Темное время — перед рассветом

      Самые яркие краски в жизни якудза содержатся в их татуировках. Это броское высказывание Чуя слышал от одного из рядовых бойцов, вскоре погибшего во время стычки с враждебной группировкой — типичный исход для шестерок Портовой мафии. Призрак смерти в белых одеждах сопровождал якудза повсюду. Поэтому сам Чуя предпочитал чёрный — цвет воинов и посвященных, на котором, к тому же, незаметной становилась своя и чужая кровь.       Дазай также предпочитал темные тона, контрастирующие с его кипенно-белыми хрустящими рубашками. Но помимо этого Дазай сам был тьмой — непроницаемой, как безлунная ночь, утонченно-безжалостной, как острие клинка, и завораживающей, будто полное солнечное затмение.       Его напарник. Дазай. Вечная головная боль Чуи и всех, кому приходилось иметь дело с этим невыносимым сукиным сыном. Дазая боялись, перед ним трепетали, его ненавидели — впечатляющий набор для того, кому еще не исполнилось восемнадцати. Самый молодой исполнитель комитета за всю историю Портовой мафии. Гений, мизантроп и редкий мудак — не существовало ни одного человека в мафии и за её пределами, кого даже мимолетная встреча с Дазаем оставила бы равнодушным.       А Чуе приходилось иметь с ним дело каждый день, по многу часов в день, иногда сутками, если Портовая мафия вступала в очередную войну с кем-то из мелких кланов, которые целенаправленно и неумолимо выживала из Йокогамы.       — Самое темное время — перед рассветом, — саркастично шутил Дазай, у которого чувство юмора было под стать всему остальному. — Ты надеешься дожить до рассвета, Чуя? Я — нет.       У Чуи было свое мнение о том, почему Дазай мог не дотянуть не только до спокойных времен, но и до своего двадцатилетия. Дазай относился к жизни как к бросовой безделице. Чуя не раз становился свидетелем того, как во время ожесточённых перестрелок Дазай стоял у всех на виду в своем накинутом на плечи черном пальто, являя собой идеальную мишень. Пули выкашивали выстроившихся цепью яростно отстреливающихся бойцов, свистели вокруг, а этот сумасшедший ублюдок просто стоял неподвижно и как будто даже улыбался…       Неудивительно, что Дазая частенько подстреливали, ранили, если доходило до поножовщины, а один раз подорвали — когда в его машину выстрелили из гранатомета. То, что Дазай тогда выжил, отделавшись переломами и осколочными ранениями, можно было назвать чудом.       Чуя ненавидел, когда ему звонили из госпиталя мафии и сообщали, что его напарник вновь подставился, сидит в перевязочной, где из него вытаскивают пули, или вовсе находится в реанимации. Чуя был готов на дерьмо изойти в такие моменты. Он ведь Дазаю не нянька! У Чуи полно собственных обязанностей! И всё же сердце ёкало в груди и сжималось от волнения, когда он мчался в больницу лишь затем, чтобы убедиться, что этот сукин сын выживет. Злой, как дьявол, Чуя влетал во врачебный кабинет, желая в этот момент только одного — доделать то, что не сумели другие. То есть удавить Дазая своими руками. То, что эти желания противоречили друг другу, ему в голову не приходило.       Наверное, Чуя так и не понял бы, что с его отношением к Дазаю что-то не так, если бы тот сам не обратил на это внимание, практически ткнув Чую носом в этот факт.       Всё случилось после одной из операций, во время которой Дазай мало того, что снова подставился, так еще и провалил задание Мори. По крайней мере, так счёл сам Чуя.       — Какого черта ты их провоцировал? — орал он прямо в лицо Дазаю, глядящему на него в ответ с надменной полуулыбкой. — Тебе было приказано установить контроль над этой группировкой! Контроль — именно так сказал босс! Это значит, переговоры, Дазай! А из-за тебя они начали стрелять!..       В этот раз Дазай отделался легким испугом, если так можно было назвать сквозное ранение в левое плечо в опасной близости от сердца. Пуля прошла навылет совсем рядом. Чуть правее и ниже — и к врачу можно было бы не обращаться.       Когда Чуе сообщили об этом, его злости не было предела. Он, конечно, знал, что Дазай способен и Будду довести до белого каления, но в этот раз тот превзошел сам себя. Переговоры, в результате которых Портовая мафия планировала присоединить к своей территории несколько стратегически важных городских кварталов, закончились перестрелкой, где погибли люди, а сам Дазай оказался в шаге от того, чтобы к ним присоединиться.       Чую бесило, что Дазая это нисколько не заботило. Тот сидел на круглой вращающейся табуретке без рубашки и срезанных с его тела бинтов, которые неопрятной окровавленной кучей лежали у ног. Чуть сгорбившись, Дазай опирался правым локтем о металлический стол, чтобы удерживать равновесие, и его белое, по-юношески худощавое тело в багровых разводах от наспех вытертой крови притягивало взгляд и одновременно отталкивало, поскольку смотреть на нежную, не знавшую загара кожу, покрытую шрамами и пулевыми отметинами, было почти физически больно.       Склонившийся над спиной Дазая врач накладывал швы на сочащуюся кровью рану, оставшуюся на месте выхода пули. Обезболивающее Дазаю уже вкололи, так что тот переносил процедуру со скучающим выражением на лице.       — Переговоры были лишь предлогом и прикрытием, — ответил он тем покровительственным тоном, от которого желание врезать ему возрастало в разы. — Этот сброд был слишком тупым и наглым, чтобы принять наши условия. Зато теперь — после того, как эти ублюдки ранили на переговорах одного из членов исполнительного комитета Портовой мафии, мы имеем полное право стереть их в порошок и занять эти территории. Другие кланы не посмеют оспорить наши притязания. Это стратегия и политика, Чуя, — то, в чём ты ни черта не смыслишь.       — О, так эта дырка в груди входила в план?! — разъярённо выпалил Чуя, проигнорировав очередную насмешку над его умственными способностями. Дазай был невысокого мнения о людях в принципе, так что подобные комментарии Чуя давно научился пропускать мимо ушей.       — А ты как будто волнуешься за меня? — по лицу Дазая скользнула ленивая усмешка, а во взгляде вспыхнул дьявольский огонек. — Ты злишься, — понизив голос, с видимым удовольствием констатировал он и продолжил: — Мне нередко приходится решать вопросы силовыми методами, но так сильно злишься ты лишь тогда, когда меня ранят. Если бы я не знал тебя, то решил бы, что ты втайне питаешь ко мне некие нежные чувства, подставка для шляп.       Чуя вытаращился на него, распахнув рот. От подобной наглости у него перехватило дыхание. Затем его затопило настолько сильным возмущением, что потемнело в глазах.       — Знаешь, что? — рявкнул Чуя и, не сдерживаясь, обложил Дазая таким яростным матом, что даже невозмутимый доктор вздрогнул и уставился на него с немым укором. — Да пусть тебя хоть в фарш перемолотит, мне насрать! — выпалил он под конец и вышел из кабинета, оглушительно грохнув дверью.       Чуя шел по коридору к выходу из больницы и проклинал про себя тот день, когда судьба свела его с Дазаем.       Если бы он знал, что в этот момент происходит за дверью в оставленной им комнате, то, возможно, повел бы себя осторожней. Оставшись в смотровой, Дазай склонил голову к плечу и, дрогнув губами в улыбке, прошептал:       — Смешная дворняжка.       Его взгляд затянулся мерцающей дымкой, сделался темным и хищным, и в целом по выражению его лица можно было понять, что думает он вовсе не о будущем Портовой мафии.              После того, брошенного словно в шутку, обвинения в «нежных чувствах» Чуя еще неделю скрипел зубами при одной мысли о Дазае. И самое отвратительное, что Чуя даже не мог эти слова опровергнуть. Это казалось смешным — Дазай выводил его из себя одним фактом своего существования. При этом Чуе становилось нехорошо от мысли, что он может погибнуть, и Чуя перестанет видеть изо дня в день его самодовольную физиономию или перестанет слышать голос, который мог быть даже приятным, если не вникать в то, что его обладатель говорил.       Позже, оглядываясь назад, Чуя понимал, что тот разговор в больнице и стал поворотной точкой, пройдя которую, их взаимоотношения сменили рельсы. Словно их тандем был разогнавшимся локомотивом, который прежде несся по прямой, набрав изрядную инерцию, и вдруг миновал развилку, где перевели стрелки, после чего его снесло с накатанной колеи и потащило в новом, непредсказуемом направлении.       Конечно, перемены проявились не сразу. Дазай после инцидента в больнице не изменил своих раздражающих привычек, всё так же бесил снисходительным отношением и ехидными подначками, за которые ему неизменно хотелось начистить рожу. При этом Чуя чувствовал — Дазай наблюдает за ним. Ощущал на себе его бесстыжие взгляды, которыми тот словно ощупывал тело Чуи, примериваясь и прицениваясь к нему, как к какой-нибудь вещи в витрине магазина. Порой в этом интересе сквозило нечто плотоядное, словно Чуя был лакомым десертом, к которому приглядывались, соображая, с какого бока начинать откусывать.       Эти взгляды заставляли Чую ёжиться и скрипеть зубами от злости. У него были кое-какие соображения насчет возможных причин такого пристального внимания к своей персоне, вот только, если бы они вдруг оказались правдивыми, ничего хорошего Чуе это бы не сулило. Дазай в свои семнадцать вовсе не был невинной овечкой. Ни для кого в Портовой мафии не являлось секретом, что младший босс регулярно посещает подконтрольные организации бордели, где проводит ночи за игорным столом или в объятиях шлюх, причем не только женского пола. Сам Чуя доступными ему привилегиями не пользовался, поскольку давно понял, что общество проституток не доставляет ему удовольствия. Возможно, его проблема заключалась в том, что он слишком рано начал постигать эту сторону жизни. В то время как домашние мальчики еще только поглядывали на одноклассниц и тайком от родителей дрочили на порно, выросший на улице Чуя уже получал свой первый сексуальный опыт, зажимаясь на заднем сидении краденой тачки с какой-то девицей, которую даже не знал по имени. Этот и все последующие опыты с эпизодическими подружками и уличными шлюхами оставили его разочарованным. Удовольствие было слабым, а сам процесс сопровождался ощущением неловкости и гадливости. В целом, Чуя так и не понял, к чему заморачиваться из-за результата, которого можно добиться обычной дрочкой. Становиться же объектом чужого интереса он и подавно не хотел. Особенно, Дазая.       Мысль, что Дазай может воспринимать его как свою потенциальную подстилку, била по самолюбию не хуже таранного орудия. Он не желал быть тем, кого используют для собственного удовлетворения, а на иное отношение Дазай, по мнению Чуи, был не способен.       — Какого хрена ты на меня пялишься?! — вызверился он как-то, в очередной раз подловив Дазая за этими бессовестными разглядываниями. В тот вечер они вернулись из рейда в район старых доков, где Дазай договаривался с представителями мелких кланов контрабандистов об их переходе под руку Портовой мафии. Обошлось без стрельбы, хотя точки над «i» в процессе переговоров Дазай расставил жёстко. Либо вольные контрабандистские банды подчиняются требованиям хозяев города, либо им придется убраться из Йокогамы или отправиться на дно залива.       — Ты сказал «пялюсь»? Я? — Дазай раздвинул губы в саркастической усмешке, но его взгляд остался тёмным и непроницаемым. — Откуда такие мысли, подставка для шляп? Или… — он с интересом склонил голову к плечу, — причина подобных фантазий в том, что тебе хочется, чтобы я смотрел на тебя? Люди нередко принимают желаемое за действительное.       Чуя в ответ только зубами скрипнул. Вот потому-то он и ненавидел вступать в полемику с Дазаем. В итоге сам же оказываешься виноват во всём.       — Забудь, что я сказал, — процедил он. — Ты не пялишься. Просто, видимо, в созерцании моей жопы для тебя есть некий научный интерес, отчего ты таращишься на неё каждый раз, будто тебе там мёдом намазано.       С этими словами он развернулся и ушел, ощущая на своей спине пристальный взгляд Дазая.       Если Чуя и надеялся, что этот разговор заставит напарника сбавить обороты, то ошибся. Всё стало ещё хуже. От взглядов тот перешел к прикосновениям. Теперь он мог якобы случайно провести ладонью по его бедру или спине, притереться к ноге коленом под столом во время совещания у Мори — и всё это с таким невинным видом, что хотелось немедленно врезать ему за такие фокусы.       Но Чуя не мог. Самым неприятным было то, что свои тайные провокации Дазай осуществлял на людях, когда рядом были подчиненные Чуи, советники Мори или служащие внутренних подразделений Портовой мафии, отчего внезапное и ничем не мотивированное рукоприкладство со стороны Чуи привлекло бы внимание и вызвало вопросы.       Чую эти прикосновения украдкой выводили из равновесия, кровь сама собой приливала к лицу и шее, а пульс подскакивал и начинал взбудоражено частить. Не то чтобы они и раньше не касались друг друга, но прежде в этом не было сексуального подтекста.       Апогеем абсурда стал инцидент в комнате для кофе-брейков. В то утро Чуя вернулся с одного весьма утомительного ночного рейда. Накануне он вместе с людьми из разведки охотился на банду самопровозглашённых «мстителей». У одной из бандитских группировок, недовольных самоуправством Мори, были внешние связи и нашлись ушлые друзья, устроившие Портовой мафии подобие партизанской войны. Мори отдал приказ Чуе разобраться с этой проблемой, выделил ему людей. Разведке мафии понадобились сутки, чтобы обнаружить логово доморощенных партизан в одном из старых складских комплексов на окраине города. Затем настала очередь Чуи. С противником тот разобрался быстро и без особых сложностей. Проследил за тем, как чистильщики мафии грузят трупы в грузовики. Осталось только сделать доклад Мори, а затем можно было отправиться, наконец, спать.       Он зашел в комнату отдыха, куда служащие внутренних подразделений мафии наведывались за кофе. Глаза откровенно слипались и хотелось есть — он не успел толком поужинать накануне. Почти засыпая на ходу, Чуя поставил вариться чашку кофе в кофемашину. Накидал в тарелку снеков, чтобы хоть чем-то набить ноющий с голоду желудок.       От усталости Чуя не сразу заметил, что в комнате он больше не один. Когда Чуя потянулся забрать из автомата чашку с кофе, на стол перед ним упала длинная тень, и ладонь вдруг накрыла другая рука, останавливая начатое движение. От неожиданности Чуя вздрогнул и разом проснулся, вытаращившись на ладонь Дазая, которая мягко прижала его руку к столешнице. То, что это был Дазай, Чуя понял сразу, узнав бинты на запястье и длинные скульптурные пальцы, что так непринужденно устроились поверх его собственных.       Чуя в ступоре уставился на эту картину, разом растеряв все мысли. Присутствие напарника, стоявшего за спиной непозволительно близко, он чувствовал всем телом. Казалось, от Дазая исходят волны чистого электричества. Его беззвучное дыхание касалось макушки Чуи. Горячая ладонь лежала на его руке, так что её тепло Чуя чувствовал даже сквозь перчатку.       Затем рука Дазая сдвинулась, поворачиваясь под углом. Большой палец коснулся голого запястья Чуи над краем перчатки, мягко погладил обнаженную кожу, оставляя на ней раскаленный след.       Чуя будто прирос к месту, сбившись с дыхания. Сердце трепыхнулось в груди и заколотилось, как обезумевшее; его суматошное биение разнеслось по телу, отдаваясь в горло и желудок. Кровь прилила к коже, так что лицо и шея заполыхали, словно от солнечного ожога.       Повернув голову, Чуя ошеломленно уставился вверх, глядя в лицо Дазая, который, склонившись над его плечом, вглядывался в его широко распахнутые глаза тёмным жгучим взглядом, будто искал в них ответ на некий незаданный вопрос.       Потом Дазай таинственно улыбнулся, отпустил ладонь Чуи и, потянувшись вперед, забрал из кофемашины его чашку.       — Я возьму это. Ты ведь не против? — иронично спросил он, поднося чашку к губам и делая глоток. Одарив Чую насмешливым взглядом поверх чашки, Дазай развернулся и с довольным видом направился к выходу из комнаты. Проводив его глазами, Чуя привалился спиной к столу, оттянул двумя пальцами душащий ворот рубашки и с чувством выдохнул:       — Блядь…       Он пребывал в таком шоке от действий Дазая и собственной реакции на них, что даже забыл возмутиться тем, что тот стащил его кофе.       С того дня отношение Дазая к нему вновь переменилось.       Во-первых, тот перестал разговаривать с Чуей так, будто он был ничего не стоящим куском мусора. Количество сомнительных шуток Дазая удвоилось — они всё так же били по самолюбию — а вот их качество изменилось, как будто Чую повысили с позиции «безмозглая псина» до «и так сойдет».       Во-вторых, Дазай перестал прикасаться к нему тайком, как делал прежде. Он восстановил дистанцию, словно всех тех провокаций и вовсе не было. Чую такое поведение Дазая приводило в замешательство. Он всё время ждал, что тот вновь начнет его трогать, и каждый раз подбирался в присутствии Дазая, оставаясь всё время в напряжении рядом с ним. Но тот словно решил сдать назад и, замечая устремленный на него недоверчиво-выжидающий взгляд, с иронией приподнимал бровь, будто спрашивал: «Ты чего-то ждешь от меня, Чуя? Неужели? И чего же?».       Поведение Дазая злило и рождало в душе иррациональную обиду. Хотелось спросить: и что всё это, нахрен, значит? Подразнил, а теперь делаешь вид, будто ничего не было? Он и сам уже не понимал, чего хочет от Дазая — чтобы тот продолжил начатое или чтобы прекратил вовсе?       Умом Чуя осознавал, что последнее было бы разумнее всего. Дазай был чем-то сродни полонию. Настолько радиоактивным, что иметь дело с ним без ста слоев защиты было опасно для жизни. Стоило открыться перед ним, обнажить нутро, пустить в душу, и он растопчет, сожжет всё, что в ней есть. Следовало запретить себе думать о Дазае хотя бы из чувства самосохранения. Если б еще Чуя мог заставить себя внять голосу разума.       Воспоминания о том прикосновении к запястью бередили воображение, вызывая тянущее чувство неудовлетворенности. Чуя осознал, что его влечет к Дазаю в самом что ни на есть прямом и естественном смысле, когда поймал себя на том, что, закрываясь в ванной для удовлетворения телесных потребностей, представляет себе не упругие нежные тела ласковых девушек, а длинные пальцы Дазая, сомкнувшиеся вокруг его члена.       Это стало откровением для него — прежде он не рассматривал представителей своего пола в качестве партнеров для секса, однако вспыхивающие перед внутренним взором картинки сделали ощущения стократ острее. Представив впервые, как губы Дазая обхватывают и втягивают глубоко в рот его ствол, Чуя кончил так ярко, что в глазах потемнело.       «Поздравляю, придурок, теперь ты на него еще и дрочишь», — мрачно думал он, заливая свое горе крепленым вином в одном из подконтрольных Портовой мафии баров.       Помешательство прогрессировало. Теперь уже сам Чуя сверлил Дазая хмурым взглядом, раскладывая в своем воображении и так, и эдак. При этом он прекрасно понимал, что его фантазии так же далеки от реальности, как день от ночи.       Иногда он задумывался над тем, может ли сам проявить инициативу? Секса внезапно хотелось очень сильно, учитывая, что катализатор этих желаний постоянно маячил перед глазами и делал вид, что ни черта не заинтересован. Это задевало так, что Дазая хотелось схватить за грудки, зажать в каком-нибудь темном углу и сделать с ним что-нибудь… аморальное. Возбуждающие сюжеты множились в голове, вот только Чуя понимал, что ни черта-то он не сделает, потому что предсказать реакцию Дазая на подобные действия было невозможно. Прежний интерес к Чуе, взгляды и прикосновения могли быть лишь весёлой забавой для него. Приняв эти заигрывания за чистую монету, Чуя рисковал жестоко поплатиться.       «Кого я обманываю, я к нему не полезу, — с досадой думал Чуя, опрокидывая в бокал остатки вина из почти опустевшей бутылки. — Я же не мазохист, в конце-то концов».       Его и в самом деле не радовала перспектива, сунувшись на свой страх и риск к Дазаю, потом в переносном смысле собирать свои кишки по всему полу. Язык у Дазая был острым, как бритва. Он мог одной фразой порезать оппонента на куски, оставив от него корчащийся от чувства собственного ничтожества полутруп.       Печальный пример Акутагавы показывал, каким равнодушным и жестоким мог быть Дазай с теми, кто его полюбил. Бедный парень сделал из Дазая икону, а тот вытирал об него ноги. Чуя не желал быть в числе тех, с кем Дазай поступит так же.       «Сукин сын, посмеялся, небось, от души, обнаружив во мне “нежные чувства”, — прикурив сигарету, Чуя глубоко затянулся и устало прикрыл глаза. — Должно быть, приятно было тешить свое безразмерное эго, играя со мной».       Размышляя подобным образом, он еще долго сидел в темноте бара, тянул одну сигарету за другой и приканчивал вино в бутылке. Затем заказал новую, чтоб уж наверняка. И никто из официантов не посмел сказать «нет», пусть клиенту еще не было двадцати. Звание лейтенанта Портовой мафии решало многие проблемы, кроме разве что личных.       То, что проблема действительно является проблемой, стало ясно, когда через несколько дней Чуе позвонили из госпиталя и сообщили, что его напарника привезли с очередного рейда в разобранном виде. Ни для кого в Портовой мафии не было секретом, что Мори поручает Дазаю самую сложную и грязную работу. И Чуя далеко не всегда был в курсе таких операций и нередко узнавал о них уже постфактум.       По мнению Чуи, со стороны Дазая было полнейшей глупостью не брать его с собой. Ведь кто, как не он, мог обеспечить наилучшее прикрытие Дазаю и его людям. Так и в этот раз, получив от Мори задание подорвать казино, через которое отмывали деньги большинство продажных политиков Йокогамы, Дазай должен был включить в операцию Чую. Но тот этого не сделал и в результате сразу после выполнения задания отправился прямиком на операционный стол.       Чуя провел в госпитале все те дни, что напарник находился в коме. Мало ел, спал урывками, ночевал в его палате, как будто от того, что он находится рядом, что-то могло измениться. Его никто не гнал и не трогал, как будто Мори предпочел оставить своего лейтенанта в покое на то время, пока его напарник находился на грани жизни и смерти.       Это молчаливое понимание вызывало в Чуе короткие вспышки стыда — из-за последствий безрассудства Дазая Чуя забил на свой долг и почти прописался в больнице. Он утешал себя мыслью, что, если бы в его присутствии в штабе появилась экстренная необходимость, ему бы позвонили. В остальном же, несмотря на сосущее чувство вины, Чуе было вовсе не до своих обязанностей.       На душе было тяжело, Чую мучил страх, что Дазай может вовсе не очнуться. Он глядел на его бледное, неподвижное лицо под кислородной маской и понимал, что, если Дазай не выкарабкается, мир без него станет пустым и пресным.       Это чувство ошеломляло. Чуя осознавал, что влип самым нелепым образом с этим ублюдком, раз от одной мысли, что он может умереть, становилось тошно до спазмов в животе. Чёртовы «нежные чувства», которые походя разглядел Дазай, были настоящей катастрофой, учитывая объект их приложения.       «Я чокнулся, — с тоской думал Чуя. — Я реально чокнулся. Это бред какой-то».       Разброд в голове усугубился тем, что Чуя оказался не единственным, кому было дело до Дазая. Уже на следующий день после операции в его палате нарисовалось двое субъектов, которых Чуя лично не знал, а видел лишь мельком в штабе Портовой мафии. Ода Сакуноске и Анго Сакагучи представились знакомыми Дазая. Но Чуя отлично понимал, что «просто знакомые» не пришли бы в больницу к такому человеку как его напарник.       — Похоже, мы зря беспокоились. За ним есть кому присмотреть, — сказал Сакуноске, одарив Чую спокойным взглядом внимательных мудрых глаз.       Задав пару вопросов о состоянии Дазая, эти двое ушли, оставив Чую в полном замешательстве. Он был поражен тем, что у его напарника есть тайная жизнь, о которой ему неизвестно. Есть друзья, которым на него не плевать. Даже у самого Чуи таких людей не было, и мысль, что Дазай, который, по наблюдениям Чуи, относился к людям, как к пыли под своими ногами, может иметь друзей, не умещалась в голове и рождала в душе необоснованную ревность.       К этому чувству Чуя оказался не готов. Ревность — чувство собственническое: жалкое и недостойное. Чуя считал так всегда. И потому ощутить в себе её жгучие ростки, которые, словно шипастые лианы, оплетали сердце, впивались в него, наполняя своим ядом, было по-настоящему больно. Источником этой боли было горькое понимание, что Дазай не принадлежал ему. Точнее, тем двоим своим друзьям Дазай принадлежал куда больше, чем ему. И статус «напарника» здесь ничего не значил — абсолютно.              Дазай очнулся на пятый день. Тем утром Чуя проснулся от ощущения, что кто-то смотрит на него — странное давящее чувство всколыхнуло включившееся сознание и заставило Чую вскинуться на месте и распахнуть глаза.       Его напарник лежал неподвижно на больничной койке, повернув голову в сторону стоящего у окна кресла, в котором ночевал Чуя. Лицо Дазая оставалось бледным и непроницаемым. Не скрытый повязкой глаз глядел на Чую, не мигая, и в застывшем в нем выражении угадывались напряжение и вопрос.       Увидев, что напарник очнулся, Чуя без единой связной мысли подался вперед в кресле, невольно приоткрыл рот, даже не зная, что хочет сказать.       «Как ты?» — было первым, что пришло ему в голову, и Чуя едва не брякнул это вслух. Но пришедший в себя после сложнейшей операции и почти девяноста часов комы Дазай его опередил.       — Что ты здесь делаешь? — сипло спросил он. Вопрос прозвучал хрипло и грубо, так, словно Дазай был недоволен тем, что обнаружил Чую в своей палате.       Тот сперва опешил от такого обращения, а затем в груди будто плеснуло раскаленной лавой. Его затопило жгучей обидой и возмущением — настолько сильными, что сделалось трудно дышать.       — Нет, это ты что здесь делаешь?! — рявкнул Чуя.       Дазай в ответ насмешливо вскинул бровь, словно нашел его слова абсурдными, но Чуя внезапно понял, что задал единственно верный и давно назревавший вопрос.       — Объясни мне, почему, стоит тебе возглавить операцию, всё заканчивается каким-то дерьмом?! — прохрипел Чуя. — Ты теряешь людей, сам оказываешься на больничной койке. Может, ты не настолько хороший командир и не такой крутой стратег, как сам о себе думаешь?!       Вскочив на ноги, он сделал несколько порывистых шагов к кровати, навис над Дазаем, стиснув кулаки.       — Ты даже не способен трезво оценить риск и правильно распорядиться ресурсами, которые тебе предоставлены! Ты облажался, Дазай! Какого черта ты не взял меня с собой?! Если бы я был там, то работа была бы сделана чисто, и никто бы не пострадал!       Выпалив эти слова, Чуя вдруг с необычайной ясностью понял, что должен предпринять. Боевой командир из Дазая действительно был, как из дерьма конфета, и казалось даже странным, что мысль прямо заявить об этом пришла ему в голову только сейчас.       Приняв решение, Чуя с трудом перевел дыхание и кивнул самому себе.       — А знаешь, что я сделаю? Пойду к Мори и докажу, что тебе нельзя доверять командовать людьми. Ты гробишь себя и других! Так не может продолжаться! Я буду настаивать на том, чтобы Мори отстранил тебя от дел, раз ты не способен сделать всё как надо. Давно пора было поднять этот вопрос.       Он решительно направился к двери в твердом намерении поговорить с боссом как можно скорее. И почему он раньше не додумался до такого простого выхода? Если Дазай перестанет торчать на передовой, то от этого все только выиграют. И сам Чуя в первую очередь, потому что ему не придется больше сломя голову нестись в больницу, обмирая от страха при мысли, что он может там обнаружить.       — Если хочешь в очередной раз выставить себя идиотом, иди к Мори, не стану мешать, — саркастично ответил Дазай. Его голос прозвучал глухо и сипло, но не скрытый повязкой темный глаз воспалённо горел на бледном лице, и в нем отражалось то самое снисходительное высокомерие, которое Чуя так сильно ненавидел.       — С чего вдруг я выставлю себя идиотом? — автоматически переспросил Чуя, который уже успел дойти до выхода из палаты и взяться за дверную ручку.       — А почему я должен что-то тебе объяснять? — с жесткой усмешкой бросил ему в спину Дазай. — Ты ведь принял решение. Так иди, жалуйся. Я уже сейчас могу сказать, что Мори тебе ответит.       Чуя резко обернулся, глядя на него. Дазай лежал на постели, утомленно прикрыв веки. Его лицо заострилось, под глазами залегли болезненные круги. Было трудно поверить, что этому лежащему на постели смертельно уставшему человеку еще нет восемнадцати.       — Почему ты не включил меня в операцию? — хрипло спросил Чуя. Вид Дазая отзывался в груди тупой болью, которая вновь всколыхнула притихший в груди гнев. Всё не должно было быть так!       Дазай бросил на него короткий взгляд из-под ресниц и вновь прикрыл веки.       — Приказ Мори, — ровно ответил он после паузы. — Ты не должен был участвовать.       — Что?! — Чуя даже растерялся. Приоткрыв рот, уставился на Дазая, не веря ушам своим. — Почему? Какого черта?! Погибло больше десятка наших, а тебя с трудом вытащили с того света! Зачем было отдавать такой приказ?!       Дазай едва слышно усмехнулся и покачал головой.       — То, что ты задаешь такие вопросы, Чуя, лишь подтверждает, как далеко тебе до звания капитана.       — Хватит изображать из себя невесть кого! — прорычал Чуя. — Объясняй! Начал, так заканчивай!       Он успел подумать, что Дазай его сейчас пошлет. Не в его стиле было терпеть нападки на себя, а уж отчитываться перед напарником он и вовсе считал излишним. Для этого у него был Мори.       — Ты ведь не отстанешь, верно? — вдруг насмешливо спросил Дазай, но в уголках его губ обозначилась тень улыбки. Хотя, возможно, Чуе только показалось.       — Да чёрта с два, — мрачно насупившись, ответил тот. — Это и мои люди тоже. Я так же ими командую. Так что я должен понимать, какого хрена происходит.       Дазай преувеличенно тяжко вздохнул, оторвал голову от подушки и повел взглядом вокруг.       — Тут есть вода? — хрипло спросил он.       Чуя тут же забегал глазами по помещению, потом быстрым шагом направился к застекленному шкафчику, где на полке стоял медицинский поильник и выстроились в ряд бутылочки с характерными надписями. Налив воду в похожую на лейку посудину, Чуя подсоединил к ней трубочку и вернулся к кровати.       — Вот, — сказал он, протягивая свою добычу Дазаю. Тот неловко перехватил поильник одной рукой, поймал губами трубочку и втянул в рот воду. Несколько секунд он медленно пил, прикрыв глаза от облегчения, а Чуя сидел рядом на постели, глядя на него в замешательстве, в мутный ручей которого тонкой струйкой вливался стыд. Дазай ведь только очнулся, а Чуя сразу накинулся на него, даже не спросив, не нужно ли ему что-нибудь? И почему Дазай действует на него так, что от пары его слов мозги напрочь отключаются?       — Так что там с приказом? — хмуро спросил он, когда Дазай наконец утолил жажду и шумно перевел дыхание.       — Уверен, что тебе это нужно? Объяснять придется долго.       — А я никуда не тороплюсь, — ответил Чуя, забирая из его рук поильник, чтобы поставить на прикроватный столик. — Так что можешь приступать.       Дазай вновь тихо вздохнул, прикрыл веки и чуть сдвинул брови, будто собираясь с мыслями. Чуя сидел рядом с ним на постели, глядел в его бледное лицо и про себя удивлялся происходящему.       Дазай крайне редко снисходил до объяснений, и уж точно был не склонен давать их напарнику, ограничивая их рабочее взаимодействие сухими инструкциями либо односложными приказами. А вот, поди ж ты. Лежит, думает, как проще сформулировать мысль, чтоб даже до «тупой собачонки» вроде Чуи дошло.       — Назови мне самую крупную мафиозную организацию в Йокогаме, — заговорил наконец Дазай.       — Портовая мафия, — недоуменно ответил Чуя. — Что за глупый вопрос?       — А как ты оцениваешь совокупные боевые возможности наших противников, если сложить вместе все прочие организации, иностранные мафиозные кланы и мелкие бандитские группировки?       Чуя невольно нахмурился, понимая, что с ходу дать ответ не сможет. У него не было информации об этом, да и в действительности он никогда о таких вещах не задумывался.       — Не трудись, я тебе подскажу, — с легкой усмешкой продолжил Дазай. — Соотношение сил — шестьдесят к сорока процентам, и не в нашу пользу. Если наши противники объединятся, заключив альянс, мы окажемся в проигрышном положении, даже несмотря на то, что являемся самой крупной рыбой в этом пруду. В планах Мори подмять под себя весь город, что довольно трудно без полномасштабной войны. Сейчас мы проводим сдержанно-экспансивную политику. Увеличиваем нажим постепенно. Перехватываем торговые каналы и убираем ключевых людей, берем под контроль отдельные территории и политически значимые ресурсы, постепенно перекрывая остальным кислород. Нашим противникам уже больно, но не настолько, чтобы, позабыв про обиды, разногласия и сиюминутную выгоду, объединиться в единый кулак, способный дать нам отпор. Но это вполне может случиться, если мы станем действовать слишком явно и агрессивно. Достаточно раз перегнуть палку, чтобы недовольство породило взрыв, в результате которого Йокогама потонет в крови. Вот поэтому все самые важные, ключевые операции мы вынуждены проводить инкогнито, чтобы нас было невозможно в чём-то заподозрить или обвинить прямо. Нерегулярные нападения, не связанные между собой на первый взгляд цели, замаскированные бойцы, мотив, не имеющий отношения к нашим делам. Последняя операция была как раз из таких. И включить в неё тебя было всё равно, что ткнуть пальцем в Портовую мафию. В городе больше нет ни одного рыжего коротышки, управляющего гравитацией. С тобой наше прикрытие вылетело бы в трубу за пару секунд.       — И как давно ты этим занимаешься? — выпалил Чуя, глядя на него во все глаза. От волнения он даже не заметил, что Дазай назвал его «коротышкой».       — Около года, — равнодушно пожал плечами Дазай. — Кто-то же должен.       — И почему было не сказать мне? — напряженно спросил Чуя. — Думаешь, я выдал бы эту информацию кому-нибудь?       — Это было лишним, — всё так же бесстрастно произнес Дазай. — Каждый должен заниматься своим делом.       — Проще говоря, меня это не касается, — едко ответил Чуя, переводя его слова на понятный язык.       — Примерно так, — изогнул губы в тонкой улыбке Дазай.       Чуя резко выдохнул сквозь зубы. Глухая обида вновь поднялась в груди, пуская ядовитые метастазы в сердце. То, что Дазай ни во что его не ставит, ему было известно давно. Но от очередного подтверждения этого знания не становилось менее больно.       — Спасибо, что ввел в курс дела, — мрачно процедил Чуя. — Теперь хоть буду знать, что, если ты снова в больнице, значит, опять занимался какой-нибудь сверхсекретной херней.       Поднявшись на ноги, он вновь направился к выходу. Оставаться в палате было невыносимо.       — Я пойду. Выздоравливай.       — Чуя… — позвал его Дазай.       — Что? — неохотно буркнул тот, остановившись возле двери и оборачиваясь в его сторону.       Дазай лежал на постели, запрокинув голову и глядя в потолок. Падающий из окна свет подчеркивал нездоровую бледность его лица и серебрил виски, покрытые тонкой пленкой пота.       — Позови кого-нибудь, врача или дежурную сестру. Кажется, кнопка не работает. Что-то долго никто не идет.       — А в чём дело? — тут же забеспокоился Чуя, разом позабыв про свою обиду.       — Больно… — едва слышно выдохнул Дазай. — Всю твою коллекцию оружия отдам сейчас за укол морфия.       Чуя вытаращил на него глаза, а потом до него дошел смысл последней фразы.       — Мою коллекцию? Да ты охренел вообще! — выпалил он на одном дыхании.       Чуя хотел добавить что-то еще, но осекся, заметив, что Дазай беззвучно смеется. Плечи мелко подрагивали, хотя высокий лоб пересекала болезненная складка.       — Ладно, сейчас позову кого-нибудь. Я быстро, — в смятении пробормотал Чуя и торопливо вышел из палаты. У него уже голова шла кругом от этого ублюдка. Он не понимал Дазая совершенно, может, потому пропасть между ними становилась шире с каждым годом.       Дазай пробыл в больнице месяц. А затем вернулся к своим обязанностям, как ни в чём не бывало. Всё так же пропадал где-то, разруливая неведомые проблемы Портовой мафии, и всё реже его операции пересекались с работой Чуи.       И всё же тот разговор в палате пошёл Чуе на пользу. Он начал пристальнее приглядываться к делам Портовой мафии. Завел привычку читать сводку городских происшествий и донесения разведки, пытаясь из этого хаотичного нагромождения отчетов вычленить нити событий, которые хитрыми узлами сплетали Мори и Дазай, приближая их организацию к своей цели.       И в какой-то момент Чуе стало казаться, что он начал что-то понимать. За громкими убийствами, банкротствами, беспорядками, поджогами и ограблениями, постепенно подмывающими фундамент под сложившимся в Йокогаме криминальным сообществом, чудился призрак Дазая.       Он виртуозно стравливал чужие группировки между собой, подставлял их значимых членов, сдавая в руки закона.       Физически убирал мешающих людей — от купленных политиков и продажных копов, до торговых партнеров, с которыми конкуренты вели дела.       Он срывал многомиллионные сделки, перехватывая товар прямо из-под носа у дилеров.       Провоцировал полицейские облавы, которые накрывали чужие притоны, подпольные склады контрабанды и лаборатории по производству синтетических наркотиков.       Взрывал машины инкассации, в которых перевозились кассы кланов…       Когда Чуя осознал масштаб скрытого наступления, развернутого Мори, у него дух захватило от открывшейся картины. Босс Портовой мафии эксплуатировал гений Дазая на полную катушку, выжимая из его способностей все соки, и по сравнению с такими операциями то, что поручали самому Чуе, казалось детскими играми.       Так прошла зима. Чуя видел Дазая всё реже. От этого его помешательство утратило прежнюю остроту, сменившись давящей тоской. Это было странное чувство. Они могли месяц не видеть друг друга, но Чуе казалось, что вся его жизнь, так или иначе, вращается вокруг Дазая, как будто тот стал неким центром, вокруг которого закручивалась его персональная вселенная.       В какой-то момент Чуя поймал себя на мысли, что был бы даже рад лишний раз встретиться с напарником, переброситься с ним хоть парой слов, даже если это снова будут какие-нибудь насмешки, просто увидеть его проходящим по коридору с очередной кипой бумаг или книг под мышкой. Теперь Чуя и этого был лишен, словно их с Дазаем разбросало по параллельным мирам или разнесло на разные прямые, которые перестали пересекаться.       Однажды его желание сбылось, когда Чуя забыл в штабе планы здания, которое ему и его людям требовалось зачистить во время следующего рейда. Чертыхнувшись, он круто развернул байк и помчался обратно в штаб-квартиру, надеясь, что оставил папку с документами в помещении для совещаний, а не в другом месте. К штаб-квартире он подъехал глубоко за полночь. Поднялся на последние этажи небоскреба. Минуя посты охраны, прошел пустынными коридорами до комнаты, где накануне обсуждал со своей группой план операции, вошел внутрь и включил свет.       Оглядел полированный длинный стол, заглянул под него, осмотрел всё вокруг кафедры с мини-проектором, всё больше волнуясь о судьбе важных бумаг, которых нигде не было видно.       — Не это ищешь? — вдруг спросил в тишине насмешливый голос Дазая.       Чуя едва не подпрыгнул на месте, разворачиваясь в сторону огромного панорамного окна, возле которого стояли несколько глубоких офисных кресел. Одно из них повернулось, являя вид развалившегося в нём напарника, который держал в руке знакомую папку. Съехав вниз по широкой кожаной спинке, Дазай возлежал в кресле, забросив ногу на ногу, и его макушка даже не доставала до края — отчего становилось понятно, почему Чуя его не заметил.       — Да, блядь, Дазай, — в сердцах выпалил тот, — меня чуть инфаркт не хватил. Я думал, тут никого нет.       Быстрым шагом он подошёл к креслу, выхватил из руки Дазая папку, раскрыл, с облегчением убеждаясь, что пропажа нашлась, и все бумаги на месте.       — Разбрасываешься важными документами?       — Иди нахрен, — автоматически отбрил Чуя.       — Хм… — Дазай склонил голову к плечу и по его лицу скользнула коварная усмешка. — А ведь это серьезный проступок. Что если бы кто-то из наших недоброжелателей нашел эти документы, передал их врагу, и завтра в том здании вас ждала бы засада? Ты погубил бы операцию и людей из-за своей халатности. Может, мне стоит об этом доложить?       — Тебе, что, заняться нечем? — хмуро спросил Чуя. — Что за бред ты несешь? Какие недоброжелатели в нашем собственном штабе?       Дазай тихо фыркнул и покачал головой.       — Твоя наивность не перестает меня изумлять. Я назвал бы это качество милым, если бы оно принадлежало юной девушке, а не лейтенанту якудза, — вскинув на Чую внезапно посерьезневший взгляд, он продолжил совершенно иным тоном: — Это предупреждение. Не разбрасывай бумаги, где попало. Иначе это выйдет тебе боком.       — Да это в первый раз, когда я что-то где-то забыл, — с досадой ответил Чуя, который от подобной отповеди почувствовал глухое раздражение, — я не собираюсь повторять эту ошибку снова.       — Надеюсь, что так, — равнодушно ответил Дазай и поднес к губам стакан с плескавшейся внутри золотисто-янтарной жидкостью, в которой можно было без труда опознать виски.       — Ты, что, пьешь тут, что ли? — вытаращился на него Чуя, который только сейчас заметил стакан в руке напарника и стоявшую на полу полупустую бутылку.       — Ну да, — рассеянно ответил Дазай. — Напиваюсь в одиночку, любуюсь видами ночного города с высоты. Хочешь присоединиться? — он криво ухмыльнулся и похлопал ладонью по колену. — Садись, Чуя. Продолжим убивать время вместе.       — Ты точно успел надраться, если брякнул такое, — пораженно ответил тот. — Я мог бы набить тебе морду за одно только это предложение.       — Это значит нет? Жаль, — Дазай преувеличенно тяжко вздохнул. — Не мой день.       — Дазай, что случилось? — сдвинув брови, спросил Чуя. — Не просто так ведь ты сидишь тут и накачиваешься высокоградусным бухлом.       Тот приподнял стакан с виски, любуясь игрой света на стеклянных стенках.       — Не случилось ничего, что стоило бы упоминания. В этом и состоит проблема, но едва ли ты сможешь это понять.       — Да где уж мне постичь всю глубину твоего отчаяния, — проворчал Чуя, и увидев, как его напарник в ироничном удивлении вскинул брови, вздохнул и покачал головой: — Шел бы ты спать к себе наверх. Если отключишься здесь, то с утра будет неловко, когда придут уборщики. Обнаружат твою пьяную задницу в кресле. Что тогда будет с твоей репутацией крутого босса?       — Разумно, — хмыкнул Дазай. — А ты пойдешь со мной?       — Чего? — нахмурился Чуя.       Поставив стакан на пол, Дазай резко поднялся с кресла, шагнул к нему и, обхватив руками, притиснул к себе.       — Пойдем ко мне, Чуя, — выдохнул Дазай ему в висок. — Ты ведь хочешь, я знаю.       От такого стремительного поворота событий Чуя опешил, уперся ладонями ему в грудь в инстинктивном желании оттолкнуть от себя, но Дазай лишь крепче сомкнул объятия, показывая, что без борьбы не отпустит. Пряжка чужого ремня вжалась Чуе в живот. Запах кожи — нечто терпкое, пряное, будоражащее — хлынул в легкие. Руки держали крепко, а сам Дазай… прижимался так плотно, что тепло и рельеф его тела чувствовался даже сквозь несколько слоев одежды. Чуя неловко дернулся, чувствуя себя пойманным в ловушку зверем. Адское смятение накатило обжигающей волной, будто его по самую макушку макнули в кипяток. Казалось, Дазай — везде, его было чересчур много! Мозг завис от переизбытка тактильных сигналов, как перегруженный компьютер. Чуя застыл в оцепенении, чувствуя, как пальцы Дазая мнут тунику под курткой, сдвигаясь ниже — к бедрам.       — Какой же ты… — вибрирующим на низких нотах голосом прошептал Дазай, вжимая его в себя крепче. Колено вклинилось между ног Чуи, и тот бедром почувствовал притирающийся к нему чужой твердый член. Отрывистое дыхание Дазая у виска пахло алкоголем, руки нагло ощупывали тело, и это вовсе не было приятным ощущением. Когда ладони Дазая спустились на ягодицы и жадно сжали, вставший на паузу мозг вдруг заработал, а вслед за ним включились инстинкты.        Резко толкнув Дазая ладонями в грудь, Чуя отбросил его от себя и со всей силы вмазал правой в челюсть, так что тот опрокинулся навзничь и впечатался спиной и затылком в дрогнувшее от удара оконное стекло. Глухо застонав от боли, Дазай сполз на пол, инстинктивно зажав ладонью окрасившийся алым рот.       — Я не шлюха, чтобы снимать меня на ночь! — прохрипел Чуя, чувствуя, как его трясет от пришедшей на смену замешательству нервной злости.       — Да уж, видно, — процедил Дазай, вытирая тыльной стороной ладони окровавленные губы. Коротко сплюнув багровую слюну на пол, он поднял на Чую темный непроницаемый взгляд и язвительно усмехнулся: — Шлюха не стала бы строить из себя пугливую девственницу.       Чуя сжал руки в кулаки и, набрав полную грудь воздуха, выдохнул обратно, приказывая себе успокоиться. Он не будет препираться с этим поддатым ублюдком. Иначе в окно его выкинет нахрен. А потом будет жалеть…       — Меньше жри бухла, — мрачно сказал он, поднимая с пола упавшую папку. — Пьяный ты еще больший мудак, чем обычно.       Сунув документы под мышку, он резко развернулся и быстрым шагом направился к выходу.       — Чуя… — догнал его возле самой двери оклик Дазая.       — Ну что еще?! — обернувшись, в раздражении рявкнул тот.       Дазай сидел на полу, привалившись спиной к окну — уронив руки на колени и не пытаясь подняться. Свежая кровь на его губах блестела в свете ламп, тонкой дорожкой стекала из угла рта к подбородку и пятнала алыми каплями ворот белой рубашки.       — Ты пять суток провел в моей палате, пока я был в коме, — вполголоса произнес Дазай, глядя на него со странной тоской. — Почему? Ты ведь знал, что ничего этим не изменишь.       Чуя резко выпустил из груди воздух. Бурливший в груди гнев схлынул, будто не было вовсе, а на смену ему пришло прежнее смятение.       — Зачем ты спрашиваешь? — пробормотал он.       — Хочу понять тебя, — по-прежнему негромко, но с незнакомой настойчивостью в голосе произнес Дазай. — Почему ты это делал? Объясни мне.       Развернувшись обратно, Чуя оперся ладонью о дверной косяк, уронил голову и прикрыл глаза, раздумывая над тем, отвечать или нет. Он и сам сто раз задавал себе этот вопрос. Почему? И ответ каждый раз был один и тот же. Безрадостный, если вдуматься, ответ.       — Просто хотел быть рядом, — едва слышно сказал он и, качнувшись вперед, вышел из комнаты, захлопнув за собой дверь. Он не собирался проверять, услышал ли Дазай его слова. Это в любом случае было неважно. Такая правда не нужна никому — ни ему самому, ни тем более Дазаю.       Уже дома, лежа без сна в своей постели, Чуя смотрел в теряющийся в темноте потолок и по десятому разу прокручивал в голове эту встречу и разговор.       В маленькой съёмной квартирке, где Чуя жил один с тех пор, как после шестнадцати съехал от Кое, стояла плотная тишина. Тонкие занавески покачивались от льющегося из окна сырого ночного воздуха, впитавшего запах дождя, прелой земли и пробуждающейся от спячки зелени. Март в этом году выдался теплым, но мокрым, и из-за этого воздух в комнате был слишком густым, а постельное белье — душным и влажным, что окончательно убивало и без того малые шансы на сон.       Мысли в голове были такими же тяжелыми, как воздух в комнате. Чуе казалось, его затягивает в удушливую тьму, как в мутное болото, чья вязкая поверхность уже колышется у подбородка, чтобы вскоре сомкнуться над головой, вобрав измотанную сопротивлением добычу в свою жадную утробу. Чуя тонул в этой темноте и думал о том, чем мог бы кончиться этот вечер, если бы он проглотил свою гордость и согласился бы подняться с Дазаем в его апартаменты.       Вместо того, чтобы во весь опор гнать в ночь на своем байке в сторону дома, он мог бы заниматься сексом… С Дазаем.       В этот раз его заинтересованность была неподдельной, а он сам — не настолько пьяным, чтобы не понимать, что несет.       То, что упиралось Чуе в бедро, не было ножом в кармане или чем-то еще. Дазай был возбужден и откровенно предлагал переспать. И если бы Чуя последовал за ним, то не сдал бы назад, сдрейфив на пороге спальни, а пошел бы до конца — это Чуя про себя знал точно.       Как это могло бы быть? Скорее всего, неловко и унизительно — для него самого. Никакой близости — одна голая физиология, от которой осталось бы ощущение грязи на теле и в душе, как после секса с проститутками. Только в этот раз в роли мальчика по вызову был бы он сам. Очевидно же, что для Дазая этот секс стал бы лишь прихотью, порожденной алкоголем, гормонами и играми расторможенного либидо. Считать иначе значило надеяться на что-то, на некое серьезное отношение к себе. А надежда, сука, приносит сильную боль. Когда не оправдывается.       Тихо вздохнув, Чуя сел на разворошенной его метаниями постели, свесил босые ноги на пол, поднялся с кровати и направился к окну. Приоткрыв створку, поежился от проникшего в комнату с улицы промозглого ветра, и взял с подоконника пачку сигарет. Прикурив одну, глубоко затянулся, вдыхая в легкие крепкий дым.       Лишь одна вещь выбивалась из сложившейся в голове картины. Этот странный вопрос в конце. Зачем Дазай спрашивал, если и так знал, что Чуя влюблен в него, как глупый щенок. Что он пытался понять, если все ответы лежат на поверхности и не требуют пояснений? И даже если требуют — на кой черт эти ответы нужны Дазаю? Вот в чем его точно нельзя заподозрить — так это в склонности к сантиментам.       Отрывисто затянувшись, Чуя прикрыл глаза, пытаясь унять подступающую к горлу горечь. Всё это изначально было очень глупо. И он сам — и-ди-от, если позволил такой бесполезной вещи, как чувства, взять над собой контроль и перевесить здравый смысл. Со своей влюбленностью следовало расквитаться давно — есть же средства. Разочарование — отличное лекарство от любви. А чтобы разочароваться в Дазае даже не требовалось прилагать больших усилий. Можно было всего лишь дать ему повод ударить себя посильнее. Подставиться так, чтобы он не удержался от того, чтобы добить. Конечно, это было бы больно. Зато Чуя стал бы свободен. Давно уже следовало поступить именно так.       Докурив сигарету, Чуя распахнул шире окно, чтобы проветрить комнату от дыма, и отправился на кухню за универсальным снотворным — вином. Одолев полбутылки, понял, что захмелел достаточно, чтобы заснуть без лишних мыслей. Вернувшись в спальню, он закрыл оконную створку, забрался обратно в холодную отсыревшую постель и, проворочавшись еще нескольких минут в тяжелом пьяном полубреду, наконец отключился.              Следующие несколько недель пролетели незаметно. Мори неожиданно загрузил Чую непривычной для него работой. Несколько важных и дорогих грузов требовали сопровождения, и выделенного конвоя для обеспечения безопасности оказалось мало. Впервые Чуя выбрался за пределы Японии, отправившись в командировку в новой для себя роли — представителя Портовой мафии в другой стране. Для солидности его в этой поездке сопровождал старик Хироцу, который ненавязчиво опекал Чую, подсказывая ему, что делать и как вести себя в общении с их иностранными партнерами.       Неожиданно пригодились уроки западного этикета. Пригодилось знание английского и французского языков, которыми Мори в ультимативном порядке приказал овладеть, еще когда Чуя вступил в ряды Портовой мафии. Он тогда потребовал многого: языки, школьные предметы, пресловутый этикет, включая речь кэйго, от учтиво-вежливых завитушек которой у Чуи в первое время заклинивало мозги.       Чуя сначала не понял, на кой черт ему все эти знания, но Мори свое распоряжение объяснил просто: звание капитана — не красивый набор букв, и если Чуя хочет однажды стать одним из исполнителей комитета, то должен быть готов к тому, что требования к нему будут предъявляться соответствующие. Чуя тогда не стал возражать, а дисциплинированно взялся за учебники. И теперь его усилия впервые дали плоды. Он справился. Доклад, который Хироцу после завершения поездки представил Мори, судя по всему, того удовлетворил, потому что Чуя удостоился похвалы в личном разговоре с боссом и повышения до звания старшего лейтенанта.       Стать вакагасира в неполные восемнадцать, не будучи гением, как Дазай, было очень большим достижением. Чуя просто не мог в подобное поверить. Его поздравляли. И пусть звучащие в его адрес комплименты не всегда были искренними, и часть из них была сдобрена тщательно скрываемыми завистью и недоумением, Чуя всё равно не мог не радоваться, скрывая внутреннее ликование за положенным по статусу невозмутимым видом.       Он не хотел признаваться себе в том, что в действительности ждет поздравлений от одного-единственного человека. Однако Дазай не спешил себя проявлять, и Чуя втайне досадовал на собственное огорчение по этому поводу — он же не блаженный Акутагава, черт возьми, чтобы выбиваться из сил ради одобрения Дазая.       Его напарник появился на третий день после официального назначения Чуи, когда тот уже перестал ждать. Вошел в выделенный Чуе просторный кабинет и огляделся с видом человека, решающего, куда будет класть собственные вещи.       Чуя в этот момент сидел за большим столом у окна и пытался рассортировать оставшиеся после поездки многочисленные заметки. Эту систему ему подсказал старик Хироцу. Он говорил, что послы, как шпионы, обязаны собирать информацию и помнить многое, и потому настаивал на том, чтобы после каждой деловой и неофициальной встречи Чуя записывал свои наблюдения и впечатления вплоть до мелочей. Планы зданий, где их принимали как гостей и партнеров, маршруты поездок, адреса и телефоны. Как кого зовут, и кто кому и кем приходится. Имена родственников, любовниц, детей, клички домашних животных. Кто что ест, пьет, курит или употребляет. К чему имеет слабости. Как говорит, двигается и какую одежду и украшения предпочитает — все это требовалось конспектировать и передавать копии записей разведке, потому что никогда нельзя было знать наперед, какая деталь окажется важной, принесет пользу на переговорах или будет использована для давления на нужных людей.        В момент прихода Дазая Чуя этим и занимался — пытался навести порядок в записях или хотя бы разобраться в них самому. Это оказалось непростым делом, потому что большую часть заметок он писал второпях и как курица лапой. На то, чтобы расшифровать собственные кривые закорючки и привести их в приличный вид, перепечатав в текстовый документ, уходила уйма времени. Чую это занятие успело порядком утомить, так что появление в кабинете напарника он в первые несколько секунд даже не заметил.       — О, заметочная система старика Хироцу, — шагнув к столу, ухмыльнулся Дазай, разглядывая разложенные на столе стопками исписанные листочки. — Полный бред, верно?       — Почему бред? — оторвавшись от экрана компьютера, спросил Чуя. — Это разумно. И полезно. У меня скопилось много любопытной информации, которую я в жизни бы не запомнил, если бы не записал.       — Что может быть разумного и полезного в том, чтобы делать чужую работу? — спросил Дазай, падая на вращающийся стул по другую сторону стола. — Это разведка должна собирать такие сведения. И предоставлять их тебе, чтобы ты мог их использовать.       — Некоторые сведения невозможно собрать, не побывав внутри и не пообщавшись лично, — нахмурился Чуя. — А любое внедрение — это всегда риск для наших людей. Проще добыть информацию будучи гостем, а не агентом под прикрытием.       — А разве это твои проблемы, Чуя? — поставив локти на стол, Дазай уложил подбородок на сомкнутые руки и вскинул на напарника насмешливый взгляд. — Разведка на то и нужна, чтобы разведывать, а риск — это часть их работы. К тому же, для сбора информации не обязательно производить внедрение. Четыре всадника — подкуп, запугивание, шантаж и допрос с пристрастием — дают отличные результаты. Можно выпытать что угодно, вплоть до предпочтений в порно и цвета трусов. В твоих заметках есть что-то про трусы и порно? Если да, то я буду впечатлен.       Чуя резко выдохнул из груди воздух, в очередной раз вспомнив, что спорить с Дазаем — всё равно что спорить с библейским дьяволом, хрен переговоришь.       — Ты пришел сказать, что я занимаюсь ерундой, и ты один знаешь, как надо работать? — с досадой спросил он.       — Нет, — усмехнулся Дазай. — Я пришел поздравить тебя с повышением. Уже старший лейтенант? Неплохо для маленькой дворняжки.       От последней фразы Чуя вспыхнул мгновенно:       — А не пойти бы тебе нахер, пока я тебе не врезал?! — прорычал он, невольно стиснув кулаки. — Достал уже со своей собачьей темой!       — Не могу же я просто сказать, что горжусь своим напарником, — картинно вздохнул Дазай. — Это было бы не в моем стиле.       Поднявшись с кресла, он с непринужденным видом направился к выходу из кабинета, пока Чуя с разинутым ртом таращился вслед, переваривая произнесённые им только что слова. Горжусь?.. Он действительно сказал «горжусь»?!       — Кстати… — добавил Дазай, остановившись возле двери и повернувшись к Чуе. — Мне нравится, как ты сегодня выглядишь. Чудесный костюмчик.       — Что?.. — распахнул глаза Чуя. — Ах, это… — Он огладил ладонью в перчатке серый костюмный жилет под укороченным черным пиджаком с округлыми бортами. — Это Коё подобрала. Перед поездкой я попросил её составить несколько деловых и полуофициальных комплектов в европейском стиле, чтобы выглядеть солидно. Этот нравится мне больше всего.       — Смотрится стильно. У сестренки Коё есть вкус, — хмыкнул Дазай и небрежно взмахнул рукой в шутливом салюте. — Что ж, я пойду. Не буду тебе мешать. Хотя, на мой взгляд, ты впустую тратишь время. Лично мне эти бумажки так ни разу и не пригодились.       С этими словами он вышел из кабинета, аккуратно притворив за собой дверь.       Чуя оглядел разложенные по столу порядком надоевшие заметки и тяжко вздохнул. Вот вечно так. Только убедишь себя, что всё делаешь правильно, приходит Дазай и небрежным взмахом руки разрушает все построения.       Упрямо поджав губы, Чуя придвинулся к компьютеру и положил руки на клавиатуру. Он закончит работу. Сдаст копию материалов подразделению разведки, отвечающему за внешние связи, а дальше… Проблемы стоит решать по мере их поступления.       Он напечатал несколько строк, пытаясь заставить себя сосредоточиться. Это было непросто. В груди разливалось томительное тепло, которое стекало в область живота и сворачивалось там в жаркий бередящий клубок непрошенного волнения.       «Я горжусь тобой…»       «Мне нравится, как ты выглядишь…»       Сжав зубы, Чуя упрямо печатал, хотя иероглифы плясали перед глазами, не всегда складываясь во что-то осмысленное.       «Вот на кой хер ты начал меня хвалить? — в злом отчаянии подумал Чуя. — Эдак я вместо разочарования пополню список твоих обожателей. Буду на пару с Акутагавой выть на луну, страдая по тебе, ублюдок».        — Лучше б ты, блядь, придерживался своей тактики с собачками, — пробормотал Чуя, со злостью вбивая в документ записи со следующего листка. — Всем было бы проще жить.              За всеми связанными с назначением хлопотами он не заметил, как апрель подошел к концу, а вместе с его завершением наступил и день рождения Чуи. По меркам Японии восемнадцать — не совершеннолетие, хотя и считается таковым в большинстве стран мира, и потому Чуя не ждал от этого дня ничего особенного.       Он думал, что всё пройдет, как и во все предыдущие годы. Чуя получит подарки от Мори и Коё, несколько поздравлений от коллег, которые удосужились запомнить эту дату, и совсем не ожидал, что в его честь устроят целый праздничный фуршет.       Праздник организовали женщины, которых вопреки общепринятым представлениям в Портовой мафии было довольно много. Якудза — потомственная клановая структура, в которую нередко оказываются вовлечены все члены состоящих в организации семей. Женщины в этом отлаженном поколениями механизме играли значимую роль. Работали на административных, секретарских, хозяйственных должностях, а также в бухгалтерии и отделе снабжения, обеспечивая бесперебойное функционирование огромного штаба якудза.       И, как оказалось, все эти женщины боготворили Чую, потому что он был одним из немногих командиров, чьи боевые операции за редким исключением завершались без потерь. Чуя берег своих людей и, будучи самым сильным из одаренных в Портовой мафии, в сложных ситуациях принимал огонь на себя. И об этом знали все.       У большинства состоящих в организации женщин были мужья, возлюбленные, сыновья и братья. И все они, работая под командованием Чуи, возвращались домой живыми и невредимыми. Этого оказалось достаточно, чтобы в глазах женской части организации самый молодой из боевых лейтенантов Портовой мафии был причислен к рангу если не святых, то близко к тому. Повышение Чуи оказалось чем-то вроде катализатора, под воздействием которого коллективное желание женщин отблагодарить его, организовав для него праздник, стало делом решенным.       Когда Чуя узнал о таком отношении к себе, то был изумлен. Он и не догадывался ни о чем подобном.       Приехав в свой день рождения в штаб, он успел с утра побывать у Мори (получив от него поздравление и подарок — статусный ювелирный набор: кольцо-печатку, запонки и булавку для галстука с крупными черными алмазами), поговорить с Коё, (получив от неё в подарок мягкий пижамный костюм с пандами и сестринский поцелуй в щеку), после чего осел в своем новом кабинете, разбираясь с поступившими от разведки отчетами о нарушениях периметра территорий Портовой мафии со стороны членов других организаций. К отчету прилагались списки нарушителей, комментарии о характере их действий и возможных целях, в числе которых значились шпионаж, провокация и обычная человеческая безалаберность.       От Чуи требовалось оценить степень угрозы и принять решение о необходимости усиления патрулей, графиках и маршрутах дежурств, а также составах групп — высокая должность повлекла за собой добавление новых обязанностей и повышение уровня ответственности.        Он провозился с отчетами до обеда и только подумал, что пора бы перекусить, как в его кабинет после вежливого стука заглянула приятная дама средних лет, которая, если Чуя помнил верно, была секретарем кого-то из советников Мори. Дама смущенно, но учтиво попросила его помочь разрешить одну проблему, с которой, дескать, мог справиться только он, и Чуя не стал отказывать. Он и сам был не прочь сделать перерыв и заняться каким-нибудь реальным делом — возня с документами его никогда не привлекала.       Чуя думал, что его попросят о какой-нибудь ерунде. Однажды, пару лет назад, с похожей просьбой к нему обратилась пожилая женщина из отдела снабжения, которая, краснея и бледнея от стыда, слезно умоляла его помочь выловить из сточной трубы упавшее кольцо — подарок её погибшего мужа. Чуя тогда опешил сперва от перспективы использовать свой дар таким способом, а потом проникся горем опечаленной утратой памятной вещи пожилой дамы и еще несколько минут вслепую гонял по охваченным гравитационным полем канализационным трубам маленький предмет, пока, наконец, не вытащил его из раковины обратно.       Ожидая чего-то похожего, Чуя спустился на лифте вместе со своей просительницей на несколько этажей, прошел вслед за ней по коридору до главного конференц-зала, который использовали для приемов, общих собраний и редких праздников и, войдя внутрь, остановился в удивлении, глядя на то, что творилось внутри.       Стены зала были украшены гирляндами и разноцветными шариками. Во всю дальнюю стену протянулась яркая растяжка с надписью: «С днем рождения, Накахара-сама!» Длинный овальный стол посередине комнаты ломился от блюд с угощениями. По центру стола выстроились в ряд бутылки с вином и шампанским, и корзины с цветами и фруктами.       Народу в зале также было битком. Принарядившиеся для праздника женщины в традиционных кимоно и красивых платьях окружали стол, держа в руках коробочки с подарками. Мужчин было меньше, но все они — и мужчины, и женщины — замерли при появлении Чуи, глядя на него с волнением и ожиданием, как будто сами не были уверены в том, как воспримет именинник устроенный ему сюрприз. Сам Чуя, застыв на пороге зала, в полном изумлении глядел на всех собравшихся, не представляя, как должен реагировать. Сюрприз действительно оказался… сюрпризом.       — С днем рождения, Накахара-сама! — очевидно, не выдержав повисшей в воздухе неловкой паузы, звонко выпалила оказавшаяся ближе всего к двери невысокая девчушка и, храбро шагнув к Чуе, согнулась в поклоне, протягивая ему на вытянутых руках перевязанную лентами коробку. — Пожалуйста, примите мой скромный подарок в благодарность за ваш труд!       Тишина в комнате тут же взорвалась голосами, наполнилась движением. На Чую разом обрушился шквал поздравлений и пожеланий.       — Спасибо, — взяв из рук девушки коробку, пробормотал он, затем окружившие Чую женщины увлекли его к праздничному столу.       — Мы приготовили это для вас, Накахара-сама, — с едва сдерживаемым волнением проговорил чей-то голос. — Пожалуйста, попробуйте. Мы очень старались.       — Это всё для меня? — обескураженно спросил Чуя, оглядывая огромный стол, весь заставленный домашними угощениями. — «Но я же столько не съем», — чуть не выдал он, потом вспомнил о приличиях и сообразил, что должен делать.       Конечно, он ничего подобного не ждал и не просил. И не сказать, чтобы любил масштабные вечеринки, предпочитая тихие праздники в узком кругу. Но при этом он видел, что все эти люди собрались здесь ради него, желали его порадовать, и даже если сам Чуя был совсем не готов к такому, он просто не мог их всех разочаровать.       Приняв решение, он поднял вверх ладонь, обозначая свое желание высказаться. Все присутствующие тут же умолкли, глядя на него блестящими глазами, полными взволнованного ожидания.       — Я благодарен… за такой сюрприз, — тщательно выбирая слова, в наступившей тишине медленно проговорил Чуя. — Это неожиданно… и очень приятно. Прошу вас всех… разделить со мной праздник и эти чудесные угощения. И, пожалуйста, не надо называть меня по фамилии с этим почтительным суффиксом. Имени будет достаточно, — закончил Чуя, и после этого градус обожания в женских глазах взлетел до небес.       В целом, можно было сказать, что праздник удался. Когда первая неловкость схлынула, вечеринка потекла своим чередом: еда разлетелась по тарелкам, послышались веселые голоса и смех, зазвенели бокалы, зазвучали тосты. Подчиняясь некой неведомой Чуе очередности к нему подходили люди, поздравляли и вручали подарки. Ему дарили самые неожиданные вещи: от связанных собственноручно шарфов и перчаток, до старинного оружия и бутылок редкого вина в его коллекцию. Какая-то девушка в красивом кимоно с лилиями протянула ему набор изготовленных своими руками шариков ароматного мыла, заботливо обернутых в цветные бумажные пакетики и, отчаянно краснея, сказала, что: «Чуя-сан очень красивый и должен беречь кожу, чтобы она всегда оставалась такой же белой и нежной».       — Сп-пасибо, — принимая подарок, пробормотал Чуя, изо всех сил сдерживая нервный смех. Белая нежная кожа?.. О боги. Эти женщины…       В целом, он не мог сказать, что всё происходящее ему не нравится. Наоборот. Всё это напоминало какой-то сон. Еще никогда он не оказывался в центре внимания стольких людей, которые относились бы к нему с таким почтением и любовью.       Гора открытых подарков на столе у окна всё росла, народу в зале становилось все больше. Другие служащие, лейтенанты и простые бойцы Портовой мафии заходили в комнату, принося с собой подарочные пакеты, а также конверты с вложенными внутрь стихами и пожеланиями. В середине праздника к нему незаметно присоединилась Коё, сделав день Чуи еще лучше.       Казалось, веселье бьет ключом, и потому наступившая вдруг тишина в первый момент показалась Чуе неестественной. Как будто кто-то медленно, но неумолимо убавил в комнате звук до нуля, отчего все разговоры за пару секунд стихли, а взгляды отчего-то устремились на дверь.       Чуя обернулся, подумав, что возможно их вечеринку навестил Мори. В его понимании, только внезапное появление босса Портовой мафии могло заставить всех присутствующих проглотить языки.       Он ошибся. Это был не Мори. У входа в комнату стоял Дазай. В элегантном двубортном костюме при жилете и галстуке с бриллиантовой булавкой. В накинутом на плечи стильном, ошеломляюще дорогом пальто и в алом шарфе он выглядел так, будто только что вернулся с саммита глав государств или, как минимум, с аудиенции во дворце императора.       Безупречная укладка на волосах, элитный парфюм, королевская осанка, надменный прищур ледяных глаз. Волны высокомерного превосходства расходились от него, казалось, наполняя собой весь зал, так что лейтенанты и бойцы-якудза автоматическим жестом поставили на стол бокалы и тарелки и чуть ли не вытянулись во фрунт, как солдаты на парадном смотре.       Чуя вытаращился на напарника, не понимая, что происходит. Стоящая рядом Коё беззвучно усмехнулась и произнесла едва слышно, так, что даже Чуя с трудом сумел разобрать:       — Скарлетт О’Хара на дне рождения Эшли. Ах, Дазай…       — Прощу прощения, я не хотел помешать, — безупречно вежливо, но при этом так, что от его тона мурашки бежали по коже, в оглушительной тишине произнес Дазай, а затем перевел взгляд на Чую. — Я зашел лишь за тем, чтобы поздравить моего напарника с праздником и отдать подарок.       Сделав несколько шагов вперед, он вытащил из-под мышки небольшую продолговатую коробку в черной оберточной упаковке, перевязанную белыми лентами с красивым бантом.       — Это тебе, Чуя. С днем рождения.       Тот молча взял коробку, не представляя, что должен сказать в ответ. Для остальных слово «спасибо» звучало в собственных ушах нормально, но в случае с таким Дазаем оно как будто прилипло к нёбу, не желая выходить изо рта.       Но тот словно и не ждал ответа. Взглянув в сторону, он любезно кивнул Коё:       — Озаки-сан…       — Дазай-кун… — с легкой улыбкой склонила голову та, приподнимая свой бокал с вином.       Проигнорировав остальных, Дазай развернулся на месте и уверенным шагом вышел из зала, подняв своим уходом волну гудящего взволнованного шёпота.       — Что это, блядь, было? — глядя на закрывшуюся за напарником дверь, ошеломленно пробормотал Чуя.       — Полагаю, это была ревность, — певуче произнесла Коё, сделав глоток из своего бокала.       — Что? — вскинул на неё изумленный взгляд Чуя. — Нет, это какая-то чушь.       — Я, конечно, могу ошибаться, — задумчиво ответила Коё, — но выглядело всё именно так. — Она взглянула на коробку в руках Чуи. — Развернешь?       Тот уставился на свои руки, которые все еще сжимали подарочный футляр в черной оберточной бумаге. Ощущение было странным: будто он держит гремучую змею, так что Чуя с трудом подавил порыв поднести коробку к уху, чтобы убедиться, что её содержимое не тикает.       — Позже, — в замешательстве ответил Чуя. — Вдруг там что-то личное.       — Разумно, — тонко улыбнулась Коё. — Подарки от такого человека, как Дазай-кун, не стоит открывать на людях.       Вскоре все присутствующие оправились от потрясения, но сам праздник, впрочем, после этого продлился недолго. Поток желающих поздравить Чую начал стихать, большинство гостей вспомнили про свои обязанности и стали расходиться по рабочим местам, перед уходом сердечно прощаясь с Чуей и с почтительными поклонами желая ему всего самого наилучшего.       Чуя также не стал медлить. Черная коробка в руках будто жгла ладони. И когда присутствующих осталось меньше половины, вежливо поблагодарил всех за чудесный праздник и откланялся, сославшись на работу и пообещав, что позже заберет все подарки к себе домой.        Вернувшись в свой кабинет, Чуя положил подарок Дазая на стол, уселся в свое кресло и подозрительно уставился на коробку, гадая, что может быть внутри.       Идей не было. Прежде Дазай никогда и ничего ему не дарил, просто игнорируя его дни рождения, и Чуя отвечал ему тем же. На что может быть способна фантазия напарника в плане подарков, Чуя даже близко представить не мог. И отчего-то открывать эту коробку было даже боязно.       — Ну ладно, — пробормотал Чуя, взявшись за белые ленточки. — Не может же там в самом деле быть бомба?       Он развязал ленты, развернул шуршащую упаковочную бумагу и нахмурился, рассматривая оказавшийся внутри крупный ювелирный пенал из темного дерева. Если Чуя ничего не путал, в таких обычно дарили часы и браслеты.       Чуя со вздохом потер лоб. Этого еще не доставало. Ему с утра хватило Мори с его запонками, кольцом и булавкой. Но босс свой выбор подарка обосновал с сугубо практической стороны.       — Я понимаю, что ты еще не скоро озадачился бы приобретением подобных предметов, — рассудительно сказал Мори. — Но в твоей работе могут возникнуть ситуации, когда их ношение потребуется для демонстрации твоего статуса. Поэтому я решил озаботиться этим лично и заранее. Есть возражения?       Возражений не нашлось. Чуе осталось лишь принять подарок и поблагодарить за заботу, хотя он слабо представлял себе ситуацию или общество, для соответствия которым ему понадобилось бы надеть алмазные запонки.       В случае с Дазаем всё было иначе. У его напарника не могло быть причин дарить Чуе что-то в таком духе. Кроме романтических. А вот это уже ни в какие ворота не лезло.       — Надеюсь, там пусто, и ты просто решил меня разыграть, — пробормотал Чуя, приподнимая крышку на футляре. Открыв пенал, он еще несколько секунд словно в трансе смотрел на его содержимое, пытаясь понять и уместить в голове, что именно Дазай ему подарил.       В футляре на шелковой подкладке лежал короткий собачий поводок.       Осознав, что это такое, Чуя в первую секунду зажмурил глаза, закрыл ладонью лицо, ощущая, как внутри него по жуткой спирали закручивается нечто страшное, разрушительное — с ужасающей скоростью набирает обороты, как сворачивающееся в гигантскую воронку торнадо. Острая боль, обида и ярость разрастались в душе, выжигая в ней всё живое. Кулак Чуи с грохотом обрушился на столешницу, разламывая её пополам. Задыхаясь от гнева, он отшвырнул оставшиеся от стола обломки, взвился на ноги и обвел диким взглядом свой кабинет, понимая, что еще секунда — и он разнесет к ебаной матери не только его, но и весь этаж.       Схватившись за карман пиджака, Чуя трясущимися от ярости руками достал свой телефон и сделал то, чего не делал давно, по крайней мере вне работы — набрал номер Дазая, с силой нажимая на кнопки с риском раздавить несчастный аппарат в ладонях.       Дазай ответил не сразу — казалось, гудки в трубке длятся вечность, пока наконец не послышался щелчок соединения, а за ним и знакомый голос:       — Чуя?       — Где ты?.. — тяжело дыша, прохрипел тот в трубку. — «Где ты, мразь?!» — хотелось зарычать ему, но он сдержался, подозревая, что иначе может не получить ответ.       — У себя в кабинете.       — Не уходи никуда, — многообещающим тоном просипел Чуя. — Я сейчас буду.       Схватив с пола упавший футляр, Чуя бросился вон из комнаты, пронесся по коридорам до пожарной лестницы, взлетел вверх по ступенькам, прыжками преодолевая пролеты один за другим, и ворвался на этаж, где находилась приемная Дазая.       Сидевший за конторкой секретарь — флегматичный немолодой мужчина, единственный, кто оказался способен выдерживать характер младшего босса — отшатнулся при виде Чуи, который ринулся к двери в кабинет, не обращая внимания на несущееся вслед: «Закрыто! Там посетители!»       — Насрать! — рыкнул Чуя и с разворота вбил подошву ноги в полотно двери возле замка, так что вырвал его с корнем. От удара дверь распахнулась. Чуя вошел внутрь и захлопнул её за собой.        — Надо поговорить… — с угрозой произнес он, вперив яростный взгляд в Дазая, который сидел возле окна в кресле, наклонившись вперед и опираясь локтями о колени. Перед ним на ковре, на почтительном удалении сидели на пятках в позе сейдза двое крепких мужчин откровенно бандитского вида. Выглядели они при этом так, будто обоих сильно потрепало в драке: одежда была порвана и покрыта бурыми пятнами, на хмурых лицах виднелись гематомы и кровоподтеки, костяшки лежащих на коленях рук были стесаны до мяса. Похоже, Чуя ворвался к Дазаю в момент, когда тот принимал доклады от своих агентов, которым кто-то здорово навалял.       На секунду Чуе показалось, что Дазай возразит, потребует не мешать ему, но тот взглянул на выбитую дверь, посмотрел в глаза Чуе и повернулся к своим людям.       — Перерыв, господа, — ровным тоном произнес он. — Подождите в приемной. Продолжим через несколько минут.       Оба мужчины поднялись с пола и, не сказав ни слова, последовали к выходу. Чуя дождался, когда они выйдут и закроют за собой дверь, и вновь повернулся к Дазаю, который всё так же сидел в кресле, откинувшись на спинку, и, прищурившись, глядел на Чую.       — Ты сказал, что хочешь поговорить?       — Ещё как хочу, — сверкая глазами, процедил сквозь зубы Чуя. — Просто жажду. Перед тем, как выбить из тебя всё твоё поганое дерьмо.       — Даже так? — скупо усмехнулся Дазай. — Ну, ладно. И о чём пойдет разговор?       — Об этом! — рявкнул Чуя. Сделав стремительный шаг к массивному рабочему столу, он с грохотом поставил футляр на темную полированную столешницу, откинул крышку, рывком вытащил так взбесивший его собачий аксессуар на свет и, стиснув в кулаке, продемонстрировал Дазаю.       — Что это, блядь, такое?! — свистящим шепотом, в котором слышались рычащие нотки, спросил он.       Дазай коротко глянул на зажатый в его руке короткий кожаный ремешок с петлей с одной стороны и карабином — с другой, и вновь перевел настороженный взгляд на лицо Чуи.       — Мой подарок, я полагаю, — ровно ответил он.       — Подарок?.. — хрипло выдохнул Чуя. — Гребаный собачий поводок?!       Отшатнувшись, он оперся спиной о столешницу, уронил руку с ремешком и резким жестом растер лицо другой ладонью в перчатке.       — Знаешь, я всегда знал, что ты больной… — просипел он севшим голосом. — На всю голову больной ублюдок, который вообще берегов не видит. Но я даже представить не мог, что ты болен настолько, чтобы так унизить меня в мой день рождения. Это же был мой праздник, Дазай… — хрипло выдохнул Чуя, поднимая на него воспаленный взгляд. — Мои гребаные восемнадцать. И ты умудрился испоганить этот день одним поступком!       — Подожди, Чуя, — подавшись к нему, быстро проговорил Дазай. — Ты всё не так понял!       — Что, мать твою, тут можно понять неправильно?! — прорычал Чуя. — Твои собачьи шутки у меня уже в печёнках сидят! Решил в очередной раз указать, где моё место?! Напомнить, что за человека меня не держишь?! Спасибо, блядь! Я понял! — рявкнул Чуя и швырнул поводок ему под ноги. — Только знаешь что?! Иди ты нахуй! Вместе со всем своим ебаным собачьим дерьмом! Знать тебя больше не хочу, Дазай! И даже не буду марать об тебя руки сейчас! Когда ты, наконец, сдохнешь, я скажу небесам спасибо!       Выдохнув это, он ринулся к выходу, не собираясь задерживаться здесь больше ни секунды.       — Чуя, стой! — выпалил ему вслед Дазай. — Дай мне минуту, я всё объясню!       — Что в словах «иди нахуй» тебе непонятно?! — не оборачиваясь, огрызнулся Чуя.       — Ответь всего на один вопрос, — напряженно произнес Дазай. — Только один. Потом я пойду в любое место, куда ты захочешь меня послать. Если захочешь.       Чуя оперся ладонью о выбитую дверь и резко выпустил из груди воздух. Он не должен его слушать. Должен просто уйти. Должен…       Да блядь…       — Какой еще вопрос? — процедил сквозь зубы Чуя.       — Что значит ошейник на твоей шее?       — Что?..       — Этот чокер, — отрывисто проговорил за его спиной Дазай, — который ты носишь постоянно. С тех пор, как вступил в мафию. Это ведь не просто вещь. Это символ. Что он значит?       Чуя резко обернулся, глядя на него.       Дазай сидел в своем кресле, выпрямившись и опустив голову, так что отросшая челка падала на глаза, скрывая их выражение. Плечи были расслаблены, руки свободно лежали на коленях, но пальцы впивались в ткань брюк, образуя складки. Весь его вид являл собой одно сплошное противоречие: чудовищное напряжение под маской спокойствия.       — Зачем тебе это? — мрачно спросил Чуя.       — Это важно, — негромко, но твердо произнес Дазай. — Просто ответь на вопрос. Пожалуйста.       Чуя оперся спиной о дверь и скрестил руки на груди, глядя на него сверху вниз. Он не понимал, почему продолжает это, почему всё еще стоит здесь, хотя даже смотреть на Дазая было больно.       — Это символ моего служения, — с деланным равнодушием ответил Чуя. — Напоминание о клятве, которую я дал.       — Почему именно он? — вскинул на него внимательный взгляд Дазай. — Есть много способов скрепить клятву. Той же цели служат татуировки, которые делают якудза. Ты мог выбрать любой способ, но выбрал этот.       Чуя тяжко вздохнул и потер лоб. Стоило ли терпеть всё это — даже из-за «пожалуйста»?       — Ошейник — это знак того, что я добровольно отказался от своей свободы, — раздраженно пояснил он. — Отдал себя и свой дар в распоряжение Мори для защиты Портовой мафии.       — Верно, — пристально глядя на него, подтвердил Дазай, — Ты добровольно надел на себя ошейник. Потому что ты — это сила. Огромная сила. Которой нужно направление. Нужна точка приложения, смысл и контроль. Нужен человек, который мог бы дать тебе всё это — рука, которая держала бы поводок. Я предложил на эту роль себя. Это… — он указал кивком головы на черный кожаный ремешок на полу, — тоже не предмет, а символ. Символ моего предложения тебе. Предложения партнерства. Не только в работе. Но и в жизни. Я думал… ты хотел именно этого.       Чуя глядел на него, приоткрыв рот, и не мог подобрать слов. Такой хитро-выебанной-через-жопу-вывернутой логики он даже представить не мог. Он просто утратил дар речи, слушая монолог Дазая, который, похоже, и в самом деле думал осчастливить его таким способом.       — Да ты понятия не имеешь, чего я хочу! — хрипло произнес он, уже не зная смеяться ему, плакать или врезать Дазаю за его тупые идеи, — и уж точно не гребанного поводка в пару к ошейнику!       — Тогда что тебе нужно?! — настойчиво спросил Дазай.       — Ну, раз ты не понял за все эти годы, то я, блядь, даже не знаю, как тебе объяснить, — с сарказмом развел руками Чуя, для которого всё происходящее медленно, но верно скатывалось в фарс. — И главное, на кой это нужно мне — объясняться с тобой.       Дазай коротко выдохнул и сжал пальцами переносицу.       — Давай отложим этот разговор, — напряженно проговорил он. — Там, в приемной, ждут люди, от которых зависит одна важная операция. И я не могу их долго задерживать. В штабе их видеть не должны. Давай поговорим вечером. У меня. Когда я буду свободен. И мы всё решим.        — Не уверен, что приду, — покачал головой Чуя и, оттолкнувшись спиной от двери, развернулся и взялся за ручку. — Все шансы, какие у тебя были, ты проебал, Дазай.       Выйдя из кабинета, он сделал несколько шагов и резко остановился, обозревая приемную, точнее, лица находящихся в ней людей. Секретарь при его появлении сделал каменную мину и уткнулся взглядом в монитор компьютера. Те двое, что, ожидая инструкций Дазая, сидели у стены на диване для посетителей, при виде Чуи быстро отвели глаза, глядя кто в пол, кто в потолок.       «Да твою мать… — с досадой подумал он. — Сюда же наверняка доносились крики. Не надо было орать».       — Кто-нибудь тут хочет на тот свет? — опасно понизив голос, спросил Чуя, медленно извлекая из скрытых под пиджаком ножен свой клинок.       Прищурившись, он взглянул на побледневшего секретаря.       — Я ничего не слышал, — пробормотал тот, вцепившись пальцами в край стола.       Чуя перевел острый взгляд на притихших бандитов, и те ощутимо напряглись, явно не сомневаясь в реальности угрозы.       — Мы — могила, сэнсэй, — пробасил один из здоровяков.       — Отлично, — Чуя вогнал клинок обратно в ножны и мрачно предупредил: — Учтите, если будут слухи, прирежу всех троих, не разбираясь, кто распустил язык.              Продолжить работу в этот день он так и не смог. Вернувшись в свой кабинет, Чуя оглядел царящий внутри разгром, со вздохом поднял с пола внутренний телефон и позвонил в хозяйственный отдел с просьбой навести у него порядок и заменить стол.       После этого он поехал домой, потому что представить себе не мог, как после всего случившегося сумел бы на чем-то сосредоточиться. Оставив байк на подземной стоянке, Чуя поднялся в квартиру, прошел в гостиную и, открыв барный шкаф, достал из него бутылку ирландского скотча.       Он собирался нажраться в хлам. Так, чтобы вообще ничего не соображать и не помнить. Жаль только, что спасительный эффект от алкогольной анестезии продлится недолго. Его тело, то ли по своей природе, то ли благодаря сожителю-монстру, слишком быстро перерабатывало любую отраву, так что Чуя мог выпить хоть цистерну скотча, ему ничем это не грозило. Даже похмелья, и того не будет.       Стащив с себя одежду, он переоделся в свободные домашние брюки и, прихватив с кухни стакан и бутылку, направился босиком в гостиную. Раздвинул широкие балконные перегородки, пропускающие в комнату свет, уселся на пол, покрытый тёплыми и упругими узорчатыми татами, и откинулся спиной на мягкий диванный мешок, утонув в нем, как в огромной подушке.       Наполнив стакан скотчем, Чуя поднес его к губам и сделал первый глоток, глядя сквозь окна застекленного балкона на небо и ползущие по нему облака.       Партнерство…       Вот как Дазай это видит.       Само по себе слово было прекрасным, только в предложенном контексте отдавало абсурдом. Сейчас, когда Чуя остыл и готов был подумать обо всём этом здраво, отпечатавшаяся в памяти картина — дорогой ювелирный футляр для драгоценностей, где на шелковой подушке лежал черный поводок — вызывала не гнев, а желание разбить ладонью лоб.       Значит, Дазай подобным образом предложение ему сделал. Вроде как колечко подарил, словно невесте, только не золотое, а кожаное — с петлей и карабином. И еще и заботиться, небось, собирался, холить и лелеять, как любимую вещь.       Чуя сделал новый глоток. Перед глазами невольно возникла картина: Дазай в деловом костюме устроился в кресле, развалившись, будто король, а Чуя сидит у его ног в ошейнике и с поводком, и Дазай поощрительно треплет его ладонью по волосам со словами: «Хороший мальчик, Чуя, ты у меня такой молодец».       Представив себе это, Чуя истерически хохотнул, глотнул виски, подавился, закашлялся и, с трудом отдышавшись, вытер тыльной стороной ладони невольно выступившие на ресницах слезы.       — Пиздец, — покачивая головой, хрипло пробормотал он. — Ты — это пиздец, Дазай. С чего ты решил, что мне нужны цель или гребанное управление? Если ты не знаешь, что делать с собственной жизнью, это не значит, что та же проблема есть у остальных.       Он невольно вспомнил, как Дазай выглядел сегодня, когда нагрянул на его вечеринку. Теперь его вид при полном параде даже не казался чем-то странным — он же свататься приходил, долбаный романтик. Видимо, зашел в кабинет к Чуе и никого там не обнаружил. Зато нашел его веселящимся на своей вечеринке в кругу десятков восторженно глядящих на него людей.       Как же он, должно быть, был зол и разочарован. Ревность… Чуя невольно усмехнулся. Похоже, Коё была права. Так можно дойти до мысли, что и Дазаю не чуждо ничто человеческое.       В голове вскоре начало шуметь, зрение стало расплываться, а уши будто заложило ватой. За своими мыслями Чуя не заметил, как уговорил три полных стакана, что для его веса было довольно много. Наполнив стакан в четвертый раз, Чуя откинулся назад на диванный мешок, ощущая, как стены комнаты качаются вокруг.       Главное, отключиться до того, как начнет тошнить. В этом реакции его тела ничем не отличались от общечеловеческих. Да и сам он… не так уж сильно отличался от людей.       Чуя сделал новый глоток и со вздохом прикрыл глаза.       Реакции...       Тела…       Того самого, которое является единственным физическим подтверждением жизни. Того, чьи инстинкты заставляют стремиться к себе подобным в потребности ощутить встречное тепло. Чувствительное тело, которое способно страдать от жажды и голода, чувствовать боль и удовольствие — и иступленное физическое влечение, как отражение любви. Она заставляет всё то же тело тянуться к предмету обожания, желать прикосновений, объятий и ласки, разжигает похоть и жажду слиться в одно, хотя бы физически, раз уж слияние душ и разумов на практике невозможно.       Хотел ли он чего-то подобного от Дазая теперь, после сегодняшней встряски, Чуя не знал. Он был слишком пьян и эмоционально вымотан, чтобы ответить на этот вопрос. Последним, что он запомнил, перед тем, как отключиться, была мысль, что, несмотря на всю абсурдность сделанного предложения, для Дазая оно было важно. Он действительно был серьезен с этим своим поводком и партнерством, и оставалось только сожалеть, что Чуя был не тем человеком, который мог бы на нечто подобное согласиться.       Он очнулся в тишине и темноте. Горящий циферблат электронных часов на стене показывал полпервого ночи. Мочевой пузырь разрывался от давления, ему вторил кишечник. Хотелось всего и одновременно: облегчиться, пить и есть.       «Добро пожаловать обратно в жизнь», — мрачно подумал Чуя и, собрав себя с пола, отправился обслуживать свой организм.        Вернувшись из туалетной комнаты, он открыл холодильник, вытащил упаковку томатного сока и выдул половину прямо из пакета, утоляя сразу и жажду, и голод.       Упав на стул, Чуя забросил босые ноги на кухонный пуф, подкурил сигарету и занялся своим телефоном. Он догадывался, что в штабе его могли потерять. Вышло бы неприятно, если б за время отсутствия он понадобился Мори или кому-то еще по важному делу. Но список неотвеченных вызовов за сегодня был пуст. Зато имелся целый ворох sms-сообщений с поздравлениями от пропустивших вечеринку коллег.       И еще одно, последнее, от Дазая.       «Ты приедешь?»       Прищурившись, Чуя выдохнул в воздух струю сигаретного дыма, глядя на эти слова. Короткая фраза, которая эхом отдавалась в ушах, как будто Дазай произнес её вслух, так что Чуя почти слышал в своей голове его голос — эти бархатные, глубокие, звучные интонации, при воспоминании о которых в груди тоскливо заныло.       «Я жду тебя, Чуя. Приедешь?»       Тот со вздохом потер ладонью лицо.       Приедет ли он? Отличный вопрос.       Дазай послал свое сообщение около десяти вечера. Прошло почти три часа. Сейчас он, должно быть, уже не ждет. И, может, успел лечь спать.       И даже если Чуя приедет к нему сейчас, разбудит и вызовет на разговор, что он сможет сказать Дазаю? То, что они хотят друг от друга разных вещей?       Уронив руку с телефоном, Чуя запрокинул голову и закрыл глаза, ощущая, как щемящее тоскливое чувство в душе сменяет густая, как расплавленная смола, и такая же жгучая горечь.       Ясно было одно: им действительно нужно объясниться. Расставить все точки над всеми знаками. Чуя никогда не бегал от проблем и сейчас не станет. Если Дазай хочет поговорить, они поговорят. Сегодня.       «Я еду», — отпечатал он на своем телефоне.       Отправив сообщение, Чуя вдавил сигаретный окурок в пепельницу, поднялся и отправился в душ. От него ощутимо несло перегаром и, если бы не требовалось выходить из дома, решение этого вопроса можно было бы отложить на утро, а так — он не мог позволить себе заявиться в штаб, благоухая как бочка с прокисшим вином.       Быстро разобравшись с водными процедурами в душевой, Чуя взялся за зубную щетку и со всем тщанием ликвидировал последние намеки на вечернюю попойку. Плеснув водой в лицо, Чуя вытер его ладонями, оперся о край раковины и взглянул в зеркало на свое отражение.       С мутной от пара зеркальной поверхности на него смотрел хмурый рыжий парень, которого можно было бы даже назвать привлекательным, если бы всё в нем не казалось резким настолько, что можно было порезаться. Худощавое, жилистое тело; острые скулы, нос и подбородок; сурово сжатые губы; брови вразлет; хищные льдистые глаза, и взгляд — мрачный, оценивающий и тяжелый, так что сразу становилось ясно, что с обладателем этого взгляда лучше не связываться. Этот парень в зеркале не тянул на героя-любовника, и вообще не походил на человека, с которым можно говорить о чувствах. Об оружии, драках, тачках и сексе — пожалуйста, но не о любви. Чуя и сам не чувствовал себя кем-то, к кому это слово могло быть применимо.       Выйдя из ванной, он отправился одеваться. Натянул свежее белье и черные джинсы. Влез в любимую светлую тунику, накинул сверху рубашку и куртку. Рассовал по карманам ключи и сигареты и вышел из квартиры, захлопнув за собой дверь.       Спустившись на подземную стоянку, он оседлал свой мотоцикл и завел двигатель, огласив бетонные стены рёвом глушителей. С места взяв резкий старт, Чуя вывел байк со стоянки на улицу и, лавируя в потоке ночных машин, понесся в центр города к башне небоскреба Портовой мафии.              Похоже, Дазай получил сообщение, потому что все-таки ждал его. Когда Чуя, миновав с десяток постов охраны, поднялся на жилой этаж, который целиком был отдан под апартаменты Дазая, тот открыл дверь почти сразу после того, как Чуя нажал на дверной звонок.       На Дазае были привычные черные брюки и белая рубашка с галстуком, что говорило о том, что он еще не ложился.       — Проходи, — сказал он, впуская Чую внутрь просторного холла, который плавно перетекал в не менее просторный гостиный зал: на пространстве для апартаментов исполнителей комитета в мафии не экономили. Другое дело, что это пространство явно было Дазаю не нужно. Сквозь огромные, от пола до потолка, зеркальные окна из бронированного стекла открывался захватывающий дух вид на ночной город, но само помещение казалось пустым, потому что дивана со столиком напротив окна, книжного шкафа и барной стойки было слишком мало, чтобы его заполнить.       — Выпьешь что-нибудь? — двинувшись внутрь комнаты, непринуждённо произнес Дазай, очевидно, решив сыграть роль гостеприимного хозяина.       — Спасибо, на сегодня мне хватит, — сухо ответил Чуя, который шел следом и сверлил хмурым взглядом его затылок.       — Тогда, может… пойдем в спальню? — обернувшись к нему, спросил Дазай, и увидев, как Чуя с сарказмом вскинул брови, пояснил с натянутой улыбкой: — Там уютнее и больше предметов, которые ты можешь разбить об мою голову.       Чуя тихо фыркнул и пожал плечами. В спальню так в спальню. Ему было неважно, где разговаривать. Задерживаться он в любом случае не собирался.       Дазай впустил его в спальную комнату и прикрыл дверь. Чуя остановился у входа, окинув быстрым взглядом большое помещение в европейском стиле, в котором действительно было куда лучше — мягкое ковровое покрытие на полу, закрывающие окна плотные темные шторы, огромная кровать с большими подушками, итальянская резная мебель, приглушенное желтое освещение от антикварного абажура на вычурном комоде с бронзовыми ручками.       Смотрелось уютно, вот только этот уют казался нарочитым, примерно как в люксе пятизвездочного отеля. Номер, где Чуя останавливался во время своей командировки в Европу, был оформлен похоже. Вот и в спальне Дазая всё выглядело так, будто, отдавая распоряжение, как обставить свои комнаты, тот ткнул пальцем в первую же попавшуюся картинку в журнале. Здесь не было ничего от его личности.       Пока Чуя осматривался, решая, куда приткнуть себя, Дазай подошел к кровати, сел на край, опустил руки на колени и сцепил пальцы в замок.       — Можешь сесть в кресло, если хочешь, — предложил он, видимо, сообразив, в чем может быть проблема его гостя. — Или… рядом со мной.       — Тут постою, — решил Чуя и, сделав несколько шагов в сторону, прислонился спиной к стене и скрестил руки на груди, показывая, что готов к разговору.       Несколько секунд они молчали, не глядя друг на друга. Чуя смотрел в стену напротив, а Дазай опустил взгляд на мягкий светлый ковер на полу. Он будто сам не знал, с чего начать разговор. Механическим движением Дазай ослабил узел галстука, стянул его с шеи и, помяв в ладонях, отложил в сторону.       — Ты подумал над моим предложением? — наконец спросил он, поднимая глаза на Чую.       — Подумал, — ровно ответил тот.       — И каков вердикт?       — Ты ведь понял уже. Ничего не будет.       Дазай тихо вздохнул и сдвинул брови. Помедлив, он спросил:       — И почему? Мне казалось, я нравлюсь тебе. Будешь убеждать меня, что мне померещилось?       — Нет, — хмуро ответил Чуя. — Ты и сам всё понял. Но это не имеет никакого значения.       Дазай вновь вздохнул и потер лоб, на котором образовалась озадаченная складка.       — Тогда я вынужден повторить свой вопрос. Почему?       — Потому, Дазай… — начал Чуя, обратив на него острый взгляд, — что мне не нужен хозяин, покровитель, духовный наставник, заботливый верхний, или кем ты там хотел для меня быть. Мне не нужны поводок и рука, которая бы его держала. Я могу сам о себе заботиться, отвечать за свою жизнь и найти в ней цель и смысл. Да и вообще, сама мысль, что, по твоему мнению, я на это не способен, для меня в принципе оскорбительна. Так что со всей этой темой ты пришел не по адресу.       — Вот оно что, — медленно произнес Дазай. — Выходит, я снова ошибся на твой счет?       — А с чего ты вообще решил, что меня могут заинтересовать такие вещи? — раздраженно спросил Чуя. — Я что, похож на того, кто тащится от подчинения? Или, может, на того, кто будет счастлив переложить на другого свои проблемы?       — Наверное, нет, — усмехнулся Дазай. — Ты строптивый. И независимый. Видимо, не надо было цепляться за не вписывающиеся в эту картину факты, — он перевел взгляд на черную кожаную полоску на шее Чуи. — Меня переклинило на твоем ошейнике. Думал, это и есть ключ к пониманию тебя.       — А то, что всё остальное противоречит твоей теории, тебя не смутило? — фыркнул Чуя.       — Не слишком, — с легкой улыбкой ответил Дазай. — То, что я знаю о тебе, часто не стыкуется с твоими словами, реакциями и поступками. Так что я уже привык каждый раз ошибаться и обламываться при попытках сблизиться с тобой.       — Да ну. А ты пытался? — насмешливо ответил на это Чуя. — Что-то я не заметил, чтобы, кроме как сегодня, ты еще что-то пробовал сделать. Или хотя бы попытался поговорить со мной нормально.       — Я пытался, — вскинул на него невинный взгляд Дазай. — Ты не помнишь?       — Вообще-то, нет, — саркастично ответил Чуя.       — Просто ты часто реагируешь совсем не так, как я рассчитываю. Когда я пытаюсь пошутить, ты обижаешься. Когда пытаюсь быть серьезным, рычишь, словно собака.       — И вот сейчас ты, разумеется, ненамеренно это сказал, — с раздражением ответил Чуя.       — Про собаку?       — Про что же еще, блядь?!       — Ну ты же правда всё время рычишь на меня, Чуя, — кротко и даже немного обиженно произнес Дазай, глядя на него честными глазами, — и огрызаешься, и бросаешься, и норовишь укусить, прямо как маленькая невоспитанная дворняжка.       — Да ты издеваешься, что ли?! — почти в отчаянии воскликнул Чуя.       — Немного, — усмехнулся Дазай, сбрасывая с лица свою придурковатую маску. — Просто ты так забавно реагируешь, что я не могу удержаться от того, чтобы не подразнить тебя.       — Подразнить… — саркастично повторил Чуя. — А ничего, что это оскорбительно — называть кого-то животным.       — Почему? — тут же вскинул на него недоуменный взгляд Дазай. — Люди часто бывают похожи на животных. На хорьков, на крыс, на змей, на бегемотов. Так что собака — это даже комплимент. Вот Мори, например, похож на лисицу. Ты никогда не замечал? У них такая же хитрая вытянутая морда…       — Да заткнись уже, ты всё портишь! — зажмурившись и прижав ладонь ко лбу, почти простонал Чуя.       Дазай пару раз ошарашенно моргнул, словно ребенок, который не может понять, за что его ругают, а потом его лицо вновь переменилось, и по нему скользнула печальная улыбка.       — Вот видишь, Чуя. Я ведь ничего ужасного не сказал. По крайней мере, такого, что казалось бы ужасным мне. Но ты уже рассердился. Так что же мне делать? Не шутить? Не разговаривать с тобой? Но так ведь нельзя. Люди должны говорить друг с другом, чтобы хоть как-то взаимодействовать.       Чуя раздосадовано выдохнул и покачал головой.       — Дазай, я вообще не понимаю, в каком месте ты гений, если такая задача, как поговорить со мной без того, чтобы выбесить до звездочек в глазах, для тебя невыполнима. Как ты умудряешься проворачивать свои супер-сложные операции и манипулировать людьми, если не способен даже к элементарному общению?       Дазай усмехнулся, будто нашел это замечание забавным.       — Просто с тобой сложно, Чуя. Ты подаешь противоречивые сигналы. Как калейдоскоп, который каждый раз складывается в новую картину. Только мне кажется, что я нашел, за что зацепиться, как всё снова меняется. Так что я уже привык ничего не понимать в тебе и действовать вслепую каждый раз, не зная, к чему приведёт то или иное мое действие.       Чуя невольно вскинул брови, услышав это. Вот так новости. А он-то считал, что прост, как монетка в один сен. Что Дазай видит его насквозь и потому так легко им вертит, каждый раз умудряясь задеть за живое. А, оказывается, всё совсем наоборот, и Дазай сам не знает, что с ним делать. Вот бедняга. Чуя бы ему даже посочувствовал, если бы не собственные мозоли, по которым Дазай из раза в раз топтался с грациозностью слона в балетной пачке.       Еще больше удивляло то, что Дазай вообще пытался его понять: изучал его, думал об этом. Все эти годы Чуя был уверен, что Дазай относится к нему по-свински, потому что ему плевать на своего напарника. И, конечно же, выяснить, что это не так, Чуя должен был именно тогда, когда, наконец, решил со всем покончить. Ну отлично. Очень своевременное открытие.       — На самом деле, я не глупец, как тебе известно, — пристально глядя на него, меж тем продолжил Дазай. — Не социопат, и не эмоциональный калека, чтобы не понимать, как образуются связи между людьми. Но с тобой не срабатывает ни одна моя схема. Может, ты знаешь, почему так? Чего не хватает? И что нужно сделать, чтобы это исправить?       Чуя печально усмехнулся про себя. Ну вот они и добрались до сути дела. И самое забавное, что ответ на вопрос у него действительно был. Потому что, в отличие от Дазая, Чуя прекрасно в себе разбирался, и на самом деле был не таким уж сложным человеком.       — Не думаю, что тут можно что-то исправить, — глядя ему в глаза, с сожалением проговорил он. — Тебе действительно кое-чего не хватает. Одной важной вещи, которая нужна мне, и без которой не сработает ни одна твоя схема.       — Вот как? — не спуская с него цепкого взгляда, произнес Дазай. — И что же это?       — Уважение.       Чуя горько улыбнулся, заметив искру удивления и замешательства во взгляде напротив, и продолжил:       — Я допускаю, что ты способен ценить меня, как некую полезную вещь. Что я могу удовлетворять каким-то твоим эстетическим вкусам и сексуальным потребностям, но уважать меня как человека ты не можешь. И не потому, что я этого не заслуживаю. А потому, что ты в принципе не знаешь, что это такое — уважать кого-то.       — Почему ты так решил? — напряжённо спросил Дазай.       — Да брось, я три года имел с тобой дело, — с досадой ответил Чуя. — И за это время успел насмотреться на то, как ты относишься к людям. Скажи, был ли за всю твою жизнь хоть один человек, которого бы ты действительно уважал, а не терпел или использовал в своих целях?       — Почему же «был?» — ровно произнес Дазай. — Он и сейчас есть. Такой человек существует.       — Правда? И кто же это? — с иронией спросил Чуя. — Император? Ганди? Курт Кобейн? Или, может быть, это я?       Губы Дазая дрогнули, взгляд соскользнул с лица Чуи и устремился в сторону, и по этим невербальным признакам тот понял, что не угадал ни с одним из вариантов. И за последний было обидней всего. В глубине души Чуя надеялся, что не прав.       — Вот поэтому у нас ничего и не выйдет, — сказал он, и направился к двери.       — Куда ты? — встрепенулся Дазай.       — Ухожу.       — То есть как, уходишь? Это всё? — нахмурился за его спиной Дазай, и его голос окреп, наливаясь силой. — Ты просто вывалишь на меня всё это и уйдешь?       — А чего ещё ты ждешь? — обернувшись, резко спросил Чуя. — Ты просил объяснить, почему у нас ничего не выходит, я объяснил. Не думаю, что тут есть, о чем говорить ещё.       — Значит, ты действительно намерен всё закончить на этом? — прищурился Дазай, и в его тоне послышалась тень угрозы. — Ты хочешь этого? На самом деле? Как же так, Чуя? Ты ведь сам подтвердил, что я нравлюсь тебе.        — Нравишься, — честно ответил тот, и правда этих слов отозвалась в груди тупой болью. — И даже больше чем «нравишься». Только это ничего не меняет. Верность себе — важнее чувств и желаний. А я просто не смогу быть с человеком, который меня не уважает, знать об этом, получать подтверждения каждый день, и уважать после этого самого себя. Согласиться на такое — значит, себя предать. И я на это не пойду даже ради твоих прекрасных глаз, Дазай.        Он сделал еще пару шагов к двери, остановился и, повернувшись, добавил:       — А знаешь, я ведь даже благодарен тебе. За всё это, — Чуя обвел руками комнату, обозначая этим жестом их встречу и разговор. — За твою честность. За то, что ты решился прямо со мной поговорить. Приятно было узнать, что я всё-таки что-то для тебя значу, если ты сидишь здесь, задаешь вопросы, пытаешься понять меня и чего-то от меня добиться. Я ценю это. Ценю то, что тебе не всё равно. И твою сегодняшнюю попытку сделать мне предложение тоже оценил. Не думай, что нет. Вот только… этого недостаточно, чтобы у нас что-то вышло. Мне тоже жаль.       С этими словами Чуя двинулся к выходу.       Он успел дойти до порога комнаты и даже взяться за дверную ручку, как сзади на него навалилось тяжелое тело, прижало к двери, так что Чуя, не ожидав такого, впечатался грудью и щекой в гладкую деревянную поверхность, едва не расквасив об неё нос.       — Я тебя не отпускал, — хрипло выдохнул над его ухом Дазай.       — Вот только этого, блядь, не надо, — пробормотал Чуя.       — И не отпущу, — продолжил тот, обхватывая его руками и прижимая к себе крепче.       — И как ты меня удержишь? Я же уложу тебя одной левой, — нервно усмехнулся Чуя, пытаясь понять, как быть. Не бить же этого охуевшего придурка в самом деле.       — Нет, ты не станешь, — прошептал Дазай, потираясь щекой об его макушку. — Что бы ты ни говорил, ты — мой. И сегодня я никуда тебя не отпущу.       Протестующе зарычав, Чуя уперся ладонями в дверную поверхность, с силой оттолкнулся от неё, отбрасывая себя назад вместе с прижавшимся к нему чужим телом, резко ушел правым плечом вниз и крутанулся на месте, чтобы сбросить Дазая со спины. Но тот как будто только того и ждал. Синхронным движением он подался назад и, словно в танце, поймал Чую в развороте в объятия, прижал к себе, крепко фиксируя руками плечи и голову, и, шагнув обратно, вновь притиснул к двери, так Чуя добился лишь того, что оказался лицом к Дазаю, который жадно впился губами в его рот.       Это было против всех правил ведения боя. Еще ни разу на памяти Чуи не случалось такого, чтобы противник, упустив соперника из захвата сзади, вместо того, чтобы резко увеличить дистанцию для защиты или атаки, вдруг, наоборот, набросился на него и принялся целовать.       Чуя опешил, растерялся совершенно, в то время как губы Дазая обхватывали и мяли его рот, прижимаясь плотно и вкусно, с точно рассчитанной страстью, не принуждая, а будто наслаждаясь — движением, упругостью, мягкостью, трением — так, что у самого Чуи тут же повело голову, а низ живота опалило жаром, когда кровь резко устремилась в пах. Он застыл, сражаясь с собственным телом, которое от близости Дазая стремительно впадало в какой-то идиотский, блаженный экстаз, растекалось по поверхности двери и слало к черту рассудок с его принципами. В этот раз не было ни оцепенения, ни замешательства, казалось, все нервные клетки внутри заполыхали разом, бурно реагируя на чужие прикосновения волнами упоительного тепла. Слишком приятно. Слишком горячо. Сердце взбудоражено затрепыхалось в груди, а мозг опустел и поплыл, как от ударной дозы высокоградусного алкоголя. Губы сами раскрылись навстречу, впуская внутрь чужой настойчивый язык, чтобы притереться к нему собственным и задвигаться вместе в сладком возбуждающем ритме.       Слишком хорошо! Безумно…       «Я же хотел уйти», — пронеслось в голове, в то время как руки в перчатках вплелись в волосы Дазая, пригибая ниже его голову, чтобы сделать поцелуй еще глубже.       «Я же хотел…»       «Чего же я, господи, хотел-то?..»       Спустя секунду это стало неважно, когда Дазай втиснул колено между его ног, и надавил бедром на распирающий ширинку член, так что Чуя сдавленно застонал в рот Дазая, ощущая, как всё в низу живота плавится похотью и пульсирует удовольствием от коротких ритмичных фрикций.        Оторвавшись от его губ, Чуя запрокинул голову и распахнул рот, чтобы глотнуть воздуха — его не хватало, казалось, легкие вместо кислорода гоняют туда и обратно густой кисель.       — Чуя… — жарко выдохнул Дазай, целуя его горло и подбородок. Обхватив ладонью затылок, Дазай притянул назад его голову, возвращая в прежнее положение, и вновь жадно накрыл его губы своими, утягивая обратно в сладкий, сумасшедший поцелуй, от которого плавилось всё тело.       Чуя никогда еще не целовался так — чтобы до ослабевших коленей, поехавшей крыши и пожара в паху. Он цеплялся руками за плечи Дазая, драл пальцами рубашку, ощущая, что ему становится мало — хотелось больше, сильнее, ближе!.. Он уже дошел до той стадии возбуждения, когда одежда казалась панцирным доспехом, в котором было адски жарко и который не позволял почувствовать всей кожей того, кто в нем этот пожар разжёг. С трудом протиснув руку между их прильнувшими друг к другу хаотично движущимися телами, он схватил ворот рубашки Дазая и рванул руку вниз, выдирая пуговицы из петель с мясом. От сильного рывка Дазай качнулся вперёд, сбился с дыхания, взглянул в раскрасневшееся лицо Чуи совершенно пьяными глазами.       — Подожди. Подожди, — лихорадочно зашептал он и, схватившись за ворот своей рубашки, принялся расстегивать пуговицы сам. Одновременно с ним Чуя скинул с плеч и отшвырнул в сторону куртку и выпутался из застревающей в рукавах алой рубашки. Шляпу он потерял еще раньше, во время их безумного поцелуя, но сейчас ему было плевать, куда она делась.       — Черт, твои бинты… — с досадой выдохнул он, глядя как Дазай стаскивает с себя сорочку. Из-под неё показался новый слой «одежды», в которую он был замотан от пояса до шеи и запястий, так что, казалось, добраться до его кожи не проще, чем до содержимого банковского сейфа.       — Сейчас…       Откинувшись спиной на дверь, Дазай достал из кармана брюк складной армейский нож. Отточенным жестом выбросив из рукояти лезвие так, что оно распрямилось, со щелчком встав в пазы, Дазай протянул нож Чуе рукоятью вперед вместе с коротким: «Режь».       Чуя ошеломленно уставился ему в глаза. В них танцевали шальные огни и горела похоть, которая лихорадочным румянцем покрывала скулы и спускалась на шею. Грудь под бинтами вздымалась от тяжелого дыхания, которое срывалось с припухших от поцелуев губ, выглядевших сейчас, как само воплощение греха.       — В чем дело, Чуя? Боишься меня поранить? — с легкой усмешкой спросил Дазай.       Забрав нож из его пальцев, Чуя подошел совсем близко и взялся за ремень его брюк, резким движением высвобождая из пряжки.       — Ниже есть? — отрывисто спросил он, вытаскивая из петли пуговицу и расстегивая ширинку.       — Нет. Только сверху, — качнул головой Дазай, глядя на него блестящими, сумасшедшими глазами. Он коротко выдохнул, когда кончик ножа уперся в край белья и проник под бинты. Повернув нож вертикально, Чуя плавно повел рукой вверх, контролируя нажим и давление, и глядя, как острое лезвие с глухим треском вспарывает волокна бинтов, пока обух ножа скользил по часто вздымающемуся мягкому и уязвимому животу, почти цепляя скошенным острием кожу.       — Черт, это возбуждает, — прошептал Дазай и прикрыл глаза. Крылья его носа трепетали, ноздри хищно раздувались, выдавая волнение. — Тебе нравится?       — То, что я в прямом смысле слова держу клинок у твоей груди? — Чуя повел ножом в сторону и прижал плоской стороной лезвия обнажившийся выпуклый сосок. — Определенно, да.       Дазай дрогнул от этого прикосновения, шумно и возбужденно задышал приоткрытым ртом. Чуя чувствовал, как Дазая потряхивает от остроты ощущений, и это чувство ему неожиданно нравилось, отдаваясь внутри пьянящим ощущением власти. Не удержавшись, он подразнил лезвием маленький чувствительный комочек плоти, заставив Дазая дернуться и застонать сквозь зубы.       — Кажется, я не то тебе предложил, — с усмешкой пробормотал он, — надо было поменяться ролями.       — Что? — не понял Чуя.       — Неважно. Продолжай.       Чуя вернулся к его бинтам и, взрезав их на груди до конца, уперся острием лезвия в ямку между ключицами, выше которой начиналась шея. Он вскинул на Дазая выжидающий взгляд, и тот улыбнулся какой-то томной, почти мечтательной улыбкой, подался корпусом вперед, одновременно с этим запрокидывая голову и подставляя Чуе открытое горло. От этого беззащитного, почти виктимного жеста, у того перехватило дыхание. Закусив губу, он точными аккуратными движениями взрезал бинты до конца, стараясь не обращать внимание на излишне бурную реакцию собственного тела.       — Всё, — сказал он, распоров последний слой, после чего бинты осыпались с шеи, соскальзывая на пол.       — Нет, еще руки.       — Похоже, тебе понравилось, — проворчал Чуя, делая новый надрез в районе правого плеча.       — Конечно, — шально и светло улыбнулся Дазай. — У тебя чертовски профессионально выходит. Может, каждый день будешь раздевать меня?       — Не рассчитывай, — пробормотал Чуя, хотя мысль о том, чтобы «раздевать Дазая» на самом деле была даже слишком привлекательной. — Это в первый и последний раз, когда мы это делаем.       Он уже смирился с тем, что они займутся сексом — после такой бурной прелюдии иное развитие событий казалось невозможным. И хотя сейчас его собственное возбуждение сильно сбавило обороты, пока Чуя был вынужден контролировать каждое движение, чтобы случайно не поранить Дазая, он понимал, что не хочет останавливаться.       «Может, так даже лучше, — думал он, делая последние надрезы от локтя к запястью. — Мы сделаем это, и оба успокоимся. Лучше сделать, чем не сделать и после изводить себя мыслями о том, как это могло бы быть».       Закончив, он убрал лезвие в рукоять, пока Дазай отряхивал себя, смахивая ладонями на пол прилипшие к телу марлевые ворсинки.       — Последний остался.       — Где? — вскинул на него взгляд Чуя.       — Здесь, — он тронул пальцами повязку на глазу. — Снимешь? Или побоишься?       Чуя нахмурился.       — Мне-то с чего должно быть страшно? — пробурчал он. — Чего я в жизни не видел. Ты сам уверен, что тебе это нужно? Не всем нравится показывать свои увечья.       — За меня не беспокойся, — безмятежно ответил Дазай. — Ну так что? Откроем карты до конца?       Поколебавшись, Чуя подался вперед и медленно стянул с головы привычную повязку. Дазай плавно встряхнул волосами, открыл глаза — оба — и с озорной, мальчишеской улыбкой взглянул на Чую сверху вниз.       Тот вытаращился на его лицо, чуть не уронив челюсть.       — Твой глаз… — ошарашенно выпалил Чуя. — С ним всё в порядке. Какого черта? Зачем ты его прячешь?       — Ты правда хочешь поговорить об этом сейчас? — шагнув к Чуе, Дазай обнял его одной рукой за пояс, а другой — обхватил ладонь с ножом, поднес к губам, поцеловал тонкую кожу на внутренней стороне запястья и нежно потерся о неё щекой.       — Эй, ты что делаешь? — нахмурил брови Чуя, тут же забыв и про ненужную повязку, и про всё остальное. Стушевавшись, он попытался отнять руку, вдоль которой так трепетно скользили чужие губы.       — Хочу ласкать тебя, — жарко прошептал Дазай, обратив на него сияющий взгляд, — зацеловать всего, от мочек ушей до пальцев на ногах. Ты позволишь?       Чуя изумленно распахнул глаза и приоткрыл рот, ощущая, как шею и щеки заливает горячей краской. Лицо запылало. В груди сделалось тесно. Смятение, которого он даже не ожидал от себя, накрыло с головой, заставив сердце учащенно забиться. Такое обращение не просто смущало, а выбивало почву из-под ног.       «Вот те раз, — растерянно хмыкнул про себя Чуя. — Похоже, Дазай — реально тот еще романтик».       — Ну, давай. — Он неуверенно усмехнулся. — Хочешь, так делай, — после этого Дазай увлек его за собой к кровати.       Сдернув на пол плотное покрывало, он усадил Чую на постель и опустился перед ним на колени.       «Я, что, сплю, что ли? — глядя на это зрелище, ошарашенно подумал Чуя. — Я наглотался колес, и у меня глюки?»       — Дазай, ты что творишь? — в замешательстве выпалил он.       — Кажется, я понял, — ответил тот, поднимая на Чую странно светящийся взгляд.       — Понял что?       — Как надо обращаться с тобой, — взявшись за пояс его брюк, он вытащил болт из петли и расстегнул молнию.       — Помоги мне, — сказал он, потянув вниз его джинсы, показывая, что хочет их снять. Чуя оперся ладонями о постель, приподнялся, позволяя ему раздеть себя. Дазай снял с его ступней носки, а потом наклонился и потерся щекой о проступающую под боксерами эрекцию, заставив Чую отрывисто выдохнуть сквозь сжавшиеся зубы и вцепиться пальцами в одеяло.       «Даже если потом я пожалею, сейчас мне плевать», — подумал он, распахнутыми глазами глядя, как Дазай водит губами по выпирающему из-под ткани стволу, прихватывая его ртом. От одного этого зрелища заклинивало мозги, а возбуждение в паху возрастало стремительно, будто в венах вместо крови кипело октановое топливо, готовое воспламениться от малейшей искры.        Взявшись за резинку боксеров, Дазай стянул их ниже, высвобождая член, обхватил ствол ладонью и, закрыв глаза, накрыл губами головку, вбирая в рот и поглаживая языком. Он действовал неумело, ему явно не хватало опыта, но Чуе и этого было с лихвой. Влажный жар его рта, движения губ, языка и сомкнувшихся вокруг члена пальцев, вид его склоненной головы между ног вштыривали круче любых наркотиков. Чую просто трясло от возбуждения и разлившегося в паху чистого удовольствия, которые были настолько яркими и острыми, что можно было сдохнуть.       — Стой, я сейчас нахуй кончу! — простонал Чуя, вцепившись в его волосы, когда понял, что действительно вот-вот взорвется.       Дазай выпустил его член изо рта и поднял голову, пытливо глядя на него снизу-вверх.       — Если бы ты мог себя видеть, Чуя, — сказал он, всматриваясь в его глаза. — Ты такой красивый.        Чуя подозревал, что выглядит сейчас дико: раскрасневшийся, тяжело дышащий, с искаженным лицом и полубезумными глазами. Что в этом может быть красивого, он не представлял, но Дазай смотрел так, будто действительно не видел никого лучше.       Подавшись вперед, он взялся за ткань туники и медленно потянул вверх, проскальзывая по коже костяшками пальцев. Чуя стащил с себя ненужную тряпку и отшвырнул в сторону, тут же почувствовав, как Дазай прижимается к нему — кожа к коже, а его руки, обвившись вокруг, гладят голую спину. Он всё еще стоял на коленях между расставленных ног Чуи и потирался животом о его член, в то время как губы кружили по груди, целуя и вылизывая ставшие слишком чувствительными соски.       Чуя невольно распахнул рот, не в силах заглушить рвущиеся из него сами собой сдавленные стонущие звуки. Ощущений было слишком много, и они были слишком приятными, чтобы можно было сдержаться и не стонать. Стащив с рук перчатки, он запустил пальцы в волосы Дазая, обхватил его рукой за плечи, притягивая к себе ближе.       — Я вылижу тебя всего, — хрипло прошептал Дазай, своими низкими чувственными интонациями подбрасывая поленьев в топку его сумасшествия, — сделаю тебе так хорошо, чтобы ты даже думать забыл о том, чтобы от меня отказаться.       Чуя понимал, что должен возразить, но все слова улетучились из головы, растворившись в возбуждении и удовольствии. Может, Дазай не умел делать минет, но во всем остальном явно знал толк. И, похоже, собирался продемонстрировать Чуе всё, на что способен.       Они вскоре перебрались на кровать, переплелись руками и ногами в отчаянном стремлении почувствовать один другого как можно ближе. Потираясь друг о друга, распаляя и утоляя тактильный голод, они целовались, как безумные, пока в легких не начинал заканчиваться воздух, а отчаянных попыток восполнить его нехватку, вдыхая носом, становилось недостаточно. Потом Дазай вспомнил про свое обещание, и его губы отправились в странствие по телу Чуи, вызывая в нем желание придушить его к чертовой матери за томительную пытку, которой тот решил его подвергнуть.       До этого Чуя и не представлял, что можно так ласкать кого-то: неторопливо, вдумчиво, почти медитативно. Он не думал, что выражение «целовать каждый сантиметр кожи» можно трактовать буквально, делая из этого даже не прелюдию, а некий почти сакральный ритуал.       Губы и язык Дазая двигались непрерывно, помечая каждую точку на его теле. Смещались почти неощутимо, но непредсказуемо — вверх, вниз и в стороны — так что невозможно было угадать, где они коснутся тела в следующий раз. Дазай чередовал поцелуи, поглаживания языком и легкие укусы, так что кожа после этих ласк пылала, словно от солнечного ожога. Завораживающую и расслабляющую размеренность этого процесса он компенсировал другими ласками: гладил и дразнил пальцами соски Чуи, водил сомкнутой ладонью по его члену, потирал большим пальцем отверстие на головке и чувствительную уздечку, балансируя на тонкой грани между «Хватит!» и «Ещё!»       Всё это вводило Чую в какой-то чувственный транс, выносило за грань пространства и времени, и усыпляло бдительность. Всё тело, казалось, превратилось в сплошную эрогенную зону, растеклось по постели изнывающей от пьяного удовольствия безвольной массой, способной только чувствовать, но не соображающей ничего. В голове было мутно, в мыслях творился хаос из обрывков слов и путанных образов, сливавшихся в горячечный полубред.       Он чувствовал себя так, словно с него миллиметр за миллиметром снимают невидимую кожу. Нечто незаметное глазу, но необходимое, что охраняло всё самое сокровенное под множеством слоев незримой брони. Душераздирающая, сокрушительная нежность Дазая вскрывала эту броню, как консервный нож, сдирала слой за слоем. Взламывала, будто раковину моллюска, вытаскивая на поверхность нежную, уязвимую сердцевину, обнажала его самого до глубины нутра.       Чуя даже не понял, как оказался на боку, его колено — на бедре Дазая, пальцы которого проникали между ягодиц, скользили внутри, растягивали и потирали там что-то запретное и дико чувствительное, прикосновение к чему дарило и кайф, и терпкое мучение одновременно. Сам Дазай вжимался лицом ему в шею, пьяно шептал что-то сбивчивое и невнятное, перемежая беспорядочные поцелуи с его именем и лихорадочным «хочу тебя».       Наконец, пальцы внутри исчезли, послышался звук быстрого тяжелого дыхания и шелест упаковки презерватива.        «Он же трахнет меня сейчас», — всплыла вдруг в голове связная мысль, когда тяжелое тело навалилось сверху, переворачивая его на живот и вжимая лицом в подушки. Затем он почувствовал, как между липких от смазки ягодиц вдавливается нечто твердое и крупное, раздвигая сопротивляющиеся мышцы и причиняя тупую боль. Чуя разом отрезвел, взбрыкнул и забился.       — Вытащи, блядь! — не помня себя, заорал он.       — Потерпи, потерпи! — лихорадочно зашептал Дазай, придавив его к постели и сжав в захвате локти, чтобы не дать вырваться. — Сейчас будет лучше! Тебе будет хорошо! Впусти меня, я так больше не могу!!!       Звенящее в его голосе исступленное отчаяние заставило Чую перестать сопротивляться. Он грузно осел на кровати под тяжестью чужого тела, тут же ощутив, как то инородное, что распирало анус изнутри до жгучей рези, начало ходить туда и обратно, вместе с бедрами Дазая, который, крепко обхватив одной рукой его плечи, двигался в нём, глухо постанывая в затылок. Другая ладонь скользнула между бедер, обхватила опадающий член и принялась быстро дрочить ему, что теперь казалось скорее неприятным, чем возбуждающим.       Чуя уткнулся лбом в свои кулаки, резко выдыхая сквозь стиснутые зубы. Боль пульсировала в заднем проходе, и он уже не понимал, зачем позволяет Дазаю продолжать делать то, что тот делал. Острое ощущение неправильности происходящего разрывало всё внутри, жгло и клеймило, словно тавро, беспомощностью и унижением, но он терпел эту адскую пытку, потому что этого хотел Дазай.       Затем то странное будоражащее ощущение, которое он испытывал от пальцев Дазая внутри, вернулось. Тот как-то удачно двинул бедрами, отчего низ живота накрыло вспышкой наэлектризованного тепла, слишком быстро переплавившегося в смешанное с болью отравленное удовольствие. Болезненное возбуждение накатило воспаленной волной, так что член окреп под ладонью Дазая, который продолжал двигаться в нем и двигать рукой в такт, почти выжимая из него оргазм.       Когда это, наконец, произошло, Чуя сжал зубы, напрягся всем телом и сдавленно застонал от обжегшего внутренности долгого и почти болезненного спазма. Семя толчками хлынуло в сжавшуюся ладонь Дазая. Тот отрывисто втянул в грудь воздух и, толкнувшись в него в последний раз, кончил сам, выстанывая его имя и содрогаясь всем телом.       Оглушенный и вымотанный до предела, Чуя осел на постель, судорожно переводя дыхание. Реальность возвращалась к нему рывками, как после горячки боя, сигнализируя о полученных травмах ноющей болью, вот только сильнее всего пострадало вовсе не тело.       Осознание того, что только что произошло, накатило раскаленной волной, обжигая воспалившиеся чувства.       Он чувствовал себя выебанным и физически, и морально. Распятым и выпотрошенным до самого нутра. Казалось, всё, чем он был — душу, тело и разум — вывернули наизнанку, оставив его истощенным и беззащитным, как устрицу, которую любая песчинка могла заставить корчиться от боли.       Сорванное дыхание Дазая за спиной било по оголенным нервам, подобно разрядам тока. Тяжесть его тела, вжимавшая в постель, казалась гранитной плитой, не дававшей дышать.       Он даже представить не мог, что однажды сам позволит себя сломать и практически изнасиловать, и что это сделает человек, которого он любил и которому доверил свое тело. Хотелось провалиться сквозь землю. Испариться. Из этой комнаты, с этой планеты. И уходить надо было немедленно ! Иначе, когда шок пройдет, он вопьется Дазаю в горло и будет душить, пока не раздавит трахею!       Дазай за его спиной пошевелился, накрыл его безвольную ладонь своей и погладил пальцы. От этого прикосновения Чуя дернулся, рванулся в сторону и на одних инстинктах впечатал локоть ему в ребра с разворота, так что тяжесть тела исчезла, когда Дазая откинуло назад на постели, а сзади послышался короткий вскрик и стон боли.       Одним движением Чуя вымелся из кровати. Вскочив на ноги, он лихорадочно оглядел комнату, отыскивая взглядом разбросанную по полу одежду. Алое свечение поглотило белый ковер, и захваченные гравитацией вещи Чуи притянулись к его ногам. Схватив с пола боксеры и джинсы, он принялся одеваться так быстро, как только мог.       — Чуя… — просипел за его спиной Дазай. — Что ты?..       — Заткнись, если не хочешь, чтобы я уебал тебя нахуй! — сцепив зубы, прорычал Чуя, которого уже начало потряхивать от ярости и унижения.       Схватив с пола оставшиеся вещи, он рванул к двери, решив, что остальное наденет позже. Вылетев из спальни, он почти на ходу засунул ноги в ботинки, натянул тунику, вдел руки в рукава рубашки и стремительным шагом направился к выходу из апартаментов. С трудом открыв замок и едва не выломав его к чертям, он ринулся к лифтам, и лишь оказавшись внутри летящей вниз кабины, сумел взять себя в руки — он не мог позволить кому-то увидеть себя в таком состоянии.       Резко ударив кулаком по кнопке остановки кабины, так что скоростной лифт быстро сбавил ход и завис между этажами, Чуя повернулся к большому зеркалу напротив дверей и мрачно взглянул на свое отражение, оценивая, на кого похож сейчас.       Зрелище было аховым. Всклокоченные, спутавшиеся волосы, сбившаяся одежда, бледное лицо с алыми пятнами гнева на скулах, дикий взгляд и пунцовые губы.       «Выглядит так, будто тебя поимели, Чуя, — цинично сказал он самому себе, доставая подрагивающими пальцами из внутреннего кармана куртки складную расчёску. — Хотя тебя же и правда поимели. Чему удивляться».       Когда он вышел из дверей лифта, никто не смог бы сказать, что с ним что-то не в порядке. Единственное, что его выдавало, — это лихорадочный блеск глаз и раскрасневшиеся, припухшие от поцелуев губы.       Миновав все посты охраны, Чуя спустился на стоянку, завел байк и на максимальной скорости погнал к дому с риском убиться по дороге. Он почти ничего перед глазами не видел, и всё, на что его хватило, это активировать дар, чтоб, если уж врезаться во что-то на полном ходу, так хоть не насмерть.       Поднявшись в квартиру, он сразу направился в душ и еще целый час стоял под горячими струями, как будто водой мог смыть с себя этот мерзкий душок насилия.       Он понимал, что накручивает себя. Дазай его не насиловал. Просто трахнул, да еще и позаботился о том, чтобы он кончил, пусть и в принудительном порядке.       И, должно быть, в этом и состояла проблема. В принуждении. Чуя где-то слышал, что некоторые насильники намеренно доводят жертв до разрядки, заставляя наслаждаться тем, что с ними делают. Должно быть, находят в этом особый кайф или оправдание своим поступкам. Так чем же это отличалось от того, что произошло с ним?       Пожалуй, только тем, что, в отличие от этих несчастных жертв, Чуя мог воспротивиться. Он был сильнее Дазая как боец, и мог если не предотвратить всё это, то хотя бы остановить.       Так что ему, блядь, помешало? Почему он просто позволил всему этому случиться? Ответ он нашел уже через полчаса, когда сидел на кухне, глушил оставшееся в бутылке виски и приканчивал одну сигарету за другой.       «Просто ты его, суку, любишь. И в самый ответственный момент, сам того не осознавая, поставил его желания выше своих. Это свойственно всем, кто любит по-настоящему — гребанная клятая жертвенность, которая заставляет идти против себя, но давать любимым то, что им нужно. Даже если в этот момент они тебя предают».       Чуя сделал новую судорожную затяжку, ощущая, как трясутся руки. Еще никогда в жизни он не был в таком раздрае, как сейчас. Мысли скакали в голове, как обезумевшие лошади, и он не знал, как это остановить.       Зачем он вообще туда поехал? Поговорить решил? И чего он этим добился? Ведь знал же, что Дазаю нельзя доверять. Он подставился, как малолетка, которую трахнули на заднем сидении авто. А всё потому, что вместо того, чтобы думать, его мозг, блядь, вышел покурить, так что Чуя лежал там, как разомлевшая амёба, как готовый кусок мяса — бери и пользуй! И абсолютно! Нихуя! Не контролировал!       Его кулак врезался в стену, оставив на оштукатуренной поверхности глубокую вмятину. С трудом разжав сведенную судорогой руку, Чуя схватил со стола бутылку и прямо из горла сделал большой глоток обжигающего пойла, которое хлынуло в пустой желудок, почти сразу ударив в голову.       Он не станет громить свою квартиру из-за этого ублюдка. Уж лучше снова напьется.       Забрав бутылку, Чуя ушел в спальню и надрался в хлам за несколько минут уже во второй раз за сутки.              Утром легче не стало. Он проснулся совершенно разбитым. С трудом собрав себя по частям, Чуя оделся и поехал в штаб, где должно было состояться общее собрание с отвечавшими за основные оперативные задачи лейтенантами. Среди них были и люди Чуи, которым требовалось раздать указания об усилении патрулей на границах территорий Портовой мафии и утвердить графики дежурств, которые Чуя всё же успел подготовить за предыдущий день.        Он быстро обговорил с подчиненными все детали и ушел, не дожидаясь окончания общей встречи. У него не было желания столкнуться с Дазаем, который непонятно с чего заявился на собрание, хотя всегда их игнорировал, и, пока длились доклады, сидел в своем кресле в привилегированной зоне для руководителей и бросал короткие цепкие взгляды на Чую, чем окончательно выводил его из себя.       За это утро Чуя успел покадрово разложить в своей голове их ночную встречу и вспомнил детали, которые сделали общую картину совсем уж безрадостной. От этого искрившее в нем напряжение начало переплавляться в разрушительный гнев. Чуя чувствовал себя бочкой с кипящим нитроглицерином, способным взорваться от любого толчка. Он надеялся, что Дазаю хватит мозгов держаться от него подальше.       Чтобы хоть как-то спустить пар, Чуя направился в зал для контактных тренировок. Он находился на подземных этажах здания, наряду с оружейными складами и стрелковым тиром.       Это было обширное помещение с низким потолком, к которому на цепях были подвешены боксерские мешки, а на покрытом плотными татами полу стояли тренировочные манекены и деревянные вертушки для отработки ударов. К залу примыкали душевые и раздевалки с номерными шкафчиками для завсегдатаев. Поскольку Чуя был как раз из таких, то свой шкаф для одежды и личного тренировочного инвентаря у него был.       Он переоделся в свободные черные штаны и майку, натянул на ноги мягкие туфли-борцовки, вернулся в зал и занялся тренажерами.       Он отрабатывал удары и связки, вымещая на деревянных вертушках всю свою злость на себя и Дазая. Гладкое, отполированное прикосновением множества рук дерево скрипело и трещало от такого обращения, пока вбитые в центральный столб деревянные лапы не начинали ломаться и разлетаться в стороны, когда Чуя бил слишком сильно.       Сосредоточенный лишь на своей ярости и боли, Чуя громил манекены, словно реальных противников, даже не пытаясь сдержать кипевший в нем гнев. Забывшись, он не замечал, как помещение пустеет, когда другие бойцы-якудза, которые пришли в то же время потренироваться, спешно собирали вещи и покидали зал, чтобы не попасть под горячую руку разошедшегося вакагасира, который явно был не в духе.       — Полегче, Чуя. Пощади их, они же не могут убежать от тебя.       Чуя резко обернулся, услышав раздавшийся за спиной знакомый голос, в котором чувствовалась мягкая усмешка.       В нескольких метрах от него стоял Дазай, который в тренировочном додзё смотрелся неуместно в деловом костюме, классических туфлях и накинутом на плечи черном пальто. Под мышкой он держал плоский прямоугольный сверток, обернутый в коричневую бумагу и перевязанный бечевкой. Дазай оглядел пустой зал, который выглядел так, будто по нему ураган прошелся.       — Придется тут всё ремонтировать, — добавил он. — За что ты с ними так? Я думал, вы друзья.       — Какого хера ты здесь делаешь? — восстановив дыхание, ядовито выплюнул Чуя.       Дазай обратил на него внимательный взгляд и ровно ответил:       — Я пришел поговорить. Ты так внезапно ушел вчера. Я не понял, что случилось.       — Правда, что ли? — едко усмехнулся Чуя. — Действительно не понял? Тогда ты либо идиот, либо держишь за идиота меня!       Дазай чуть сдвинул брови и, помедлив, произнес спокойным тоном, в котором слышалось напряжение:        — Послушай, я знаю, что ты можешь злиться за то, как всё прошло. Вышло болезненно, и это мой недосмотр. Надо было уделить больше времени подготовке…       — Да ты, блядь, издеваешься, что ли?! — рявкнул Чуя, и его голос загремел по пустому помещению, разносясь во все концы звонким эхо. Резко выдохнув сквозь стиснутые зубы, Чуя прижал ладонь ко лбу и, заставив себя успокоиться, покачал головой: — Даже не знаю, что с тобой делать. То ли въебать тебе по роже, то ли поаплодировать твоим актерским способностям.       — Каким способностям?.. — перебегая по его лицу сосредоточенным взглядом, произнес Дазай. — Чуя, я действительно не понимаю, о чём ты говоришь.       — Вот только не надо делать такое невинное лицо! — Кулак Чуи врезался в столб вертушки, так что тот треснул, разлетаясь по залу градом щепок. — Ты думал, я ничего не пойму?! Думал, я реально такой тупой, раз припёрся сюда после всего, что сделал?!       — А что я сделал, Чуя?! — отрывисто спросил Дазай. — Может, ты наконец объяснишь, в чем меня обвиняешь!       — В том, что ты — лживый выродок! — почти с ненавистью выдохнул Чуя. — Похоже, только я собирался вчера «поговорить». Ты же был готов, как сраный бойскаут! Гондоны и смазку припас, паскуда, и под подушкой, небось, держал, чтобы далеко не бегать! Так когда ты это придумал, Дазай? В день моего рождения или раньше? Значит, поиметь меня решил? Нагнуть и трахнуть, во что бы то ни стало, независимо от того, хочу я или нет? Или, может, тебе так, чтоб через «не хочу», даже слаще? Ну что, добился своего, герой?! Поздравляю! План сработал! Я купился на всё это романтическое дерьмо и чуть ли не сам тебе зад подставил! Так что можешь собой гордиться, стратег ебаный! Повесить медаль на грудь, набить звездочку на фюзеляже и выпить сто грамм за сбитый! Вот только ко мне больше не приближайся! Иначе я тебе яйца нахер оторву!       — Так вот оно что… — мрачно усмехнулся Дазай, который до этого слушал его тираду с непроницаемым выражением на побледневшем лице. — А я-то думал, в чём твоя проблема? Ты снова сумел удивить меня, — желчно добавил он, поднимая на Чую тяжелый взгляд. — Не думал, что человек, который рассуждает об уважении, окажется таким мнительным и станет истерить, как обесчещенная девица.       От первого удара он успел уклониться, второй заблокировал предплечьем, а третий пропустил, когда Чуя с размаху врезал ему прямым в живот, так что Дазай опрокинулся навзничь и, отлетев на несколько метров, покатился по полу, пока не замер на татами, согнувшись в позе эмбриона — хрипя и держась за живот.       — Я, кажется, понял, что ты за сорт дерьма такой, — стоя над ним и разминая кулаки в перчатках, с презрением произнес Чуя. — И как ты проворачиваешь свои делишки. Ты играешь на чужих слабостях. Заставляешь открываться перед тобой и бьешь в самое уязвимое место. И я очень сожалею, что показал тебе своё. Но больше такого не повторится. Только дай мне повод, Дазай, и я тебя в землю живьем закопаю. Вот на этом действительно всё.       Развернувшись, он двинулся к своей спортивной сумке, закинул на плечо и быстрым шагом направился в сторону раздевалки.       — Тогда я просто оставлю это здесь, — тяжело приподнимаясь на полу, за его спиной произнес Дазай и горько усмехнулся: — Весь вечер вчера клеил. Не выбрасывать же теперь.       Услышав это, Чуя обернулся, нахмурился, глядя на лежащий на татами прямоугольный сверток, и, не удержавшись, резко спросил:       — Что это еще за хрень?       — Мой подарок тебе. На день рождения.       — Ты уже сделал мне один подарок, — с сарказмом фыркнул Чуя. — Мне хватило.       — Это другой. С тем я, кажется… перестарался.       С трудом поднявшись на ноги, Дазай медленно и с осторожностью пошел к выходу из зала, чуть согнувшись вперёд и держась рукой за живот. Но у самого выхода его шаг выровнялся, он выпрямился и, расправив плечи, неспешно и как ни в чем не бывало вышел из додзё, аккуратно прикрыв за собой дверь.       Проводив его взглядом, Чуя мрачно уставился на сиротливо лежащий на полу сверток. Затем отвернулся, поправил сумку на плече и решительно двинулся в прежнем направлении. У самого входа в раздевалку замедлил шаг, остановился и, в сердцах выругавшись, вернулся назад. Подхватил с пола сверток и, усевшись прямо здесь же на татами, положил его на колени, развязал бечёвки и развернул бумагу, глядя на то, что находилось внутри.       На его коленях лежал стильный и явно очень дорогой мужской клатч из черной крокодиловой кожи, закрывающийся с трех сторон на две параллельно идущие молнии с защитным замком-фиксатором в конце и с элегантным ремешком-ручкой на боку, чтобы можно было нести в руке как небольшой чемоданчик. Внутри, в одном из отделений имелись отсеки для мелких предметов, денежных купюр, монет и визитных карточек, а в другом пряталась толстая тетрадь-органайзер, с разбитым по датам нумерованным съемным ежедневником, снабженным именным указателем на японском и латинском. Вторую часть органайзера занимала вшитая записная книжка с вырубленным с края английским алфавитом. К каждому буквенному блоку с обратной стороны были заботливо приклеены кармашки для листков, чтобы можно было сразу сортировать их по именам людей, к которым относились записи. К корешку органайзера с одной стороны крепилась шпионская ручка с невидимыми и синими чернилами, а с другой — крошечный фонарик на прижимной пружинной клипсе, с переключателем в ультрафиолетовый и обычный спектр света для чтения записей в темноте. Это был отлично структурированный, продуманный и явно выполненный на заказ рабочий инструмент, как раз такой, какого Чуе так отчаянно не хватало во время его командировки в Европу.        Тот несколько минут в молчании рассматривал это диво, а потом закрыл глаза ладонью и выдохнул:       — Чёрт…              Следующая неделя прошла как в тумане. Чуя что-то делал, почти автоматически решал рабочие вопросы, с кем-то встречался и о чем-то говорил. Все эти события проскальзывали по поверхности сознания, почти не задерживаясь в памяти, так что в конце дня он едва мог вспомнить, чем с утра занимался, даже если старался загрузить себя делом так, чтобы к вечеру валиться с ног и, вернувшись домой, засыпать ни о чем не думая.       Единственным, что заставило его ненадолго очнуться и выплыть из изматывающего душу полубреда стал инцидент с нарушением периметра, когда трое наглых и явно нетрезвых шестерок из открыто враждебной Портовой мафии группировки проникли на их территорию и, схлестнувшись с дежурным патрулем Чуи, принялись размахивать пушками, провоцируя перестрелку. Придурки были скручены и доставлены в подвалы мафии, и Чуе пришлось самому решать их судьбу, потому что именно он как новый вакагасира был ответственным за безопасность пограничных территорий.       Чуя распорядился вначале допросить их и выяснить, чей приказ они выполняли и какова была поставленная задача, вот только пойманные идиоты, ни собственным плачевным положением, ни побоями не впечатлились и продолжали хорохориться, выплевывая угрозы и оскорбления в ответ на задаваемые вопросы. Проводивший дознание лейтенант в конце концов позвонил Чуе, чтобы уточнить, как с ними поступить. В итоге тот был вынужден спуститься в казематы, чтобы разобраться в ситуации лично.       Чуя прежде никогда не вел допросов, этим всегда занимался Дазай, но, припомнив его методы и собственное данное ему обещание, понял, что знает, как сломить их сопротивление быстро. Приказав раздеть всех троих, Чуя в прямом смысле слова подвесил их к потолку за яйца, позволив им в полной мере насладиться долгими минутами ужаса и боли. Выдержав достаточную паузу, то есть дождавшись, когда вой и вопли перейдут в свинячий визг, Чуя опустил нарушителей на пол и жестко допросил, за пару минут выяснив, что все трое действовали без приказа, и этот демарш был не провокацией, а пьяной выходкой возомнивших о себе невесть что оборзевших щенков.        Глядя в перекошенные страхом лица, Чуя обстоятельно объяснил всем троим, что беспорядков на своей территории не потерпит и в следующий раз щадить ничьи яйца не станет, позволив им оторваться под грузом безмозглых туш их владельцев. Затем приказал вышвырнуть изрядно обосравшихся, присмиревших ублюдков за периметр прямо так, без штанов.       Чуя сомневался, что они помчатся докладывать кому-то о своем позоре и демонстрировать опухшие яйца, но вот урок они должны были усвоить намертво.       Собственные люди Чуи после этого инцидента стали посматривать на него с опаской, но ему было наплевать, кто что о нем подумает. У него были другие проблемы: личные. Вернее, проблема была одна, и её имя совпадало с именем напарника, поскольку непосредственно к нему и относилось.       Он не знал, как ему теперь держать себя с Дазаем, с которым так или иначе будет вынужден пересекаться по работе. Поставленная в отношениях с ним жирная точка вдруг превратилась даже не в троеточие, а в целый ряд разнообразных знаков, в котором преобладали вопросительные.       Подаренный Дазаем клатч-органайзер лежал в нижнем ящике стола, одним своим видом и наличием, вызывая смятение и иррациональное чувство вины. Чуя иногда доставал его и рассматривал, пытаясь найти скрытые послания или подсказки, которых ранее не заметил. Но подарок Дазая оставался тем, чем он был, просто предметом, который сам по себе как будто говорил голосом напарника: «Я думал о тебе. Ты мне не безразличен. Я знаю тебя лучше, чем кто-либо. Знаю, что для тебя ценно и в чем ты можешь нуждаться». Этот безмолвный посыл настолько не подходил к сложившемуся в голове Чуи образу циничного, расчетливого и бездушного подонка-Дазая, что общая картина начала рассыпаться; отдельные её фрагменты стали противоречить друг другу, а на переднем плане проступили совсем другие вещи, которые померкли и будто стерлись из памяти под воздействием боли и гнева, а теперь возвращались, добавляя новые диссонирующие ноты в какофонию мыслей.       Чуя невольно вспоминал, как нож в его руке скользил по доверчиво открытому горлу Дазая, как тот целовал его запястья, каким счастливым выглядел, когда понял, что Чуя останется. Можно ли было так играть, и делать это лишь затем, чтобы добиться цели, невзирая на средства? И не слишком ли мелкой, а точнее, недостойной являлась цель, чтобы так стараться ради её достижения?       Он вспоминал растерянный взгляд Дазая на следующее утро и застывшее в нём немое: «Я не понимаю, в чём виноват перед тобой». Могло ли быть так, что он действительно не понимал, что наделал?.. Осознанное и спланированное предательство Чуя бы не простил, а ненамеренно, бездумно нанесенный вред — мог бы?.. Чем чаще Чуя об этом думал, тем больше понимал, что да, он бы смог. А затем вспоминал жестокие слова напарника и эти чертовы презервативы, как главную улику против него, и только успевшее воскреснуть и посветлеть чувство к Дазаю вновь окрашивалось в горькие черные тона сомнений.        В итоге он совершенно запутался. В себе, Дазае и том немыслимом бреде, в который превратилась его жизнь. Он не представлял, как станет разгребать всё это, и слишком устал, чтобы пытаться. Задача в его состоянии казалась непосильной.       Дазай ему в этом помогать не торопился. Он просто не показывался Чуе на глаза, и эта внезапная пустота на его месте, его молчание в эфире, казавшееся то виноватым, то безразличным, то ледяным и презрительным, то нерешительным и грустным — хотя на самом деле оно было никаким, потому что Дазая не было рядом, чтобы дать ему окраску — действовали угнетающе.       В конце недели должно было состояться заседание совета, на котором им так или иначе предстояло встретиться. Дазай был обязан присутствовать как один из исполнителей комитета, а у него самого и подавно не было выбора. На подобных заседаниях присутствовали все старшие чины Портовой мафии и советники. Там обсуждались наиболее значимые вопросы и проблемы, вносились и рассматривались важные предложения, вырабатывалась стратегия развития организации, и в немалой степени определялось её будущее. Прежде Чуя на таких советах не бывал, поскольку не дорос чином, и этот должен был стать для него первым.       Конечно, от Чуи многого не ждали. Мори сам сказал, что не потребует от него ни докладов, ни активного участия, поскольку Чуя слишком мало пробыл на своей должности, чтобы было, о чем докладывать, кроме тех промежуточных отчетов, которые Мори и без того от него получал.       Всё, что требовалось от Чуи на этом мероприятии, это слушать, запоминать, вникать в детали и перенимать опыт старших. И Чую это вполне устраивало. В вопросах охраны, тактики ведения боя и обеспечения безопасности он мог дать фору многим, а во всем остальном разбирался слабо и был вовсе не против восполнить пробелы, наблюдая за другими, для начала.       Он пришел в просторный зал совета заранее. Оглядел огромный овальный стол, за которым могло поместиться не менее двух десятков человек. Место Мори было во главе, вокруг него стояли кресла исполнителей комитета, далее с одной стороны стола тянулись кресла советников, а по другую сторону — места руководителей подразделений из числа старших лейтенантов. Место самого Чуи было в конце, поскольку он находился на самой низкой ступени внутренней иерархии совета. Напротив Чуи, последним в своем ряду, должен был сидеть недавно вступивший в должность старший советник Танака, являвшийся на этом собрании наименее влиятельным, хотя ему было за сорок. Прочие были и того старше. В целом, возраст участников совета распределялся неравномерно, и самым молодым из них был Дазай, чье место было рядом с Мори, что само по себе указывало на его немалые заслуги и влияние.       Участники совета постепенно собирались в помещении. Приветствовали друг друга и, объединяясь в группы по два-три человека, чинно общались, будто на светском рауте, не торопясь занимать кресла за столом. Чуя от этого почувствовал себя неловко — он-то занял свое место сразу как пришел. Но исправлять этот faux pas было поздно, а вскакивать и выходить из-за стола — и того глупее. Так что Чуя просто сидел в кресле, положив перед собой полученную ранее от секретаря Мори распечатку с повесткой дня, где содержался список докладов и перечислялись вынесенные сегодня на обсуждение темы, и делал вид, что читает, не замечая собственного прокола. Прочие также его игнорировали, великодушно не обращая внимания на новичка, нарушившего некий негласный протокол.       Чуя прежде с подобным не сталкивался — рабочие собрания в Портовой мафии, хотя и имели собственный регламент, проводились проще, да и Мори, вызывая его к себе, не требовал соблюдения церемониалов. Так что, будучи неподготовленным к такому, Чуя сидел за столом, по десятому разу перечитывал повестку, терпел собственную неловкость и считал минуты до момента, когда пытка приличиями закончится.       Дазай вошел в зал незадолго до начала. Остановился у входа, сдержанно кивая и отвечая на не менее сдержанные приветствия советников, в словах и движениях которых впервые проступило напряжение и появилась некоторая скованность. Должно быть, гордящимся своим опытом пожилым сайко-комон было трудно приветствовать Дазая со всем почтением, учитывая его юный возраст и нрав, известный пренебрежением к авторитетам.       Но Дазай как будто не замечал чужой реакции на него. Он оглядел зал, выискивая кого-то глазами, затем его взгляд остановился на сидевшем за столом Чуе, и тот поспешно уткнулся обратно в распечатку, делая вид, что происходящее его не касается.       Дазай двинулся к своему месту во главе стола, но вместо того, чтобы сесть в кресло, взял его за спинку, выкатил из-под столешницы и поволок за собой в другой конец зала.       Чуя невольно приоткрыл рот, оторопело наблюдая за тем, как Дазай, подвинув стул советника Танаки, устраивается прямо напротив него. Затем опомнился, поглядел на шокированных этой выходкой советников, наклонился к столешнице и яростно зашептал:       — Ты охренел? Ты что делаешь? Тебе нельзя сюда садиться!       — Моё кресло — куда хочу, туда и ставлю, — беззаботно ответил Дазай, с невозмутимым видом выкладывая на стол перед собой папку с документами.       — Вернись на своё место, придурок! — отчаянным шепотом выпалил Чуя. — На нас все таращатся!       Дазай вскинул на него внимательный взгляд и улыбнулся.       — Расслабься, Чуя, я не создам тебе проблем.       Тот хотел было возразить, но осекся, заметив приближение советника Танаки. Он остановился рядом со столом и учтиво, пересыпая свою речь витиеватыми оборотами, выразил обеспокоенность тем, что «многоуважаемый Дазай-доно мог оказаться невнимателен и по ошибке занял его место».       — Никакой ошибки, уважаемый Танака-сан, — не менее учтиво ответил Дазай. — Сегодня я хотел бы сидеть здесь. Я планирую провести один эксперимент. Иногда бывает полезно поменять угол зрения, встать на место другого человека и посмотреть на события его глазами, — пояснил он, быстро взглянув при этом на Чую. — Это позволяет увидеть вещи, которые были незаметны ранее, и многое понять. Вы же не будете против, чтобы я получил новый полезный опыт, сидя на вашем месте, уважаемый Танака-сан? — вкрадчиво спросил Дазай, поднимая на советника острый взгляд и улыбаясь ему вежливой акульей улыбкой, которая будто говорила: «Попробуй возразить, и я тебя до хребта обглодаю».       Возражений у советника не нашлось. Он сдал назад, заверив, что будет только рад способствовать тому, чтобы “многоуважаемый Дазай-доно” обогатил свой жизненный опыт полезными впечатлениями. В итоге Дазай подвинул весь ряд, что, судя по реакции других советников, было делом неслыханным.       Прежде чем кто-то еще успел вмешаться, в помещение вошли Мори и Коё. При их появлении брожения разом прекратились. Все присутствующие повернулись к двери и поприветствовали босса Портовой мафии почтительными поклонами, включая Чую и Дазая, которые оба поднялись со своих мест, чтобы также выразить уважение Мори.       Тот оглядел склоненные головы, учтиво поприветствовал собравшихся и предложил им проследовать к столу, чтобы начать заседание. Все присутствующие после этого направились, наконец, к своим креслам, отодвинули их и встали в две шеренги напротив друг друга, ожидая пока свое место займет босс.       Сам Мори прошел во главу стола и остановился, заметив пустоту там, где должно было стоять кресло Дазая. Вскинув голову, Мори обежал взглядом помещение и, отыскав его глазами, иронично приподнял брови, будто спрашивая: «И как это понимать?» Стоящая рядом Коё, оценив диспозицию, едва заметно усмехнулась, но, судя по лукавому выражению глаз, наставницу Чуи происходящее скорее позабавило, чем озадачило.       Дазай в ответ тонко улыбнулся и просто пожал плечами, что в его случае могло означать что угодно, начиная от «Понимайте, как хотите», до «Вы же меня знаете» и «Так получилось».       Никак не выразив своего отношения к внезапным перестановкам, Мори сел в кресло (после чего все присутствующие также, как по команде, опустились на места), и принял из рук секретаря почтительно протянутую ему папку с документами.       Сев на сидение, Чуя опустил глаза на свои лежащие на столешнице руки, досадуя на себя за то, что поглощенный собственными переживаниями не додумался расспросить хоть кого-то о том, как будет проходить совет, и в итоге оказался единственным, кто был не в курсе, как себя вести.       Нарушив молчание, Мори еще раз поприветствовал всех собравшихся, выразив надежду, что заседание окажется плодотворным, и сообщил о том, что с сегодняшнего дня к ним присоединяется новый участник, после чего представил присутствующим Чую.       Тот вновь поднялся с кресла, поблагодарил за оказанное доверие и произнес традиционную короткую речь о том, что будет рад быть полезным и работать на благо организации. Все требуемые фразы он, по счастью, знал наизусть, поскольку секретарь Мори заранее предупредил Чую об этой части и выслал на почту текст вместе с повесткой заседания. В этом неуловимо чувствовалась забота Мори, который, благосклонно выслушав Чую, жестом разрешил ему вернуться на место.       Усевшись в свое кресло, Чуя с облегчением перевел дыхание, радуясь, что официальное вступление закончено, и дальше можно просто сидеть и слушать других.       Дазай, заметив это, едва слышно усмехнулся, полез в карман за мобильником и что-то быстро на нём отпечатал. Чуя вздрогнул, когда почувствовал вибрацию своего телефона, сигнализирующую в беззвучном режиме о входящем сообщении. Незаметно вытащив сотовый, Чуя открыл его под столом и скосил глаза на пришедшее от Дазая сообщение:       «Ты слишком серьезно относишься к этому спектаклю, Чуя. Никто тебя здесь не тронет. Все знают, что ты любимец Мори, и слишком сильно боятся его, чтобы даже взглянуть на тебя косо».        Раздосадованный этой снисходительной заботой и заодно уязвленный тем, что его назвали «любимцем», Чуя вскинул на Дазая гневный взгляд, демонстративно выключил телефон и положил на стол, после чего перевел взгляд на первого поднявшегося с места докладчика из числа вакагасира, всем своим видом показывая, что намерен слушать и отвлекать себя не позволит.       Краем глаза он увидел, как Дазай печально сдвинул брови и с сожалением взглянул на выключенный телефон. Затем он бросил быстрый взгляд на Мори, и еще зачем-то на расположенную за его спиной под потолком камеру, придвинул к себе извлеченную из папки большую тетрадь с перекидными листами на спирали, уволок под стол и, положив на колени, принялся быстро что-то в ней писать.       Чуя изо всех сил старался не смотреть в его сторону и сосредоточиться на докладе, и в конце концов ему это даже удалось. Другие вакагасира, суровые и матерые руководители-якудза, все прошедшие долгий путь от простых бойцов до своего высокого звания, не умели красиво говорить, но излагали свои мысли доступно и сжато, вкратце докладывая о результатах работы их подразделений, затруднениях, возникших при выполнении отдельных задач, и высказывая собственные предложения о том, как эти затруднения устранить, чтобы избежать в будущем.        Мори в ответ на это одобрительно прикрывал глаза, задавал уточняющие вопросы, если что-то казалось ему спорным, сразу отклонял, поддерживал или отправлял на доработку те или иные предложения и делал пометки в своем блокноте, в то время как его секретарь за отдельным столом педантично вел протокол заседания, перепечатывая в текстовый документ все важные высказывания.       Чуя не понимал, зачем это делать сейчас, учитывая, что всё происходящее всё равно записывалось. Едва зайдя в зал, он сразу определил местоположение камер, заметив в углах комнаты их узкие, как дула, черные глазки, и был уверен, что звук пишется так же, как изображение. Видимо, стенографировать во время заседания было чем-то из разряда традиций, которых он не понимал.       При этом Чуя также старался вести собственные записи, добросовестно конспектируя то, что показалось важным. А такого набралось немало. Деятельность Портовой мафии охватывала многие области нелегального бизнеса: контрабанду, торговлю оружием, подпольные тотализаторы, казино и публичные дома, рэкет, ростовщичество и возврат долгов. Не всё из этого Чуя считал достойным делом, но за годы работы привык относиться к таким вещам, как к способу извлечения прибыли из людских пороков и потребностей. Это было то, чем промышляла организованная преступность по всему миру. Стало быть, если не их организация, так кто-то другой станет это делать. Так о чем тут ещё говорить?       Вслед за вакагасира один за другим начали выступать советники. Их доклады были куда менее понятными, потому что изъяснялись те витиеватыми нагромождениями фраз, пересыпая речь многочисленными экономическими и политическими терминами. Много рассуждали о долге и традициях, и лишь замечая, что Мори начинает скучать и постукивать по столу своей черной перьевой ручкой, сворачивались и возвращались к сути дела.       Некоторые советники сопровождали свои доклады презентациями с видеоизображениями и графиками, которые выводились при помощи проектора на большой экран в углу зала справа от кресла Мори. В этот момент в комнате выключался свет, и все поворачивались боком к столу и вполоборота к экрану, чтобы смотреть на него.       Чую раздражало, что ему было плохо видно. Экран располагался по диагонали и получалось, что на самом большом удалении от него, и чужие головы и плечи заслоняли обзор. Будь он повыше, это не являлось бы проблемой, а так ему доставался вид на две трети верхней части экрана, а всё, что ниже, загораживали чужие черные силуэты.       В такие моменты Чуя с досадой выдыхал, отказываясь от попыток что-то рассмотреть, и откидывался на кресло, считая унизительным для себя тянуть голову, будто голодный птенец в гнезде. Его внимание невольно переключалось на то, чем напротив него занимается Дазай. Тому как будто было плевать на совет. Он продолжал что-то писать в своей тетради, иногда останавливаясь и недовольно сдвигая брови. Затем резкими движениями руки перечеркивал написанное и начинал заново, шелестя под столом страницами тетрадки и вообще не обращая внимания на то, что происходило вокруг.       Иногда он поднимал голову, ловил на себе недоумевающий взгляд Чуи и несмело улыбался ему уголками губ. Пойманный за своими подглядываниями, Чуя сразу отводил глаза и хмурился, не зная, как реагировать. Эти взгляды и улыбки дезориентировали и заставляли всё в груди сжиматься от непрошенного волнения. Оказывается, несмотря ни на что, Чуя успел соскучиться по нему за эту неделю, и теперь бросал короткие взгляды украдкой, запечатлевая в памяти силуэт склоненной в сумраке головы Дазая, очертания скул, сосредоточенно сжатых губ и падающих на лоб длинных прядей… Все эти детали были привычными и знакомыми до мелочей, но оторвать взгляд было сложно. Оставалось признать, что его по-прежнему тянет к Дазаю, и в глубине души Чуя всё-таки рад узнать, что с ним всё в порядке.        Наконец тот закончил свои записи, внимательно пробежал глазами по тексту и, вооружившись черным маркером, вновь принялся выводить что-то крупными штрихами в своей тетради, переворачивая страницы через спираль назад.       Тем временем в комнате вновь потушили свет, и слово взял последний из готовивших сегодня доклад советников. Он начал говорить что-то про нежелательные тенденции на южно-азиатском рынке, которые могли отрицательно сказаться на бизнесе. Свои соображения он подтверждал графиками и сравнительными таблицами, и где-то уже на второй минуте Чуя с досадой осознал, что потерял нить его рассуждений и вообще перестал понимать, о чем идет речь.       Чуя вдруг почувствовал, как кто-то несильно толкнул его ногу под столом. Быстро повернув голову к Дазаю, Чуя увидел, что тот пристально и напряженно смотрит на него в упор, этим взглядом будто удерживая внимание. Приподняв лежащую на столе тетрадь и расположив под углом, так чтобы содержимое страницы было видно сидевшему напротив Чуе, но не просматривалось с высоты обзора камер, он движением глаз и наклоном головы предложил ему посмотреть вниз.       Нахмурившись, Чуя опустил глаза на тускло белеющий в полумраке тетрадный лист, всмотрелся в трудноразличимые при таком освещении знаки, и невольно вскинул брови, разобрав, что там было написано.       На листе черным маркером, насколько возможно разборчиво было выведено рукой Дазая крупное:

      «Прости меня».

      Чуя в изумлении вскинул на него глаза, столкнувшись с его напряженным взглядом. Убедившись, что послание достигло адресата, Дазай быстро перекинул первую страницу назад, предлагая напарнику прочесть то, что было на следующей, и взгляд Чуи сам собой устремился вниз и забегал по едва различимым в темноте строчкам.

      «Я не понимал, почему ты так разозлился в ту ночь.       А затем представил себя на твоем месте,       и мне стало не по себе от того, что я почувствовал».

      Шокированный такой публичностью, Чуя невольно втянул носом воздух, метнулся взглядом в сторону, ужаснувшись мысли, что это видит кто-то еще. Но все присутствующие, включая самого Мори, сидели, повернувшись к экрану, и изучали слайды с какими-то диаграммами под малопонятный бубнёж упражнявшегося в словоблудии докладчика. Судя по сосредоточенному выражению на тускло освещенных лицах, никто из сидевших за столом даже не догадывался о том, что происходит «на галерке».       Дазай тем временем перекинул назад уже прочитанный Чуей лист, продолжая собственную презентацию — только для него одного.

      «Я не знаю, как передать,       насколько сожалею о том, как всё вышло.       Я всё испортил».

      Следующий лист…

      «Превратил наш первый раз       в нечто унизительное для тебя,       и сам, своими руками, уничтожил единственный шанс       убедить тебя остаться со мной».

      И следующий…

      «Это худшее наказание,       которое могло меня постигнуть.       Мысль, что ты не поверишь мне больше».

      Следующий…

      «Что я потерял тебя окончательно,       и уже ничего не смогу изменить».

      И следующий…

      «Знаю, ты думаешь, что я всё подстроил,       и я упустил возможность доказать обратное».

      Следующий…

      «Вместо этого оскорбил, сказав то,       чего ты не заслуживал,       потому что сам не сумел справиться с болью,       услышав то, что говорил ты».

      Следующий…

      «Но я хочу, чтобы ты знал — не было никакого плана.       Те приготовления, в которых ты уличил меня, я сделал не потому        что что-то планировал, а потому, что надеялся…       Надеялся, что ты останешься».

      Следующий…

      « Было бы так глупо обломаться с сексом,       Только потому что я к нему не подготовился.       Так я рассуждал… И совсем не подумал о том,       что к подобному можешь быть не готов ты».

      Следующий…

      «Что ты можешь не желать того, чего хочу я.       В тот момент я не думал об этом, Чуя!       Я вообще ни о чём тогда не думал,       кроме того, как сильно я хочу тебя!»

      Следующий…

      «Знаю, что меня это не оправдывает.       Что я должен был остановиться сразу,       как почувствовал, что ты не хочешь».

      Следующий…

      «Но я не смог, не захотел,       решил, что сумею всё возместить!»

      Следующий…

      «Смогу доказать на деле,       что ты напрасно противишься.       Думал, что компенсирую       принуждение удовольствием».

      Следующий…

      «Я был идиотом, если полагал,       что такое возможно.       Прости, мне бесконечно жаль!»

      Следующий…

      «Я не знаю, вписывается ли это       в твое понимание уважения,       но для меня важно всё, что связано с тобой».

      Следующий…

      «И меньше всего на свете       я хотел причинить тебе боль,       оскорбить или унизить в ту ночь».

      Следующий…

      «Мне очень плохо без тебя, Чуя.       Прошу, дай мне шанс всё исправить.       Я никогда больше не подведу тебя, обещаю».

       И последний…

      «Ты простишь меня?»

      Дазай опустил тетрадку на столешницу лицевой стороной вниз, глядя на Чую взволнованно и тревожно. А тот сидел, застыв за столом, ощущая себя так, будто у него вот-вот остановится сердце. Оно колотилось в груди и, казалось, решило проломить ему ребра. Воздух горел в легких, потому что в какой-то момент он задержал дыхание и забыл сделать новый вдох.       Ничего более искреннего, откровенного и до предела честного Чуя в жизни не слышал. Он был не просто растерян, но был потрясен. Плотный комок стоял в горле, не давая дышать.       Благословляя про себя темноту, которая скрывала его пылающее лицо, Чуя прикрыл глаза ладонью в перчатке, не представляя, что ему делать с обрушившимися на его голову признаниями и этим сумасшедшим придурком заодно. Нашел же, господи, время! Хотя, может, действительно «нашел». Решил, что это единственный шанс с ним объясниться. От разговора Чуя мог уйти, звонки игнорировать, письма выбросить, сообщения удалить не читая. А из этого кресла он никуда не мог деться, разве что отвернуться или закрыть глаза. Но как это сделать, если строчки на белых страницах будто сами впивались в мозг, минуя зрачки?       Прежде Чуя считал, что извинениями невозможно что-то исправить. Бесполезные мольбы о прощении, как последний крик обреченных, на его памяти не спасли еще никого. Но сейчас он чувствовал, как в нем самом меняется, надламывается и освобождается что-то, будто крошится на части сковавший душу ледяной панцирь. Чуя не представлял, что такое возможно: простить человеку всё и разом за один поступок, но именно это и происходило сейчас с ним.       То, что сделал Дазай, было не просто безумно, это было самоубийственно. При подчиненных и советниках, в нескольких метрах от Мори, под прицелом камер, он просил у Чуи прощения. Чтобы так рисковать нужно было дойти до крайней степени отчаяния; желать этого так сильно, чтобы всё остальное перестало иметь значение. И сейчас Чуя понимал, что за этот отчаянный безрассудный шаг простил ему всё: не только ту ночь, но вообще всё абсолютно. Все обиды и оставленную ими горечь, всю злость и сомнения разом вымыло из души, наполнив её пронзительным, щемящим чувством, которому Чуя не мог подобрать названия.       Он судорожно перевел дыхание, поднимая растерянный взгляд на Дазая. Тот всё еще смотрел на него с беспокойством и тревогой, и явно ожидая его реакции. Его губы шевельнулись в вопросительном «Чуя?», как будто он и в самом деле думал, что на его вопрос мог существовать какой-то иной ответ, кроме «Да». Да, черт возьми. Ты рехнувшийся кретин, но сейчас это было в десятку.       Не зная, как донести до Дазая эту мысль, Чуя лишь неловко дернул в ответ подбородком. Но Дазай его понял. Глаза просияли, а лицо посветлело, озаряясь счастливой улыбкой. Чуя в смятении смотрел на эту улыбку, поражаясь тому, насколько она красива. Он не помнил, чтобы Дазай хоть кому-нибудь улыбался так.        Тут в помещении зажегся свет, сигнализируя об окончании последнего выступления, и Чуя моргнул, резко возвращаясь в реальность. Зазвучали голоса, когда другие советники начали по очереди задавать докладчику вопросы и высказывать своё мнение об озвученных потенциальных проблемах. Завязалась сдержанная, но напряженная полемика…       Чуя осел в своем кресле, радуясь, что на него никто не обращает внимания, и у него есть время перевести дух и прийти в себя.       Откинувшись назад в кресле напротив, Дазай изобразил на лице скучающую мину, будто находил перепалку разошедшихся старых петухов нелепой или как минимум утомительной. При этом он то и дело проказливо стрелял глазами в Чую, и это выглядело так забавно, что тот едва мог удержаться от того, чтобы не фыркать в ответ.       В итоге Мори положил конец дискуссии, предложив всем несогласным оформить свои возражения письменно и выслать его секретарю. Обещал внимательно изучить все доводы, чтобы затем снова встретиться, обсудить и вынести окончательное решение по внесенным предложениям на следующем заседании совета.       С этим все согласились, попробовали бы не согласиться, и затем наступила очередь Дазая делать свой доклад.       Тот невозмутимо поднялся с места, двинулся вдоль кресел советников к демонстрационному экрану и передал извлеченную из кармана флешку секретарю Мори, чтобы тот мог вставить её в свой компьютер и включить презентацию.       Повернувшись ко всем присутствующим, Дазай начал рассказывать о текущей обстановке в криминальных кругах Йокогамы, изменениях в численности кланов, их реальных возможностях и ресурсах на настоящий момент, а также планах и предполагаемых перспективах Портовой мафии в отношениях с ними.       Слушать Дазая было интересно. Он, в отличие от советников, излагал свои мысли доступно, не пытаясь изнасиловать мозг слушателей заумными словечками.       Многого из того, о чем он говорил, Чуя не знал, но в какой-то момент поймал себя на том, что постепенно перестает следить за ходом его мысли. Не может сосредоточиться на самих словах, а просто наслаждается тем, как звучит его голос. Любуется точными уверенными жестами и следит за движением губ, почти не разбирая того, что они произносят. То нежное чувство, что наполнило сердце после того, как исчезла сковывавшая его тяжесть, разрасталось в груди, делая голову легкой, а его самого бездумно счастливым.        Чуя наблюдал за тем, как Дазай, глядя на экран, перечисляет контрмеры, предпринятые другими кланами в попытке сдержать рост влияния Портовой мафии, и не замечал, как уголки его собственных губ приподнимаются в дурацкой мечтательной полуулыбке.       Дазай смотрел на экран. Чуя глядел на Дазая. А Мори смотрел на Чую.       Очень внимательно смотрел.              В следующий раз они смогли увидеться только ближе к ночи. Мори задержал Дазая после совета, и тот пропадал где-то весь оставшийся день. Чую так и подмывало позвонить ему или написать, но в конце концов он отказался от этой идеи, потому что понятия не имел, что мог бы сказать ему.       Странное чувство, будто весь его мир вращается вокруг Дазая, никуда не делось. Вот только сейчас, после утреннего происшествия на совете, взгляд Чуи как будто сместился, и он смог увидеть словно со стороны, насколько странную и уродливую конструкцию представляли собой их прежние отношения: нагромождения событий, оставивших горький осадок; разговоров, вросших в плоть этой изломанной башни безобразными бастионами — тонны наслоений мусора, скрепленного цементом обид. Было даже странно, что на подобном основании смогло прорасти такое чувство, как любовь.       И теперь эта конструкция обрушилась: события никуда не делись из памяти, но утратили значение и выпали из расчётов. Башня-урод развалилась, и Чуя откровенно не знал, как поступить с обломками. Он хотел бы построить на их месте что-то новое, хорошее, вот только не умел ничего строить, и уж точно не мог справиться с такой задачей один.       В итоге ближе к полуночи Чуя просто уехал домой, так и не решив, что ему делать с Дазаем. Он уже собрался ложиться спать, когда тот связался с ним сам, написав: «Я бы хотел увидеться с тобой, если сегодня еще не слишком поздно».       Чуя несколько секунд медитировал над этим сообщением, и в конце концов ответил: «Я дома. Приезжай». Он думал, что Дазаю понадобится не меньше получаса, чтобы добраться до него, но тот позвонил в дверь квартиры уже через пять минут, так что Чуя пошел встречать его как был, в пижаме.       Он открыл дверь, глядя на Дазая, который стоял на лестнице перед квартирой в своем костюме и накинутом на плечи пальто. В руке он держал пакет с эмблемой популярного супермаркета, как будто перед визитом заехал в магазин.       Дазай окинул его взглядом и в удивлении вскинул брови.       — Пижама с пандами, Чуя? Серьезно? — спросил он с улыбкой.       Чуя опустил взгляд на свой пижамный костюм, где на черной шелковой ткани резвились мультяшные панды: бегали, кувыркались и поедали молодой бамбук.       — А что тебе не нравится? — хмуро спросил он. — Это Коё подарила. Нормальный рисунок для пижамы.       — Даже не знаю, что приводит меня в больший трепет… — разглядывая его с восторгом, сказал Дазай, — эти панды или сам факт того, что ты спишь в пижаме.       Чуя только вздохнул.       — Ты прикалываться сюда ехал, или что? — с досадой спросил он.       — Нет, я приехал к тебе, — вскинул на него взгляд Дазай. — Ты меня впустишь?       Чуя сообразил, что до сих пор стоит на пороге, загораживая проход, и посторонился, предлагая Дазаю войти внутрь.       Тот вошел в маленькую прихожую, сбросил с плеч пальто и перекинул через локоть, окидывая взглядом помещение в поисках места, куда его пристроить.       — Давай сюда.       Чуя забрал у него пальто и убрал в шкаф, в то время как Дазай присел на одно колено, чтобы снять обувь.       Чуя наблюдал за тем, как он развязывает шнурки на ботинках, и ловил себя на странном ощущении нереальности происходящего. Гостей в своей квартире Чуя принимал не просто редко, а не принимал совсем. Если не считать того единственного раза, когда после переезда его навестила Коё в ненавязчивом желании убедиться, что он нормально устроился.       Помимо того случая, он никого к себе не приглашал, и потому видеть в своем доме другого человека — тем более Дазая — было странно.       — Пойдем, провожу тебя в гостиную, — сказал Чуя, когда Дазай поставил обувь на подставку и выпрямился, глядя на него в ожидании дальнейших указаний, словно вежливый гость. Чуя и сам не отказался бы сейчас от каких-нибудь инструкций, но старательно делал вид, что происходящее в порядке вещей.       — Устраивайся, — сдержанно сказал он, впуская Дазая в комнату и указывая рукой на диванный мешок на покрытом татами полу. По сути больше «устраиваться» было и негде — въезжая в квартиру, Чуя не предполагал, что к нему будет кто-то приходить, и потому обустраивал жилище на свой вкус без учета возможных гостей.       Помимо напольного дивана с пледом и подушками в комнате был только стеллаж у стены, заставленный плетеными ротанговыми корзинками для хозяйственных мелочей, книгами, фотографиями в рамках и разными безделушками. Многое из стоящего на полках появилось там после его дня рождения, когда Чуя всё-таки нашел в себе силы перевезти домой и рассортировать свои подарки.       В другом углу комнаты у окна стояла стойка с телевизором и DVD-плеером. Бесполезная, как оказалось, вещь, потому что ни телевизионные программы, ни фильмы на дисках Чуя смотреть не успевал.       Простая обстановка гостиной освещалась приглушенным желтым светом настенного бра — по ночам Чуя не любил в своей квартире яркое освещение. Подойдя к окну, он раздвинул деревянные балконные перегородки, чтобы сделать маленькую комнату хоть немного больше на вид, и обернулся к Дазаю, который стоял посреди гостиной и с любопытством осматривался вокруг.       — Хочешь чего-нибудь? — спросил Чуя. — Чай или кофе могу сделать. Или тебе чего покрепче?       — Вообще-то я и сам кое-что привез, — Дазай запустил руку в свой пакет и достал из него коробку вишневого лагера. — Помню, ты любил такой.       — Когда мне было пятнадцать, — усмехнулся Чуя, в некотором удивлении разглядывая прямоугольную упаковку, в которой рядками выстроились небольшие пузатые бутылки со знакомой красной этикеткой.       — Я подумал, это может стать хорошим предлогом начать всё сначала, — серьезно глядя на него, сказал Дазай. — Ты хочешь?       «Вишневое пиво или начать всё сначала?» — чуть не спросил Чуя, но передумал — если Дазай имел в виду второе, то он не знал бы, как ответить на такой вопрос.       Вместо ответа Чуя подошел к нему, вытащил одну из бутылок и сел на татами, жестом предлагая Дазаю устраиваться возле него. Тот послушался, уселся рядом, достав из упаковки бутылку и для себя тоже.       Свинтив крышку, Чуя хлебнул из горлышка прохладного сладковатого напитка, в котором чувствовался привкус хмеля и вишни.       — Вкус из прошлой жизни, — прокомментировал он.       — Больше не пьешь такой?       — Нет, — покачал головой Чуя. — Предпочитаю что получше, ты же знаешь. Но я не против выпить это сейчас, — он иронично отсалютовал Дазаю бутылкой. — Когда пьешь слабоалкогольное вишневое пиво, зная вкус Петрюс, понимаешь, насколько далеко ушел от себя прежнего.       — Не жалеешь об этом? — внимательно глядя на него, спросил Дазай.       — О чем именно?       — О том, как жил раньше. Тогда всё было проще.       — Не сказал бы, — со вздохом ответил Чуя и сделал еще один глоток. — Сейчас я хотя бы не озадачен вопросом, где буду спать ночью и как раздобыть денег на жратву.       — А как ты их добывал, кстати? — спросил Дазай, сделав глоток из своей бутылки. — Я ведь даже не интересовался, чем промышляла твоя банда.       Чуя ответил, рассказал, как они с ребятами сначала уводили кошельки, а потом наловчились угонять тачки. Вспоминать об этом сейчас было не больно, даже с учетом того, чем всё закончилось. Должно быть, он и правда далеко ушел от прежнего себя, раз мог так просто говорить о тех, кто когда-то его предал.       Дазай сидел рядом с ним на татами, скрестив ноги в щиколотках и свободно положив руки на колени. Он казался и впрямь заинтересованным в том, что Чуя рассказывал: вставлял комментарии в ответ на отдельные фразы, задавал наводящие вопросы, не давая разговору затихнуть.       В итоге они обсудили наиболее распространенные способы угона; уловки, позволяющие быстро и безопасно увести тачку с какой-нибудь стоянки; типы и марки машин, которые были предпочтительнее всего, потому что их было легче взломать и при этом без проблем сбыть перекупщикам.       Чуя мог трепаться на эту тему долго и свободно, а Дазай как будто и не возражал, просто сидел рядом, задавал вопросы, словно они были приятелями, которые собрались после работы попить пива и поделиться профессиональными секретами.       В этом было нечто ирреальное. Чуя всё время ждал, что Дазай скажет что-нибудь эдакое, даст какую-то подсказку о том, зачем приехал к нему. Но Дазай не давал подсказок. Его лицо, освещенное теплым светом ночника, ничего не выражало, губы сдержанно улыбались, и только глаза оставались серьезными и немного печальными. Он весь казался таким: немного грустным, тихим и даже потухшим, что ли — ни одного язвительного комментария, странной шутки или насмешки, ничего из того, к чему Чуя привык. И постепенно это начало отдавать абсурдом. Чуя не понимал, что с ним не так, и вскоре это стало действовать ему на нервы.       — Тебе правда интересно говорить обо всём этом? — прямо спросил он, не выдержав пытки недосказанностью. — Вряд ли ты приехал, чтобы поболтать о тачках или выпить со мной этой фруктовой фигни.       — Я приехал к тебе, — просто ответил Дазай. — И мне неважно, что делать и о чем говорить. Главное, чтобы с тобой.       Чуя только вздохнул в замешательстве и прижал ладонь ко лбу.       — А сейчас это было не слишком?.. — отводя глаза, пробормотал он.       — Не знаю, — светло улыбнулся ему Дазай. — Я решил, что буду придерживаться работающих схем. Честность с тобой работает, я убедился.       — Дазай, что происходит? — невольно сдвинул брови Чуя. — Мне казалось, утром мы всё выяснили. Или… нет? Что опять не так?       Тот опустил глаза на свои руки, обхватывающие почти нетронутую бутылку. Помолчав несколько секунд, Дазай сказал:       — Помнишь, я пообещал, что не подведу тебя больше.       — Ну да, и что? — непонимающе спросил Чуя.       — Проблема в том, что я не знаю, как сдержать своё слово, — с невеселой усмешкой продолжил Дазай, поднимая на него тёмный взгляд, в котором плескалась самоирония. — У меня такое странное чувство. Будто я стою на нулевой отметке, и от того, куда я пойду, что скажу или сделаю, зависит то, как всё сложится в будущем. Но я не знаю, какое направление будет верным. Куда двигаться, чтобы вновь не ошибиться. Я не хочу больше ошибаться с тобой, это слишком дорого мне обходится. Но я не знаю, как не ошибаться. Я вообще не знаю, что делать, Чуя.       Наступило продолжительное молчание. Дазай сидел, опустив взгляд на свои руки, а Чуя таращился на него во все глаза и не представлял, что ответить. Самое нелепое, что у него было точно такое же чувство: он точно так же не знал, что делать. Он надеялся решить эту проблему вместе с Дазаем, но если Чуя воспринимал их отношения как нечто, что предстояло построить, то Дазай, похоже, видел это как путь, который ему нужно было пройти. Пройти одному — как будто для него не существовало такого варианта, чтобы делать это вдвоем, поддерживая друг друга. Будто Дазай и впрямь думал, что обязан взвалить на свои плечи весь мир, и никто не встанет рядом, чтобы помочь ему.       От этой идеи веяло одиночеством. И сейчас — возможно впервые — Чуя задумался о том, насколько на самом деле одиноким существом был Дазай. Картина чужой неприкаянности развернулась перед ним, и от этого чувства стало почти физически больно. И холодно. Чуя почти увидел, как Дазай мерзнет там, один, в своей пустоте, и ему так отчаянно захотелось согреть его, что от этого чувства почти задрожали руки.       — Тогда мы можем делать то, что у нас хорошо выходит, — хрипло сказал Чуя.       — Например? — вскинул на него быстрый взгляд Дазай.       — Это.       Поставив на пол свою бутылку, Чуя подался к Дазаю и порывисто поцеловал.       В эту секунду как будто остановилось время. Весь мир встал на паузу, словно планета замедлила ход и перестала вращаться, застыв в космической пустоте.       Губы Дазая под его губами были мягкими и теплыми, а сам Дазай — таким открытым и близким, что обнять его и прижать к себе оказалось так просто, будто Чуя всю жизнь только это и делал. Обхватив его плечи и шею, Чуя целовал его с нежностью и трепетом, чувствуя, как губы Дазая раскрываются навстречу, подхватывая его движения, а руки несмело обнимают за пояс и поглаживают спину.       — Это было внезапно, — с улыбкой прошептал Дазай, когда Чуя на секунду отпустил его губы, чтобы перевести дыхание, — и то, что я не понимаю, чем это заслужил, даже пугает.       — Не надо ничего заслуживать, — пробормотал Чуя, прижимаясь лбом к его лбу. — «И менять ничего в себе ради меня не надо», — едва не добавил он. — «Я полюбил тебя таким, как есть, ты помнишь?»       — Мы можем просто делать то, чего хотим оба, — быстро продолжил он. — И тогда, даже если наваляем ошибок, то уже вместе.       — И чего ты хочешь сейчас? — спросил Дазай, глядя на него сияющими глазами.       — Целоваться, — честно сказал Чуя. — А потом — заняться с тобой сексом.       — Отличная идея, — прошептал Дазай и сам потянулся к его губам.       Позже Чуя даже не мог вспомнить в деталях, как всё было. Они целовались долго, сладко и горячо. Удовольствие от слаженного, возбуждающего скольжения губ, трения языков и легких укусов размягчало мозги, погружало в блаженную эйфорию, превращая все тело в электрический проводник, по которому текло чистое, бесконтрольное желание. Его ладонь гладила затылок Дазая, погружалась в волосы, как в теплый шелковистый пух. Другой рукой он скользил по обтянутым тканью рубашки выпуклым лопаткам, изнывая от фантомного ощущения голой кожи под пальцами.       Чуя не запомнил, как остался без пижамной куртки, как повалил Дазая спиной на диванный мешок, оседлал сверху, нависая над ним и каждым движением рук и губ делая его своим.       Дазай отвечал ему с жадностью, целовал в ответ, как одержимый. Его повязка сползла с головы и упала на пол, руки блуждали по спине и бедрам Чуи, оглаживали бока и грудь, заставляя все внутри сжиматься в предвкушении. У них обоих давно стояло, Чуя чувствовал под тканью ширинки выпирающий член Дазая и не мог удержаться от того, чтобы не трогать, не мять его рукой, заставляя Дазая вздрагивать, глухо постанывать ему в рот и двигать навстречу бедрами.       — Дай мне раздеться. Не могу больше, — выдохнул он, когда Чуя принялся дрочить его член прямо сквозь ткань брюк. Чуя к этому моменту уже сам был готов воспламениться, и потому принялся вытряхивать его из рубашки с рвением, которого прежде даже заподозрить за собой не мог.       — Сделай так снова, — сказал Дазай, вытаскивая из кармана уже знакомый Чуе нож.       Он, как и прежде, был запакован в свои бинты, как в доспех, и усилия, которые требовалось приложить, чтобы достать его из них, казались сейчас немыслимыми. В этот раз Чуя начал резать сверху, проскальзывая тупой кромкой ножа вниз по открытому горлу, и то, как вздрагивало и дергалось в возбуждении тело Дазая, вовсе не облегчало ему задачу.       Закончив, Чуя взялся руками за пояс его брюк.       — Полезай выше, — хрипло сказал он, нетерпеливо стаскивая их вниз, — Лезь на диван.       Отталкиваясь пятками от пола, Дазай взобрался на диванный мешок, пока Чуя стягивал пижамные брюки и белье с себя самого. Он неловко взобрался на мягкий, прогибающийся под его весом диван вслед за Дазаем и повалился на него всем телом, сразу запуская руку ему в трусы.       — Боги, неужели я дождался момента, когда ты станешь вести, — пробормотал Дазай, толкаясь бедрами в его сжавшийся вокруг члена кулак.       — Скажи еще, что мечтал об этом, — усмехнулся Чуя и прижался губами к его шее, с собственническим удовольствием оставляя на ней яркие засосы.       Дазай запрокинул голову и прикрыл глаза, явно наслаждаясь этими грубоватыми ласками и тем, как ладонь Чуи под тканью белья наглаживает его член.       — Откровенно говоря… — с улыбкой начал он, мягко подаваясь бедрами навстречу ласкающей руке, — сценарий, где ты первым проявляешь инициативу, был моей любимой эротической фантазией, Чуя.       От неожиданности тот приподнял голову, недоверчиво глядя на Дазая.       — Хочешь сказать, ты спал и видел, чтоб я залез к тебе в штаны?       — Кажется, именно это я только что сказал, — усмехнулся Дазай.       Повисшая после этих слов пауза могла носить название театральной. Чуя молча и с каменным выражением на лице взирал на Дазая, пока до него доходил весь абсурд складывающейся картины. Брови Дазая меж тем с иронией ползли вверх, пока он, явно забавляясь такой реакцией, наблюдал за сменой эмоций в его глазах.       Чуя сжал пальцами переносицу, резко выдыхая из груди воздух.       Это что же получается?       Всё то время, что он мысленно раскладывал Дазая по всем поверхностям, насилуя свой мозг всеми «за» и «против», он мог просто прийти к нему и…       Без всяких вопросов подойти и…       Вот просто взять и…       — Да, блядь! Какого ж хуя! — взорвался он наконец.       — Что именно? — насмешливо переспросил Дазай.       — Почему ты не сказал мне раньше?! — хватаясь за голову, выпалил Чуя.       — Про мои штаны?       — Да, твою мать!       — Ну, по некоторым объективным причинам я был не уверен, что эта идея встретит поддержку, — ответил Дазай, перебегая по его лицу теплым взглядом, в котором нежность мешалась с весельем. — Ты так остро реагировал на мои подкаты, что мне казалось, предложи я нечто подобное прямо, ты меня живьем сожрешь.       — О, чёрт… — простонал Чуя, утыкаясь лбом ему в плечо. Он чувствовал себя идиотом, полным идиотом, и чем дальше, тем больше, потому Дазай продолжал говорить, потираясь щекой о его макушку.       — Я довольно быстро убедился, что нравлюсь тебе. Видел, что ты тоже хочешь, и не понимал, что тебя останавливает. Ты всегда был таким решительным во всем. А от меня шарахался, как от чумного. Потом я напился и рискнул попытаться сам. Получил от тебя по морде и вообще перестал что-либо понимать. Тогда я подумал, что тебе нужно что-то другое. Что-то большее. И ударился в эти крайности с ошейником. И снова не угадал. Про всё остальное и говорить не стоит. Ты просто сломал мне мозг, Чуя, рядом с тобой я чувствую себя таким идиотом. И веду себя не лучше…       — Всё, хватит, мне и так тошно, — выдавил из себя Чуя, которому к этому моменту уже хотелось побиться лбом обо что-нибудь. Дазай послушно умолк, и только его ладонь, запутавшись в волосах Чуи, продолжала успокаивающе поглаживать его голову на затылке.       — Ты хотел быть со мной всё это время, так? — негромко спросил он после долгой паузы, и Чуя нашел в себе силы лишь на то, чтобы коротко дернуть в ответ подбородком.       — Похоже, у нас обоих проблемы с тем, чтобы доносить до другого свои желания, — тихо резюмировал Дазай.       — Нет уж, больше я не собираюсь так лажать, — переведя дыхание, покачал головой Чуя.       — И что ты сделаешь?       — Буду говорить с тобой, — уверенно заявил Чуя. — Словами. Через рот. Так, как надо было с самого начала.       Дазай мягко усмехнулся, прижимаясь лбом к его лбу.       — Это даже тянет на план, — прошептал он и потянулся за поцелуем.       Чуя ответил, включился сразу. Его просто разрывало на части от осознания того, сколько времени они потратили зря и что в большей части проблем был виноват он сам. В остром желании наверстать упущенное, он навалился на Дазая сверху, целуя его жадно и почти отчаянно. Стянув с него белье, прижался всем телом, даже не думая о том, куда деть руки и ноги. Они переплелись сами, будто их тела вдруг стали идеально совпадающими фрагментами целого, которое задвигалось, объятое одним на двоих желанием, ярким и чистым — именно таким, каким Чуя всегда жаждал, чтобы оно было.       Знакомый теплый запах кожи Дазая, её шелковистая упругость и жар; то подлинное, явное наслаждение, с которым он отвечал на поцелуи, творили с мозгом Чуи что-то немыслимое. Было не просто хорошо, а невыносимо хорошо — лежать вот так, вплавившись друг в друга, тереться всем телом, забывшись в опьяняющем удовольствии. Хотелось стиснуть веки и окунуться в него с головой, но еще больше хотелось видеть лицо Дазая, смотреть в его подернутые дымкой желания глаза, в которых мерцал теплый свет, так похожий на счастье.       Дазай кончил первым. Просто в какой-то момент движения его бедер стали резкими и хаотичными. Руки, обнимающие плечи Чуи, напряглись, пальцы впились в кожу. Дазай выгнулся под ним, разорвав поцелуй и запрокинув голову. Трепещущие темные ресницы плотно сжались, лицо исказилось в экстазе, а с раскрывшихся губ сорвался низкий бархатный звук, настолько чувственный и беззащитный, что это сводило с ума. Чуя всей кожей чувствовал сотрясающую тело Дазая ритмичную дрожь, на живот плеснуло горячим. Чуя замер, с жадностью впитывая эти секунды, где каждое мгновение, каждая нота — движение, ритм, звук — составляли симфонию чужого блаженства, и его тут же накрыло следом: горячая, неотвратимая волна мягко ударила в пах, расширилась, словно сверхновая, и унесла за собой, погружая разум и тело в ослепительную нирвану.        Очухался он далеко не сразу. Какое-то время просто лежал в блаженном полузабытье, уткнувшись лбом в плечо Дазая и чувствуя, как остывает выступивший на коже пот. Теплое дыхание Дазая согревало висок, под ладонью Чуи медленно успокаивалось его сердце — мерно билось в груди, и это было таким приятным ощущением. Если бы Чуя мог, он бы остановил время на этом моменте и остался бы в нем навсегда.       — Надо бы помыться, — негромко сказал Дазай.        Чуя тихо вздохнул, возвращаясь из своего уютного мирка в реальность, где они оба были взмокшими и перемазанными в сперме.       — Могу принести полотенце, — неохотно ответил он. — Или ты хочешь в душ?       Дазай поднял на него глаза, в которых Чуя видел отражение своего желания сохранить этот зыбкий мираж, в котором было так хорошо оставаться вдвоем.       — Полотенце, — согласился он. — Не хочу никуда идти.       Чуя быстро поднялся и направился в ванную. Наскоро ополоснулся сам и, прихватив с собой смоченное водой чистое полотенце, вернулся обратно. Сделав вид, будто не заметил протянутой в его сторону руки, сам вытер живот, бока и грудь Дазая, игнорируя скользнувшую по его губам понимающую усмешку, как будто тот и правда понимал тянущую в груди потребность Чуи продлить образовавшуюся между ними хрупкую связь как можно дольше.       — А еще шею, пах и подмышки, — подначил его Дазай. Чуя взглянул на него с удивлением, недоумевая, когда это он умудрился вновь превратиться из податливой лапочки в ехидного засранца, к которому Чуя привык.       Дазай смотрел на него с улыбкой, и в ней отражалось то же тепло, которое он видел прежде.       — Давай лучше сам, — успокоившись, буркнул Чуя и пихнул полотенце ему в руки. Уселся рядом на татами и, взяв с пола полупустую бутылку, хлебнул вишневого лагера, пока Дазай за его спиной шуршал полотенцем, приводя себя в порядок.       — Ты вернешься? — негромко спросил Дазай, когда закончил. — Хочу, чтобы ты лег рядом со мной.       Рука Чуи невольно сжалась вокруг горлышка бутылки. Неужели им так и придется обмениваться этими неловкими «хочу», чтобы хоть немного понимать друг друга? Или однажды это всё-таки начнет происходить само собой?       Поставив бутылку на пол, он перебрался обратно на диван. Еще некоторое время они возились, пытаясь отыскать удобную для обоих позу. В конце концов устроились: Дазай положил голову ему на грудь, обнимая за пояс и плечи. Чуя накрыл его сверху пледом и обвил руками, прижимая к себе и поглаживая по спине.       Дазай удовлетворенно вздохнул и затих, будто получил всё, что ему было нужно, а Чуя лежал, слушал его тихое дыхание и невидяще смотрел в окрашенный оранжевым светом ночника сумрачный потолок.       — Я тоже должен извиниться перед тобой, — сказал он, нарушив умиротворенную тишину.       — Не надо, — негромко ответил Дазай. — Всё же хорошо.       — Но я хочу…       Помедлив, Дазай осторожно произнес:       — Ну ладно. Что ты хотел сказать?       Чуя уткнулся носом ему в волосы, вдыхая их теплый аромат, и, сделав над собой усилие, признался:       — Знаешь, я ведь никогда не пытался что-то изменить между нами на самом деле. Просто решил, что ничего не выйдет. Принял это решение за нас обоих, и даже не думал о том, чтобы что-то исправить. Из нас двоих старался только ты. А я… не понимал тебя, отталкивал, боялся…       — Меня?       — Того, что ты можешь сделать. — Сглотнув, Чуя прикрыл глаза и хрипло продолжил: — Если бы я сам предпринял что-то… Сделал хоть один шаг тебе навстречу, то, может быть, всё вышло бы раньше и лучше… — покачав головой, он закончил: — Прости за то, что я не пытался, Дазай.       Тот только вздохнул и тихо ответил:       — Ничего. Вышло как вышло. Всё же хорошо, — повторил он.       Чуя крепче сжал его в объятиях. В душе пылало и сдавливало грудь щемящее невыразимое чувство, которое он не мог ни усмирить, ни притушить в себе, чтобы хотя бы иметь возможность дышать.       — Я люблю тебя, — хрипло прошептал Чуя в ночную тишину, и та вздохнула и ответила негромким:       — Я тебя тоже.       Чуя невольно стиснул веки, ощущая, как эти слова отзываются внутри волнением и терпкой пряной радостью.       Кажется, он готов был поверить, что у них всё действительно хорошо.              На следующее утро Чую вызвал к себе Мори. Звонок от него Чуя получил, когда ехал в штаб, то и дело отвлекаясь на переписку с Дазаем.       Утром Чуя проснулся на диване один, Дазая рядом уже не было. Но на полу, напротив лица, обнаружился сложенный вдвое листок с небольшим посланием.       «Доброе утро, Чуя. Я решил уйти пораньше, чтобы не смущать тебя. Мне показалось, нам еще рано просыпаться вместе. Я приготовил тебе яичницу на завтрак, но она сгорела. Извини».       Со стороны кухни действительно тянуло гарью, так что Чуя тут же подорвался с дивана и, обуреваемый нехорошими предчувствиями, ринулся туда.       По счастью, кухню Дазай не спалил, досталось только сковородке, которая стояла на плите и явно не подлежала восстановлению. Спекшаяся в бурую корку яичница пристала ко дну сковородки намертво, так что отодрать её можно было только вместе с покрытием.       Над плитой был приклеен стикер с грустным смайлом и выведенной рукой Дазая надписью: «Я не специально».       Чуя только вздохнул и мысленно поставил себе галочку не подпускать Дазая к своей кухне. Выкинув испорченную сковородку, он отправился в душ, затем позавтракал и, одевшись, отправился в штаб-квартиру Портовой мафии.       В этот раз он решил взять не байк, а машину. Хотелось перемен. Душа замирала в томительном ликовании, как будто в его мир наконец пришла весна и бурлила в крови, разжигая в нем неуемную жажду деятельности. Хотелось что-то делать, куда-то бежать, а в первую очередь — увидеть Дазая, чтобы убедиться, что всё случившееся между ними ему не приснилось.       Остановившись на светофоре, Чуя, не удержавшись, послал ему сообщение:       — «Яичница была вкусной».       Он не раздумывал над содержанием, просто написал первое, что пришло на ум.       Через пару минут пришел ответ:       — «Правда? Она же сгорела».       Прочитав это, Чуя ухмыльнулся и, контролируя руль машины одной рукой, другой — набрал следующее послание:       — «Я приготовил новую, и сделал вид, что она от тебя».       Ответное сообщение пришло еще быстрее, чем первое.       — «Надо же. И как я готовлю?»       Чуя невольно рассмеялся и быстро отпечатал:       — «Отлично».       — «Ух, ты. Похоже, я гений, — прилетело в ответ. — Надо будет повторить».       Чуя тихо фыркнул, и только собрался написать, что, если уж ставить эксперименты, то только под его присмотром, как телефон разразился звучной трелью, а на экране высветилось наименование контакта: «Босс».       Уже через полчаса Чуя сидел в кресле в его кабинете и в оцепенении смотрел на лежащий перед ним на столе пухлый конверт с приглашением на учебу в Корнеллский университет, Соединенные Штаты Америки, Нью-Йорк.       Конверт украшала красивая эмблема с гербом университета и знаком Лиги Плюща. Согласно содержащимся внутри бумагам абитуриент Чуя Накахара был на платной основе зачислен на факультет экономики по международной программе обмена перспективными студентами.       — Вы посылаете меня на четыре года в университет, Мори-сан? — хрипло спросил Чуя, когда понял, что это не шутка. — Но как такое возможно? У меня ведь даже аттестата об образовании нет.       Он выпалил это почти автоматически, а в голове билась только одна мысль: «Только не это. Дазай…»       — У тебя есть аттестат, — снисходительно произнес Мори, который стоял возле окна, сложив руки за спиной, и следил за лицом Чуи цепким взглядом. — И не только аттестат с превосходными баллами, но и все прочие требуемые бумаги, включая грамоты и рекомендации, согласно которым ты являешься весьма выгодным приобретением для любого университета в мире.       Чуя лишь молча стиснул зубы, упрекая себя за дурацкий вопрос. Раз он видит перед собой это приглашение, значит у Мори давно всё схвачено. Подделки безупречны, и наверняка людям, которые в случае необходимости будут готовы подтвердить их подлинность, заплатили более чем щедро.       — А вы не переоцениваете мои возможности? — вскинул он напряженный взгляд на Мори. — Я не уверен, что справлюсь. Я же не посещал ни одного учебного заведения. Даже в начальную школу не ходил.       — Твоя скромность похвальна, — прохладно ответил Мори. — Но это лишнее. Я получал от Коё и приглашенных для тебя репетиторов отчеты о твоих успехах, и прекрасно осведомлен о том, на что ты способен, а на что нет. Это был удачный опыт. Ты знаешь, что программа для тебя была составлена индивидуально. Из неё было исключено многое, что является обязательным для изучения в обычной школе, но и добавлено было немало из того, что могло понадобиться тебе в будущем. Все задания ты выполнял успешно и в срок, продемонстрировав дисциплинированность и способность усваивать материал самостоятельно. Это именно то, что нужно для учебы в университете в чужой стране. И, что бы ты сам о себе ни думал, лично я оцениваю твой уровень подготовки и шансы справиться с поставленной задачей, как весьма высокие.       — Если, по-вашему, моя подготовка на высоте, тогда я тем более не понимаю, зачем мне университет, — сжав зубы, сказал Чуя. — Вы недовольны мной? Вам кажется, что тех знаний, что есть, недостаточно для работы?       — Наоборот, — негромко усмехнулся Мори. — Я более чем тобой доволен. Поэтому именно на тебя я и возлагаю эту миссию.       — Учеба — это миссия?       — Да, и очень ответственная, — повернувшись к окну, Мори взглянул на раскинувшуюся перед ним панораму освещенной утренним солнцем Йокогамы и рассудительно продолжил:       — Мир меняется, Чуя-кун. Уже многие годы во всех цивилизованных странах организованная преступность легализует свой бизнес и выходит из тени. Заботится о своей репутации и приводит дела в соответствии с законом. И Портовой мафии также пора измениться, если мы хотим получить преимущество перед остальными кланами и удержаться на плаву в быстро меняющихся условиях. Конечно, я мог бы нанять сотню умников с экономическими дипломами, которые возьмут на себя управление нашими активами, но я никогда не смогу быть уверен в их лояльности, в том, что они ведут нашу организацию в верном направлении. И для этого мне нужен человек, который стал бы руководить этим процессом. Человек, на чье мнение я смогу опереться, которому смогу доверить наше будущее. Это должен быть всецело преданный организации человек, который при этом обладал бы лидерскими качествами и организаторскими способностями. Иными словами, это должен быть ты, Чуя-кун. Лучшей кандидатуры мне не найти.       Чуя подумал, что это неправда. В Портовой мафии было много умных, образованных и преданных людей, которые могли справиться с такой задачей. И первым, кто приходил на ум был…       — Дазай… Почему не он? — хрипло выпалил Чуя, прежде чем подумал, стоило ли упоминать имя напарника в свете того, что речь шла о четырехлетнем расставании. — Ведь он же…       — Гений? — тонко улыбнулся Мори. — Всё так. Но для выполнения этой задачи Дазай-кун не подходит. Безусловно, его интеллект позволил бы ему изучить учебную программу любой сложности, но проблема Дазай-куна в том, что он предпочитает заниматься лишь тем, что ему интересно в настоящий момент. Хочется ему участвовать в боевых операциях, и он с азартом принимается разрабатывать блестящие кампании. Интересно попробовать силы в политической межклановой войне, и Дазай-кун охотно берется плести интриги, которые дают потрясающие результаты. Хочется погрузиться в изучение межличностных отношений, и он бросается в новую для себя область, изображая героя-любовника…       Чуя невольно вздрогнул, когда Мори произнес это, и вскинул на него глаза, пытаясь понять, не об их ли отношениях идет речь, но взгляд босса Портовой мафии по-прежнему был устремлен в окно, голос оставался ровным, а лицо — спокойным, на нем не отражалось никаких «тонких намеков на толстые обстоятельства», хотя Чуя подспудно ждал, что Мори повернется и скажет что-то вроде: «Ты думал, мне неизвестно о том, что происходит между вами? Или о том, что Дазай-кун предлагал тебе партнерство, то есть, по сути, предлагал переметнуться и стать его человеком, а не моим».       — Наигравшись вдоволь, Дазай-кун устаёт, теряет интерес и отбрасывает надоевшую игрушку, — меж тем неумолимо продолжил Мори. — Я не могу представить себе, чтобы Дазай-кун на протяжении четырех лет добросовестно и самоотверженно изучал экономические дисциплины, дабы, вернувшись, употребить полученные знания на благо Портовой мафии. Дазай-кун — спринтер, а для этой миссии нужен марафонец, так что, выбирая на кого сделать ставку, из вас двоих я выберу тебя, Чуя-кун.       Чуя невольно выдохнул сквозь сжатые зубы, осознав, что вцепился в подлокотники кресла так, что побелели пальцы. Наверное, всё сказанное должно было льстить ему, вот только ни черта не льстило. Его не отпускало чувство, что его медленно, но верно загоняют в ловушку, из которой он не знал, как выбраться.       Конечно, Мори не было нужды его уговаривать, он мог просто приказать, и Чуя был бы вынужден выполнить приказ. Но даже Чуе при всей его неспособности к манипуляциям было ясно, что в таком деле немалую роль играло добровольное согласие и активное содействие. Его отправляют на другой конец света на гребаных четыре года. Мало ли, что может случиться и сдвинуться в голове человека за такое долгое время? Выполнить порученное и вернуться обратно мог только тот, кто был бы как следует замотивирован, сам заинтересован в результате и всецело предан. Вот только мотивация Чуи оставляла желать лучшего, да и верность подвергалась серьезному испытанию.       — Всё это, конечно, звучит правильно. Но, думаю, все эти меры будут бесполезны, — начал он, тщательно подбирая слова. Он ступал на тонкий лед. Прежде Чуя лишь задавал вопросы, а сейчас осмелился возразить, а возражать боссу было неразумно, а если уж требовалось позарез, то делать это надо было осторожно и аргументируя свои слова. — Портовая мафия не сможет легально заниматься бизнесом. Для этого нужно разрешение на деятельность одаренных. У нас его нет.       — Меня радует, что ты упомянул об этом, — благосклонно улыбнулся Мори. — Это доказывает, что ты способен видеть недостатки в стратегии и смело о них говорить. Но о разрешении тебе беспокоиться не стоит. Я уже начал предпринимать шаги к тому, чтобы получить его, так что к моменту твоего возвращения все требуемые документы у Портовой мафии будут в порядке.       Чуя судорожно сглотнул и потер ладонью лоб, лихорадочно соображая, что делать. Ощущение удавки, которая затягивалась на шее всё туже, становилось почти непереносимым. При этом Чуя понимал, что ему не выиграть у Мори на его поле. Что бы он ни сказал, у босса наверняка есть ответы и попытки возражать ни к чему не приведут.       Но, может, хотя бы попробовать договориться? Если Мори заинтересован в его добровольном согласии, то он должен пойти на компромиссы. Стоило хотя бы попытаться выбить для себя другие условия, раз другого выхода всё равно нет.       — Я согласен учиться, — наконец, сказал он. — Сделаю всё возможное. Поступлю в любой университет по вашему выбору. Но на территории Японии, — твердо продолжил Чуя. — Посудите сами, зачем мне уезжать? Все нужные знания можно приобрести и здесь. Университеты в Токио не хуже, чем в остальном мире. Оставшись в Японии, я смогу помочь, если буду нужен. Обстановка в Йокогаме нестабильна. Как я могу уехать, если мы в состоянии холодной войны с другими кланами? Это просто неразумно…       — И я всё больше убеждаюсь, что сделал верный выбор, — сладко улыбаясь, вкрадчиво ответил Мори. — Твоя преданность организации просто восхищает, Чуя-кун, а настойчивость вызывает уважение. Однако, если ты внимательно слушал доклад, который Дазай-кун сделал на совете, то должен был убедиться, что уровень опасности сильно снизился за последние полгода. Заслуга в этом принадлежит Дазай-куну. Он так сильно измотал наших противников, что они едва дышат, так что ты вполне можешь отправиться в Америку, не беспокоясь о безопасности Портовой мафии. Что же касается места твоего будущего обучения, то его выбор также не случаен. Легализация бизнеса позволит Портовой мафии выйти на новый уровень, увеличить наше влияние на общемировом рынке и заключать контракты по всему миру, а не только с ограниченным числом поставщиков, как сейчас. Я планирую сильно расширить международное направление и сделать упор на западных партнеров. Япония так или иначе ориентируется на западную, а точнее, американскую модель бизнеса, однако разница в восточном и западном менталитете слишком велика. Чтобы иметь дело с западными партнерами, надо понимать, как эти люди думают, как ведут себя в разных ситуациях, и для этого недостаточно прочесть пару книг или провести несколько переговоров, нужно погрузиться в эту культуру, и хорошо изучить на практике. Именно за этим я и отправляю тебя в Нью-Йорк. В будущем я планирую отдать под твой контроль не только легальную часть бизнеса в Йокогаме, но и всё международное направление. Сейчас этим занимается Хироцу, но его методы устарели, да и сам он уже не радуется дальним поездкам и давно просил подыскать ему преемника. Я считаю, что ты идеально подходишь на эту роль. Таким образом, отправляя тебя учиться в западный университет, я решаю сразу несколько важных задач. Рад, что ты дал согласие…       Мори говорил что-то еще, но Чуя почти не различал слов, понимая, что дальнейшее сопротивление бесполезно — его обошли по всем фронтам. И Мори наверняка рассчитывал на такой финал, и все его возражения просчитал еще до того, как Чуя вошел в кабинет.       Но больше того, что исход этой битвы был предрешен заранее, его угнетала мысль о том, какую ответственность Мори намерен взвалить на его плечи, в полной уверенности, что Чуя вывезет. Это было невыносимо, и даже страшно. Чуя чувствовал, что не готов, и был не уверен, что будет готов хоть когда-нибудь.       — Я понимаю, что такая ответственность требует больших полномочий, — будто подслушав его мысли, произнес Мори. — И звания старшего лейтенанта для такой работы будет недостаточно. Поэтому, в случае успешного завершения обучения, я планирую повысить тебя до статуса капитана Портовой мафии. Ты станешь одним из исполнителей комитета, так же, как Дазай. Полагаю, усилия, которые тебе потребуется приложить, чтобы добиться поставленной цели, вполне оправдывают такое высокое назначение. И тогда, — Мори доверительно улыбнулся, — я наконец смогу выполнить данное тебе обещание и отдать папку с документами о твоем происхождении. Я всегда держу данное слово, Чуя-кун, если люди, которых я обличил доверием, держат своё.       Это был контрольный. Чуя втянул носом воздух, понимая, что сказанное Мори в этот раз ударило точно в цель. Вот и мотивация. Сладкий кусок, который манил и казался слишком привлекательным, чтобы от него отказаться. Чуя почти почувствовал, как крючок вместе с наживкой впивается в глотку, убивая последние шансы соскочить.       Эта черная папка ему порой по ночам снилась. В ней были ответы на все его вопросы. О том, кто он, откуда взялся и что с ним сделали в той чертовой лаборатории. Именно ради этой черной папки Чуя как проклятый зубрил языки и всё, что ему задавали репетиторы, хоть и считал, что в работе ему это не пригодится. Он не ждал, что сумеет осуществить свою мечту быстро. Понимал, что, несмотря на все усилия, для достижения звания капитана ему понадобится не менее десятка лет, а то и больше. Всё-таки, несмотря на сильную способность, он не был гением, как Дазай, и осознавал, как много, долго и упорно придется трудиться, чтобы заслужить такую честь. И теперь Мори преподносит его мечту практически на блюде. Чуть ли не под нос сует. И ведь это далеко не все мечты, которые Чуя, приняв его предложение, сумеет осуществить.       Статус исполнителя комитета… Возможность встать на одну ступень с Дазаем. Стать равным ему, делать что-то не менее важное и полезное, чем делал он, так как Чуя всегда хотел, пусть и делал вид, что разница в положении между ними ничего не значит. Она значила, желал он того или нет, и мысль о четырехлетнем расставании уже не казалась такой страшной по сравнению с возможностью уничтожить разделявшую их пропасть одним махом. Ради такого он справится с любыми задачами, поедет куда скажут, зубами выгрызет себе этот чертов диплом и выучит что угодно, даже если для этого потребуется вывернуть себе мозги наизнанку.       — Сделаю всё, что от меня потребуется, — хрипло произнес Чуя, поднимая на Мори твердый взгляд.       — Прекрасно, — удовлетворенно улыбнулся Мори. — Я знал, что могу рассчитывать на тебя, Чуя-кун. Тогда ты можешь начинать собирать вещи. Твой самолет через три дня.       — Что?! — растерялся Чуя. — Три дня? Почему так скоро? Занятия начинаются в сентябре…       — Прежде я планировал оттягивать твой отъезд насколько возможно, но обстоятельства изменились, — любезно пояснил Мори. — Текущая обстановка в городе позволяет тебе уехать уже сейчас. В Нью-Йорке тебя встретит наш человек, который поможет устроиться, привыкнуть к новому месту и завести нужные знакомства. К тому же, в течение лета ты будешь посещать подготовительные курсы при Университете, чтобы ликвидировать пробелы в знаниях, если таковые имеются. Я считаю это оптимальным решением, ведь чем раньше ты прибудешь в Штаты, тем больше времени останется на адаптацию к новым условиям и подготовку к учебе.       Чуя только обреченно прикрыл глаза в ответ на это. Сил на сопротивление уже не было, к тому же он понимал, что оно бесполезно — он уже согласился на всё, что приготовил для него Мори, поздно сдавать назад.       А он то думал, что, несмотря на его согласие, у них с Дазаем будет хоть несколько месяцев. И надо же было такому случиться, чтобы уехать требовалось именно сейчас, когда всё наконец-то стало получаться. От этой мысли становилось горько. Обидно до слез.       Чуя не знал, как объяснит всё это Дазаю, но надеялся, что как-нибудь сможет.              — Значит, ты уезжаешь, — сказал Дазай.       Он сидел на постели Чуи, глядя на то, как тот собирает вещи. В спальне был бардак. На полу стояли два больших чемодана, по которым Чуя распихивал свои пожитки, не разбираясь, что из них может ему понадобиться.       На самом деле, эти сборы были вовсе не нужны. Когда Мори озвучил сумму, которую был намерен выделить на проживание Чуи в Америке, у того едва не отвалилась челюсть. Эти деньги позволяли не только снять хорошее жилье и покупать любые вещи, но и разжиться личным автомобилем, да и вообще ни в чем себе не отказывать.       И тем не менее Чуя продолжал собираться, будто был намерен вывезти весь дом. Необходимость делать хоть что-то толкала под руку. Паковать чемоданы было лучше, чем смотреть в глаза Дазая, который просто сидел на постели, наблюдая за его беспомощными метаниями.       — Это только на четыре года, — пробормотал Чуя. — Ты даже не заметишь, как пройдет это время. К тому же я буду приезжать. Справимся как-нибудь.       — Что же он сказал тебе такого, что ты согласился? — спросил Дазай, ни взглядом, ни жестом не выдавая, что думает на самом деле. — Не мог же Мори просто заставить тебя. Или мог?.. Он тебя вынудил? Что он сделал, Чуя?       Чуя остановился посреди комнаты с каким-то старым джемпером в руке и резко растер ладонью лицо. Он не знал, как объяснить, как всё произошло. Думал об этом, мысленно приводил аргументы и так и не пришел ни к какому решению. В итоге просто позвонил Дазаю и попросил приехать к нему домой, ничего не объясняя. Должно быть, по его голосу Дазай понял, что что-то случилось, и приехал быстро. Но к его появлению Чуя успел так накрутить себя, что вывалил на него новости прямо с порога, даже толком не запомнив, что именно он нёс.       — Да ничего он не сделал, — со вздохом ответил Чуя. — Просто объяснил, как это важно. Сказал, что так нужно для будущего Портовой мафии и что рассчитывает на мою помощь в делах.       — И это всё? — тихо спросил Дазай.       Чуя сглотнул и прикрыл глаза, понимая, что не сказал о главном: о той награде, которую ему предложили. Он был не настолько наивен, чтобы не осознавать, что Мори подкупил его, пообещав то, о чем он мечтал так долго. И в то же время Чуя не хотел думать об этом так. Такой расклад казался слишком циничным, принижал его до статуса вещи, которую можно купить, если предложить достаточную цену. Чуя гнал из головы эти мысли, убеждая себя в том, что Мори оказал ему честь, посчитал достойным. Из всех, кто служил в Мафии, он выбрал Чую, чтобы возглавить новое начинание. Посчитал, что лучше Чуи с этой задачей никто не справится. Тут было чем гордиться, разве нет?        — Это не всё, — глухо сказал Чуя, не глядя на Дазая. — Он сказал, что сделает меня капитаном, когда я вернусь. И тогда я получу доступ к материалам из лаборатории. Это важно для меня, ты должен понимать… — он осекся, не зная, как продолжить. Он хотел быть с Дазаем честным, но не мог выложить всё до конца. Давнее желание Чуи быть на равных с ним касалось только его одного. Дазаю было совсем не обязательно знать об этом.       — И только? — негромко спросил Дазай. — Почему ты не сказал мне раньше? Я бы достал для тебя эти материалы.       — Что? — вскинул на него удивлённый взгляд Чуя.       — Я видел папку с ними, — напряженно глядя на него, сказал Дазай. — Знаю, где она лежит. Она в сейфе в кабинете Мори. И я знаю код. Видел, как он набирал его несколько раз при мне. Я могу вынести эту папку из его кабинета, не привлекая внимания, и так же незаметно положить назад. Ты прочтешь эти бумаги, узнаешь, что в них, и тебе не придется никуда уезжать.       — Ты предлагаешь мне обмануть Мори? — нахмурил брови Чуя.       — А что в этом такого? — слабо усмехнулся Дазай. — Разве это кому-то навредит? Если ты откажешься ехать, он просто поменяет кандидата на роль будущего управленца, и только. Людей у него достаточно. Да и с выбором можно не торопиться. Разрешения на деятельность одаренных у Портовой мафии всё равно нет, и неизвестно, как и когда удастся его получить. Если ты решительно заявишь, что не считаешь возможным для себя покинуть Йокогаму, ему придется уступить. В таком деле нужно добровольное согласие, а заставить тебя учиться он не сможет. Да и ты ничего не потеряешь, если откажешься. Звания вакагасира он тебя не лишит, твой дар слишком силен и важен для организации, чтобы Мори мог рисковать твоей лояльностью. И исполнителем комитета ты станешь, рано или поздно, просто на это уйдет чуть больше времени. Но так ли это важно, если мы будем вместе?..       Чуя слушал его, и поражался тому, насколько они всё-таки разные. Всё, что составляло основу жизни Чуи, было его смыслом, его честью, его единственной, добровольно выбранной дорогой, для Дазая было игральными кубиками, которые он мог бросать, как хотел.       Чуя и сам знал, где лежит эта папка. Видел, как Мори убирал её в сейф. И при способностях самого Чуи ему ничего не стоило достать её и без помощи Дазая. Сейфовый замок он сумел бы открыть, даже не зная код, а проникнуть в кабинет Мори для него было и того проще — Чуя провернул бы подобное без проблем.       Но за все эти годы ему и в голову не приходило обмануть Мори, человека, которому он поклялся в верности, из уважения к которому носил ошейник, перед которым когда-то опустился на одно колено, признавая его ум и качества истинного лидера. Не будь в его жизни Мори, Чуя до сих пор оставался бы тем дремучим парнем, который только и мог, что бить морды и лихо угонять тачки. И теперь Дазай предлагал просто отбросить всё это, переступить через Мори лишь ради того, чтобы выкрутиться из неприятной ситуации и облегчить им обоим жизнь?       Дазай не только не знал, что такое уважение, он также не знал и что такое верность, раз предположил, что Чуя способен унизить того, кого уважал и кому был предан, подобным обманом, что может так унизить себя самого. Чуя понимал, о чем он говорит, и не понимал одновременно. Для Дазая всё было просто. Для Чуи — неприемлемо.       — Я так не могу, — сказал он, когда Дазай умолк. — Ты не понимаешь… Мори верит мне. Я не могу с ним так поступить.       — А со мной, значит, можешь? — резко спросил Дазай.       После этих слов у Чуи просто опустились руки.       — Зачем ты так? — в отчаянии сказал он. — Это же всего на четыре года. И мы сможем видеться, я буду приезжать во время каникул. Сможем переписываться и звонить друг другу. Общаться по телефону хоть каждый день. Я не бросаю тебя…       Он продолжал говорить, убеждать, но Дазай, казалось, не слышал, а просто сидел на постели и смотрел в пол, никак не реагируя на попытки Чуи достучаться до него.       — Значит, ты уже всё решил? — глухо спросил он, когда Чуя, наконец, выдохся. — Верность себе важнее чувств и желаний, так, Чуя? — продолжил он и невесело усмехнулся. — И мои прекрасные глаза, конечно, не повод отступать от принципов.       — Не говори так, будто я предаю тебя, — глядя на него с болью, пробормотал Чуя. — Это неправда.       — Сам решай, как это назвать, — сказал Дазай и поднялся с места. — А я, пожалуй, пойду. Не хочу стоять на твоем пути к Олимпу. — Убрав руки в карманы, он направился к выходу. Остановившись возле двери в спальню, бросил на Чую последний взгляд и добавил: — Надеюсь, оказавшись на вершине, ты найдешь то, что искал.       С этими словами он вышел из комнаты, и спустя несколько секунд Чуя услышал тихий хлопок входной двери.       Чуя в бессилии оглядел разобранные чемоданы, опустился на край кровати и закрыл рукой лицо.       — Идиот, — прошептал он, даже не зная точно, к кому сейчас обращается: к Дазаю или к себе самому.              Ему так и не удалось поговорить с Дазаем до самого отъезда. Не было ни времени, ни возможности. Уладить требовалось многое: не только собраться, но и передать дела тому из лейтенантов, кого Чуя выбрал своим преемником. Рекомендованный им человек был толковым и опытным боевым командиром, которого, по мнению Чуи, давно пора было повысить в звании, так что он без колебаний назвал Мори имя, уверенный в том, что его протеже сможет справиться с его прежними обязанностями.       Проблему с Дазаем так просто было не решить. Он не оставил Чуе возможности с ним связаться. Просто выключил телефон и исчез, так что Чуя не смог ни дозвониться до него, ни застать лично в штабе или в его апартаментах.       Всё это заставляло Чую злиться. Дазай вёл себя как обиженный ребенок в его понимании. Прожигал последние оставшиеся у них дни и не давал Чуе ни шанса убедить его хотя бы подумать о том, как сохранить их отношения, пусть и на расстоянии.       Чуя был готов, хотел этого и даже мысли не допускал о том, чтобы оборвать всё вот так, разом. Казалось, они поменялись ролями, и теперь уже Дазай бегал от него, пропадая невесть где.       На прощальную вечеринку Чуи он также не явился.       Мори организовал для него совсем скромный праздник, где присутствовали только те, кого Чуя хотел видеть перед отъездом. Конечно, был сам Мори, была Коё, старик Хироцу и несколько человек из числа подчиненных Чуи, с которыми тот успел сработаться и сойтись достаточно близко, чтобы желать попрощаться. В числе приглашенных был и Дазай. Мори сказал, что уведомил об этом его секретаря, вот только тот также не сумел связаться с Дазаем, чтобы передать приглашение. Так что отсутствию напарника Чуя не удивился, хотя и был разочарован.       Сам он к этому моменту уже слишком устал от этой ситуации, чтобы продолжать злиться, и потому приложил все силы к тому, чтобы его разочарование не испортило никому вечер.       В целом, его прощальная вечеринка прошла неплохо. Были вино, тосты, пожелания. Взяв слово, Мори произнес красивую речь о том, что им всем приходится чем-то жертвовать, чтобы оставаться частью великого целого: временем, силами, кровью, привязанностями. Но при этом каждая частица может рассчитывать на поддержку всего целого и в итоге получает куда больше того, чем пожертвовала. Может, в этом и было что-то о Чуе или для него, но он не хотел этого понимать и признавать. Он не желал жертвовать никем и ничем. Вот только тот, кого он не хотел бы потерять больше всего, явно придерживался другого мнения.       На следующее утро Чуя уехал в аэропорт. Его багаж был отправлен заранее, так что с собой у него был только небольшой чемодан для ручной клади с самым необходимым.       Попрощавшись с сопровождавшим его водителем, Чуя прошел регистрацию на рейс до Нью-Йорка, получил свой посадочный талон и, поднявшись по эскалатору на длинную застекленную галерею над залом отбытия, пошел вдоль нее в поисках коридора, который должен был вывести к нужному ему терминалу.       Сверяясь глазами с потолочными табличками с рядами цифр, он невольно поворачивал голову, глядя сквозь стеклянное полотно окна на раскинувшийся внизу зал отлетов. Он был весь заполнен хаотично перемещающимися людьми с чемоданами, которые с высоты напоминали стайки разноцветных суетливых птичек.       Его внимание привлекла неподвижно стоящая по центру зала мужская фигура в черном. Этот человек никуда не спешил, у него не было багажа, рюкзака, или даже наплечной сумки, и уже через секунду Чуя узнал в нём Дазая.       Чуя сбился с шага и остановился. Двинулся к окну и, подойдя вплотную, положил ладонь на оконное стекло, глядя вниз, на Дазая, который, задрав голову, смотрел на него в ответ. В своем черном пальто и деловом костюме посреди пестрого многолюдья Дазай походил на мрачного ворона. Разноцветная толпа обтекала его по широкой дуге, люди инстинктивно сторонились странного неподвижного парня в черном и в белой глазной повязке.       С такой высоты Чуя не мог разобрать выражения его лица, но был уверен, что Дазай его также увидел, и этот странный момент, пока они смотрели друг на друга, казалось, растянулся в бесконечность.       Чуя не знал, что должен думать. Дазай всё же пришел его проводить, но вот успел он, или наоборот опоздал, было неясно. Как и то, как вообще следует понимать его появление сейчас, после трех дней явного игнорирования.       Потом Дазай улыбнулся — Чуя этого не видел, но мог поклясться, что он улыбается — поднёс руку ко лбу и послал ему шутливый салют сложенными вместе указательным и средним пальцами, то ли отдавая честь, то ли прощаясь. Затем повернулся и направился к выходу.        Чуя тихо выругался сквозь стиснутые зубы. Сжал ручку своего маленького чемодана и поволок его за собой дальше.       Он должен выбросить Дазая из головы. Должен думать о своей миссии, о том, что ждет его в Нью-Йорке, или хотя бы о том, как переживет тринадцатичасовой перелет без сигарет, а не о том, что на уме у этого придурка, который даже попрощаться с ним нормально не мог.       Чуя шел по галерее в сторону терминала, злился и накручивал себя, а его сердце, эта глупая непокорная мышца, тоскливо билось в груди, сжималось от фантомной боли и просилось назад. Оно — уже осталось там. Его, сам о том не зная, уносил с собой человек, который сейчас выходил сквозь вращающиеся двери из здания аэропорта.       Чуя свернул в ведущий к терминалу коридор, а Дазай остался стоять перед входными воротами аэропорта, глядя в пасмурное небо. С него сыпался мелкий дождь. Лето наступать не торопилось, и теплые муссоны несли со стороны океана пропитанные влагой серые облака.       Дазай достал из кармана пачку сигарет, которую стащил из квартиры Чуи в день их финального объяснения, вытащил одну, последнюю, и прикурил, вдыхая в легкие царапающий горло горький дым.       Итак, Мори услал Чую из Йокогамы на четыре года. Отправил своего лучшего бойца на другую сторону земного шара, в то время когда кампания Портовой мафии против других организаций еще не была завершена и только вступила в решающую фазу. Значило ли это что-нибудь?       Сделав новую затяжку, он прикрыл глаза, подставляя лицо дождю, который мелкими холодными уколами касался кожи и оседал на ней влажной пленкой.       Он старался думать о предательстве того единственного, кого смог полюбить, как о части единого плана, смысла которого пока не понимал. Так было проще, легче. Так было нужно, если он не хотел сойти с ума.       — Что-то грядет. Что-то готовится, — прошептал Дазай. — Знать бы еще, что, и когда этого ждать.       Докурив сигарету, он не глядя выбросил окурок в урну и шагнул к краю тротуара, где его ждал длинный темный лимузин. Хмурый телохранитель-якудза в черном костюме открыл перед ним дверь пассажирского салона. Дазай сел в машину, откинулся на мягкое кожаное сидение, и автомобиль мягко тронулся с места, выезжая из оживленного лабиринта парковочной зоны аэропорта на шоссе, ведущее в сторону Йокогамы.       Прислонившись виском к прохладному стеклу, Дазай скользил глазами по проносящемуся за окнами машины унылому пейзажу и молча переживал свою утрату.       А за его спиной в пропитанное дождем пасмурное небо взлетал самолет Чуи.              Спустя полгода Йокогаму потрясут теракты, организованные вооруженной военной группировкой под названием «Мимик».       Огай Мори вынудит Особый отдел выдать Портовой мафии разрешение на деятельность одаренных в обмен на помощь в решении проблемы, Ода Сакуноске погибнет, а Дазай сбежит из мафии.       Получив «Разрешение» и негласную поддержку спецслужб, Портовая мафия нанесет последний, сокрушительный удар по своим соперникам, выживет другие организации из Йокогамы и установит над ней полный, неделимый контроль.       После этого на долгие годы в городе воцарится мир — время, которое в Портовой мафии позже назовут «рассветом».       Дазай примкнет к Вооруженному детективному агентству, а Чуя, вернувшись спустя четыре года в Японию, примет звание капитана и войдет в историю Портовой мафии, как один из самых ярких и сильных её лидеров.       Всё случится так, как случится, и многие грядущие перемены станут к лучшему.       Но когда Чуя и Дазай вновь встретятся, они уже будут врагами.