В любви, как на войне

Головная боль до сих пор кажется мне невыносимой. Хочется выть, рвать на себе кожу, но я всё так же лежу в кровати, невольно сжимая покусанные губы... Подавляю желание кричать… Кричать от боли, от бесконечного треска, дробящего череп… «Необходимо просто поспать», — так пытаются внушить окружающие. Мол, время лечит... Но как только я закрываю глаза, передо мной вновь проносятся события минувших дней... Снова сжимаю простыни дрожащими, всё ещё слабыми после болезни руками, и вбираю сквозь зубы воздух... Вот уже полчаса камеристка Джейн мнётся около двери, как какая-то букашка, и боится подойти ко мне. И всё потому, что в прошлый раз я наговорил ей глупостей, а она бесстыдно расплакалась. Некрасиво вышло. Я прекрасно осознаю, что временами позволяю себе быть слишком заносчивым и могу проявить недопустимое поведение. Но и она виновата не меньше: вечно пытается угодить мне, будто не понимает, что я в том не нуждаюсь. После долгого топтания на месте она наконец переступает через порог моей спальни, весьма угнетающего и неприятного места, в котором я вынужден прозябать. Джейн тихо подходит и ставит поднос с едой на прикроватный столик. Я заметил, что её руки слегка подрагивают. Чтобы как-то отблагодарить служанку и успокоить её, я выдавил из себя подобие улыбки. Не знаю, зачем сделал это, но ей мой жест изрядно помог. — Выглядите значительно лучше, мистер Мюрат, — девушка перестаёт выглядеть так нервно и, судя по всему, даже пытается улыбнуться в ответ. Видимо, она поняла, что в этот раз «мистер Мюрат» настроен более дружелюбно, нежели в предыдущую встречу. Тарелку супа я взял из вежливости, и съел пару ложек, которые сопроводил внимательный взгляд служанки. От еды, если честно, воротит не меньше, чем от её пристальных глаз. — Вкусно, — на самом деле, совершенно не чувствую удовольствия от поедания этого бульона. Изумрудные глаза Джейн начинают сверкать, как настоящие драгоценные камни, а бледные щёки покрываются еле заметным румянцем. Я ей нравлюсь — более чем уверен в этом. Иначе зачем бы она сидела здесь, с больным, грубым человеком, учитывая, что является служанкой моего брата? Видимо, у этой несносной чересчур большое сердце. Чувствую некоторое сострадание и страх за её наивность и доброту. Она, не жалея себя, занимается стиркой, глажкой, уборкой, прислуживает Леону, но... несмотря на кучу хлопот, находит время, чтобы приготовить мне еду, от которой я, то и дело, кривлю нос. — Джейн, Вы не обязаны сидеть со мной, — начинаю разговор и, как бы невзначай, откладываю наполовину полную тарелку супа. — Что вы! — удивлённо восклицает она и закидывает копну светлых волос, собранных в нелепую косу, назад. — Мне ведь совсем не сложно!... И вы так печальны после случившегося, что я, — камеристка делает заминку и теребит льняную ткань платья. — Я просто боюсь оставлять вас наедине с вашими мыслями, мистер Мюрат. И вот опять я наблюдаю ту же неприятную картину: девушка пытается сгладить все углы, старается быть аккуратной, чтобы не задеть «больные» для меня темы. Но, между тем, делает это каждый новый раз, проявляя свою бестактность! — А вы не бойтесь, Джейн, — смотрю на неё слишком однозначно, почти сурово. — Иногда лучше оставить меня наедине с умным человеком, чем с горничной моего брата. Произношу эти слова не потому, что мне это приятно, а из-за понимания того, к чему это приведёт. Не хочу, чтобы человек, который восхищался мной длительный промежуток времени, сейчас попросту лицезрел мою беспомощность. Но Джейн этого не понять. Она вскакивает со стула, моментально меняясь в лице, и буквально летит к выходу из комнаты. Её юные черты искажает смесь злости и разочарования, а губы дрожат, словно хотят сказать что-то в отместку. И вот, она медленно возвращается, чем несказанно удивляет и, — я не уверен окончательно, — радует какую-то часть меня. Однако вместо каких-либо слов, которые могли бы поставить моё эго на место, она кладёт на край кровати конверт с письмом и без оглядки покидает мои сумрачные покои. Невольно вздыхаю, разочарованный в этой юной девушке. Белый прямоугольник очень удобно расположился между пальцами. Мне не нужно гадать, чьё это послание, ведь в нашей семье лишь один человек пишет мне письма, в причину своего отсутствия рядом. Это не отец, так как в поместье он постоянно, а значит, нужды в бездумной трате чернил у него не возникает. В нижнем углу кривым почерком выведено знакомое имя: «Леон Мюрат». Мой брат известен особым пристрастием к балам, кутежам и играм в карты, а также, о Господи, весельем в компании кокетливых дам. До недавнего времени нас роднила одна лишь внешность, а теперь и этот факт легко ставится под сомнение моими шрамами... Впрочем, Бог говорил любить своих ближних. Могу ли я ослушаться Его завета? Но это, конечно же, не умаляет того, что смыслом жизни Леона всегда являлись развлечения и мимолётные удовольствия, чем он не раз злил отца. Вспоминая брата, я невольно ухмыльнулся. После этого раскрыл письмо и принялся читать: «Нилу Мюрату. Дорогой брат, спешу сообщить тебе, что семейство Фикельмон терпеть меня более не намерено. В связи с этим, в скором времени пребуду к тебе и нашему уважаемому отцу. Не скучай и не драматизируй, вместе с собой привезу рассказы о новых романтических похождениях, из-за которых я и был выгнан. Леон Мюрат». Не успел я дочитать, как письмо рассыпалось в моих руках, превратившись в небольшую сверкающую горстку блёсток. Всё в стиле моего брата: любитель показушничества и простых фокусов для непосвещённых в магию дам. Иногда даже завидую тому, как мало ему нужно от жизни. Алкоголь, азартные игры, девушки — и Леона Мюрата можно не трогать до скончания дней. После недолгих рассуждений о братце встаю с постели. Голова ещё кружится и болит. Принять бы микстуру какую-нибудь… А впрочем, нет. От этих микстур постоянно ломит и ноги ватными становятся. Я всё ещё быстро устаю от любых физических нагрузок, но весь день любоваться потолком тоже не намерен. Медленно, но верно спускаюсь вниз по разветвлённой лестнице и выхожу в маленькую гостиную — новую гордость моего отца. Потратил на неё кучу денег. Оформлена вся в зелёных тонах. Дорогая дубовая мебель, атласные шторы, ковры, купленные в Европе. Действительно есть, чем гордиться. Отца я увидел не сразу. Он развалился на диване, прекрасно вписанном в общую зелёную палитру, и увлечённо читал письмо. Какое-то время длилось молчание... Но потом он не выдерживает, комкает бумагу и бросает прямо на пол. Нервы ни к чёрту. Злится. Долгое время смотрит в стену напротив. Меня замечает только после вспышки ярости. — В последнее время вы с братом приносите мне только разочарование и материальные убытки, — грозно произносит он, даже не здороваясь. — Я знаю, — соглашаюсь и опираюсь о дверной косяк. — Пришло письмо от Леона? Кивает. Так часто дышит, что, кажется, или в комнате совсем скоро не останется кислорода, или у него произойдёт остановка и без того слабого сердца. Стоим в неловком молчании, которое начинается каждый раз, когда иссякают новости. Всё ещё не могу представить его лицо, когда он узнал о моём побеге. Когда обнаружил, что его любимый сын нарушил желание отца. Да и ко всему прочему — услышал эти известия от чужих людей, даже не через какую-нибудь вшивую записку, не лично! До сих пор чувствую себя негодным ребёнком, сломавшим дорогую вазу... — Это не может больше продолжаться, — выносит вердикт, как настоящий отставной офицер. — Этот юнец слишком много себе позволяет и порочит тем самым нашу честную фамилию. Пожимаю плечами и усмехаюсь, будто это действительно пустяковое дело. Через силу отталкиваюсь от дверного проёма и сажусь рядом с разъярённым родителем. Не боюсь его. За время войны чувство страха безвозвратно потупилось. — Пусть послужит, — он говорит это так уверенно, что мне невольно становится боязно за собственного брата. — Пристрою его адъютантом к одному генералу. В груди внезапно сжимается само собой, но и отпускает не менее быстро. Мало генералов у нас что ли? Маловероятно, что он отправит его к тому самому… Да и в принципе, почему отец хочет отправить его к кому-то? — Меня ты, значит, отпускать не хотел, а его сразу в адъютанты запишешь? — затрагиваю запретную тему и чувствую, как погода в маленькой монотонной гостиной начинает меняться. — Нил, это другое, — сдвигает с носа очки и поглядывает на меня сквозь диоптрии с нескрываемым пренебрежением, близким к отвращению. — Да и к чему твоя самоотверженность в итоге привела? — кивком одной лишь головы обращает внимание к моим дрожащим рукам. Уж не знаю, от общей слабости ли это или от волнения. Его неприятный намёк я предпочёл забыть. — Ладно. К какому генералу хоть? — не выдержав, задаю мучающий меня вопрос. А внутри загорается огонёк надежды, который мой отец тушит следующими слетевшими с уст словами: — Кэмпбелл, — поправляет подолы своего домашнего халата. — Наслышан о его военных успехах. Молодой, амбициозный, а что самое важное — жёсткий. Пусть выбьет из твоего братца всю дурь, которая накопилась в нём за восемнадцать лет. Хочу продолжить его слушать, но не могу. В ушах звенит, кровь стремится к тяжёлой голове. Буквально ощущаю, как закипает под черепом и в груди, а ногам и пальцам рук резко становится холодно. Воспоминания начинают клубиться в голове, невольно возвращая меня в минувшие дни… Вспоминаю Кэмпбелла и весь ажиотаж, витавший вокруг его высокой и загадочной фигуры. Никогда я не был близок к нему и находился под предводительством совершенно другого старого человека. Кажется, Дженсена или Джонсона. Никакого интереса к культу личности молодого генерала не питал, хотя многие мои товарищи представляли его на грани человека и некого мифа. Эван Кэмпбелл помнится мне молодым мужчиной, которому явно меньше тридцати. Видел я его нечасто, но в моменты встреч не мог им не полюбоваться, ведь был он объективно красив: каштановые волосы обрамляли его лицо мягкими волнами, тёмные ресницы подчёркивали красоту синеватых глаз. Лишь густые брови, сведённые к переносице, утяжеляли облик и делали его самого более воинственным. Он был крепко сложен и высок. Если сравнить со мной, то я отставал от него примерно на половину головы. А когда он успел получить столь высокое звание, несомненно влияющее на его репутацию, я и представить не могу. Ещё до побега на службу мне приходилось слыхать о нём на светских раутах. Юные дамы любили сплетничать и представлять его героем своих романтических фантазий. И их можно понять, ведь помечтать было о чём. Я сам стал питать к нему своеобразное уважение. Излишних желаний по поводу генерала Кэмпбелла у меня не возникало, да и некогда было. Каждый день проводишь, словно последний, и живёшь только мыслями о победе над вражескими войсками. Однажды офицер дивизии, в которой я имел честь служить, приказал мне отнести Кэмпбеллу приказ. Тогда и произошёл наш первый диалог, который я не могу выбросить из головы до сих пор, хотя ничего ценного он собой не представляет: — Генерал, разрешите войти, — произнёс я, заглядывая в его кабинет. В то время я, можно сказать, был никем. Обычный наивный мальчик, которому едва-едва семнадцать и который вдруг, ни с того ни с сего, захотел почувствовать запах пороха и послушать пушечные выстрелы. Худой и долговязый, с медно-рыжими кудрявыми волосами. В общем, казался я всем неуклюжим недоразумением в высоких сапогах и наспех застёгнутом мундире. — Разрешаю, — шатен проскользнул знакомым мне взглядом: таким на меня смотрят в первый раз все без исключения. — Что-то хотели, адъютант? Видимо, я так опешил, что на некоторое время воцарилось затянутое молчание. Прежде я видел генерала лишь издалека. А теперь вот он, тот, о котором все без разбору болтают, стоит передо мной. Ощущение такое, будто самого Иисуса Христа встретил! Кэмпбелл взял мои метания в оборот и снисходительно улыбнулся. Улыбка эта показалась мне слишком знакомой. Без того симпатичное лицо она делала приветливей и дружелюбней. Я смог расслабиться и взял себя в руки. — Офицер Уилсон попросил передать Вам, — я неловко протянул бумажку. Генерал потянул руку за приказом, и я обратил внимание на его пальцы: длинные и изящные, а на указательном — кольцо. Такие руки, как по мне, более присущи людям искусства. — Благодарю?... — молчание и оборванность фразы подразумевали мою фамилию, которую генерал Кемпбелл знать не мог. — Уильям Уинтерс, — я случайно сказал это чересчур весело, из-за чего мгновенно смутился. Ненастоящее имя, которое пришлось взять. Захотелось прикусить свой язык. Мужчина кивнул мне и уткнулся изучать написанное. Я подумал, что на этом моя миссия логически закончилась, и двинулся к выходу. Сжал в руках дверную ручку, которая с мерзким скрежетом поддалась мне, как услышал прилетевшее: — Уверен, что мы о вас ещё услышим, Уил. Эти слова меня вдохновили. А ещё он назвал меня так, словно мы товарищи. Будто был моим старым другом. Именно из-за его слов я перестал пропускать практику магии, углубился в чтение стратегических книг. Кэмпбелл воодушевил меня. Скорее всего, он мгновенно забыл сказанное, но у меня появился достойный стимул — оправдать его ожидания. Что удивительно, мои старания не оказались незамеченными. Дженсен или Джонсон, уж не помню точно, обратил на меня внимание и прекратил шутить про мою внешность. Пару раз даже похвалил за упорство. Я был доволен, но поставленной цели не достиг. Хотелось, чтобы Кэмпбелл услышал обо мне, чтобы все услышали, а моё имя больше не было пустым звуком! Эгоистично и самовлюблённо, но так приятно! Однако, переломный момент не заставил себя долго ждать. Мы уже пять дней находились под Австрией и ждали. Ждали, пока наши враги подберутся достаточно близко, чтобы мы смогли нанести ответный удар. Одни хотели, чтобы эта битва поскорее наступила, а другие жаждали обратного. Верили, что смертоубийства можно избежать, и наш король внезапно подпишет мир... Такие взрослые, а в сказки верят. Всё произошло слишком неожиданно. Начало военных действий я представлял иначе. Но всё случилось ранним утром, когда мы с двумя соседями сидели около потухшего костра и разговаривали о повседневных вещах: вчерашней тренировке, предстоящем завтраке, своей довоенной жизни. Как вдруг, услышали предупреждающие выстрелы, которые отражались в небе зеленоватым свечением. Внутри меня в этот момент что-то оборвалось, а вся накопленная за годы смелость в секунду улетучилась! Стало страшно за свою жизнь... Столько всего ещё не сделал, сколько не испробовал! А нужно ли? Нужно ли мне было предавать доверие отца и разрушать внутренний покой ради этой службы?! Я пришёл в себя только когда сослуживец резко тряхнул меня по плечу и крикнул низким голосом: «Уил, война началась, собирайся!» Спина моя покрылась мурашками, но я поднялся с сырой земли и побежал на место сбора нашей пехоты. Сердце билось быстро. Нет. Его стук душил моё горло, а мысли путались между собой, но я знал только одно — отступать поздно. Большим потоком солдат мы двинулись в обход. Я старался ни о чём не думать и ничего не желать, это отвлекало. Дыхание давно сбилось, и я никак не мог его выровнять. Размытая дождём и росой земля, хлюпающая под тысячами ног, липла к ботинкам и утяжеляла их так сильно, что некоторые не выдерживали и плюхались прямо в грязь. Кто-то вокруг меня успевал шутить и переговариваться. Мне стало завидно такому настрою. Предстояла моя первая серьёзная битва. Мы минули лагерь, деревянный мост через реку и попали на опушку, которая разделяла нас с полем боя. С полем, которое для многих окажется последним пейзажем, который они увидят в этой жизни... Эта полянка показалась просто раем на Земле. В тот момент не было для меня места спокойнее и лучше. Время там словно остановилось. Была уже глубокая осень, но на опушке трава оставалась зелёной, а листья на деревьях, пусть и не сохранились целиком, но всё ещё создавали картину позднего августа. Я отвлёкся. В реальность меня вернули действия, развернувшиеся вдали. Шок. Не могу описать своё состояние иначе. Зря я недооценивал армию противников! В нос мгновенно ударил запах неминуемой смерти, и меня замутило. В то время как остальные яростно бежали вперёд, навстречу судьбе, я позорно стоял столбом и глядел в никуда. Мои сапоги, покрытые обильным слоем почвы, будто приклеились к траве. Не возненавидеть себя было невозможно, но и сдвинуться я не сумел... Чёртова трусость проснулась в самый неподходящий момент. Картина предстала жуткая: маги и волшебники, всадники и простые отчаянные воины, несущиеся в неизвестность с одними только шпагами в руках... Это поистине завораживало. В животе закололо то ли от страха, то ли от волнения. А, быть может, во всём виноват горький запах крови и страха. Я вспомнил о существовании ещё одной пехотной дивизии, генералом которой являлся Кэмпбелл. Нигде её видно не было. Судя по всему, наши прибыли первыми, и мы должны потянуть время. И тогда я ринулся вперёд. Отчётливо помню своего первого убитого вражеского солдата: чёрные усы, слегка завитые по краям; испуганный взгляд, как у маленького ребёнка; островатый крысиный нос и шрам над левой бровью, делавший вид этого француза более солидным. Перед тем как упасть, он пробормотал что-то на беглом французском, но из-за воцарившегося шума и хаоса я ничего не расслышал. Уже спустя час битвы мышцы ныли, а оружие отяжелело в два раза. Внимание рассеялось. Это сыграло со мной злую шутку. Какой-то француз ловко резанул мою руку, и в тот же миг всё тело пронзила острая боль, а алая кровь затемнила рукав. Перед глазами медленно поплыло. Я глянул на руку и проверил, не серьёзно ли ранение. — В медпункт раненного! — скомандовал молодой генерал и грозно сверкнул глазами. Кэмпбелл впечатлил меня быстро и надолго. Своему делу он отдавался полностью. Губы были поджаты, а брови всё также сведены друг к другу. Лоб покрылся потом, и непослушные волосы липли к нему, мешая обзору. Но более всего в глаза бросалось то, что за этим человеком простирался шлейф храбрости и отваги. Могло показаться, что ему нечего терять — настолько сильно он погрузился в свою работу. Я бы мог наслаждаться этим зрелищем и дальше, но меня быстро уволок низкорослый юнкер. Тем не менее, образ генерала Кэмпбелла оставался в моей голове, пока я не провалился в дрёму, вызванную переутомлением. Когда я проснулся, подумал, что так и остался на поле боя. Полевой медпункт выглядел ужасно. Множество мужчин лежало на кроватях, а кто-то прямо на полу, и все истекали кровью. Половина из них была обречена на печальный исход. Я наблюдал за происходящим, пока юнкер сажал меня на стул и подзывал выездного медика. Старый доктор, оголив мою правую руку, наложил на покрасневшую рану плотный слой заживляющей мази. Неприятное жжение сменилось покалывающим холодом. Боль отступила. Лекарь ловким движением намотал на моё плечо бинт и завязал узел. Хотелось побыстрее покинуть это место и не видеть, как люди дожидаются своего ухода в мир иной. Я грезил возвращением в бой. Я вылетел из ветхого здания, поддерживаемое не иначе как магией, и уж было собрался бежать, но юнкер остановил меня. Он глядел в мои уставшие глаза и молчал, лишь открывая рот с желанием высказать что-то важное. В конце концов, моё терпение лопнуло и я недовольно изогнул брови. — Нам нельзя терять ни минуты, — напомнил я, поторапливая юнца. — Господин адъютант, я знаю, — выдавил парень шёпотом. — Полк магов несёт значительные потери, вы нужны им. Я непонимающе уставился на коротышку. Сначала не понял что к чему, а потом дошло. Из-за цвета волос принято считать, что я колдун или ведьмак, хотя ни к первому, ни ко второму я и близко ничего не имею. Вот такое недоразумение из-за народного клише. Но времени для возмущений сейчас нет, да и желания тоже. — Я не маг, — бросаю сухо. — Вы посещали тренировки, — понятия не имею, откуда этот юнкерок всё знает. — И что с того? Пользы я в битве не принесу, а мои успехи в магии весьма сомнительны. Парень упорно тянет меня за рукав, и я сдаюсь. Плетусь за ним подобно безвольной кукле. Уж там, среди разноцветных потоков энергии, меня совершенно точно убьют. Но то ли мазь притупила моё чувство самосохранения, то ли я решил окончить жизнь молодую смертью храбрых — сам не понял. Только предложение юнца показалось мне чем-то обязательным к выполнению. Первое время пытался отбиваться и строить защиты, вспоминая тренировки. Получалось неплохо, но не так хорошо, как у остальных присутствующих. Знакомых лиц здесь тоже не было, все остались чуть ниже по склону. Почему-то в голову лезли слова преподавателя, который наказывал нам концентрироваться на своей внутренней энергии. И я сосредоточился. Представил, как моё тело наполняет сила... Но вот что произошло дальше, понять оказалось тяжело. В небе очутился огромный тёмно-фиолетовый шар. Все устремили свой взор наверх. Такое заклинание мы не проходили, я не знал чего стоит ожидать дальше. Заминка соперников дала фору нашим войскам и они, благо, воспользовались этим. Между тем, лиловое облако расползалось всё больше, занимая территорию и медленно опускаясь вниз. Я обратил внимание на то, что многие волшебники начали переговариваться между собой, и активно жестикулировать. Послышался грохот, который нельзя было сравнить даже с пушечным выстрелом. Уши заложило тут же. На момент я даже испугался, что потерял слух навсегда. Придя в себя, я принял решение вернуться к генералу, под чьим началом и воевал. Не помню, когда в своей жизни я бежал так быстро. Несколько раз поскальзывался и падал в грязь, совсем не замечая этого. Я думал только о том, что внизу творилась самая настоящая вакханалия. Из мелькающих точек у меня получилось собрать весьма позитивную картину: численность нашей армии начала преобладать, и мы уже подбирались к чужому лагерю и крепости, готовые вознести там своё знамя. — Уинтерс! — Кэмпбелл поднял руку и помахал мне, подзывая ближе. — Я думал, что ты умер. — Спасибо, генерал! — опять сказал слишком весело... У меня будто мозг перестаёт функционировать во время каждого нашего разговора! — Пойдёшь с нами, — не вопрос — приказ. Я, генерал Кэмпбелл, его адъютант и ещё два прежде мне не знакомых солдата двинулись в тыл врага. Стало понятно, что затеял молодой мужчина. От одного взгляда в его сторону я невольно увидел в нём образец для подражания. Захотелось хоть каплю того мужества, которое хранилось в молодом Эване! Мы начали штурм крепости. Наши противники пустили в бой все силы, но не позаботились о хорошей обороне бастиона. Мы миновали этаж за этажом, преодолевая почти незаметные препятствия. Излишне обрадовались тому, насколько легко эта победа нам далась и расслабились... Слишком рано. На четвёртом этаже, к сожалению, не смогли избежать потери одного из наших солдат и юного адъютанта. Кэмпбелл злился, винил в этих смертях, похоже, всех, кроме себя. И его можно было понять. Теперь все четверо были на взводе. Нас стали окружать. — Мы их задержим, — скомандовал генерал и вручил мне знамя. — Вперёд! И я продолжил свой путь. Ради товарищей. Я должен оправдать их надежды. Я должен оправдать надежды своей родины. Выход на крышу был уже через пару ступенек. Появилось лёгкое головокружение. Помню, как открыл тяжёлую железную дверь, и мне в лицо ударил холодный октябрьский ветер. Я вздохнул полной грудью и водрузил флаг. К сожалению, не обошлось без фатальной ошибки. Отвлёкся и потерял бдительность. Последним, что я почувствовал, была сильнейшая боль, прошедшая сквозь всё моё тело подобно молнии. Очнулся я при не менее удручающих обстоятельствах. Открыть глаза было несложно, тяжелее сдвинуться с места. Вокруг меня лежала куча мёртвых тел, запах от которых вспоминается мне до сих пор. Я постарался перевернуться на другой бок, но попытка вышла неудачной. Стоило успокоиться, сосредоточиться на собственном дыхании... Тишина вокруг показалась столь ощутимой, что её можно было мазать на хлеб и есть. Осознание накатило подобно ковшу холодной воды. Битва закончилась, никого нет, я лежу среди трупов, в полном одиночестве. Предпринимаю вторую неудачную попытку подняться. Слишком больно, а мышцы слишком устали. Боль — сигнал, что я жив. Не помню ничего, кроме фиолетового шара и грохота. Лежу и смотрю на небо. Темно, лишь звёзды и Луна освещают пространство. Плакать не хочу, но солёные капли скатываются по щекам сами собой. По хорошему, меня должны были бы мучать вопросы: «Кто оставил за собой победу?», «Живы ли товарищи?», «Ищет ли меня кто-нибудь?» Но тогда я не спрашивал это сам у себя, подсознательно зная ответы. Я был за гранью реальности, или мне так чудилось. Каждый раз, закрывая глаза, видел лицо генерала Кэмпбелла, и оценил своё состояние как бред или лихорадку. Видимо, не выдержал болевого шока и отключился. Пришёл в себя только в медицинском крыле, но не в том, в котором мне делали перевязку. Это намного приличнее, в палате нет десятка умирающих, смертью больше не пахнет, здесь стоит запах лекарств, снадобий и веры в жизнь. — Напугал ты меня, — этот голос я узнаю из тысячи других. — Что ты здесь делаешь? — говорить оказывается на редкость сложно. — Напоминаю, что мы близнецы, — строит из себя чёрт знает кого. — Слишком сильная ментальная связь. Началась ужасная головная боль. В начале думал, что такой осадок после длительного кутежа, но потом понял, что с тобой что-то случилось. Оглядываю Леона. Передо мной всё тот же разгульный парень, что и перед моим отъездом. Только под глазами образовались глубокие синяки. Перевожу взгляд на свои руки и ужасаюсь. Все в мелких ссадинах, синяках, местами глубоких ранах, которые в будущем оставят свой неизгладимый след. — Кто победил? — риторический вопрос. — Ты теперь а-ля национальный герой, — откидывает копну рыжих волос назад и мнётся. — Но Уилл Уинтерс или Нил Мюрат, как оказалось, — добавляет и усмехается, — считается погибшим.