*
«Предисловие к истории, в которой я оказался, выдумать невозможно. Было бы ещё сложнее оправдаться перед самим собой только если бы я каким-то образом попал в тюрьму. Хотя по ощущениям я именно там нахожусь. Я полагал, что могу попасть сюда, но мне этого не хотелось. Сначала меня вообще хотели закрыть в ребуху. Но я своего согласия, конечно, не дал. Тогда у них нашёлся вариант, в котором моё мнение можно не учитывать. И вот я целыми днями сижу в палате, не зная, чем себя занять. Предложенные развлечения мне скучны. Из новостей, которыми я могу с кем-то поделиться, только то, что вчера в моей палате перегорела лампочка, и её не заменили до сих пор. Пропустил здесь Хэллоуин. Радуюсь только когда мне приносят сигареты и крекеры. Вся здешняя еда просто ужасна. Каша похожа на комок слизи, а суп на неудачную комбинацию остатков чьего-то вчерашнего обеда. Постоянно докучают санитары и врачи. У них тут целый список всякой дряни, от которой я «должен» лечиться.»
Погода в начале ноября стояла хмурая. Солнце не высовывалось из-за тяжёлых облаков ни утром, ни днём. Воздух остыл и пропитался тяжёлой сыростью от участившихся проливных дождей. Из-за этого тесная палата с перегоревшей лампочкой выглядела ещё мрачнее. Интерьер тоже был неуютным: со стен слезала старая краска цвета охры, серый линолеум был весь исцарапан, тоже кое-где отходил и пузырился, из мебели стояла одна только железная койка с матрасом и скрипящая тумбочка. В последнее время часто поднимался ветер, и тогда замыленные окна в деревянной раме жутко дребезжали. Осенний холод пробирался между створок, издеваясь над пациентами, которым не полагалось тёплое покрывало. У Славы оно было, но от него так сильно пахло пылью и старостью, что лучше было промёрзнуть, чем им укрыться.«В такой обстановке сохранять моральное здоровье сложно, а уж лечить его ещё сложнее. Я кроме тоски и безысходности здесь ничего не чувствую. У меня ощущение, что я мотаю срок. Может, меня в детстве избаловали, но к таким условиям я не привык и не хочу. Мне не особо принципиально, на самом деле. Не то чтобы я лежал на койке и думал: «боже, тут даже нет плазмы и полов с подогревом! А как же ванная без джакузи с массажным режимом?», но меня не покидает мысль, что это условия куда ниже среднего. Замените мне уже чёртову лампочку и заклейте дыры в оконных рамах.»
Впрочем, Славе не оставалось ничего кроме смирения, и из-за этого он чувствовал себя опасным преступником или по меньшей мере невменяемым психом. В любом другом случае идея насильно держать человека за стенами госучреждения крайне иррациональная. Он если и был для кого-то опасен, то только для себя, но это никого касаться не должно. Вот и какого тогда чёрта? Он скучающе перелистывал свой дневник, забравшись на подоконник. Изредка поглядывал на ползающую по ветке голого дерева ворону. Ворон здесь было очень много: иногда они садились на железный подоконник и заглядывали в его окно, иногда назойливо кружили в воздухе, но сейчас почему-то ему на глаза попалась всего одна черноклювая птица. Прикрыв дневник в толстой чёрной корочке, он внимательно следил за ней. Занятие было не слишком увлекательным, но парень не особенно стремился быть продуктивным. Он из своей палаты вылезал разве что на обязательные процедуры, и то не очень охотно. Здесь старались организовать досуг для лечащихся: в свободном доступе был телевизор, книги и настольные игры, разрешалось гулять. Кто-то от скуки помогал уборщикам или поварам в столовой. Тут мало кто был безмерно счастлив, но пациенты держали контакт между собой и были в основном приветливы к окружающим, чего о Славе было сказать нельзя. Он редко участвовал в общих развлечениях, максимум мог сесть в зале и понаблюдать за всеми, либо уткнуться в телевизор на пару минут и презрительно фыркнуть на очередной скучный фильм, удалившись обратно в свою палату. Разговаривать с кем-то здесь он не хотел, игнорировал попытки завести беседу и просил оставить его в покое. Нет, бывало и общался с кем-то, но это совсем от нечего делать, когда нужно было как-то спастись от гнетущего одиночества. Нравилось ему только выходить на прогулки, тогда Слава с удовольствием курил возле крыльца или сидел в сырой траве под деревом, пустым взглядом уставившись в серое небо. Психоневрологическое отделение отличалось тем, что люди здесь не были сумасшедшими. Сюда привозили юношей и мужчин с депрессиями, тревожностями, неврозами и прочими диагнозами, важность которых Слава ставил под сомнение. Относились к таким пациентам, естественно, с большей серьёзностью, чем к ополоумевшим бедолагам, которые разумом находились в другой реальности. Психиатр был понимающим и дружелюбным, санитары почти все приветливыми, хоть и уставшими. Без исключений не обошлось: было здесь несколько санитарок в возрасте, которым самим бы не помешало лечение. Для каждой из них человек, приехавший вылечить депрессию, ничем не отличался от шизофреника, доказывающего всем, что цветочные вазы представляют серьёзную угрозу для человечества. Одна из них, например, вопреки тому, что в отделении было разрешено использование телефонов, хранение сигарет и мелких личных вещей, не брезговала отбирать у пациентов их имущество. Она аргументировала это тем, что «здесь не санаторий, чтобы ни в чём себе не отказывать». Чтобы вернуть телефоны, наушники, тетради, комиксы и прочее добро, приходилось жаловаться главврачу или ждать, пока у этой санитарки закончится смена. Всё, что можно было съесть или выкурить, как ни странно, к владельцам уже не возвращалось. Несложно было представить, как эти горгульи делили между собой конфискованные пряники и конфеты, а потом трескали их с чаем за перерывом или относили домашним, если у этих обозлённых на жизнь овец вообще могли быть родственники. Слава долго боролся с ней за своего плюшевого зайца, которого старуха намеревалась вынести на помойку. Её искренне злило, что кто-то из пациентов может позволить себе роскошь спать с плюшевой игрушкой, а Славу, в свою очередь, раздражало то, что кто-то пытается распоряжаться его вещами. Его горячий темперамент нередко подстёгивал влезать в разборки: он даже успел подраться с соседом по палате, ещё до того, как уговорил врача перевести его в отдельную. Свою роль это сыграло и в истории с вредной санитаркой. Её попытку забрать плюшевого зайца Слава пресёк моментально, треснув надзирательницу по рукам. Это привело к мощному скандалу, и в конце концов Третьяков швырнул в неё книгой, после чего был скручен и привязан к кровати как особо буйный. А в довершение санитарка вколола ему аминазин, просто потому что ей позволяли полномочия. Зайца не отобрали только потому, что в последний момент эту ситуацию заметил молодой санитар, который решил вступиться за пациента и упрекнуть старую женщину в её некомпетентности. После этого парень несколько раз пил солёный чай и терял дела пациентов, что, наверняка, разочаровывало его в собственном выборе профессии.«Меня всё безумно бесит. Может, я был неправ, когда швырнул в неё книгу. Но только потому, что с книгами стоит обращаться аккуратно. С того раза я обозлился на неё ещё больше. Не знаю, что именно она мне вколола, но это было похоже на какой-то антипсихотик. Такими обычно пичкают шизофреников во время приступов. Из-за этого розового зайца она объявила мне целую войну. Старая дура. Как можно настолько не состояться в жизни, чтобы существовать за счёт своей ненависти к таким пустякам? Я сам иногда не контролирую свою агрессию, но чтобы мне не давало покоя то, что кто-то привёз с собой в больницу что-то из личных вещей… Она только что одежду у всех не поотбирала и деньги с личных счетов не сняла — а то что это такое, неужели вы не такие же жалкие и нищие как я? Жду не дождусь, когда смогу отсюда уехать. Ко мне ещё никогда не относились с таким неуважением, и никогда я не был настолько бессилен в том, чтобы ответить тому, кто пытается создать мне проблем.»
Перечитывать свои недавние записи было достаточно скучно, так как Слава всё ещё находился в этой обстановке, и эти мысли вызывали где-то внутри неприятный отклик, ощущение вселенской несправедливости за то, что он должен это терпеть. Если так подумать, почему это случилось? Он уже давно совершеннолетний, и это освобождает его от любых обязанностей, кроме уплаты налогов. Условно, причина, по которой он платит налоги, ему ясна, и он с этой обязанностью не спорит, но что он такого сделал, чтобы угодить в психиатрическую лечебницу? Может, напал на кого-то с ножом, руководствуясь навязчивой идеей заслужить новый уровень в какой-нибудь выдуманной иерархии? Такого точно не было. Может, хотя бы стучался ко всем соседям и убеждённо рассказывал о том, что избавление от пылесосов и утюгов освободит их от кары божьей? Снова нет. Попытки нанести себе вред в его понимании не были причиной для принудительной госпитализации. Хотя поступком, который привёл его сюда, парень не гордился. Слава задумчиво перелистал свои записи на несколько страниц назад.«29 октября, 2020» «Я проснулся в больнице. Не сразу понял, что случилось. Я начал вспоминать последние события, разглядывая капельницу. Помню, как меня везли на скорой. Помню, как паниковал Стас, вытирая кровь с моего лица. Крови было много, хотя она шла из носа. Я её глотал и ей плевался. Мне было очень плохо. Не самые лучшие воспоминания. Сначала было очень страшно и жарко. Потом совсем не осталось сил даже бояться, как же хорошо, что я был не один. Я мог уже и не писать это. Меня бы просто не было. Как же страшно умереть от передоза. Мысли путаются, я ещё не окончательно пришёл в себя. Вокруг бегают врачи, спрашивают, как я себя чувствую. Стас приходил, очень злой и обиженный на меня. Но всё равно привёз мне дневник и какую-то одежду. Я обещал ему, что выберусь. Он мне поверил, а я его подвёл. Вместо того, чтобы пытаться вылезти, осознанно закопался в эту яму. К чёрту сраный кокаин.»
Слава протяжно выдохнул через нос. Он полгода ничего не употреблял, но одно событие перечеркнуло всё к чёрту, и он словно с цепи сорвался. За неполный месяц потратил на наркотики около двухсот тысяч рублей, только обидно было совсем не за деньги. Третьяков и раньше позволял себе такое чаще, чем следовало бы, но в этот раз он был сам на себя не похож. Привычка убегать от проблем в наркотические трипы сыграла с ним злую шутку. Он рассорился со всеми, с кем мог рассориться и ошибочно оставил рядом только тех людей, которые лишь подстрекали его употреблять ещё больше. Каждое из воспоминаний подпитывало воображаемый снежный ком в голове Третьякова, и он вынужден был признаться себе, что специально передознулся. Проблемы казались нерешаемыми из-за того, что моральное состояние после каждого зиплока только ухудшалось. Не было никаких сил бороться с ситуацией и осознанием того, что он снова наступил на те же грабли, снова только усугубил положение, не найдя в себе сил сопротивляться. Последнее, что настигло его штормовой волной — разочарование в самом себе, и единственным выходом тогда показалось это. Да, действительно очень глупо. Слава злился на себя и на ту мысль, что его пребывание здесь вполне заслужено. Глаза побежали дальше по ровным строкам.«30 октября, 2020» «Кристина пришла навестить меня. Подарила мне большого розового зайца. Много извинялась, хотя я так и не понял, в чём её вина. Якобы, ей жаль, что она воспользовалась моим состоянием и подсадила на кокаин. Разве это было не моё решение? Возможно, мной можно было манипулировать. Но я думаю, что я сам этого хотел. Не могу теперь понять. Да и какая разница? Ситуации это не изменит. Я сказал ей, что нам лучше расстаться. Эта мысль точно моя: я больше не хочу иметь ничего общего с девушками, которые употребляют. Её хитрость или моя прихоть — плевать, но я свалился на самое дно, и мне там не понравилось. Пообещал, конечно, что мы можем остаться друзьями. Но она не глупая, видно было, поняла, что не стоит больше мне писать и звать меня куда-то. Мне стало гораздо легче. Больше никаких толп левых лиц.»
Почему-то именно эта запись уронила его размышления в тот день. Не скорой сменой кадров, как все прошлые отрывки, а конкретным углублением в одно воспоминание.FB
Слава скучающе разглядывал белые стены. Конечно, он лежал в больнице не в первый раз. С его постоянной тягой к острым ощущениям и любовью испытывать судьбу, причин, по которым он мог оказаться на больничной койке, было достаточно. Но это случалось не так уж часто, по крайней мере, если и приходилось наведаться к травматологу или наркологу, обходилось без госпитализации. Ничего не делать Слава сильно не привык. Он постоянно находился в движении, с кем-то общался, был чем-либо занят. Если бы он вёл ежедневник, ему бы точно не хватало одной странички, чтобы записать все свои планы на день. Просто зависать в телефоне было очень скучно. Обычно Третьяков старался минимально общаться в мессенджерах и долго не листал ленту в инстаграме, но сейчас это было единственное занятие. Его слишком частые ответы на сообщения у многих знакомых вызвали подозрения, что телефон у их друга кто-то выкрал. Дверь палаты скромно приоткрылась. Слава было подумал, что медсестра в очередной раз пришла проверить его, но в проём просунулись знакомые блондинистые кудри и кучерявая белая полушубка. Третьяков себесвойственно обратил внимание на одежду: короткий чёрный топ, мини-юбка, чёрные лакированные ботинки на высокой подошве. У Кристины замечательный вкус, но с выбором наряда она ошиблась месяца на полтора точно — тогда в последний раз было достаточно тепло, чтобы так одеваться. — Не замёрзла? — первым заговорил он, окинув девушку взглядом с ног до головы. — Нет… Меня папа подвозил, — неловко бросила Крис, едва заметно сжав пухлые губы с тёмной помадой, и протянула вперёд большого плюшевого зайца, который был у неё в руках. — А это… Тебе. — За какие заслуги? — мрачно кинул Слава, уставившись на игрушку. Он увидел, как растерялась в этот момент Кристина, и потому поспешил поблагодарить её. — Спасибо, конечно. Очень мило. Она кивнула и уложила зайца на постель рядом со Славой, а сама села на стул, наблюдая за тем, как её парень заинтересованно трогает и рассматривает подарок. — Я специально у папы денег попросила, чтобы не покупать его на те деньги, которые ты мне давал. — весьма неуместно похвасталась Кристина. Слава посмотрел на неё с укором, но постарался этого не показать. Реплика была несколько озадачивающей, вероятно, Кристина волновалась и ляпнула это лишь бы не молчать. Она не была глупой, нет. Инфантильной скорее. Этот типаж не приводил Славу в восторг, но что-то в ней было. Её поведение подходило под её хорошенькую внешность: большие карие глаза, — очень красивые, — тонкий круглый носик, острый подбородок и очаровательные щёки, на которые она в зеркале почему-то смотрела с презрением. А ещё она всегда делала отменные макияжи без единого изъяна, стильно одевалась и вкусно пахла. Впрочем, на неё просто приятно было смотреть, а какие-то глупости Слава ей обычно молча прощал, даже не поднимая этот вопрос. — Как ты себя чувствуешь? — с волнением спросила она и придвинула стул ближе к койке, чтобы накрыть ладонь Славы своей изящной ручкой. — Хорошо, спасибо. Извини, что испортил тебе тусовку. — раскаялся Третьяков, действительно постыдившись того, что уехал в машине реанимации с последней вечеринки. — Да нет, ты что, — она смущённо запнулась, почувствовав небывалую неловкость в их диалоге. — Это я должна просить у тебя прощения. Не сказать, что они были по-настоящему близки. Их отношения появились только потому, что обоим это было удобно. Слава не хотел оставаться один после отношений, в которых был по-настоящему влюблён и привязан, Кристина испытывала точно такую же потребность находиться в бессмысленных отношениях, лишь бы не думать о своём одиночестве. Да, Славе было плевать, а с её стороны эта причина, пожалуй, являлась основной помимо того, что у неё появился человек, который даёт деньги и всегда привозит что-то интересное на тусовку. Им, конечно, было интересно друг с другом. Они могли очень увлечённо общаться, оставшись наедине. Кристину воспитали эгоистичной и безответственной, но она всё равно старалась думать о Славе и проявлять заботу. Со своей стороны, он всегда старался во всём угождать девушке, чтобы она чувствовала себя хорошо. Он знал, что она хорошая девушка, но забалованная до такой степени, что не знает, как вести себя во взрослой жизни. Слава и сам в этом мало понимает, так что кто он такой, чтобы её осуждать? Тем не менее, после случившегося оба осознали, что что-то очень сильно пошло не так, и от возникшего между ними неудобства не представлялось возможным избавиться. И Слава догадался, и Кристина — их отношения не приведут ни к чему хорошему, но за этот месяц они друг к другу как-то привыкли. Впрочем, для Славы это расставание не было трагедией. Он забудет о ней также быстро, как и о многих других. Третьякову важно не быть одному, а это не проблема, он знает, что достаточно быстро найдёт кого-нибудь другого для своей постели. Может, это не говорит о нём, как о хорошем человеке, но уметь не привязываться к людям слишком сильно — удобный навык. — Я такая дура, — поникла Филиппова, разглядывая от неловкости свои ладони. — Я места себе найти не могла… Врачи вообще ничего не обещали, и я не могла избавиться от мысли, что это всё моя вина. — В чём? В том, что я придурок? Не бери на себя ответственность за мои поступки, тем более, всё обошлось. — приподнимаясь на постели, чтобы не рассуждать на такие серьёзные темы лёжа, говорил Слава. — Нет, я же видела, что тебе плохо. В смысле… И в тот вечер, в баре, когда мы познакомились. И потом. С моей стороны было так омерзительно накачивать тебя наркотиками и закидываться самой, в надежде на то, что никаких последствий от этого не будет. Я боялась, что вечная вечеринка закончится, и мне придётся стать серьёзной, это так глупо. — Чёрт, видишь ли, — задумался Слава, пытаясь оформить свою мысль после услышанных откровений. — Оба хороши. Нам с тобой противопоказано быть вместе. Минус на минус не дал плюс, и тебе, и мне стоит поучиться думать своей головой, а не искать друг в друге… Даже не знаю, что я в тебе искал. — Ты имеешь в виду, что… — окончательно растерялась Кристина и резво подняла на парня взгляд своих кофейных глаз. — Ты хочешь меня бросить?.. Может, мы… Ну, попытаемся всё же? Я не знаю, просто… Я тебя кажется… Люблю. Я не уверена, но я точно привязалась к тебе, и узнала, какой ты хороший, и привыкла уже, что… — Успокойся. — твёрдо отрезал Слава, но рукой успокаивающе сжал её пальцы, стараясь не задеть новый маникюр. — Оно того не стоит. Я не готов делать что-то ради наших отношений. Да и потом, готова ли ты завязать с кокаином хотя бы на время? — Я… Не знаю, — обессиленно опустив голову, пробубнила девушка. — Я могу попробовать ради тебя. — Не нужно. Попробуй ради себя, ладно? — Слава свесил ноги с постели и сел напротив Филипповой, обдумывая, как дальше с ней разговаривать. — Ради меня ты ничего не сделаешь. — Ну почему ты так говоришь? — грустно спросила Кристина, хотя мысленно сама ответила на свой вопрос: ей даже при желании не хватит сил с этим справиться. — Если ты мне поможешь… — Я не стану тебе помогать, — сказал Третьяков, стараясь не звучать грубо. — Ты прости, но я себе помочь не всегда могу. И не хочу брать на себя ответственность за кого-то. Если действительно есть желание, то попроси помощи у своего отца, тебе стоит наладить с ним отношения. А наши с тобой пути здесь точно расходятся, как бы неприятно тебе не было это слышать.FBE
Слава вытянул ноги настолько, насколько позволил узкий оконный проём, и отвёл взгляд зелёных глаз к пошарпанному потолку. Он без Кристины не сильно скучал. Все эти дни голова была занята другим, несмотря на то, что время в психиатрической лечебнице проходило впустую. Когда дверь за ней только закрылась, Слава испытал укол сожаления, но понадобилось не больше часа, чтобы всё прошло. Наверное, это была привычка. Он всегда становился инициатором для расставания, и это происходило, когда ему казалось, что пора двигаться дальше. Слава обычно не испытывал никаких глубоких чувств к своим девушкам, поэтому всегда думал головой, а не сердцем, и знал, когда приходило время поставить точку в этой главе. Ему становилось скучно и тягостно, не было больше желания писать и предлагать увидеться. Иногда, как и в случае с Кристиной, отношения начинали больше приносить проблемы, чем помогать с ними справляться. Страницы перелистывались в странном порядке, но это не имело большого значения. Слава остановил свой взгляд на более ранних записях, которые заставили ещё раз убедиться в правильности своих последних решений.«24 октября, 2020» «Не знаю, с кем я ещё не поссорился. Даже с самим собой не в ладах. Не хочу никого видеть. Не хочу, чтобы кто-то меня видел таким. Не могу перестать себя винить за всё, что делаю. Но этот стресс только заставляет совершать больше идиотских поступков. Я ненавижу себя настолько, что не могу видеть отражение в зеркале. Я знаю, что лицо у меня привлекательное (правда уставшее и опухшее), но смотреть больно именно на человека напротив. Не хочется верить в то, что это я. Не хочется жить своей жизнью. Чувствую полную безысходность, нет сил даже вставать с постели. Не вижу смысла. Может, если я пролежу без движения несколько дней, высплюсь, меня немного отпустит и станет легче. Это просто нужно перетерпеть. Только время в этом состоянии полного упадка тянется ужасно долго. Уснуть не получается, хотя я ужасно устал. Кажется, мне никогда не станет лучше. Просто не верю в то, что могу ощущать себя по-другому, без дышащего в спину чувства безысходности и ненависти.»
«25 октября, 2020» «Чувствую себя примерно также, как в декабре семнадцатого года. Тогда я в первый раз совершил эту ошибку и поклялся, что никогда не наступлю на те же грабли. Оказывается, не так важно каким наркотиком убиваться. Если не знать меры, это будет иметь одни и те же последствия. Я больше не на игле, но мне всё ещё очень плохо. Я опять стал ощущать себя трупом. Хожу туда-сюда по квартире, большую часть времени провёл в постели. Всё время хочу пить, но вода на вкус мерзкая. Кусок в горло не лезет, сон короткий и беспокойный. Вид кокаина вызывает у меня столько же отвращения, сколько и желания снюхать дорожку. Без него просто не могу нормально соображать. Мне кажется, что у меня не хватит сил выбраться. Но сообщения Кристины я пока упорно игнорирую. Хотя и она не отстаёт, постоянно звонит и пишет. Меня это настолько взбесило, что я швырнул телефон об пол и разбил защитное стекло. После этого решил просто отключить от греха подальше.»
Запись от двадцать шестого октября он читать не стал. Было слишком тяжело, так как это был именно тот день, когда Слава поехал к Кристине и обнюхался до пятен перед глазами. Испытав странное отвращение к самому себе, Третьяков захлопнул дневник. Все эти негативные мысли были записаны в тетрадь, чтобы там и остаться, а не чтобы потом снова сковывать грудную клетку. Слава бы никогда не признался, что не хочет оставаться один, — особенно здесь, где он только и делал, что просил его не трогать, — но именно в тот момент дверь палаты распахнулась вовремя. Он было подумал, что подошло время очередных выматывающих бесед с психологом, но на пороге стоял тот самый парень, с которым Третьяков не так давно подрался без особого повода. Звали его Артур, ему было то ли двадцать шесть, то ли двадцать семь — это не так важно, и лежал он здесь из-за синдрома дефицита внимания. У него имелся огромный набор разноцветных футболок и вагон невыдуманных историй, о которых невозможно молчать. Он крайне очевидно путался в собственных выдумках, когда с сияющей улыбкой рассказывал о своих невероятных приключениях, но никто обычно не говорил ему о том, что в его сюжетах чересчур много дыр, так как все понимали, что ему просто хочется быть интересным собеседником. Люди, слишком много и пусто болтающие, вызывали у Славы раздражение, особенно если у самого у него было паршивое настроение. Поэтому они сразу не поладили. Когда Третьякова определили в психиатрическую лечебницу, ему хотелось исчезнуть или хотя бы стать для всех невидимым, а Артура было слишком много. Он всячески старался подбодрить Славу, уверял его, что лечиться нужно для собственного блага, и тем самым особенно действовал на нервы. К нынешнему моменту Слава немного привык к нему, да и в отдельной палате он видел посторонних куда реже прежнего, поэтому с кулаками на Артура уже не лез. Однако и не мог сказать, что эта бритая салатовая макушка и проколотый нос очень сильно радуют его взор. — Славик, ты чё тут опять киснешь? — покровительски спросил он, повиснув ладонью на дверной ручке. — Я не молоко, чтобы киснуть, — буркнул Третьяков мрачно и раскрыл дневник на случайной странице, для вида занятости уставившись в чёрные прописные буквы. — Что тебе нужно? — У тебя остались ещё какие-нибудь таблетки? — он невинно похлопал ресницами, хотя Слава на него даже не смотрел. — Нет. — сухо сказал Слава. — Жалко… — с долей утраты протянул Артур. — Может, составишь мне компанию, чтобы украсть лекарства? Скажем, отвлечёшь санитаров, начнёшь истерить опять, чтобы тебя отпустили, а я в это время налутаю что-нибудь. — Нет, — себе же вторил Третьяков, напряжённо нахмурившись. — Хватит меня донимать. Если тебе так скучно — посчитай ветки на деревьях. — У меня СДВГ, а не ОКР, — недовольно прокатив взгляд по потолку, напомнил Артур. — Я таблетки хочу. — Я на фармацевта похож? Иди к чёрту отсюда. — огрызнулся Слава и с хлопком закрыл тетрадь, смерив парня грубым взглядом. Дверь закрылась. Слава выдохнул с облегчением и всё же мысленно поблагодарил Артура за то, что он вовремя заявился сюда со своими глупостями. Воровать транквилизаторы — интересное такое предложение. Из-за этого аптечного наркомана таблетки теперь выдавали строго по расписанию. Раньше, вроде, можно было поприбедняться перед санитаром и получить дополнительную дозу успокоительных, но когда работники отделения прознали, что почти всё таким образом выклянченное отправляется к Артуру, перестали идти на уступки. Слава его в какой-то степени понимал, он сам старался закинуть в себя побольше транквилизаторов. Он их действие до этого не ценил, но эти лекарства здорово помогали выспаться. Кроме того, под препаратами было плевать на всё вокруг происходящее, и Слава наконец чувствовал себя свободным от разъедающего нутро чувства вины и злости. Ему становилось как-то неважно то, что он здесь заперт и заперт по собственной глупости. Дверь снова раскрылась, заставив Славу вслух задать измученный вопрос: «да что ещё от меня надо?». — Вячеслав, к Вам тут друг пришёл. — сообщила низенькая девушка и виновато поджала губы в ответ на грубость, которая прилетела раньше её слов. Слава сдавленно вздохнул и слез с подоконника. Извиняться он не стал, только бросил, что сейчас к нему выйдет. Вещей здесь у Славы было крайне немного, так как тумбочка была не слишком вместительной. Третьяков имел привычку хорошо одеваться и часто менять образы, даже здесь он просил своего лучшего друга привозить ему новые вещи и забирать в стирку старые. Хотя, казалось бы, куда здесь наряжаться. На нём была белая футболка, плюшевая толстовка с медвежьими ушами на капюшоне, который как раз оказался на пепельно-чёрной макушке, и клетчатые кофейные штаны — чтобы сочеталось по цвету. Достаточно домашний прикид, но большего и не нужно было. На улице было холодно, гость встретил его в бежевом пальто и вязаном шарфе, предложил зайти в помещение, чтобы не мёрзнуть, но Слава отказался, несмотря на то, что замёрз сразу же. Они сели на лавочку, парень двадцати четырёх лет плотнее укутался в шарф, пригладил разлетевшиеся по ветру каштановые кудри и передал Славе пакет с гостинцами. — Как ты, солнце? — спросил Бажен с отразившимся в голубых глазах переживанием. — Нового ничего не услышишь. — усмехнулся Слава. Бажен навещал его чаще остальных, хотя Третьякову было не очень ясно, где он находил время. Образцов всегда был в делах. Активно писал песни, писал картины, проводил экскурсии в картинной галерее, ухаживал за своей кошкой и периодически гулял с собаками Данилы, ещё одного парня из компании. Ещё и умудрялся заезжать несколько раз на неделе сюда, в ленинградскую область. — Потерпи, я думаю, скоро сможешь вернуться. — поджав пухлые губы, Бажен погладил его по плечу. Слава тихо угукнул, не найдя в себе моральных сил рассыпаться в насыщенных рассказах. Да и сейчас он мог разве что пожаловаться, а делать это он совершенно не любил. Бажен отнёсся к этому с пониманием. Даже в первый свой визит, ещё в больницу, он не стал винить Славу в произошедшем и мотать ему нервы нравоучениями, хотя так и хотелось возгласить: «Дурак! Я же тебе говорил, что наркотики до добра не доведут, так хорошо всё было, пока вы с Леной не расстались…». К тому же, Лена была прежде всего подругой Бажена, и именно он их познакомил. И всё же Образцов осознавал, что не имел права наседать. Ему лишь было жаль, что всё сложилось именно так. Он сильно переживал и даже не мог спать, пока не узнал, что Слава пришёл в себя. Об этом самому Славе знать было необязательно. Бажен понимал, что сейчас Славе требуется поддержка, о которой он никогда не попросит сам, поэтому старался быть рядом и уделять своё время. — Какие у тебя планы? Что будешь делать, когда выпишут? — с любопытством спросил Бажен и утёр белым платком вздёрнутый пухлый нос — осенняя простуда никогда не обходила его стороной. — Не знаю. Жить дальше. — также немногословно отозвался Слава, зависнув зелёными глазами где-то вдалеке. — Ну… Может, тебе бы хотелось чего-то? — раздосадовано уточнил Образцов, не радуясь тому, что разговор в очередной раз получается скомканным и больше односторонним. Слава призадумался, и Бажен умолк, понимая, что друг размышляет над заданным вопросом. Ему это было свойственно куда больше, чем неутомимо болтать и беспорядочно разбрасываться своими мыслями. Слава говорил обычно медленно, чётко и вдумчиво, его чистую грамотную речь было слушать приятно, даже когда туда вкраплялись броские матерные выражения. — Хочу на выставку. — вырвав из моря других вариантов совершенно случайный, заявил Слава. Ему хотелось ещё обнюхаться до комы, из которой он вышел совсем недавно, но такой ответ бы Бажена явно огорчил. А желание прошвырнуться по магазинам Славе стоило придержать для Валеры, это он был главный шмоточник в компании, если только не в городе. Обычно покупать вещи Третьяков ходил именно с ним, если не с кем-то из подруг. Стоит сказать, даже у девочек быстрее кончались силы на шопинг, чем у Леры Патронова. — У нас в Борее как раз откроется через пару дней новая выставка, — на широких скулах Образцова засияла белоснежная улыбка, как только речь зашла об искусстве. — Хочешь, мы туда вместе сходим? — Да, с радостью. — Слава заставил себя улыбнуться, чтобы показать, что он воодушевлён предстоящими планами, хотя его удручало то, что это ещё неизвестно когда случится. Третьяков любил искусство в совершенно разных его проявлениях, но в его тусовочных буднях не так часто находилось время, чтобы посетить театр или музей. Его искренне утепляла мысль о том, насколько Бажен влюблён в то, что делает. Питерская интеллигенция — это его среда, и совсем неясно, как он затесался в коллектив, в котором находился уже пять лет и чувствовал себя комфортно. Ему нравилось чёрно-белое кино, архитектурный стиль рококо и фарфоровая посуда для изысканных чаепитий, а в их творческом объединении этим всем и не пахло. Хотя, конечно, все ребята были очень разными и много чем увлекались. Всегда было с кем поговорить на любую из возможных тем. — А что за выставка хоть? — решил уточнить Слава, хотя это не было так уж важно. — Ой, очень интересная! — с горящими глазами начал Бажен. — «Алхимия жеста» — это фотовыставка, цифровая графика, все дела. Щелчкова сделала очень эксцентричную композицию из того, что априори не сочетается. Я думаю, тебе понравится, ты же любишь современное искусство. Слава кивнул и вновь улыбнулся, теперь уже искренне. Бажен продолжил оживлённо рассказывать о предстоящей выставке и делиться своими впечатлениями. Хоть Слава и не был готов к такому активному потоку эмоций, всегда было интересно слушать человека, говорящего о том, что вызывает у него огонь внутри. Ему вдруг вспомнился их весенний поход на выставку, когда он и познакомился с Леной. Она тогда приехала из Америки, в которой провела последние семнадцать лет жизни. Девушка по фамилии Весна Славу очень заинтересовала. Она была безумно красива и грациозна, её улыбка и взгляд карих глаз его затянули в другой мир. Лена была подругой Бажена, они познакомились в детстве, когда оба жили в Праге. Образцов там родился и провёл всё своё детство до окончания школы, а Лена прожила в Чехии всего лишь шесть лет, после чего родители увезли свою восьмилетнюю дочь в Сиэтл, где она и жила буквально до того дня, как они со Славой познакомились. История там была долгой и запутанной, но тот день положил начало лучшим пяти месяцам в его жизни за последние годы. Впрочем, воспоминания об этом не привнесли в душу тепла. Слава не любил чувство ностальгии — оно было неприятным и тоскливо шкрябало по грудной клетке, поэтому Третьяков отмахнулся от этих мыслей. На посещение отдавалось не так много времени, поэтому Бажен постарался быть ёмким в своих рассказах. Кратко обмолвился о том, что они с Адамом хотят записать совместный трек и сейчас находятся на стадии создания бита. Немного поговорил о своей кошке и вскользь упомянул, что сейчас пишет новую картину. Скоро им пришлось попрощаться, и Слава вернулся обратно в палату, откуда его выдернули на очередные процедуры. Скорее бы это всё кончилось.