Сборник любви к Вэнь Чао

Однажды Чжулю сказали, что самое страшное — это забвение. Когда душа не входит в круг перерождений и рассеивается, а людская память о тебе стирается, ты исчезаешь, словно тебя никогда и не было. Дело было даже не в исторической памяти и не в том, каким люди будут знать и помнить о тебе из книг и писаний. А в том, что исчезаешь ты настоящий, твои воспоминания, твои мысли и убеждения, твои переживания, твои тайны. Твой мир. Останется лишь образ из иероглифов и, возможно, несколько личных вещей. Но после настает забвение. Полное забытье. Тьма. Чжао Чжулю был ребенком, впервые услышав это от местного старика, любившего поразмыслить над вечным, и многое еще не давалось его пониманию, хотя он пытался об этом размышлять, насколько вообще о таком может размышлять ребенок. Пусть и думал об этом он не долго, слова того старика все не покидали его голову, постоянно вертелись где-то рядом, въелись в подкорку. Чжао Чжулю изредка вновь возвращался к тем словам, каждый раз чувствуя странную нарастающую тревогу. Полное забытье казалось ему страшным, оно пугало. Ведь никто потом не вспомнит о том, каким был ты… И сейчас никто уже не вспомнит, каким был он… Никто не потрудится вспомнить, что Вэнь Чао был всего лишь избалованным мальчишкой, со своими причудами и мечтами. Вэнь Чао никогда не был демоном, каким его порой описывали. Он был вредным, грубоватым, трусливым, жадным до внимания, но при этом он оставался человеком. Он не состоял из одних лишь недостатков и унаследованной от отца жестокости, он не был монстром из страшилок, которыми взрослые иногда пугали своих непослушных детей. Вэнь Чао был маленьким человеком, нуждающимся в любви и добрых словах. Никто не вспомнит, что у Вэнь Чао был ручной орёл. Подарок Вэнь Жоханя на пятнадцатилетие сына. Птица грозная и величественная, доверчиво подставляющаяся под ласковую руку хозяина. Вэнь Чао часто говорил с орлом, а тот, в свою очередь, внимательно слушал. Птица была довольно ревнивой, не подпускала к хозяину незнакомцев, отгоняла недоброжелателей и конкурентов, раскрывая могучие крылья и демонстрируя острые когти. Лишь одного человека Вэнь Чао сам сказал ей не трогать. Птица показательно выражала недовольство, отворачивалась и разрывала когтями чужие одежды, но ласки от хозяина быстро вернули её к прежнему около враждебному состоянию. В день смерти Вэнь Чао орёл воспарил над дворцом, и каждый присутствующий слышал его горький крик. Возможно, орёл сгинул во время битвы в Безночном городе, его тело сгорело в огне и уже никто не узнает в жалкой кучке пепла некогда прекрасную птицу. Никто уже и не вспомнит, как братья Вэнь любили друг друга. Этой братской любовью, когда можно влепить друг другу подзатыльник без капли злости, весь день взаимно обмениваться колкостями и строить рожи, словно обоим по пять лет. Они не отдалились друг от друга из-за жесткой политики отца, Вэнь Чао и Вэнь Сюй активно вели переписку, обсуждая в ней все подряд. Лишь когда началась война, беззаботные письма сменились обсуждением военных действий и отчетами. Даже так старший или младший всегда оставлял меж строк сплошного официоза что-то личное, нечто, предназначенное лишь им двоим. Никто не вспомнит, как в тот злополучный вечер, когда Вэнь Жоханю отослали голову Вэнь Сюя, как объявление войны, Вэнь Чао рухнул на колени посреди полутемного коридора и, схватившись за голову, зарыдал в голос, осознавая, что у него больше нет старшего брата. В полубезумии он кричал, чтобы ему вернули его брата. Тогда Вэнь Чао, обессиленный, смог провалиться в забытье только под утро, все это время находясь в теплых объятиях Чжулю, не позволяющим сойти с ума от горя. Никому теперь не будет дела до того, что Вэнь Чао не был согласен с решениями отца. Со временем Вэнь Жохань становился все более жестоким и жадным до власти, не желающим выслушивать опасения сына насчет того или иного действия. У Вэнь Чао не было достаточно сил и смелости открыто противостоять приказам отца, и не было желания лишний раз доводить все до головной боли. Вэнь Жохань одинаково относился ко всем, кто был с ним не согласен. К сожалению, это распространялось и на его собственных детей. Вэнь Чао искал обходные пути, изучал разные стратегии, продумывал несколько ходов, советовался с братом. Все в тайне от отца. Лишь бы понести меньше потерь, лишь бы его родной орден не пострадал. К сожалению, не всегда срабатывало. Как и в последний раз… Никто не вспомнит, каким человеком был Вэнь Чао на самом деле, наедине с близкими ему людьми, где он мог не бояться показывать слабости. Никто уже не сможет вспомнить те мелочи, из которых состоял второй молодой господин Вэнь. Вэнь Чао не любил сложные прически и тяжелые украшения. Зато любил шелковые ленты; они не стягивают волосы и от них не болит голова, ответил он однажды, когда Чжулю с плохо скрытым интересом наблюдал, как юноша перед зеркалом забирает волосы в простой пучок и повязывает их алой лентой. Он не рисковал разгуливать так по коридорам дворца, но в своих собственных покоях вполне мог себе позволить. Тогда в той простоте Чжулю впервые увидел своеобразное очарование своего молодого господина. Вэнь Чао и впрямь был очарователен с лентой в волосах и лучами утреннего солнца, мягко падающими на его совсем юное лицо. Вэнь Чао обожал рисовать. Он с детства носился по дворцу, выискивая самые красивые, по его мнению, места и спешно, пока няньки его не хватились, и по-детски неумело вырисовывал углем по бумаге то, что видел. Он не ставил себе ограничений: постройки, растения, животные, люди, украшения, — Вэнь Чао тянуло запечатлеть на бумаге всё. Вэнь Жохань не высказывался против увлечения младшего сына, лишь наказал делать все как можно аккуратнее, а то уже третья служанка дошла до такого отчаяния, что пошла жаловаться ему на маленького грязнулю и бесконечные пятна на белых клановых одеждах. С возрастом Вэнь Чао стал аккуратнее и перестал носиться по дворцу туда-сюда (всё равно большую часть всего, что там было, он уже зарисовал), но стал внезапно замирать на месте, когда его внимание привлекал новый объект для зарисовки. Вэнь Чао запоминал как можно больше деталей, а потом рисовал в своих покоях по памяти. С каждым разом у него выходило все лучше и лучше. Чжулю как-то наткнулся на стопку или, лучше сказать, гору исчерканных углем листов бумаги. На большей части из них была изображена красивая женщина, чем-то напоминающая Вэнь Чао, во многом портреты были похожи, разве что некоторые детали были разными на каждом. Позже Чжулю узнал, что Вэнь Чао пытался нарисовать портрет покойной матери, основываясь лишь на словах слуг, которые её помнили. Все эти рисунки были сожжены вместе с дворцом. Вэнь Чао любил сладкое. Абсолютно детская и забавная тяга к сладкому вызывала улыбку у Вэнь Сюя и некоторых слуг. Вэнь Чао клал в чай больше сахара и клянчил у брата на обедах десерты, впрочем, Вэнь Сюй лишь щелкал младшего по лбу и отдавал ему свою порцию сладенького, он уже давно перестал спрашивать, почему Чао просто не прикажет слугам принести еще, ответ всегда был одним и тем же «Это долго, гэгэ, у тебя забрать быстрее». Оставаясь наедине, Вэнь Чао облизывал пальцы, испачканные в очередной сладости. Так небрежно, так по-детски. Первое время Вэнь Чао забывал о присутствии у себя за спиной Чжулю и потому беззастенчиво проводил языком от подушечки пальца до самого основания, чуть проталкивая палец в рот. И лишь потом до него доходило, что что-то не так, и он прямо так, с пальцем во рту, резко оборачивался к своему новоиспеченному телохранителю с выпученными глазами. Чжулю тогда пришлось клясться, что он ничего никому не расскажет, про себя отмечая покрасневшие уши молодого господина и то, что выглядел он крайне нелепо, но забавно. А много дней позже Вэнь Чао целовал его и шептал, что губы у Чжулю очень сладкие. Вэнь Чао был болезненным. При рождении лекари всерьез опасались за его жизнь, некоторые говорили, что мальчик проживет не больше года, а то и меньше, но Вэнь Чао прожил больше предполагаемого срока. В детстве он постоянно валился с ног из-за очередной болезни, проводя потом недели в постели наедине с самим собой и горькими лекарствами. Вэнь Чао не унаследовал мощь и силу своего отца, как это сделал Вэнь Сюй, Чао был похож на свою покойную мать, такой же невысокий, с виду хрупкий и слабый здоровьем. Ему пришлось начать совершенствование чуть позже брата, но даже с особыми подходами, учитывающими его состояние, Вэнь Чао оставался слаб и продвигался крайне медленно. Достигнув того минимума, при котором отец перестал прожигать в нем дыру взглядом, Вэнь Чао остановился в совершенствовании, отдавая себя изучению политики, военных хроник и любимым делам. Вэнь Чао не любил покидать родной Цишань, особенно не любил холодные земли Гусу, потому что их посещение неизбежно грозило ему новой болезнью и встречей с лекарями и теми противными настойками. Когда все же и на их земли приходила зима, Вэнь Чао старался не покидать стен дворца, часто оставался в своих теплых покоях и жарких объятиях любимого человека. Вэнь Чао редко смеялся искренне, но те моменты, когда он заливался чистым звонким смехом без всякого намека на злость или фальшь, были прекрасны. Чаще всего этот смех предназначался его брату, когда они вместе разговаривали по душам и Вэнь Сюй говорил что-то крайне забавное. Вэнь Чао честно пытался держать лицо или хотя бы прикрыться рукавом, но громкий хохот все равно вырывался наружу, и Вэнь Чао продолжал смеяться до выступающих на глазах слёз, потом долго пытаясь отдышаться. Иногда Вэнь Сюй тоже не выдерживал и начинал тихо смеяться. Они оба словно вновь становились детьми, которых еще не коснулись дела ордена, наследия и жесткого мира. Чжулю слышал их или же видел, привычно стоя в стороне. Он невольно вслушивался в заливистый смех своего молодого господина, где-то глубоко внутри желая услышать его вновь. Пусть при нем Вэнь Чао и не смеялся так, как с братом, но зато он одаривал Чжулю своей лучшей улыбкой. Как прекрасна была улыбка Вэнь Чао, которую тот так любил дарить Чжулю. То было показателем истинного счастья и крайне хорошего расположения духа. Такую улыбку видели лишь самые близкие для Вэнь Чао люди. Она предназначалась только им. Чжулю бережно хранил в себе это знание и образ этой улыбки. Улыбка, способная превзойти своим сиянием само солнце. Самое настоящее сокровище ордена Вэнь. Сокровище, которые было безвозвратно утеряно. И если раньше от этой улыбки в груди трепетало и разливалось тепло, то сейчас становилось невыносимо больно от понимания, что Вэнь Чао больше не улыбнется. Вэнь Чао мертв. Он умирал мучительно, страшно и долго. Никто более не задумается над тем, что чувствовал тогда Вэнь Чао, задыхаясь от боли и сбивчивым шепотом в бреду умоляя убить его. Чжулю часто посещала мысль, что лучше бы он тогда сам прекратил его муки, быстро и безболезненно. Изуродованное до неузнаваемости тело восставший из мертвых Вэй Усянь и нынешний глава Цзян расчленили и выбросили по частям в ближайшую реку на корм рыбам и диким зверям. А Чжулю был вынужден смотреть, обездвиженный и лишенный сил. Тогда он сорвал голос в криках и мольбах остановиться, но его крики так и остались неуслышанными. Тогда ему казалось, что горькие слёзы выжгут ему глаза, а боль и отчаяние разорвут сердце. Вэнь Чао не сможет переродиться. Останется лишь имя, но и оно после исчезнет из истории и людской памяти. Словно никогда не существовало такого человека. Чжулю уже не замечает, как по щеке стекает слеза. Казалось, что в те дни его душу вывернули наизнанку в уродливое нечто, что уже было не способно плакать. Но боль была слишком сильной, она вгрызалась в истерзанную душу и разум, не позволяя забыться, уйти от ужасной реальности, заставляя раз за разом вспоминать все прекрасное и ужасное, выжимая из него новые горькие слёзы. Кроме Чжулю больше некому скорбеть и проливать слёзы по Вэнь Чао. В пальцах крепко зажата наполовину обгоревшая алая лента. Лента, которой Вэнь Чао подвязывал волосы в последние месяцы жизни. У него не оставалось ни времени, ни сил, ни желания возиться с клановыми заколками. Он просил Чжулю заплести ему волосы лентой, ища немного успокоения в бережных и мягких прикосновениях теплых рук. Чжулю никогда не отказывал, осторожно пропускал меж пальцев шелковистые пряди, аккуратно забирал их в простую прическу, целовал в затылок, делал всё лишь бы Вэнь Чао становилось чуть легче. Накануне ночи, когда всё рухнуло безвозвратно, Вэнь Чао молча повязал ту алую ленту на запястье Чжулю, после прижавшись к ней губами. Возможно, лишь благодаря этому она уцелела. От Вэнь Чао остались лишь эта лента да воспоминания Чжулю. Чжулю вновь вспоминает те слова из своего детства — о Небеса, как же давно это было — о забытии и исчезновении. Раньше это пугало, сейчас у Чжулю не осталось сил на страх, только бесконечная усталость и сожаление. Его собираются казнить публично завтра утром в знак окончания войны и одержания победы, в знак падения ордена Вэнь. Вскоре он умрёт. Вместе с ним умрёт память о Вэнь Чао. И они оба сгинут во тьме.