще? Он бы не уехал без прощания, ведь так? От тяжелых мыслей отвлекла смска от Миши: «Покатаемся на коньках?» Коньки? В такое время? Не очень удачное для веселья, да и я не умею даже держаться на льду свободно, не говоря уже про катание. А Миша будет наверняка с Лешей, с братом Ника. Что мне там делать? Ловить гневные взгляды от него, как я мог бросить такого идеального человека? За один раз не объяснить все свои психологические проблемы, чтобы тебя правильно поняли. На перемене друг позвонил и стал уговаривать все-таки пойти сразу после занятий. Причем так, будто от моего ответа зависела чья-то жизнь. Под таким напором я быстро сдался. Черт с ним. Тем более сам дал себе обещание жизни говорить больше «да», чем «нет». В пять вечера, попрощался с одногруппниками и двинулся в путь, на каток. В такое время, в ноябре, уже было темно, и на улице включались желтые фонари. Голые деревья покачивались от ветра, свои коричневые листья они давно уже сняли. Теперь они лежали под ногами и застилали собой черную мокрую грязь, что была после дождя. Я мысленно говорил им спасибо, ведь благодаря им я не пачкал обувь в земле. Осторожно обходя лужи, стараясь идти по асфальту, добрался до места встречи. Парни ждали меня возле входа уже в коньках. Миша в руках держал еще одну пару. Видимо, для меня. Отчего-то я всерьез захотел научиться кататься на них. Наверное, друзья на меня хорошо влияют, а я и не замечал. Поприветствовали друг друга. — Наконец у тебя лицо отдохнувшее, а то вчера на покойника был похож, — сказал Миша, крепко пожимая мою руку. Леша шутливо толкнул его, сердясь за такие прямые и невежественные слова. Затем он повернулся ко мне, протягивая свою руку. Пожатие было чуть слабее, но в его глазах увидел все беспокойство и поддержку, что не выразила рука. Почему же он так переживает за меня? Разве он не должен злиться? Стало неловко. На катке было не так много народа. Его не так давно залили, и только ярые фанаты льда тут же воспользовались представленной возможностью. Я же осторожно передвигался вдоль бортика. Любовная парочка моих друзей уже сделали несколько кругов, толкаясь и смеясь. Они держались за руки, и от их вида щемило что-то в груди. Я стоял и любовался ими. Такие открытые, счастливые, уверенные, ведь они совсем не обращают внимания на непонятные взгляды окружающих. Позже в нашу компанию влилась Тася с какой-то незнакомой мне девушкой. Ею оказалась Маша, сестра Миши. Приятная, на первый взгляд, и напористая. Она не отходила от Таси и постоянно предлагала ей свою помощь. Тася, как и я, не совсем уверенно держалась на льду, поэтому подруга постоянно придерживала ее. Один я неловко передвигался возле бортика, боясь отпустить руку и сделать хотя бы шаг в центр катка. В какой-то момент, видимо, всем надоело смотреть на такого недотепу, как я. Миша завязал мне шарфом глаза, говоря при этом, что у них для меня есть сюрприз. Выждав минуту, я подал голос: — Где все делись? Что происходит? — сердце билось очень быстро. Глаза боялись увидеть того, кто передо мной. В глубине души, я надеялся, что они его пригласили, но в тоже время волновался, так и не придумав, что сказать. Рука лишь сильно сжимала холодный металл перил, за которые я держался, боясь делать шаги на льду. Но понимал, что вечно продолжаться так не может. Я должен открыть себе глаза, посмотреть правде в лицо, не прятаться, а принять. Себя и происходящее вокруг. Я снял шарф. Глаза привыкали к неяркому освещению на катке. Кругом не было друзей. Вообще никого. Кроме одного человека, который сейчас стоял прямо в центре катка, держался на льду он уверенно. Высокий, легкая улыбка, карие глаза, пальто. Мое зрение выуживало из образа человека отдельные детали, пока глаза не восприняли его целостным. — Ник, — выдохнул я, не до конца понимая, что происходит. Но он ничего не говорит. Вообще. А только протянул свою ладонь и выжидающе смотрит. Прямо в центре чертова льда, по которому невозможно ходить! Понимаю, что это проверка. Если не подойду к нему сам, все действительно будет кончено для нас двоих. Делаю первый шаг, но не отцепляю руки от бортика. Ноги разъезжаются, тело хочет сохранять равновесие, но это очень трудно. Осознаю, что свою опору нужно отпустить, иначе не сделаю следующего шага. Не выдерживаю и кричу о помощи: — Чего ты стоишь как истукан, помоги мне, я же упаду, — но он молчит и лишь протягивает руку. Сейчас он перестал улыбаться, смотрит нервно, беспокоится, но не приближается даже на сантиметр. Внутри меня разворачивается такой гнев, что отчаиваюсь и отпускаю руку. Почему не подходит? Почему не помогает? Я делаю шаг и падаю прямо на колени. Мои руки встречают лёд, он холодит кожу, остужает мои мысли. Отчего-то стал понимать его посыл, что он хочет этим сказать. Встал не сразу, колени разъезжаются в разные стороны, но падать стало не страшно. Всю свою жизнь спотыкался по жизни, падал, ползал на коленях. В целом, она как этот лед. Решил сменить тактику и вытеснить страх из груди. Весь час смотрел, как катаются другие, плавно переставляют ноги и будто скользят по поверхности. Попробовал сымитировать нечто похожее и даже стало немного получаться, но не без падений. Руки саднило от встречи с жгучим льдом, колени тряслись, и вставать было все тяжелее. Когда до Ника оставалась пара метров, всего один шаг, не выровняв свое положение вовремя, снова стал клониться назад. За долю секунду до больного падения об лед в душе настало такое разочарование, что на миг я испугался, что все кончено. Больше не осталось сил бороться. Теплилась лишь надежда, поэтому успел лишь вытянуть руку, сожалея, что не смог снова завоевать чье-то доверие по-настоящему. Но в этот момент Ник делает необходимый шаг, хватает меня за руку, притягивая меня к себе. Эйфория накатывает такая, что я смеюсь во весь голос. Радость насыщает все нервные клетки, и я просто вжимаю этого мужчину в себя, обнимая так сильно как могу. Помог! Он тихо смеется мне в ответ, гладит по голове, немного отпустил меня, чтобы посмотреть мне в глаза. Мы стояли посередине катка, и я удерживался от очередного падения лишь его объятиями. — Думаю, нам нужно поговорить, — сказал он. Я лишь киваю ему в ответ не в силах отвести от него взгляд. Он здесь, и черной дыры, вместо сердца, как ни бывало. — Я переживал за тебя, — начал он, — слышал, ты получил все же вчера продукты от меня и одежду, — кивнул ему в ответ, не смея перебивать. — Очень хотел сам зайти к тебе, но боялся, что мое присутствие для тебя будет болезненным. Ты показал мне, что не хочешь со мной общаться, пришлось выкручиваться и ждать, пока Миша приедет из отпуска, — он ждал от меня какой-либо реакции, но я молчал. Я и сам это знал. Лишь кивнул, чтобы он продолжал свою речь. — Я думал над твоими словами, на счет денег, — вот тут очень хотел сказать свое слово. — Ну уж нет, говорю сейчас я, — заметил он мои попытки перетянуть на себя одеяло разговора, — просто хочу кое-что объяснить. Каким я тебя вижу. Ты очень одаренный молодой человек, талантливый, но самокритичный и сомневающийся. Ты думаешь, что ничего не достоин в этой жизни, что твой путь — это ползти по бренной земле как отброс общества, какими, возможно, были твои родители. Таким ты себя видишь в зеркале? Никому не нужным человечком, до которого вечно никому нет дела? В груди разворачивался гнев. Я не хотел это слушать. Однако он был прав. У меня была низкая самооценка к себе и окружающему миру тоже. Общество я будто ненавидел за то, что люди игнорировали, как мне плохо. Как упрямый обиженный ребенок. Но они всё замечали, помогали мне, а я думал, что пользуюсь ими, отчего только ненавидел себя. К моему сожалению, я слишком поздно заметил в людях то хорошее, что они показывали со всей своей открытой душой. — Таким образом, — продолжил он и обвел взглядом обстановку, в которой мы находились, — я решил дать тебе понять: нужно доверять людям. Да, некоторые из них мерзавцы. Но не обижайся на остальных, что не сразу заметили, какая помощь тебе нужна. Дай людям еще один шанс, научись доверять, говорить просто спасибо и принимать чью-то помощь. Для меня ты достоин всего в этом мире, чего захочешь сам. Поэтому неважно, если я останусь в тени, если мне не место в твоей жизни. Главное, ты будь счастлив. Щеки, несмотря на мороз, покрылись смущающим румянцем. Большим пальцем он ласкал мне холодную щёку, будто так можно согреть. Собравшись с мыслями, я сказал то, что должен был: — Прости меня. За все. Но ты не останешься в тени. Невозможно. Ведь это я — тень под твоим ослепительным добрым светом. Больше не смогу без тебя, поэтому не уйду. Я ошибался. Думал, наши отношения станут клеткой, но не замечал, что сам в этой клетке живу очень давно. Поэтому, если ещё возможно все вернуть, я бы очень хотел… Когда я говорил, не смотрел ему в глаза, стеснялся поднять свой взгляд, боялся увидеть на его лице разочарование и жалость. Нику же наверняка надоело смотреть на мою макушку, пальцем взяв за подбородок, заставил меня взглянуть на него серыми глазами, обрамлёнными чёрными пушистыми ресницами. Его губы чуть приоткрылись от такого зрелища. Наши лица были непозволительно близко, что нос одного чуть касался носа другого. Его судорожный вздох согрел моё лицо. А дальше последовал поцелуй двух тянущихся друг к другу людей. И было неважно, какого они пола, семейного положения и их род деятельности. Такой поцелуй бывает только после ссоры, когда партнеры снова учатся любить друг друга после ошибок, сделанных в прошлом. Горячо, мокро. Языки ласкали друг друга, соскучившись. Руки обнимали долгожданное тело любимого человека, а ноги еле держались на открытом льду. Немного наклонился вбок, мигом забыв, где находимся, — и оба падаем. Примирительный смех разносится по пустому катку.***
Зимняя пора не у всех начинается с предновогодних хлопот. Покупки подарков родным, выбор самой лучшей ёлки, — все это мне было чуждо. Новый год мы с бабушкой проводили тихо: она читала, а я, подождав, когда она уснёт, выбирался на двор, и лепил большого снеговика. Руки и ноги отмерзали быстро, но я легко приспосабливался к холоду. Зато на утро она всегда радовалась, когда нечаянно через окно видела мой снежный сюрприз. И её улыбка стоила тех дней, когда я валялся на кровати с температурой, громко кашляя. Самодельные открытки, различные подделки из листьев и шишек — всё это она хранила в своей шкатулке, а самые лучшие из работ вывешивала на стены в своей комнатке. Для студентов зима всегда сопровождалась экзаменами. Многие к ним относились по-разному. Боялись, игнорировали или учили темы. Мне же всегда абсолютно плевать, ни разу не волновался. Но сейчас экзамен по международному праву стал играть для меня новыми красками. В назначенное время наша группа собралась возле дверей кабинета. Как обычно началась ругня, почему-то каждый хотел к Николаю Викторовичу попасть первым. Староста группы предприняла следующее: на бумажках написала цифры от одного до шестнадцати, сколько нас и было в группе, и заставила каждого выбрать. Все поддержали эту идею, конечно, кроме тех, кто пришел немного раньше, чем все остальные. Но против большинства выступить они не решались. Вытянув из шапки однокурсницы свой номер, помрачнел. Третий номер. Не хотел идти к нему в первых рядах. Быть последним в очереди уже стало некоей нашей традицией. К тому же это было удобно, ведь все в конце расходились, и нам никто не мешал. — Саш, может, поменяемся номером? — стала строить мне глазки Алиса. — Он же тебя заваливать начнет за немытую доску, а я бы быстро отстрелялась. А еще мне на поезд надо к родным на праздники, — она не знала, чем еще подкрепить свою ложь, но это было и не нужно. — Хорошо, — протянул ей свой «счастливый билет». Цифра «шестнадцать» заставила меня улыбнуться, чуть сдержал свой радостный смех. Теперь оставалось лишь ждать, пока все пятнадцать студентов не закончат. Кабинет находился в конце коридора, поэтому я с удобством расположился возле окна на подоконнике, никому не мешая, а лишь наблюдая, как все остальные стоят возле двери, шепчутся, нервно обсуждая спорные моменты. Дима, мой новоявленный друг, отделился от толпы, посмотрел на меня и с ухмылкой подошел, протягивая бутылку воды. Глотнув немного, поблагодарив, вернул ему обратно. — Я смотрю, ты совсем не волнуешься, — заметил он. — Поделишься секретом спокойствия? Или ты забыл о его черном блокноте? Кто-то из группы считал кстати, — задумался друг, явно вспоминая. — По-моему, у него получилось не менее двадцати раз, когда он записывал твое имя. — Ты меня плохо знаешь? — усмехнулся я. — Видимо, пока не очень хорошо. Не раскусил тебя еще как человека. — Хочешь сказать, я странный? — Ты и сам знаешь, что да, — пожал он плечами. — Я не волнуюсь, потому что хорошо изучил темы. Тайны нет никакой, — некоторое время Дима смотрел на меня, не моргая, а потом рассмеялся. В этот момент его подозвала одногруппница, сообщая, что он следующий в очереди. Махнув ей рукой, он попрощался со мной: — Ладно, пошел я. Надеюсь, попадется легкий билет. Я так понимаю, на вечеринке у Алиски не увидимся? — отрицательно покачал головой. — Ну, тогда пока друг. С наступающим! Пожав друг другу руки, Дима подошел к коричневой двери, перекрестился, как и остальные студенты, что заходили туда. Кажется, многие здесь драматизируют. Ведь преподаватель хорошо объяснял свой предмет с яркими примерами, контролировал конспекты студентов, все темы разъяснял легкодоступным языком. Ну, разве не сказка? Бывало, был строг и сердит, но всегда по делу. Однако все мандражировали, чего-то боялись. Хотя может это не страх, а предвкушение встречи с ним? Он нравился людям, безусловно. Их привлекала его уверенность в себе, непоколебимость в собственных моральных принципах и установках, ухоженный внешний вид и, конечно, харизма, которая сметала все негативные настройки у человека. Но мне нравится думать, что его другую, нежную, задумчивую и мечтательную сторону не знает никто, кроме меня. Я не повторял темы, не подучивал вопросы экзамена, гадая, какие из них легкие, а какие, наоборот, напряжные. Никогда не волновался и был уверен, что моих знаний вполне хватало сдать его на твердую пятерку. Так было со всеми экзаменами. Но сейчас нечто будоражило меня, волновало так сильно, что скручивало живот. Воздух застревал в легких. Я нервно выдохнул — и на стекле от горячего дыхания остался след. Осталось совсем немного времени, и я тоже зайду в ту дверь. И хоть сегодня мы виделись, а ночью делили друг с другом постель, сейчас я нервничал, будто не видел его несколько дней. Казалось, ещё сравнительно недавно я оставил свою одинокую комнату в общежитии и переехал к нему. Сделать это было легче, чем я себе представлял. Финансовая тема будто до сих пор висела невидимым палачом над нашими головами. Но Ник дарил мне вещи так виртуозно, логически объясняя каждую покупку, что моя гордость оставалась спящей, а главное помалкивающей в тряпочку особенно, когда я вспоминал те дни, когда отказался сам от этого человека. Дверь открылась. Показался студент с номером «пятнадцать», который с облегчением выдохнул и чуть ли не на всех парах убежал вниз по лестнице. Сердце застучало в ускоренном режиме. На трясущихся ногах я спрыгнул с подоконника и засеменил к приоткрытой двери. Негромко постучав, я заглянул в аудиторию. Ник вальяжно расположился за столом, на котором были разложены билеты для экзамена, графин с чистой водой и пара стаканов. Сейчас он сидел в свитере и черных джинсах, хотя утром я уговаривал его надеть тот самый темно-синий костюм, который когда-то вскружил мне голову. Лениво повернув голову, делая вид, что ему все равно, не сдержал улыбки, открытой и настоящей. — Воскресенский Александр, — кивнул он мне. — Присаживайтесь. — Доброе утро, Николай Викторович. И несмотря на нашу официальную речь, улыбки так и не могли сойти с наших лиц. Сдерживаться не имело смысла. Вся эта обстановка напоминала какой-то дешевый фарс. Он отлично знает, на что я способен, и доказывать свои знания таким образом, казалось смешным. Но обстоятельства складывались несправедливо, и нам ничего не оставалось кроме как подчиниться, будто разыгрывая наивную сценку в школьном театре. — Кто бы мог подумать, что от вашего нежелания идти на поводу обстоятельствам и крайней вредности, что уж скрывать, выльется в такую невероятную историю, — начал философствовать Ник. — Вы про то, что мне нужно вытянуть разом десять билетов? — мы оба играли в какую-то игру. И она все больше походила на ролевую. — Двенадцать, — не стал мелочиться преподаватель. — Может, сойдемся на одиннадцати? — я игриво стреляю глазками, и кажется, один выстрел все-таки попадает в цель. — Иначе мы не закончим даже до утра. — Действительно, — сказал Ник, все больше теряя терпение и остатки разума. Тем временем я бесстыдно сел на учительский стол, немного раздвигая ноги. Наши глаза смотрели друг на друга с неприкрытым желанием. Да и кого тут стесняться, в нелюдимом универе в такое время лишь мы одни, кроме технического персонала. А дверь закрыта по традиции на ключ, когда оставались наедине в этом же самом кабинете. Ник встал со своего стула, сжал руками столешницу, не давая мне ускользнуть. — Подожди, — шепот на ухо, словно горячая лава, обжигал нервные окончания моего уже нетерпеливого тела. — Я хочу тебе предложить что-то новое, — продолжил он сексуально болтать, не отрывая своего хитрого взгляда от моих губ. Окончательно разомлев в его руках, которые поглаживали меня сейчас, дарили ласку, я уже был согласен на все. Но вдруг он посмотрел мне в глаза и выдал нечто такое, от чего я выпал из реальности: — Моя мама ужасно хочет с тобой познакомиться и приглашает Новый год встречать вместе. Правда, там еще будет моя бывшая жена, но она буквально ненадолго, оставит детей с нами и уедет куда-то… Неважно. — Он замолчал, испугавшись на миг своей быстрой от волнения речи. — Если ты не хочешь, пустяки, я все равно с тобой останусь, что-нибудь придумаем. — Боже, хватит. Я же сейчас… Умру от переизбытка эмоций. Договорить ему я не дал. Затыкать поцелуем наша любимая привычка. Одна на двоих. Губы, как могли, пытались выразить наши чувства сейчас. Но они не справлялись. Руки гладили тело, а сердцу было этого мало. Становилось страшно от своих же глубоких чувств, потому что чувство, что ты тонешь, больше не казалось иллюзией. Но я не боялся оказаться на дне этого бездонного океана эмоций. Конец всегда начало чего-то прекрасного. Также как закат сменяется рассветом. С ним я открывался для себя все с новой стороны. Поэтому будут еще океаны, в которые стоит падать только так, отпустив ситуацию из-под жесткого контроля. Отпустить себя, не сдерживаться. И к черту весь остальной мир.В жизни у тебя есть только ты сам. И те люди, которым ты откроешь дверь. — Я не понял ответ, это да или, — Ник с трудом оторвался от моих губ, и было видно, что ему это стоило больших усилий. Видимо, для него это действительно важно. Важен мой ответ. — Это да, — улыбнулся я открыто и широко. И кажется, впервые в жизни теперь уже я заражал своей улыбкой так, что невозможно не улыбнуться в ответ. Не стоит и говорить, что я давно считаю Ника своей семьей. А значит его семья и моя тоже. Ник легко рассмеялся, облегченно, будто все нервные клетки сжались и ожидали своего вердикта, а потом, услышав его, расслабились — и пружина беспокойства вытянулась. Я уже предчувствовал отличное времяпровождение на праздниках, где мы с Ником будем только вдвоем. И даже легкое волнение по поводу знакомства с его мамой и детьми, не могло испортить то, чем мы все-таки хотели закончить нашу игру. Международного права больше не будет в моем расписании. Зато в жизни останется умопомрачительного вида преподаватель. Экзаменационные билеты со стола упали на пол за ненадобностью.***
Встретимся на дне океана, Где время застыло, Где вся Вселенная открыта. Любовь не случайна, мы избраны. Я люблю тебя до бесконечности. Jaymes Young — Infinity
Июньский зной не убедил молодого человека оставить свой деловой костюм в углу шкафа. Зато другой мужчина давно его отложил на неопределённый срок, и сейчас в легкой футболке и шортах почему-то нахмурено следил по сторонам, чтобы никто не помешал единению его любимого человека с небольшим холмиком земли, огороженным металлической оградой. Ник не любил кладбища, но готов был терпеть столько, сколько потребуется ради него. В стороне от деревушки, где бабушка Алекса провела всю свою жизнь и воспитывала внука, расположилось кладбище. Небольшой лесок, могилы. Заброшенные, без крестов, без оград. Хоронили бедные люди своих родственников как придется, и уезжали, как правило, потом навсегда и далеко. В цивилизацию, где мир еще не зацвел, как вода в болоте. Другие соседи, кто еще доживал свой век именно здесь, смотрели сначала со слезами на глазах, когда в очередной раз люди в черных нарядах, приехавшие на своих машинах, а не на электричках и поездах, шли рядом со священником и гробовщиками, несшие бездыханное тело в последний путь. А потом привыкли. Знали, что их ждет то же самое. Лишь в трубку стационарного телефона, чуть не плача, просили прислать внуков на поезде хоть на все летние каникулы. Александр и сам поначалу оглядывался. Непривычно и до жути больно смотреть на эти холмы захороненных забытых людей. Но потом он нашел могилку своей бабули и почему-то на душе посветлело. И сам не заметил, как стал рассказывать о событиях уже десятилетней давности, но таких важных для становления его пути. Начал с того момента, когда ему казалось, что все пошло в жизни кувырком. Но на самом деле, он ошибался. Как раз-таки тогда всё только стало налаживаться. — Романтичная у нас история любви, скажи? Знаю, ты, наверное, злишься, что я таким идиотом был и плакал много. Но сейчас все хорошо. Я себе даже и представить не мог тогда, что буду настолько счастлив. Ник… Он… Такой… Словами даже не могу описать, словно девчонка влюбленная. Он верил в меня, даже когда все говорили, что ничего не получиться! Я окончил университет с красным дипломом и хотел открыть свой бизнес. Адвокатскую контору. Ох, поначалу это был вообще небольшой пыльный кабинетик, где работал только я один. Но потом… Будто от Ника началась цепная реакция, и в меня начали верить все. Правда, ему пришлось продать свою белую машину, чтобы дело развивалось дальше. Не злись, я ему все отдал. И машину ему купил тоже. Почти такую же. Сейчас я зарабатываю даже больше Ника тогда, еще десять лет назад. Скажу, по секрету, ему это не нравится, хотя и не показывает этого. А сам круче меня вообще-то. Деканом стал. Теперь ему даже никто не может сказать в лицо, что ходить на работу в майке и джинсах не положено ему по статусу. Ну, кроме меня, конечно. Хотя толку, как ты догадалась, никакого. Речь его затихла на минуту. Он смотрел на фотографию своей бабушки, на свежие цветы, что сейчас украшали землю. На глазах отчего-то стали наворачиваться слезы. Грустно улыбнувшись, он продолжил свою исповедь: — Ты прости меня, бабуль, что не женился, что детей у меня нет. Наверное, не такого счастья ты для меня хотела? Думала, что у меня будет все как у нормальных людей: заботливая красавица-жена, дети, которых балуешь и воспитываешь? Но я… Кажется, полный псих. Вся эта показушная нормальность не для меня. Всегда знал, что я другой! У меня есть семья, которую я безумно люблю. И дети, в которых души не чаю! Близняшки любят меня, а я их. Помню, так жутко волновался, когда Ник меня представил. Конечно, он не сказал им, что вот этот дядя спит с вашим папой. Но сейчас они взрослые и все понимают. Его мама тоже отнеслась ко мне с любовью. Так сильно обняла меня в нашу первую встречу, что чуть не задохнулся. А потом сказала, что ее сын давно меня ждал. Боже, смущение, по-моему, не сходило все время, что был у них дома. Вот такая у меня семья теперь. Так что не переживай за меня. Жаль, я тебе не говорил этого раньше. Я люблю тебя, бабуль. Слезы больше не падали по щекам, как раньше, но внутри было нечто такое, что забирало с собой горечь прошлых одиноких лет. На душе становилось легче от разговора. Теперь он знал, что может двигаться еще дальше. Ведь обрёл то, чего всегда желал, но тем не менее остался самим собой. И только лес услышал эту речь и шёпот: «Спасибо тебе за всё». Осторожно пробираясь по узкой тропинке, боясь испачкать синий дорогой костюм, мужчина шел навстречу своей родной душе. Ник стоял возле машины и щурил глаза от солнца. Очки благополучно забыты в бардачке, но упрямство не давало ему вернуться обратно. Тяжёлым взглядом он сканировал местность, где прошло всё детство Саши. Прошло уже полчаса, еще немного и стал бы всерьез беспокоиться, обвиняя себя в том, что оставил его одного в таком месте. Но вскоре Алекс появился на горизонте с широкой улыбкой и отличным настроением. А значит, поездка сюда была не зря. Владелец крупной юридической фирмы, Воскресенский Александр, наконец, за долгое время собрался в отпуск. И мысль, пока выдалось время, навестить могилку такого родного и значимого человека, все никак не покидала голову мужчины. Сейчас, когда все было сделано, а главное, сказано, ничего не мешало им отправиться в очередной круиз. Саша больше двух лет почти не покидал стен офиса, чтобы жертва, на которую пошёл Коля, была не напрасно. Правда, сам он не понимал, почему продать машину и помочь любимому человеку вдруг стало жертвой, но Алекса было не переубедить. Он много работал, заключил даже несколько договоров с иностранными партнерами и все никак не находил время для ежегодного отпуска летом. Тогда они обычно отключали телефоны и уезжали далеко-далеко, где их было не достать. Каждая их поездка была неповторимой: страна ни разу не повторялась, а их вид отдыха постоянно менялся. Ник долго разглядывал лицо Алекса. Хочет найти следы слёз, но отыскал лишь напряжение в каждых мышцах этого спортивного тела. И не скажешь, что этот парень когда-то был худым. Подошел к нему близко-близко, и обнял, задышав в полной мере. Соскучились, и океаны эмоций и чувств снова тянули их куда-то вниз. — Поехали? — спросил поджарый красивый блондин, немного отстранившись от желанного и такого любимого тела. Ник кивнул. Садясь на водительское место, Алекс включил любимую радиоволну. Его любовь к музыке была неизменна. Также как и его чувства, несмотря на загруженность на работе. А Ник уже давно отдал эту привилегию, быть за рулем, такому молодому юноше, как только он получил права. На пассажирском месте ему нравилось даже больше. Сейчас он предчувствовал лишь хороший летний отпуск. С морем. С песчаным пляжем. И с сексом. Потому что такой Алекс его волновал еще больше. И каждый раз Ник удивлялся и желал его еще сильнее. Поначалу он стеснялся этого: самого себя и своих желаний. Даже не касался его в полной мере, все еще боясь. Сейчас он принимал его всего. Потому что, какой Алекс на самом деле — это прямое попадание по его сердцу. Это его искусство. Тот захватывающий вид, на который можно смотреть вечно. Тот божественный и родной запах, который он способен вдыхать, не прерываясь на выдохи. — Куда на этот раз? Может, Мальдивы? — Ник прервал тишину, уже обдумывая все варианты. Алекс стал осторожно выезжать назад, потому что на маленькой проселочной дороге особо не развернешься. — Можно. Мы еще в Греции не были. — Я вообще надеюсь на необитаемый остров. Море, песок и ты. Вот все, что мне нужно. Тихий смех был ему ответом. У них еще будет время решить этот непростой вопрос. Наконец, когда они выехали на нормальную асфальтированную дорогу, другие жители с неприкрытой завистью из окон провожали взглядом дорогую машину. Черный Ниссан Кашкай.