В любви, как на войне

Дома Леона ждал настолько холодный приём, что невольно морозило живот. Отец наградил моего распутного братца разочарованным взглядом, после которого приглашение на семейный обед казалось некой издёвкой. Нечастая совместная трапеза прошла в тишине, которая нарушалась лишь стуком приборов по фарфору. Никаких разговоров и базовых вопросов, призванных разжечь светскую беседу, не предполагалось. Мне показалось, что беспечный Леон и отец, от которого исходила аура раздражения и недовольства, даже не смотрят друг другу в глаза. После окончания обеда Мюрат старший вежливо попросил меня удалиться. Выглядит он болезненно, отчего кажется старше своих лет. Вся эта ситуация с непутёвым сыном значительно подбила его хилое здоровье. Тем не менее, во взгляде явственно отражалась агрессия, и я уже предвидел, о чём сложится диалог. Потому не пререкался. Только покорно кивнул, глянул на брата, как бы оказывая ему моральную поддержку, и удалился наверх. Представляю, как мой брат сейчас обрадуется: должность адъютанта — предел его мечтаний… в иной реальности, которую бы ещё отыскать среди прочих. Не успевает пройти и жалких десяти минут, как слышу скрип половиц и ужасный топот. Дверь громко отворяется и ударяется о стену, заставляя меня вздрогнуть. Но не менее удивительно смотреть на Леона: его лицо, полное гнева, раскраснелось и словно набухло, а во взгляде отчётливо видится уверенность в несправедливости происходящего. — Это самая несмешная шутка из всех, — проговаривает отстранённо, отказываясь смотреть на меня. — Служба у генерала Кэмпбелла — отличная возможность, — стараюсь подбодрить брата, но тот становится лишь угрюмее. — Возможность чего? Умереть в бою?! — его глаза, на моё удивление, быстро покраснели. Вроде бы взрослый человек, а сознательности меньше, чем у малого дитя. — Не нужны мне такие возможности. Меня устраивает моя жизнь, и я не намерен ничего менять! — А я бы всё отдал, лишь бы быть его адъютантом, — особенно сейчас, когда всё свободное время летит в прорву бессмысленности и саморазрушения. — Отдать всё, чтобы быть мальчиком на побегушках? Нил, ну у тебя и желания. Может, во время того боя ты головой сильно приложился? — смеётся над своей же шуткой. — Да ну тебя, — медленно откидываюсь на подушки и мечтательно закрываю глаза. Образ молодого генерала вновь вырисовывается сам собой, да так отчётливо, что на миг показалось, будто он стоит рядом. Будь я талантлив в рисовании — несомненно нарисовал бы его. — Согласился бы, если бы отец отправил тебя мальчиком на побегушках к этому военному? — чувствую, что это вопрос с подвохом, но отвечаю без заминки: — Спрашиваешь ещё. Мы оба замолкаем. Я отстранённо отрываю заусенцы, думая о чём-то призрачном, а Леон нервно стучит ногой по полу, отвлекая меня от мыслей. Создаёт проблему из ничего… Мне бы сейчас его метания. — Так может ты и поедешь? — выдаёт свою идею тихо и нерешительно. Боится, что отец услышит? Или что я не приму? Глупо. Но он прав. Я слаб, мне до сих пор становится больно при длительных физических нагрузках, да ко всему прочему, я быстро устаю. И, в довесок к существующим проблемам, Нил Мюрат умер в тот ветреный октябрьский день. По документам такого человека более не существует. В глазах многих я остался героем, водрузившем знамя ценой своей жизни. Это звучит невероятно красиво. Пусть таковым и остаётся. Хотел же славы — получай! — Как ты себе это представляешь? — тема разговора немного взбодрила меня. Я привстал на ноющих локтях и сдунул вбок волосы, мешающие обзору. — Мы с тобой близнецы — никто кроме нас не заметит подмену, — ехидный чёрт умоляюще смотрит на меня. Знает ведь, что я не могу отказать! — Об отце не подумал? Он-то нас различает. — Я должен отправиться завтра. Отец болен, — замечает Леон. — Зайду к нему утром попрощаться, но поедешь на службу уже ты. Подвох он заметит только дня через два, когда в себя придёт, но будет уже слишком поздно. — Поздно? — А что он сделает? — в приступе дикого экстаза начинает парень. — Напишет генералу письмо, где изъяснит, что перепутал двух своих сыновей и отправил не того? Пояснит, что мёртвый сын всё-таки жив? Он же тогда предстанет в самом наиглупейшем свете! Удавится, да правды не раскроет! — заключает мой брат. — Логика в этом есть… но как ты жить потом собираешься? — Как? Да подуется наш старик и остынет, что ещё ему останется? Помучаюсь месяцок с ним — это ж всё равно не месяц военного дела. Военное дело… Это словосочетание привлекало меня ещё с раннего детства. Отец — отставной офицер. Немало рассказов об армии я успел выслушать. Проникся всей этой тематикой. Следующей стадией стали книги о войне и история. Глотал страницу за страницей, как умалишённый! Притягивала меня неизвестная и недостижимая военная романтика. Потому в семнадцать лет собрался с мыслями и изъявил желание служить родине и своему родителю. Но он, увы, сухо отказался. У Мюрата старшего были на меня совершенно другие планы. Для него я являлся будущим наследником поместья. Всё богатство должно было в один день рухнуть на мои плечи. Рисковать моей жизнью ему не хотелось. Леон — легкомысленный дамский угодник, живущий по принципу одного дня. Отец ни за что в жизни не оставил бы ему наследство. Удавился бы, да отдал какому-нибудь троюродному племяннику или даже прислуге — лишь бы поместье не досталось Леону! Мысли вновь зажглись ностальгией, что пьянит не хуже деревенского рома. В нос ударил запах пороха. В голове пронеслась мысль: я вернусь и исправлю все свои ошибки. Я стану лучшей версией себя! Той, которая не станет замирать от грохота пушек и стрельбы! Я стану тем, кем видят меня соотечественники! — Я согласен, — вырываюсь из дум и сажусь ровно. Мой ответ весьма осчастливил брата. — Кто бы сомневался, мистер служба-у-генерала-Кэмпбелла-отличная-возможность, — Леон вновь перешёл на шутливо-снисходительный тон. Я заметил, как он расслабился и обрадовался. — Поаккуратнее, мистер Мюрат, — хмурюсь для образа строго брата. — А то я могу и передумать! Этот конопатый балбес тут же лезет обниматься, да сжимает так, что мои неоправившиеся рёбра отдают очередной порцией боли и мерцания в глазах. Ворчу ради вида, но всё равно приятно за радость братца. Люблю я его, хоть он и заносчив в край. Да и он меня любит, несмотря на то, что я ругаю его при каждой возможности. Никогда не говорим друг другу о своих чувствах, но знаем, ощущаем где-то в глубине души своё единство. Остаток дня и вечер проходят в предвкушении и сладостных сборах. Моё сердце трепещет от одной лишь мысли, что вот, ещё каких-то два-три дня, и состоится долгожданная встреча с генералом Дженсеном… или Джонсоном, заносчивым старикашкой, с офицером Уилсоном, считавшем меня за своего сына, и с товарищами, которые делили со мной комнату и не давали раскиснуть. Но более всего я желал увидеть генерала Кэмпбелла, ведь теперь я, точнее Леон Мюрат, являюсь его адъютантом… Моё настроение сделалось лучше, и я даже ударился в поэзию. На то повлияла и весна — время, когда темнеть начинает позже. Вечером не приходится пользоваться лампадкой и привлекать к себе излишнее внимание. Заходящее солнце прекрасно освещает комнату. Распахиваю окно и не могу не полюбоваться видом, ведь сейчас я прекрасно понимаю, что значит поехать на службу. Возможно, я любуюсь горами в последний раз. А возможно, из-за долгого нахождения в поместье наедине с самим собой, я стал чересчур сентиментален и апатичен, отчего каждый свой шаг ассоциирую с неминуемой смертью. Мысли покидают мою голову так же быстро, как и появляются в ней. Без труда нахожу в шкафу большую сумку, куда запихиваю пару рубах и брюк, в разы меньше, чем в прошлый раз. Среди вещей втискиваю новую бритву и другие предметы гигиены. Поразмыслив, кладу сверху ещё одну рубашку, более нарядную. Не успеваю элементарно сориентироваться, как дверь со скрипом открывается. Хочу закинуть сумку под кровать или засунуть в шкаф, но уж больно глупо теперь это будет выглядеть. Бросаю её на пол. — Мистер Мюрат? — шепчет Джейн, неуверенно перешагивая порог. Мне было бы проще объясниться, зайди в этот момент отец, чем девушка, которую я длительное время осыпал едкими комментариями и чьи чувства я выставлял объектом язвительных насмешек. Хотел было начать отнекиваться и врать, как служанка сократила расстояние между нами и схватила меня за руку. — Я никому не расскажу о том, что видела, — искренне клянётся Джейн, а из глаз текут слёзы, похожие на тонкий ручеёк в нашем саду. — Но обещайте мне, обещайте, — её маленькие ладошки сжимают мою руку ещё крепче, — обещайте отправлять мне письма и отвечать на мои. — Ну же, милая Джейн, не плачьте, — хочется, чтобы она закончила эту сцену. Возможно, тогда бы я обнял её. Но от этих слёз становится не по себе. — Отправьте мне весть, как только приедете, — не отрываясь глядит своими стеклянными глазами на меня, ждёт хоть малейшего знака. Киваю. Стоит ещё совсем недолго, будто размышляет о чём-то, после чего кивает в ответ. — Я никому не расскажу, — повторяет она и быстрыми мелкими шажками уходит прочь. После столь внезапной встречи остался странный осадок. Эта девушка впутывает меня в запретные отношения, которые меня и не интересуют вовсе. Но я у неё на ладони, и от действий хрупкой блондинки зависит моя судьба. Сожми она пальцы — и не видать мне службы, как собственного затылка. Придётся принять правила её игры. Всю ночь я мучился сомнениями и лёгкой головной болью, которая преследует меня почти ежедневно. Ворочался, а сон так и не соизволил снизойти на мою беспокойную душу. Не заметил, когда на улице посветлело и зачирикали птицы. Бессонница окончательно взяла надо мной верх. Я встал и сделал несколько кругов по комнате. Раздумья и новые поводы для сомнений брались словно из ниоткуда. Пару глубоких вдохов, и я вновь вернулся в кровать. Удалось подремать пару часов до окончательного пробуждения. Проснулся я, когда настенные часы показывали шесть утра. Леон разбудил меня хорошеньким ударом в плечо. Оделся я с отработанной привычкой, по-солдатски быстро, и уже спустя минут пятнадцать стоял около кучера. Планы, как оказалось, немного изменились. Я был вынужден уехать раньше: на случай, если отец, несмотря на своё тяжёлое состояние, всё-таки захочет выйти и проводить сынка до главных дверей. — Смотри там, не геройствуй особо, — кое-как бормочет Леон. Глаза его на мокром месте. Видно, снова напился. Вот только зачем? Уже из кибитки машу ему напоследок. Кто знает, при каких обстоятельствах мы увидимся в следующий раз, и увидимся ли вообще. Когда горы остаются позади, пытаюсь отстраниться от мыслей об очередном побеге. Погружаюсь глубоко в себя, любуюсь встречными видами и делаю пометки в записной книжке. Атмосфера длительных поездок кажется мне притягательной, особенно если не брать в расчёт то, что ото всех ям и кочек к горлу начинает подступать завтрак. Ну ничего, это и перетерпеть можно. Описывать каждую нашу остановку, что я ел и пил, смысла не вижу. Да и как мне в итоге пришлось очистить желудок, тоже расписывать не буду. Поездка длилась три бесконечно долгих для меня дня, каждый из которых можно было сравнить с кругом Ада по Данте. Вся дорожная романтика окончательно испарилась. И вот я здесь. Успел оценить величие корпусов военной академии. Масштаб завораживает. Хотел было ступить на местную землю, но долгая поездка тут же напомнила о себе, и ноги беспорядочно зашатались. Когда равновесие вернулось, заметил, что меня встретил полный низкорослый мужчина. Из-за сонливости моё сознание слегка затуманилось, но я понял, что меня хотят отметить или зачислить. Подписал какие-то бумаги от лица дорогого братца, пожал писарю руку и пошёл располагаться. Отдельной комнаты мне не полагалось, да я и не рассчитывал. Сосед мой показался мне на первый взгляд скромным и тихим. Оторвался от книги, представился Александром Гиббсом и, как ни в чём не бывало, продолжил чтение. Может это и к лучшему — излишние расспросы мне сейчас ни к чему. Глаза слипались, но пришлось пересилить себя. Одолжив у Гиббса лист бумаги и принадлежности для письма, я принялся писать. Сухо констатировал факты, почти не вставлял эпитеты и метафоры, которые часто использую в посланиях друзьям. В конце наскоро попрощался, оправдываясь усталостью, и оставил размашистую подпись, занявшую чуть ли не половину листа. Следующий день начался рано. С самого момента пробуждения я начал волноваться, и осознание собственного поступка начинало проясняться. Успокаивало лишь то, что ещё в поместье я решил: вся одежда должна иметь исключительно длинные рукава, а брюки обязаны прикрывать голени. Никто не должен увидеть шрамы и усомниться в моей личности. В конечном счёте, я больше не Нил. После сборов я должен был выдвинуться в канцелярию, чтобы просить о встрече с генералом Кэмпбеллом и ждать его дальнейших указаний. Но не успел я выйти из комнаты, как столкнулся с ним в длинном коридоре. — Прошу прощения, ге… — чуть не назвал его генералом Кэмпбеллом, хотя вижу его якобы в первый раз. Смотрит на меня с презрением, убирает руки за спину и смыкает их в замок. В глазах бушуют доселе незнакомые эмоции. Первый раз вижу его таким… разочарованным? Но в целом, с нашей последней встречи он ничуть не изменился. Разве что еле заметная мимическая морщинка стала проглядываться между бровями, а взгляд стал глубже и осознанней. — Мистер Мюрат? — мотаю в ответ головой. — Наслышан о вас. Улыбка сползает с моего лица. Я в смятении. Видимо, служба у Эвана Кэмпбелла не так проста и легка, как мне могло показаться. Генерал, под начальством которого я служил прежде, кажется, и вовсе меня за адъютанта не считал. Так, солдат, который бумажки таскать на подписи может, не более. Вдруг молодой генерал действительно возьмётся за меня и «всю дурь выбьет»? — Слухи бегут вперёд меня? — стараюсь влиться в роль кутёжника и игрока, чтобы не вызвать подозрений. — Не повод для гордости, — отрезает и кривится, да так, что становится стыдно. Чувствую себя крайне ничтожно, будто я вошь какая-нибудь, а не человек. Разве военный заслужил такого к себе обращения? Еле сдерживаю желание возмутиться и раскрыть обман. — Пойдёмте за мной. Я не привык судить книгу по одной только обложке, — поправляет запонку и указывает глазами в сторону лестницы, находящейся в конце коридора. Идём вниз в полном молчании, хотя в голове постоянно возникают вопросы. Хочется получше узнать самого генерала, наш с ним дальнейший план действий. Он сказал, что не склонен к предрассудкам, но всем своим видом показывает обратное. Может, это и есть настоящий Кэмпбелл? Мы покинули стены военной академии, ставшей для нас временным пристанищем. Я покорно следую за генералом, не произнося ни звука. Он заворачивает за угол, я за ним. И вот, мы оказались на скрытой от чужих глаз территории. Сзади стоит маленький домик, в котором, судя по всему, дворовые люди хранят грабли, лопаты, лейки. А рядом с этим строением скамейка, на которой поблёскивают в лучах солнца вычищенные шпаги. Я представляю грядущее и невольно сглатываю. Решительно настроенный генерал ловко подхватывает оба оружия, и протягивает одно из них мне, держа за лезвие. — Давайте узнаем, на что вы способны, и способны ли. Я и до собственной «смерти» не претендовал на звание бравого воина. Всё давалось мне с трудом. Движения всегда получались не такими, какими я хотел их видеть. Теперь же моя форма лишь оставляет желать лучшего! О каком поединке, да ещё и с Эваном, может идти речь?! С клокочущим внутри недовольством хватаю шпагу и крепко сжимаю за рукоять. Отходим друг от друга на расстояние трёх небольших шагов. Кажется, что исход нашей дуэли предопределён. Высоченный генерал, который лет десять точно провёл в этой среде и я, щуплый парень, «любитель выпить и поиграть в карты», и, ко всему прочему, месяца три пролежавший в кровати. Первый выпад у меня выходит смазанным: ткнул левее, чем стоило. Кэмпбелл лишь повёл корпусом в правую сторону и недовольно хмыкнул. Наступать он не спешил. Видимо, хотел, чтобы я сам показал себя, а потому ждал от меня подобной ошибки. Следующая попытка получается лучше. Даже слышу лязг металла. Наконец, завязывается подобие поединка, больше похожего на битву неопытных фехтовальщиков, нежели воинов. Генерал перестаёт защищаться и приступает к нападению. На удивление, меня до сих пор не проткнули холодным лезвием, и я даже не выронил оружие. Такой успех не может не радовать. Но счастье продолжается недолго. Руки начинают уставать. Движения перестают быть точными, махаю из стороны в сторону и отступаю назад всё быстрее. Первый, второй, третий шаг. Понимаю, что идти больше некуда, ещё немного и я врежусь в стоящий позади сарай. Неудача настигла быстрее, чем я предполагал. Кэмпбелл улыбается, закатывает глаза и опускает шпагу. Выдыхаю слишком громко, и он мотает головой с таким видом, будто я мальчишка, назвавший генерала майором. — Плохо? — спросил я и медленно опустился на молоденькую траву. — Скажем так, — начал генерал и умостился рядом со мной. — Худших моих ожиданий вы не оправдали, но и до брата своего не возвысились. — До брата? — непонимающе захлопал глазами. — Ваш брат, Леон, герой, — констатировал Кэмпбелл. Не могу выразить, как эти слова мне приятны. Сам генерал считает меня героем! Сидит весь такой грустный и загадочный, да хвалит меня. — Не сочтите за грубость, — начал мужчина, — но пока вам до него далеко. Эти слова меня приземлили. Вроде бы гордость берёт, но надо помнить, что я больше не я. Нет никакого Нила. Забавно… — Я не обижаюсь, генерал, — выдал без доли напыщенности. — Куда уж мне до моего брата-беглеца, принятого всеми за героя посмертно. Я не хотел, но, судя по всему, сказал что-то неуважительное. Брови Кэмпбелла взлетели вверх, а губы удивлённо распахнулись. Мне бы сейчас извиниться или буркнуть, что шутка получилась крайне неудачной, но я жду, пока мой собеседник выскажет свои мысли. — Вы идиот, каких поискать ещё нужно, мистер Мюрат, — генерал поднимается, отряхивает руки и штаны. Меня трясёт от желания высказаться, но я сдерживаюсь. Понимаю, кто он, а кто я. Рисковать и лишний раз показывать зубки начальнику не вижу смысла. Может и мёртвый, но не глупый. *** Прошла ровно неделя моей жизни на базе военной академии. Кэмпбелл загонял меня подобно лошади. Не представляю, что наговорил отец о Леоне Мюрате, но, очевидно, мало чего хорошего и много чего по делу. Генерал глаз с меня не спускал, а времени для обеда почти не оставлял. Когда время шло ко сну, ноги мои просто отваливались, и я благодарил Бога за столь молчаливого соседа по комнате, который не намеревался пытать меня раздражающими разговорами. А перед самым сном я молча радовался тому, что в прошлом выбился в адъютанты именно к Дженсену-Джонсону. Ведь, попади я к Кэмпбеллу, он совершенно точно отбил бы у меня любое желание к службе. Может, я и домой вернулся бы. Большую часть времени генерал словно издевался надо мной. Целый день я бегал туда-сюда, от кабинета до здания военной канцелярии, и обратно. Не помню, когда после получения травм, я ходил так много. Эван строил из себя святую невинность, пожимал плечами и говорил, что случайно забыл отдать мне один листок приказа вместе с теми остальными, что я только что отнёс на подпись. Я выдавливал из себя улыбку, снисходительно кивал, хватал ненавистный документ и вновь преодолевал два километра туда и два километра обратно. Мужчина, сидевший за стопкой бумаг, мог запросто сказать, что этот приказ я принёс ещё предыдущей партией, а это лишь переписанная копия. На мои возмущения Кэмпбелл даже не извинялся. Он, подобно философу, говорил, что лучше принести чуть больше документов, чем не донести. Но я уверен, что он не поленился переписать приказ лишь ради моего запыхавшегося лица. Где-то глубоко в душе я был готов пойти на самый большой библейский грех — убийство. В общем, я терпел все его желания, подавляя собственную гордыню. Действительно почувствовал себя мальчиком на побегушках, исполняющем любой каприз «амбициозного» генерала. Все прекрасные качества, кои мог в нём раньше разглядеть, я больше не видел, будто наконец-таки прозрел. Теперь я чувствовал только заносчивость, жёсткость, надменность и тщеславие, исходившее от него. Мания величия у него была что надо, как говорится. Понятия не имею, что ему в детстве недодали, если мужчина в свои двадцать восемь ведёт себя подобно капризной девчонке. Своего выходного я ждал, как послания свыше. Прекрасный воскресный день начался с того, что в нашу дыру, именуемую военной базой, доставили почту. Одним из первых я забрал два своих письма: одно от брата, а другое от Джейн. Я принялся жадно читать письмо от Леона, в котором он рассказал, как обстоят дела. Написал, что отец всё знает, что зол и не разговаривает с ним. Не самое худшее, что могло произойти, на самом деле. Потом объяснил, как попал под своеобразный домашний арест, поместья не покидает. Ещё с десяток строчек было про то, как ему невыносимо скучно. А вот мне скучать было некогда Следующим делом я разорвал желтоватый конвертик и достал листок с текстом, более походивший на записку. Да к тому же, весь измятый и запачканный чернилами. Джейн сдержанно поблагодарила меня за столь быструю отправку письма и сообщила, что написала ответ при первой появившейся возможности. Потом она доложила домашнюю обстановку и попросила прислать ответ как можно быстрее. Закончив читать, я сложил оба листочка вдвое и сунул в ящик письменного стола. Но не успел я начать наслаждаться положенным днём отдыха, как в дверь настойчиво постучали.