питер-питерпи-терпи

жёлтых листьев ворохом пролетают дни, я сгораю порохом, любуйся на огни... 23 - в никуда

      костлявыми руками похлопывает по карманам чёрного пальто в поисках пачки сигарет. озябшей поступью бредёт скорее в тепло. стойко шагает против ветра; костяшки красными становятся; колени иногда дёргаются; нос заледенел. сами попробуйте провести денёк в октябрьском петербурге. едком таком, что аж доводит. весны, наверное, не будет. пусто, вяло, дубарь таки. питер-питерпитерпитерпи-терпи.       петербург так сильно ненавидит жителей, приезжих, думает бестужев, ненавидит всем сердцем. ненавидит всем невским проспектом. пускает досаждающий шёпот лиственный виться пред глазами прохожих, шушукать только бы о чём. шлёт ветер ковыряться в волосах пешеходов и оставлять злящий беспорядок. ветер, подобно старику беззубому, посылает свой свист на протяжении всей осени из маленького деревянного домишки на границе города, стало быть. бесприютничает смог с ночи до ночи. петербург безмерно ненавидит людей и пуще намекает на мерзлоту. а народ, подобно мальве, верит в весну: о весне рассуждают все. весна, мол, гоняется с крыш на крыши, шастает по уголкам, ждёт чего-то. глупость несусветная, думает бестужев, наконец поджигая сигарету.       воистину глупость несусветная. и весь этот хлад, и разговорчики о весне, и сигарета тошнотворная, и вечные кольца на пальцах, и пальто, и мысли, и поездка эта бестолковая, и петербург. всё это глупейшая глупость. и серёжа - тоже глупость. впрочем, глупее всех глупостей. и глупее петербурга.       миша - сателлит сейчас. нисколько не понятно чьей воли исполнитель, но точно не своей. кто его образумил на это - нисколько не понятно. мише не нравится эта идея. миша вообще против своего поступка, честное слово. но идёт всё равно, выкуривая точно третью сигарету. пора завязывать с этим.       серёжа затирал о том, что "рано или поздно мы сожрём себя, как огромный уроборос"; что ад стопроцентно замёрз; что выражение "сплелись языки" - очень тупое и клишированное; что все эти монстры среди нас и прочее, прочее, прочее, что бестужев всё ещё знает наизусть. муравьёв сидел на продавленном подоконнике в явно вековом пледе и курил, курил, много говорил, курил. муравьёв сочинял стишки и вечно филосовствовал. муравьёв варил лакомый, вкусный кофе, по утру стоя часами на кухне. муравьёв доставал из верхнего шкафчика каждый раз новое вино, и они напивались до беспамятства, хихикая отчего-то, мудно брели по проспектам. муравьёв всегда взъерошивал свои волосы и рубашку расстёгивал на две пуговицы - точно. серёжа до безумия любил петербург. а миша - нет.       он пахнул ежевичным вином, ядрёным кофе и сладкими сигаретами. сигареты эти такие мерзкие, блевотные, что ком к горлу подступает и по сей день, а миша уже давно не пробовал их. ещё - жвачкой с корицей. серёжа всегда был со специфическими вкусами. жвачка тоже - гадкая и отвратная, искоренить бы её совсем. только вот муравьёв ругаться будет. подобно злому коту бегемоту - вот честно, ни разу не страшно. смешно бубнить себе под нос и наверняка звонить на горячую линию дирола. или какая дьвольская компания это делает?       бестужев думает, когда это всё пошло под откос и на кой чёрт он сейчас шарится в полупустом винном магазине. да и на кой чёрт он вовсе приехал в этот окаянный питер? бестужев сегодня очень много думает. и злится тоже - очень много.       миша вообще не понимает, как его угораздило приехать сюда в пальто. как его угораздило в целом сюда приехать - тоже не до конца понимается.       прохожие такие скучающие, недовольные, что, кажется, смотрит в зеркало. огромное, просто громадное. смотрит на высокую худощавую брюнетку - видит себя, курящего сигарету. точно без сладкого фильтра. миша смотрит на всех, всех, всех - все они превращаются в мишу. все они - светловолосые, курят, замедляют шаг, размышляют, мёрзнут, трут носы, хмурятся чему-то своему, думают о скоропостижной смерти в неве. все они - миша. все-все-все. вот настолько они недовольны. и тоже, видимо, не понимают, что здесь делают.       серёжа правду говорил: когда-нибудь они сожрут себя. а миша с серёжей сожрут друг друга, голодные от изнеможения. серёжа говорил, что ведьмы не живут в избушках. пересматривал фильмы с участием бодрова по несколько десятков раз, а две части "брата" знал буквально наизусть. он ненавидил фамильярность. умел сочинять несочиняющиеся стишки. тарабанил по гитаре, совершенно не зная нот. миша их тоже не знал, но даже глухой бы понял, что кое-что здесь не так. не любил травяной чай, но полки были им завалены. слушал очень странную музыку. говорил, что когда-нибудь покинет питер, но не сейчас. серёжа очень любил питер.       память болью жжёт воспалённое горло. тошнит от всего. бутылка ежевичного вина становится такой тяжёлой, что миша готов вот-вот бросить её, бросить эту глупую затею и бросить вовсе петербург. чтобы вместо вина оказалась водка, и он смог бы забухать где-нибудь в переулках. сорваться и бежать по встречной - кажется, самое оно.       внутри у миши что-то вязкое обвивает органы спудом тревожности, неспокойствия.       скользкое небо варилось над головой. блядский питер, думает бестужев, блядский. блядский муравьёв, думает бестужев. и совсем не понимает, что он здесь делает. нахуя? по ветру покатилось перекати-поле, а все кругом заткнулись на секунду.       непонятно.       бульварный шум, пластилиновые люди и вороньи тучи - гневят. питер этот, муравьёв этот, тупая идея эта - адски гневят. всё это до трясучки такое глупое, что мигрень ебаная крепко-намертво вгрызается в голову, котелок, горшок, тыкву, бестолковку. и разговоры про весну - глупые. поскольку весны здесь не бывает.       серёжа очень бы помог сейчас. позвонил бы со своего разъёбанного телефона с пушистым ублюдским чехлом, сказал бы своим добрым хриплым голосом, что ждёт бестужева с кофе и сигаретами этими муторными - и всё бы было хорошо. но серёжа молчит. уже давно серёжа молчит. напряжённо, оглушительно, мрачно. так обычно молчат после похорон, когда закрываются насовсем, когда разрушают всё в один единственный миг. впрочем...       нужно обязательно взять себя в руки, думает бестужев. обязательно съебаться отсюда куда подальше. непременно удалить питер подобно ненужному кэшу. и, наверное, поэтому пускается по известному пути.       дома, улицы: безликие и бледные. город-призрак. храм тоски и грусти. и люди, снующие туда-сюда, - тоже призраки. неприятное чувство продолжает обволакивать все внутренности. липко, вязко. пускает холодную дрожь по спине. хочется резко провалиться под землю и попасть в ад, пустоту, тьму - да куда угодно, лишь бы ощущать себя одним-единственным на этой планете. или остановить время. или вообще перемотать. в самое начало, к динозаврам.       бестужев всеми силами пытается взять себя в руки, колеблясь между тем, чтобы вернуться домой и всё-таки завершить начатое. завершить. хмыкает вяло.       холод ужасный, пальто ужасное, питер ужасный, полупустая пачка ужасная.       бестужев стоит перед дверью и сверлит в ней дыру. дыру, через которую бы залезть в квартиру втихую, чтобы не потревожить серёжу. чтобы серёжа его даже не заметил. жил бы себе у него в шкафу тайно-тихо и никому не мешал. и подох бы там. серёжа бы заподозрил что-то неладное, только когда услышал мерзкую вонь. и обязательно бездушно выбросил бы тело миши с балкона, не щадя прохожих.       - молодой человек, - кажется, беспокойно говорит какая-то женщина. это соседка серёжи. валидольная гражданочка, если быть до конца честным. очень неприятная бабенция. - вы чего здесь стоите?       парень смотрит на неё пустым и стекольным взглядом. ну, это точно судьба, думает бестужев и горько выдыхает. негромко стучит в дверь, а она тут же испаряется у себя в жилище с орущим телеком, чайником и мужем.       дверь отворяется совсем звучно. напротив стоит серёжа. серёжа в руке держит бокал с тёмной жидкостью. серёжа в растянутой футболке с бабочками и красными пятнами, в мешковатых серых спортивках. серёжа секунду назад что-то пел - не то чтобы весело, - а сейчас глядит огорошенно, встрёпанно своими глазищами зелёными и почти не моргает. не шевелится и дышит учащённо. он выглядит старше на целый век.       миша позволил бы муравьёву съесть себя, обгрызть до косточек, да похрустеть ими меж зубов, только бы не смотреть в его полупрозрачные стекольные глаза, полные сомненья, недоумённости, растущих быстрее и быстрее сосновыми деревьями. в глаза цвета прогулок по затасканным дворам. только бы не смотреть на его дрогающие сухие губы в трещинках кровавых. только бы не смотреть в его вечно-бледное лицо. точно холодное. муравьёв наверняка опухолью проникал в тело миши.       или хотя бы прыгнуть под поезд семнадцать.       - вино, - единственное, что произносит бестужев, слегка приподнимая руку с бутылкой. вино... ставит на тумбочку. только бы не смотреть на него. только бы не закашляться бабочками. только бы не удавиться его этими глазами с крупинками питерского мрака.       - проходи. - муравьёв не моргает до сих пор. проходи, конечно, проходи. а потом снова съебись или что? или что за ерунда? или что за чушь ебучая? или что за галиматья? или извините, а что происходит? или ты нахуя, бестужев, нарисовался? или, или. серёжа идёт ставить чайник и просто ненавидит растворимый кофе.       тишина, привычная кладбищам, морям и посёлкам. сидят напротив друг друга молча. в такой тишине обычно стреляют в висок, забываются навеки, сходят с ума, расстаются совсем и умирают. вот бестужев и муравьёв в такой тишине пьют чай и общаются. мишу душат жилистые руки серёжи, спокойно покоящиеся на кружке чая. миша бы хотел, чтобы серёжа его задушил. но серёжа не шевелится и молчит. уже долго. миша бы лучше остался в том страшном дворике, где хотел забухать. миша бы лучше стал одним из тех равнодушных пешеходов. миша бы лучше давился сладкими сигаретами и жвачкой с корицей. миша бы лучше говорил о весне. миша бы лучше умер. всё это наверняка лучше пустых глаз муравьёва. а у миши точно пустая голова.       у серёжи волосы взлохмачены, а сам он сонный. и уставший. и охуевший. серёжа молчит гнетуще, садняще что-то возле солнечного сплетения.       муравьёв даже не отворачивается - он глядит сквозь парня. миша же голову опускает; миша шкафы, которые наизусть знает, разглядывает. и не смотрит в глаза.       серёжа спокойно встаёт с места, захватывает только свою чашку и ставит её в раковину, оказываясь спиной к бестужеву. теперь-то бестужев может себе позволить поднять голову и посмотреть на сергея. на футболке два новых пятна. явно от вина. как они оказались на спине - малопонятно. серёжа уже не моет чашку, но всё равно не оборачивается. бестужев смотрит на его фигуру, склонившуюся над раковиной, тяжело вздыхающую, и задаёт себе очень много вопросов.       замёрзшие пальцы касаются торчащих лопаток серёжи, ведут по позвонкам к шее. он пуще корячится. миша томно вздыхает и прикрывает глаза, обхватывая руку муравьёва. а вот серёжа выдыхает. жмурится вовсю. бестужев голову на секунду назад откидывает.       - прости, - шепчет. куда-то в волосы. будто виноват. прости? что за ерунда? прости, блять? прощаю, думает муравьёв.       он рывком разворачивается лицом к лицу михаила и внимательно вглядывается в глаза, которые тот не опускает наконец-то.       - пошёл ты на хуй, мишель, - последнее, что рычит серёжа, перед тем как поцеловать.       он, будто в замедленной картинке, ведёт по рельефной скуле, цепляется взглядом за свои движения, правяще затягивает бестужева в поцелуй, скорее хватая свободной рукой его за кисть. пропадает от повадливых уст и... кажется, бестужев умирает. вокруг - востребованная пустота, ощущается только серёжа: он расслабленно стоит рядом, ведёт по лопаткам и целует. миша боится совершить лишнего действия, боится, что серёжа, подобно распускающейся ткани, развяжется совсем и исчезнет, если он дёрнет за нитку - сделает что-то непотребное. миша так растворяется в муравьёве, что уже и не помнит своих ледяных рук, жутких прохожих, бесцветного петербурга. отголосок прошлой осени. забвенье - когда он так возле. сергей аккуратно оттягивает его нижнюю губу зубами и улыбается надломленно.       - пошёл ты на хуй.       муравьёв улыбается мёртвым оскалом. муравьёв улыбается. только бы миша не закашлялся бабочками.       питер просто ненавидит людей. ненавидит дождём, каждой монеткой в неве, зимним дворцом, мокрым снегом, бесконечностью проспектов, печалью вековой глубины. не даёт спать белыми ночами, звучит детским "соси хуй", заставляет почувствовать тяжесть кислых облаков-луковиц. здесь восстают призраки улиц и домов, непокойные тени виднеются в каждом уголке, слышатся в каждом вздохе, здесь - вечная серость и мерзлота, щекочущая позвоночник. а серёжа любит питер и выбирает его каждой клеткой. серёжа, гоняясь с аптечками, градусниками, недовольно бурчит себе под нос беззлобивую матерную ругань. серёжа тащит свой выверенный плед с подоконника и дурацкий травяной чай, строго рыча:       - мишель, я лично порежу на мельчайшие куски твоё ебаное пальто и сошью себе из него трусы.