Яркие краски

Машина резко затормозила, заставив пассажиров в салоне трепыхнуться. Яша даже ударился лбом о спинку водительского сидения. Водитель несколько минут петлял по подъездам, пересекая дворы-колодцы, пока не показался явный знак того, что пассажирам пора выходить — возле одного из крылец их ожидали друзья. Бажен и Данила вышли встретить их, чтобы помочь донести роскошные букеты, которых оказалось слишком много для двух пар рук. — Парни, вы вообще молодцы, что сумели это дотащить от цветочного! — поспешил хвалить Бажен, обнимая раскидистые букеты. — Представляете, как здорово? В этом году у всех есть пара на праздник. Ну, кроме Феди… Активно разглагольствуя о необходимости поддержать Федю в день, когда он должен был боготворить свою жену, Бажен даже запнулся о ступени и почти грохнулся своим кованым лицом в холодный булыжник, но вовремя перенаправил своё падение в Данилу. Который, к счастью, обладал более ровным шагом, чем его непутёвый лучший друг. Сцена выглядела довольно смешно: Бажен споткнулся, накренился, крепче прижимая к себе цветы, и как шар для боулинга — кеглю, толкнул Данилу в плечо, заставив его пошатнуться и схватить Бажена за рукав. — Явились, ненаблядные! — послышалось Фединым баритоном, только распахнулась дверь. — Будьте любезны, в каких-таких осях-координатах вы там шлялись, простите, что почти на два часа опоздали? — Главное, что ребята всё-таки доехали, — заступился Данила, на выдохе выгружая букеты. — Подарки-то у них все. — Конечно. Бухой проспится, эти двое — никогда, — продолжая козырять богатым пословным лексиконом, усмехнулся Федя. — Нашли, что спиногрызам поручить. Я бы им даже авоську апельсинов не доверил. — Да брось, — улыбнувшись этой ругани как безобидной шутке, хмыкнул Бажен. — Всё же нормально. — Как-то быстро всеми забылось, что стало с горошком в новогоднюю ночь. — злопамятно припомнил Федя себе под нос, безрадостно зыркнув на Яшу. В помещении цветов уже было не меньше, чем в руках четверых друзей, поочерёдно переступивших порог. Федя бережно стелил на столы белоснежные скатерти, Лера и Ефим сидели на столу и разбирали цветочные гирлянды, аккуратно вживляя в них обыкновенные — те, что с лампочками. Пока что на улице было светло, но после наступления темноты эти гирлянды должны были создать нежное, пикантное настроение в стенах праздничных залов. Лера делал это с искренним воодушевлением истинного рукодельника, Ефим — с лицом человека, которого заставили. И хотя Нестеров покорно слушался указаний Леры, без повода они между собой не переговаривались, что намекало на напряжение, летающее между ними. — Руслан с Таней заедут за Аней и поедут через аэропорт, чтобы встретить Настю, — сообщил Бажен, занимаясь сразу десятью делами. Он только опустил на столешницу цветы, как схватился тут же за вазы, и в этот же момент при нём был включённый мобильник, по которому он связывался с друзьями, находящимися в пути. — Поэтому они приедут сразу вместе. Арина приедет с Есенией, Ксюша с Соней. — Вроде всё логично? — переспросил Федя и злобно порвал упаковку розовых тканевых салфеток, которые должен был разложить по столу. — Какая в жопу разница, кто с кем и в каком порядке? — сквозь стиснутые зубы выцедил Ефим, демонстрируя холодный настрой, совершенно не соответствующий празднику. — Главное, чтобы не раньше пяти! Мы нихера не успеваем, потому что кто-то вообще никуда не торопится! — Хватит уже, — огрызнулся Лера в аналогичной ему манере и небрежно бросил на пол гирлянду, с которой посыпались розовые лепестки. — Продыху нет от твоего нытья. Возьми себя уже в руки. — Взять себя в руки? Разумеется, только это мне и остаётся. — пожаловался Ефим, ткнув в Леру жирным намёком, который тому совершенно не понравился. — Хочешь трахаться — веди себя как человек! — откровенно заявил Лера, не желая терпеть прикрытых обвинений в свой адрес. — Я что-то упустил в беседе? У нас сегодня по дресс-коду вход только в дерьмовом настроении? — влез между ними Слава, поочерёдно их оглядывая. — Ладно Федя, он всегда на своей волне, но вы двое можете не нагнетать обстановку? — Кто тебя вообще спрашивал? — Ефим с прищуром проследил за тем, как Слава вешает на вешалку свой чёрный кожаный тренч. Слава недоумённо на него обернулся. — Кто меня спрашивал? Я сейчас тебе виниры выбью, будешь месяц плакать у дантиста и сосать Агушу, — угрожающе пообещал Слава, перескакивая на ту же степень агрессии, за которую только что ругал друзей. — У меня тоже есть проблемы, но я не порчу всем вокруг настроение. Так что закрой свой рот, пока я его тюльпанами не набил. — Слава, Яша, вы не могли бы подсобить Лере и Ефиму с украшениями? Адам ругается с доставщиком еды, мне нужно ему помочь. — промчавшись по комнате в попытках поправить сразу все недочёты, взмолился Бажен. Своей просьбой он ненароком элегантно заткнул перепалку, назревающую между Славой и Ефимом, и это заставило Леру выдохнуть с буддистским спокойствием. — И он тоже ругается? Сегодня проклятый день. Что странно, ведь даже не вторник. — тихонько буркнул Яша, складывая букеты со своих рук к прочим. — Может, лучше я? — предложил Федя и вопросительно выгнул бровь, с должным скепсисом наблюдая за тем, как Бажен носится туда-сюда, не выпуская из рук вазы и включённого телефона. — Бажен, без обид, но если надо поддержать кого-то в споре, то это явно не для тебя задачка. Ты же выйдешь и будешь всех мирить как Леопольд. — А разве не в этом заключается суть спора? Не в том, чтобы его закончить? — Бажен резко затормозил и испытующе посмотрел на Федю. В ответ на что Федя покачал головой, тяжко вздохнул и направился на выход, чтобы спуститься на подмогу Адаму. Работа кипела, вопреки тому, что не все могли уладить личные конфликты и договориться между собой. Прежде, чем приступить к облагораживанию территории, Слава с Яшей вдвоём забились в туалет, чтобы догнаться новой порцией амфетамина. — Рядом с их кислыми рожами невозможно находиться трезвым, — объяснялся Слава, высыпая порошок на экран телефона. — Нужно убиться посильнее, иначе в качестве гирлянд я развешу повсюду кишки Ефима. Ненавижу, когда отпускает… Яша утвердительно угукнул, держа наготове скрученную купюру. Когда они вышли, неприметно шмыгая носами, Бажен уже красиво расставил букеты по вазам и повесил на каждый из них по именной бирке, чтобы при дарении ничего не спутать. Адам с Федей торопливо зашли в зал, нагруженные коробками с пиццей и роллами, а Ефим и Лера продолжали молча властвовать над гирляндами, дожидаясь, пока двое подоспевших тунеядцев соизволят к ним присоединиться. — Слава прав, — тихонько шепнул Лера, нехотя придвинувшись поближе к Ефиму. — Им ни к чему это выслушивать. Веди себя прилично, и я тоже постараюсь. — Тебе не кажется, что мы как-то не вовремя расстались? — также таинственно тихо отозвался Ефим. — Ты идиот? Как можно «не вовремя расстаться»? — злобным шёпотом предъявил Лера. — Восьмое марта, масленица, пасха, репетиции. Тур, в конце концов. — на пассивно-агрессивной ноте перечислил Ефим. — Нет уж. Ещё полтора месяца ходить с клоунским гримом на лице я не собираюсь. Тем более, там начнутся майские и найдутся другие предлоги никого не расстраивать, — решительно возразил Лера. — Они не наши дети, от них необязательно это скрывать всю оставшуюся жизнь, чтобы сохранить их психику. Просто не сегодня, вот и всё. — На твоём месте я бы не торопился, — самоуверенно усмехнулся Ефим, и когда Лера посмотрел на него с легко читаемым выражением «это ещё что значит?», продолжил: — Давай начистоту: это временно. Мы всегда в итоге снова сходимся, только зря шум поднимать. — Давай начистоту: наши отношения разваливались с новогодней ночи. То есть последние два месяца, — прорычал Лера сквозь зубы, начиная заметно напрягаться, что отразилось на его кручении гирлянд — оно стало угловатым и резким из мягкого и кропотливого. — Смирись, на этот раз между нами всё кончено. Я почти не виню тебя за то, что чужое мнение для тебя важнее меня, но больше я не буду развешивать уши и слушать твои признания, понял? — Поговорим, когда остынешь, — с нерушимым спокойствием заявил Ефим, убеждённый в своей правоте. — Вот увидишь, это пройдёт. — Пройдёт? — подогретый чужим пренебрежением, Лера крепче сжал в руках гирлянду и приблизился к самому уху Ефима, чтобы уязвить его в отместку за свои негативные эмоции. — Знаешь, что я вчера сделал после того, как мы разошлись? Переспал с Арсением. Можешь и дальше на что-то надеяться, но я не намерен играть в эти… — Что?! — машинально порвав гирлянду на две части и резко бросив её о пол, Ефим забыл не только о том, что должен быть аккуратен с живыми цветами, но и о том, что они договорились не ругаться при друзьях. — Я его убью! И знаешь, что? В таком случае, я сниму себе шлюху и поздравлю её с праздником! Поднявшись с пола, Ефим прошагал через весь зал под непонимающими взглядами друзей и оглушительно хлопнул дверью, из-за чего немногие повешенные гирлянды свалились на пол. Бажен погасши вздохнул, и кажется, при виде упавших на пол декораций, у него даже слегка дёрнулся глаз. — Ничего, Бэби. Я сейчас поправлю, — удовлетворённый сработавшей провокацией, Лера уверенно улыбнулся и плавно поднялся с пола. — Ефим что-то со вчерашнего дня не в настроении. Ума не приложу, что с ним такое. На их ссоре, за неимением лишнего времени, было решено не зацикливаться. Стали развешивать украшения, расставлять свечи и сервировать праздничный стол. Всего в их распоряжении оказалось несколько комнат, выдержанных в относительно едином стиле. Кремовые стены, ореховые оконные рамы, полы и плинтуса могли по праву считаться художественным холстом для любого интерьерного дизайнера. В основном зале настроение было более современным; в середине аскетично расположились диванчики и кресла, смотрящие на голую стену, в которую был направлен видеопроектор. Разбавляли обстановку домашние растения в крупных вазонах и нежные торшеры. Остальные комнаты оказывались в зоне видимости, отделённые от зала арками. Первая из них была чем-то вроде кухни; именно там, против кухонных тумб с микроволновкой и кофемашиной, стояли застеленные скатертями столы. Вторая скорее была продолжением зала — сама по себе поменьше, но в ней несколько кресел и любопытная особенность. Наверняка, причина, по которой Бажен без раздумий взял именно это помещение. Справа от арки, спиной к стене, стояло раритетное пианино, украшенное компактными цветочными горшками, а слева, ближе к окну, расположился поцарапанный дубовый столик. И на нём, на дубовом столике, доверчиво поместился проигрыватель в компании скромной коллекции виниловых пластинок. Трогать их не возбранялось, разумеется, при наличии соответствующих навыков, и именно за это Бажен внёс поистине эпическую сумму в качестве залога. — Эх, парни. Представьте, был бы это наш день, — мечтательно предложил Адам, со взглядом идеалиста выкладывая в вазочку палочки для роллов. — В смысле, если бы это мы все были девчонками… Друзья посмотрели на него практически синхронно и некоторые очень даже выразительно улыбнулись. Яша, надув щёки, покрутил пальцем у виска, Федя махнул рукой, а Лера серьёзно задумался. — Кроме того, что меня бы сегодня поздравили, в моей жизни бы ничего не изменилось, — заявил Патронов уверенно. — Итак половина интернета глубоко убеждена, что я на самом деле женщина. Или, как минимум, травести-дива… Чёрт, меня бы даже звали также! — Валерия? Приличное имя, грех жаловаться! Меня вообще хотели назвать Айя, если бы я девочкой родился. Сейчас все хотя бы шутят про моё ребро, а не про то, что мама ударилась мизинцем, когда в загсе диктовала имя. — поделился Адам тоном блестящего рассказчика. Пока руки у всех были заняты делом, посредством последовательной переклички выяснились любопытные мелочи, о которых все любили спрашивать у родителей в детстве. К примеру, Бажен сообщил, что его бы назвали Надей, Данила поделился, что его хотели назвать Валентиной, Федя закатил глаза и нехотя пробормотал почти неслышное «я бы был Машкой». — Имена-то ладно, — путаясь в двухстороннем скотче, сказал Лера. — Как думаете, какими мы бы были людьми? Ведь парни и девушки живут в совсем разных мирах, нас по-разному воспитывают и воспринимают. — Я был бы той ещё шлюхой, определённо. — незамедлительно высказался Слава, замерев в определённом положении, чтобы придержать гирлянду, пока Данила её закрепляет. — Ты и так. — лаконично сообщил Федя и разорвал пакет, который завязали так крепко и надёжно, словно в нём везли не роллы, а документ международного уровня важности. — И я горжусь этим. — без раздумий заявил Слава с блистающей улыбкой. — Мне кажется, всё должно быть как в самой настоящей параллельной вселенной. Слава был бы девственницей, — быстренько рассудил Адам, заставив Славу шокировано округлить глаза и чуть не подавиться жвачкой, а всех остальных провалиться в оглушительный хохот. Довольный произведённым эффектом, Адам окинул взглядом всю компанию и для торжественности своих слов поднял в воздух деревянную палочку для роллов, которой приготовился указывать на друзей. — Я был бы шлюхой вместо него. Лера был бы такой девочкой-пацанкой с лысой головой… — Никакой ювелирки и сумки Шанель? Остановись, мне не нравится. — капризно потребовал Лера, и помещение снова налилось смехом. — Яша бы тогда что, получил учёную степень? — скептично уточнил Федя и вопросительно сдвинул бровь, уставившись на Адама. Ради этого он даже перестал выкладывать из порванного пакета коробки с роллами. — Именно так, — гордо кивнул Адам. — Вы бы с Баженом поменялись местами. Он бы превратился в меланхоличную Беллу Свон, а ты — в комок энергии и света. — Теперь мне тоже не нравится. — мрачно отозвался Федя и нарочно отвернулся от Адама, принявшись его игнорировать. — Да ладно вам! Представьте себе типичный день на студии… — медленно раздвинув руки, словно он плывёт, Адам таинственно прищурился и начал свой рассказ…

Где-то в параллельной вселенной…

Ярким солнечным весенним днём в музыкальной студии стоял грохот. Весенняя уборка — не самое приятное занятие для нежных рук с новыми ноготочками, зато прекрасная возможность перезагрузиться в преддверии тёплого времени года и откопать в закромах давно утерянную вещь. Лия Нестерова, худощавая сероглазая блондинка, всегда была нежной и тонкой натурой. Это можно было заметить по её пастельному гардеробу, сдержанному маникюру, теплой улыбке. Она была инициатором всех активностей и остро пропагандировала здоровый образ жизни, стараясь приобщить к нему даже свою здорово пьющую девушку. Да и было даже странно, её словно тянуло к полным противоположностям, ведь она уже больше пяти лет дружила с кем-то вроде Айи Русских. Айя была персона дерзкая, неусидчивая, ветреная. Она состригала волосы до ушей всякий раз, когда её бросал парень, а происходило это стабильно раз в месяц. Быть может, где-то глубоко в душе, Айя тоже была хрупкой и романтичной, иначе было и не объяснить то, что её было практически невозможно затащить на студию и заставить написать хотя бы один бит — она вся была в любовных делах, и музыкой ей заниматься было некогда. Она обещала завершить инструментал для новой песни также, как и обещала себе начать бегать по утрам — завтра, с утра, в понедельник. Ни одно из своих начинаний она так и не заканчивала. Не считая, разумеется, интрижек с разными молодыми людьми. Как уже и упоминалось, они замечательно умели заканчиваться. И очень хорошо, что, с относительно недавних пор, в Кристалайз Крю состояла ещё одна девушка, которая весьма неплохо разбиралась в написании битов. Яна Чертополох безумно много времени проводила за книгами, увлечённая учёбой в университете даже сильнее, чем подработками, и всё же находила время для того, чтобы написать парочку битов своим друзьям. Яну знали как заядлую карьеристку, а своим ярлыком книжного червя она сильно гордилась. Когда Лия решила организовать весеннюю уборку, Яна поддержала её всеми руками и ногами. И даже помогла ей усмирить её буйную девушку. — Как тебя заставить хоть что-нибудь сделать? — послышался голос, принадлежащий Маше Сладковой. Она встала перед Надей Образцовой, лениво раскинувшейся на диване, точно грозовая туча посреди ясного неба. В руках у Маши была пыльная коробка со старыми вещами, а взгляд у неё был недовольный, но бесконечно добрый. Несмотря на то, что Маше пришлось пережить смерть мужа, она шла по жизни с позитивным настроем и горящими глазами. Все знали, что Маша обладает двумя вещами: неиссякаемым обаянием и улыбкой более яркой, чем само солнце. Однако, она была не рада, что Надя с самого начала генеральной уборки всячески отлынивает от обязанностей и сваливается сидеть на диване каждые десять минут. — О, прекрасно. Спасибо, что загородила мне свет, а то глаза слепит. — протянула Надя с долгим зевком и умиротворённо прикрыла глаза, совершенно не стесняясь быть обвинённой в безделье. — Девочки! Кто-нибудь, помогите Надю растормошить? — поджав губы, Маша огляделась по сторонам в поисках поддержки. Сама она была недостаточно жёсткой, чтобы ответить Наде что-нибудь довольно веское и замотивировать её работать руками. — Надя! — оглушительно раздалось из кладовой, откуда вышла бритая под единичку девушка в широких болотно-зелёных штанах и в спортивном топе. Это Валера Патронова, и в руках у неё было не столько три невероятно тяжёлых коробки с музыкальными установками, сколько орудие для холодного убийства. — У нас в Саратове за такое пизды дают! Сейчас как заряжу тебе подсрачник, матка вывалится! — Ну и пускай. Наконец-то избавлюсь от месячных, — вновь зевнула Надя, да понуро замоталась в плед. — У меня и без них постоянно тело ломит, будто я пять-два пашу на трассе. Оставьте меня в покое, пускай Самира поможет. — Самиру муж не отпустил, — мрачно напомнила Валя Миронова, трагически вздохнув при упоминании их подруги, обладающей кавказскими корнями. — Как хорошо, что Ваня у меня человечный и понимающий. Я бы его треснула, если бы он мне что-нибудь попытался запретить. Учитывая то, что на мне дом с четырьмя кошками и маленький сын. Валя с Валерой чем-то были схожи. Они обе были громкими и неудержимо агрессивными, но Валя, всё-таки, не чуралась макияжей и пышных юбок. Во многом, именно благодаря своему мужу, который тоже слыл человеком достаточно темпераментным. По совместительству с активной карьерой сольной певицы, Валя ещё и занималась продюссированием. Не так успешно, как музыкой, но на её помощь периодически можно было рассчитывать. — Я вообще не понимаю, кто слушает мужчин, — решительно встряла Валера, и бросив на пол коробки, громко выдохнула. — Да и зачем они вообще нужны. Мой выбор — женщины, потому что они прекрасны. Валера была дамой боевой. С Лией они смотрелись как вполне стереотипная пара: нежная принцесса с пшеничным локоном до бёдер и воинственная оторва в безразмерных шмотках. Пока Лия была миролюбивой и тихой поклонницей сериалов с мороженым, Валера совершенно ничего не смыслила в косметике и боялась платьев, как огня. Разумеется, если только они не сидели на теле её любимой девочки. Тогда платья сразу становились непревзойдённо прекрасными. — Я тоже не понимаю. — следом за Валерой из кладовки вышла Соня Третьякова. Она не была той, кого тянет к женщинам, но и в компании молодых людей её обычно не видели. Её слов даже никто толком не услышал, и это было нормально, ведь Соне никогда не приходилось находиться в центре внимания. Наверное, если бы не её усердие и зацикленность на работе, никто и никогда бы даже не задумался о том, чтобы взять её в коллектив, поскольку в ней не было ничего особо примечательного. Она делала всё возможное, чтобы понравиться девочкам из объединения. Певица из неё была хорошая, но харизмы ей явно не хватало…

В нашей вселенной…

— Стоп-стоп-стоп! — шумно перебил Слава и бросил держать гирлянды, которые Данила тут же уронил. Слава оказался настолько не удовлетворён выдумкой Адама, что даже не посмотрел на Данилу, который за его спиной тихо ругался. — Во мне не было ничего примечательного? Не хватало харизмы? Ты не прихуел, Адам? — Ну это же параллельная вселенная, там всё наоборот! Если здесь ты постоянно притягиваешь к себе взгляды, то в каком-то другом мире тебя должны не замечать — это баланс мироздания, дурачок самовлюблённый! Я же не жалуюсь, что мне где-то там суждено быть девочкой с непроработанным отцом и СДВГ, не умеющей думать ни о чём, кроме парней! — вступился за себя Адам, терпеливо объясняя другу тонкости параллельных миров. — Леру вон чуть инфаркт не хватил, пока я рассказывал, каким танком выросло его женское воплощение! Но он же терпел! — Конечно, терпел. У него хотя бы Лия есть, а меня ещё и не ебали ни разу за двадцать лет! — всплеснув руками, возмутился Слава. — Я не хочу быть страшненькой подругой из песни «плоская», ясно? Я хочу быть гламурной сучкой, которую половина клуба пытается споить, чтобы выебать. Если бы я тебя не прервал, ты бы походу дальше вообще сказал, что у меня плоская жопа и не хватает одного пальца на левой руке. — А я ненавижу читать. — ненавязчиво присоединился Яша. — Руслана жалко, — вмешался Бажен совсем тихо. — Чего это его муж к нам не отпускает? Если бы Таня была его мужем… А, ну да, всё сходится… — Ничего вы не понимаете в радикальных параллельных вселенных, — обиженно вздохнул Адам. — Если мы будем прежними, но только с другой внешностью, то будет уже не так интересно. Злой Ефим, уставший Федя, Бажен-солнышко, Слава-шалава. Это всё у нас и так есть! Мы тебя, Слава, очень сильно любим, и ты и так всегда в центре внимания. — Вот именно, вся вселенная вокруг тебя вращается. — активно закивал Яша. И пока Адам говорил скорее иронично, Яша поддерживал его с абсолютной серьёзностью, искренне восхищаясь Славой. — Ладно… Так и быть, продолжай. Буду слушать и радоваться, что я нахожусь именно в этой вселенной, а не в той, в которой у меня нет кокаина, зато есть кровоточащие гениталии. — смиренно произнёс Слава, махнув рукой. — Это правильно, наркотики твоя женская версия не приемлет, — вскинув указательный палец, поддержал Адам. — Но не кручинься, в целомудрии тебя кое-кто поддержит… — Ага, кто же? — смерив скептичным взглядом загадочное рыльце Адама, поинтересовался Слава.

Где-то в параллельной вселенной…

— Вы обе просто не понимаете, — разочарованно протянула Айя, с тоской глядя в телефон в надежде на ответ от «него». — Ты, Валера, видела больше вагин, чем гинеколог, а ты, Соня, в девках помрёшь. Вот мне хоть какого мужа уже в мои двадцать шесть… Пускай бы даже и запрещал иногда гулять. Тем более, Самира от этого только выиграла: муж её не отпустил, а ей, зато, не надо тут всякий хлам разгребать. — Потрясающая точка зрения. — донеслось от двери мужским голосом. Коля Иволгин был единственным парнем в Кристалайз Крю. Он часто слышал, что ему невероятно повезло окружить себя девятью красотками, нередко с кроткой улыбкой принимал шутки про собственный гарем, но девочки знали, что Коля — далеко не дамский угодник. Он был скромным и застенчивым парнем, который крайне избирательно относился к вопросу построения отношений. — Ну неужели пришёл помочь девушкам, — язвительно бросила Надя из-под пледа. — Валера в чём-то права. Мы и без мужиков нормально справляемся, другого выбора-то и нет. — Да на вас всех, девочки, сил не хватит. А ведь на носу восьмое марта… — отягощённо припомнил Коля, почесав лысый затылок. — Что у вас тут? С чем помочь? Валера, опять тяжести таскаешь! — Ничего. Если у нас с Лией будет ребёнок, роды на её плечах. — беззаботно сообщила Валера, продолжая летать по комнате с тяжёлой аппаратурой подмышкой, пока Лия изумлённо застыла с тряпкой в руках и распахнула свои аппетитные губы, словно хотела что-то возразить, но не решилась. — Что будешь нам дарить на праздник? Как и в прошлый раз — спрячешься? — спросила Яна, протирая запылившиеся очки.

В нашей вселенной…

— Подождите, — на этот раз рассказ приостановил Данила. — Я всё понимаю, у меня вместо собак кошки, вместо Эли, вероятно, Эльдар. Но я не особо улавливаю: что-то в корне меняется, а что-то остаётся неизменным? К примеру, по Лере видно, что он родился там же, но повлияла эта среда на него совсем иначе. При этом Бажен в своём оплоте интеллигенции вырос апатичным и равнодушным ко всему. — Так Адам же нас просто местами с ним поменял какого-то хера, — попытался объяснить Федя. — Только я таким стал уже в осознанном возрасте, а Надя просто депрессивная сучка. — Ну, об этом можно поразмышлять… — противоречиво произнёс Адам и бесшумно хмыкнул, потирая подбородок. — Вот с Ефимом всё логично. Он сам не раз говорил, что был бы совершенно другим человеком, если бы не родился пацаном. Типа, у родителей был бы совершенно противоположный взгляд на воспитание. Кстати, где Ефим? — Так выходит, что мы просто родились с совсем другими характерами, — заговорил Лера, желая отвести внимание от того, что Ефим так и не вернулся. — Тогда всё это звучит вполне логично. Я провёл всё детство среди грязи и быдла, но у меня в душе цвели ароматные розы, которые помогали мне не унывать. Если бы я родился там же, но с другой начинкой, мне пришлось бы найти другой стержень для выживания. Возможно, пожертвовать своей женственностью, чтобы быть на районе своим. Также и Бажен. Его образованное и доброжелательное окружение не спасло бы ситуацию, если бы у него внутри сидела какая-нибудь гадость. — На моём примере заметно, — поддержал Слава, помахав рукой. — У меня было нормальное детство и нормальные родители, но нормальным человеком я не стал. — Ладно, с этим разобрались. Но скромная Настя и целомудренный Слава меня искренне веселят, — добродушно усмехнулся Данила. — Парадокс, не правда ли? — вредно затянул Слава, артистично сложив руки на груди, чтобы укрепить эффект скептицизма. — У Насти было больше мужчин, чем у меня женщин. Но в параллельной вселенной она просто избирательная, а меня, похоже, даже в двух гондонах никто трахнуть не хочет. — Знаете, парни, думаю, это хорошо, что всё так, как есть, — философски подытожил Адам. — Может, конечно, где-то есть вселенная, где у меня большой член… Но я этого уже не узнаю. — Правильно. Потому что уже почти пять, — взглянув на часы, огласил Данила. — Всё практически готово, но я думаю, нам нужно поторопиться. Руслан уже скоро привезёт девочек.

«Всё получилось неплохо. Стол ломится от пиццы, японской еды и сладостей, подарки дожидаются хозяек. Я чувствую себя полным сил, и настроение у меня в норме. Хотя я немного волнуюсь.»

Когда девушки приехали, музыку переключили на более нейтральную. Стоило трём виновницам торжества переступить порог, как их окружили заслуженным вниманием и завалили поздравлениями. Слава не видел этих девушек достаточно давно. Даже Настю, которая вроде бы должна была стабильно появляться на каждой репетиции, но частенько их пропускала из-за другой работы. Тепло обняв каждую, Слава стал выслушивать их удивительные истории, рассказанные с яркими от помады улыбками. Вполне очевидно, кого Слава дожидался сильнее всего, продолжая находиться в нетерпении на протяжении шумных разговоров. Но следующей приехала Джилл. Слава обязано встретил её возле парадной, помог ей освободиться от куртки и дежурно вручил букет. Как и полагается, поздравил, похвалил её ошеломительный внешний вид. Сегодня все девочки приезжали нарядные, в легких не под стать погоде платьях, юбках, капроновых колготках. Джилл похвасталась красивым нежным платьем с рукавами-фонариками и сообщила Славе, что это одна из вещей, которые она купила его с карты — как бы оправдываясь, поскольку буквально вчера днём он обругал её за бешеные траты. Он этим не гордился, но и не стыдил себя за это. Джилл была наполнена радостью и хорошим настроением, в то время как Слава натянуто ей улыбнулся, не прекращая думать о том, насколько ужасно, что он создал такую нелепую ситуацию. Он считал, что унижает больше себя, чем её, относясь к ней со снисхождением. Даже своё приглашение на этот вечер Джилл получила фактически из вежливости. С ней были знакомы далеко не все друзья Славы, и позвал он её лишь для того, чтобы не отмечать этот праздник с ней наедине — «У нас будет вечеринка, если хочешь, можешь прийти». Правда, в тот момент она его ещё не раздражала, но за последние пару дней ему сильно надоело её поведение, которое значительно ухудшилось. — Давай договоримся сразу. Не надо представляться моей девушкой, приглашать моих друзей на нашу свадьбу и что ты там ещё можешь подобного выдумать, — холодно попросил Слава, вешая её куртку на крючок вешалки. — Я надеюсь, что у нас сегодня обойдётся без ссор. Ты славная, но мне неприятно, что ты постоянно на меня давишь. — Хорошо. Прости меня, я уже поняла, что была не права. — повинно отчеканила Джилл, посмотрев на Славу безмерно сожалеющими глазами. Он тяжело вздохнул и на несколько мгновений увлёк её в свои объятия, которые можно было считать примирительными. — Может, и я где-то перегнул. Зато у тебя есть повод задуматься, стоит ли предпринимать попытки сближаться с таким психом, — отшутился Слава, хотя в глубине души понадеялся, что она воспримет эти слова серьёзно. — Пойдём, я налью тебе бокал шампанского. Они вышли из коридора, и по пути до столовой Слава успел благополучно представить её всем присутствующим. Хотя бы один бокал шампанского полагался всем девочкам. От алкоголя отказалась только Таня, и на вопрос о причине отказа они с Русланом таинственно улыбнулись раньше, чем успели наврать. Наверняка, было бы неправильно перетягивать на себя одеяло, открыто заявляя всем, что она, наконец-то, в положении — так сочла Таня, а Руслан её поддержал. Конечно, ребята и так всё замечательно поняли, некоторые даже решились поздравить, но зацикливаться на этой теме не стали. К тому же, Руслан сообщил, что они планируют устроить званый ужин по этому поводу в ближайшее время. — Постарайся только сильно не налегать. Здесь всего одна уборная. — шепнул Слава, протянув ей наполненный фруктовым шампанским бокал. Джилл искусственно улыбнулась, недовольная услышанным. Действительно, пить она не умела. И заметить это успел не только Слава, но и все посетители вечеринок SBP.hub, которым не раз уже приходилось видеть, как Джилл спотыкается о ковры и табуретки, перебрав с коктейлями на водке. И Слава, как человек, который за время их общения гораздо чаще держал её шикарные кудри, пока она очищала желудок над унитазом, чем пока она делала ему минет, считал, что имеет право попросить её употреблять алкоголь умеренно. Буквально через десять минут приехала Ника в элегантном бархатном платье. Бажен подарил ей не только традиционный набор, сопутствующий празднику, но и любопытную диковинку — маленькую музыкальную шкатулку. Она была деревянной, но, белая, с розовым и золотым цветочным орнаментом, выглядела, словно фарфоровая. Ручную работу выдало то, что когда Ника её открыла, из неё показались фигурки: парень с девушкой, стоящие в обнимку. И в этой паре можно было узнать их самих. Такому презенту все натурально умилились. Ника, поблагодарив его поцелуем в щёку, отшутилась, что «надеялась увидеть в ней колье из жемчуга, а не игрушки из киндера», чем несколько смутила Бажена. — Это ещё не всё. Я хотел сыграть тебе нашу песню на пианино. Идём? — спросил Бажен и приобнял её за поясницу, провожая в музыкальную комнату. — Она мне уже надоела, — сложив руки на груди, заявила Настя. — Надеюсь, ей случайно прищемит пальцы крышкой пианино. — Выпьем за это. — поддержал Лера, стукнувшись своим бокалом о Настин. — «Ой, роллы? Я думала, будут омары! Ой, букет цветов? Я надеялась, ты подаришь мне ботанический сад!», — никак не унималась Настя, карикатурно ломая голос. Лера и Слава пропустили по сдержанному смешку, а Федя только предосудительно покачал головой, глядя вслед влюблённым. — Хорошо с вами, — не снимая с лица улыбки, Слава поглядел в телефон, после чего заблокировал его и пихнул в карман. — Но я пойду встречать Арину с Есенией. — Это кто? — проконтролировала Джилл, подливая себе шампанского. Она постаралась звучать деликатно и непринуждённо, но Слава сразу метнул в неё укоризненный взгляд, чем дал понять, что прекрасно видит незначительный всплеск её чувства собственничества. — Моя сестра и её подруга. Пей, не отвлекайся. — процедил Слава обязано и вырвался вперёд, оставляя её в компании друзей. Из дальней комнаты вытек нежный звук пианино, смешанный с тёплым вокалом. Слава на миг затормозил в проходе и мягко улыбнулся, вслушиваясь в чистые ноты, которые Бажен распылял по воздуху. У него отлично выходило управляться с клавишными инструментами, с этим вряд ли кто-то бы взялся спорить. На улице Слава не только встретил Арину и Есению, но и весьма удачно подхватил Наташу. Время близилось к шести, и за прошедший час к месту подъехали практически все девочки, которые были приглашены. Не видно было только Ксюшу с Соней, и ещё через час он уже подумал, что они вовсе не приедут. Слава не знал, радует его такая перспектива или огорчает — скорее, что-то между. Так или иначе, спрашивать о их приезде у Бажена он стеснялся, потому что не хотел привлекать лишнее внимание к тому, что ему не наплевать. Поэтому всё своё время Слава безвозмездно дарил Арине, Есении и Джилл. Самое интересное, общался он скорее только с первыми двумя. Вопреки тому, что Слава попросил Джилл не наседать на алкоголь так, будто отнимут, она умудрилась хорошенько напиться. Она зацепилась языками с Никой, и Славе оставалось только следить за тем, чтобы в её руках не оказался ещё один бокал спиртного, потому что до фонтана из рвоты оставалось недолго. Это можно было заметить по её громкому рваному голосу, по активной жестикуляции, которая стала резкой и неповоротливой. Слава мог только снисходительно покачать головой, потому что понимал, что не имел права следить за ней, как за маленьким ребёнком. Он старался приглядывать, но Джилл явно пыталась чего-нибудь ещё выпить каждый раз, когда он на неё не смотрел. С этим бороться было бесполезно. Приходилось лишь надеяться, чтобы не случилась никакая неприятная ситуация. — Так вы скоро оба улетаете домой? — с долей заметного разочарования спросила Есения. — Да, Слава уже купил билеты. Ты ведь купил? — сперва уверенно заявила Арина, чтобы тут же беспокойно переспросить. — Купил, — кивнул Слава, наблюдая за Джилл, точно частный детектив — пристально, но издалека. — У нашего брата недавно родилась дочь, наша племянница. А мы её ещё не видели. Да и с родителями пора уже повидаться. Мы поедем ненадолго, график слишком плотный. — Я так ра-ада! — Арина воодушевлённо зацепилась за руку Славы и прижалась к его плечу щекой, заставив его обернуться с любящей улыбкой. — Это будет наша первая совместная поездка домой. Помню, я всегда та-ак сильно ждала, когда Слава приедет… Прыгала от счастья, когда он вдруг скидывал мне фотографии билетов до Киева. А теперь мы живём так близко друг к другу и вместе поедем к нашим родителям. — Даже забавно. Я помню, как ты писала, что тебе не хватает моей помощи и поддержки, а теперь, когда ты переехала, она нужна только мне, — с косой усмешкой отметил Слава. — Наверное, это к лучшему. Как минимум означает, что здесь тебе гораздо лучше. — Как всё меняется, — кротко потянув уголки губ вверх, Есения умилённо склонила голову при наблюдении особенной теплоты в их отношениях. — Это здорово. Наверняка, вдвоём лететь будет гораздо веселее. И замечательно, что вы увидитесь со своей семьёй… — Ага… Я отойду, — отвлечённо сказал Слава, заметив, что Бажен, держа трубку у уха, отстраняется от Ники и направляется в сторону коридора. — Эй, ты куда? — А? Ксюша приехала, — Бажен быстро скинул вызов, обернувшись на Славу уже в коридоре, и засунул телефон в карман классических бежевых брюк. — Пойду встретить. Как же дерьмово, что здесь такой сложный подъезд. Никто не понимает, как досюда добраться… — Есть такое. Погоди, Ксюша… Без Сони? — уточнил Слава раньше, чем подумал. «Зачем было спрашивать? Всё равно через две минуты получил бы ответ» — укорил он себя тут же. — Нет-нет, они вдвоём. Прости, у меня что-то к вечеру голова разболелась… Совсем рассеянный, говорю неразборчиво. — действительно немного несобранно ответил Бажен. — Ничего… — незначительно брякнул Слава и стал быстро обдумывать, как ему устроить всё так, чтобы ненавязчиво пообщаться с Соней наедине. Он даже дарить ей подарок при всех не хотел — был полностью уверен, что все сразу же обо всём догадаются. Впрочем, его переживания были небезосновательны, потому что не для каждой девушки в помещении Слава купил отдельный букет цветов. Только для троих, помимо неё, да и то двум из них передал их курьерской доставкой. Когда Бажен вышел за дверь, Слава бросил взгляд на плюшевую игрушку и букет гардений, которые приберёг как раз для момента, что вот-вот должен был наступить. При одном взгляде на цветы у Славы грудная клетка наполнилась сомнениями. Он стоял посреди коридора как каменный и перебирал в голове неприятные мысли. — «Так волнуюсь, будто впервые в жизни дарю девушке цветы. Чёрт возьми, всё в груди леденеет от мысли, что она сейчас здесь появится. И должен ли я что-нибудь сказать ей?». С того вечера пролетело уже целых две недели, и хотя, когда они прощались, Слава сказал, чтобы она написала ему в Инстаграме, она этого не сделала. Конечно, сейчас, уже обдумав и их диалог, и свои в нём идиотские реплики, Слава понимал, что лучше бы сам спросил ник её аккаунта. Но в тот момент у него в голове был белый шум. Да и потом, большую часть прошедшего времени Слава вспоминал эту ситуацию и думал о том, как же замечательно, что она не написала.

«Конечно, я пытаюсь убедить себя в том, что это к лучшему. Я же сам решил, что не хочу давать этим чувствам вырасти до серьёзных. Однако… Почему она не написала? Я ей не нравлюсь? Может, я её вообще раздражаю? Наверное, она считает меня ужасно странным, и не зря. Куда я вообще лезу, со всеми своими отклонениями и зависимостями? Но нет же, чисто по-человечески интересно. Она слишком гордая, чтобы написать первой? Чёрт возьми, не думаю. Я полагаю, что ей это просто не нужно. Я мог бы понять, что нацелено со мной общаться она смысла не видит. Встретились — хорошо. Не встретились — ещё лучше!»

Думать об этом долго Славе не пришлось. Услышав оживлённый смех и топот за дверью, он бездумно схватился за свой плащ, сделав вид, что не ждал её прихода, а просто что-то искал в карманах. Когда они зашли, Слава сдержанно поздоровался, и немного погодя, сделал вывод, что в чём-то небеса ему, несомненно, помогли. Бажен практически сразу вынырнул в зал, а Ксюша смазано поприветствовала Славу и что пуля вылетела за ним следом, в то время как Соня задержалась, чтобы размотать огромный шарф. Он сразу же скользнул неравнодушным взглядом по её оголённым плечам, по чёрному корсетному топу на тонких бретельках и пышной полупрозрачной юбке в тон, достигающей пола. Она, юбка, замечательно позволяла разглядеть длинные стройные ноги. И Слава, с разочарованием понимая, что не может долго на них глядеть, отнял от них глаза, которые переместил на высокий хвост, украшенный перламутровыми стразами. «Вдохни и выдохни, это всего лишь девчонка» — вторил себе Слава, пока их взгляды соприкасались на расстоянии нескольких метров. Ещё немного, и эта ситуация стала бы поистине странной, поэтому Слава набрался храбрости и потянулся за букетом и игрушкой, которые очень удачно спрятал за спину, пока Соня отвернулась, чтобы повесить шарф. — Шикарно выглядишь, — Слава сделал три шага ей навстречу и на возбуждённом выдохе вытащил из-за спины свои подарки. — А это тебе. Я не мастер поздравлений, так что пускай цветы говорят за меня. А они говорят: «ты прекрасна!». — Спасибо, — Соня удивлённо распахнула свои большие светлые глаза и с благодарной улыбкой забрала из его рук праздничные презенты, которые стала внимательно разглядывать. — Без иронии, очень приятно, что ты обо мне подумал. Слава чуть наклонил голову, подумав о том, что впервые видит, как она искренне и чисто улыбается. Не вызывающе ухмыляется, не роняет дерзкий смешок — по-настоящему радуется, получив незначительный знак внимания. Он мог бы любоваться этим долго, но отлично знал, что не должен вести себя покорённо. — Да? А я, наоборот, чувствую себя брошенной шлюшкой, — игриво начал Слава, с филигранной ловкостью замаскировав действительно волнующий его факт под простую шутку. Его тон, лёгкий и несерьёзный, должен был внушить Соне, что его это совершенно не волнует. — После всего, что между нами было, так и не написала мне! Я похудел на целых три грамма, потому что есть не мог в ожидании твоего сообщения. Это недопустимо, понимаешь? Так и развивается анорексия. — Не волнуйся, я уверена, что ты не похудел. Скорее всего, у тебя из кармана просто выпал кокаин. И так уж тебе нужно было моё сообщение? — Соня чуть склонила голову, сменив свою нежную улыбку на самоуверенную ухмылку. Тонкие завитые пряди чёлки очаровательно колыхнулись, что не ушло от внимания Славы, досконально изучающего её внешний вид. — Конечно. Мне же надо как-то набивать аудиторию. Вот, хожу и всем надоедаю, чтобы подписывались на меня. — на ходу выдумал Слава, артистично всплеснув руками. Шутку про кокаин он, конечно, оценил, но комментировать её посчитал излишним. — Вот как? Я уже успела было подумать, что ты от меня без ума. — саркастично протянула Соня и покачала головой, изображая отчаяние. — Не от тебя, а по жизни, — незамедлительно поправил Слава с летящей улыбкой. — Но если честно, я правда был бы рад твоему сообщению. Может, ты всё-таки оставишь мне свои контакты, и мы как-нибудь встретимся? — Я подумаю, — хмыкнула Соня, очаровательно сморщив носик, и легонько приобняла его, пометив, что делает это в знак благодарности за подарок. Слава просиял счастливой улыбкой, украдкой коснувшись её лопатки ладонью. — Эй, чем это от тебя так пахнет? — Ив Сен Лоран. — ответил Слава, потянув уголки губ вверх. Соня же приблизилась к его шее кончиком носа и провела им, касаясь его кожи лишь дыханием, до щеки, откуда уже выразительно посмотрела Славе в глаза. — Да, чувствую. Хороший одеколон, но разбавлять его кошачьей мочой не стоило. — заставив Славу потерять дар речи от эдакой наглости, выдала Соня. — Я не разбавлял… — оправдался он ошеломлённо, вынужденный резко отойти от лёгкого бриза приятного волнения, которое вызвала минутная близость. Словосочетание «кошачья моча» явно не благоволило сладкому чувству влюблённости, в котором он начинал тонуть всего мгновение назад. — Амфетамин? — в лоб спросила Соня, позволив Славе догадаться, что она поняла это ещё до того, как сказала о кошачьей моче. — У меня была бессонная ночь, — защитился Слава. — Давай не будем об этом. — Как скажешь. — Соня мило улыбнулась, но сделала это очень уж натянуто. Слава понял, что его положение несколько ухудшилось. На какие-то доли секунды ему даже показалось, будто едва уловимый шлейф амфетамина из его ноздрей испортил их встречу непозволительно сильно. Но когда из прохода выкатилась пьяная в стельку Джилл, Слава тут же осознал, что мгновение назад всё ещё было не так плохо, как ему казалось. Она подвалила к Славе и дёрнула его за руку как маленький ребёнок дёргает хвост несчастного кота, при этом пробормотав что-то неразборчивое. Умудрилась напиться ещё сильнее — видимо, пока Славы не было, решила тайком высосать ещё бокальчик игристого. Слава набрал в грудь побольше воздуха, понадеявшись, что вместе с ним в лёгкие вместится и запас терпения. — «Соня сейчас уйдёт, и я в этом виноват». — Что? — невозмутимо переспросил Слава, нехотя повернувшись к Джилл и машинально скинув с себя руку. Он прекрасно понимал, что перед Соней рисоваться смысла нет, но ему действительно было не очень приятно, что Джилл схватила его в охапку и повисла на нём как суицидник в петле. — Твоя девушка? — провокационно спросила Соня, с особым выражением вскинув бровь. — Вообще-то, мы не вместе. — возразил Слава, когда Джилл вдруг дёрнулась вперёд и недоброжелательно посмотрела на Соню. — Да, я его девушка, — гордо заявила Джилл, а Слава успел только подивиться, как она смогла выговорить это с такой поразительной чёткостью, когда ещё меньше, чем полминуты назад поток её пьяных изречений не поняли бы даже в логопедическом центре. — И меня з-вут… Кх-х! Бу-э-э… «Каждый раз, блять, каждый раз, когда я думаю, что хуже быть не может, Господь карает меня за мою наивность!» — про себя выкрикнул Слава, наяву с абсолютно каменным лицом наблюдая за тем, как Джилл тошнит на пол прямо между ним и Соней. — «У меня просто кончилась фантазия на эмоциональные реакции. Даже думать не хочу, как я должен повести себя сейчас, но мне и слово сказать сложно». — Замечательное имя, — искусственно просияла Соня, и глазом не моргнув при виде этого перформанса. — Вы друг другу очень подходите. Надеюсь, ваш союз будет долгим. — Не смешно, — подстрелив Соню злым взглядом, холодно выронил Слава. Джилл продолжало тошнить на пол, но они непрерывно смотрели друг другу в глаза, и Слава отчётливо видел, что до этого самого момента его чувства к ней были взаимны. — Думаю, ты можешь идти. — Уверен, что тебе не нужна помощь? — издевательски спросила Соня, наклонив голову. — Абсолютно уверен, Соня. Я не совершенно беспомощный, и если ты не понимаешь намёков, я скажу тебе прямо: уйди, пожалуйста, не начинай свой праздник с чужой рвоты. — откровенно нахамил Слава, даже не осознавая, что находится на взводе. Соня только пожала плечами, вежливо поблагодарила Славу за поздравления и испарилась вместе с его последней нервной клеткой. Слава горящими от злости глазами уставился на Джилл, которая, шатаясь и кашляя, вытирала от рвоты губы. Слава дёрнул её за руку, согнутую в локте, и потащил в сторону уборной. Которая, к счастью, была совсем рядом и не требовала пройти через зал, полный людей. — Ты совсем уже в край ахуела, — ругался Слава, запирая дверь. — Я попросил тебя не делать две вещи: не ужираться в хлам и не вешаться на меня, неужели хоть что-то из этого так сложно было выполнить? — Пр-сти, — застыв в его руках покладистой игрушкой, пролепетала Джилл. — Я не х-тела. — Да ты что! Нахуй мне не нужны твои извинения, — со спины зашипел Слава в её ухо, и свободной рукой врубив воду, стал её умывать. Сама она вряд ли была в состоянии совладать с координацией своего тела, либо очень натурально притворялась, что это так, чтобы Слава о ней позаботился. — Знаешь, я даже не буду задавать вопросов в небо. Мне замечательно известно, где в своей жизни я непростительно согрешил. Но тебе самой нравится позориться перед всеми без перерыва на обед и перекур? Если тебе за это не платят, то я искренне не понимаю, что тобой движет в такие моменты. — Я не виновата! — дерзко заявила Джилл с очень воспалёнными от недовольства глазами. — Я в-дела, как ты с ней флиртовал и должна была с этим что-н-будь сделать! — Ошибаешься, — рыкнул Слава, отняв от неё руки, когда она, этого не ожидав, едва сумела устоять на ногах. — Я и сам замечательно справлялся с тем, чтобы всё испортить, так что в твоей помощи не было никакой необходимости. Мы знакомы ровно десять дней, Джилл. А устал я от тебя так, будто мы десять лет женаты, и жениться меня заставили. — К ч-му это ты клонишь? — претенциозно спросила Джилл, поставив руки в боки для пущей серьёзности. Которую продемонстрировать, конечно, не вышло, потому что её силуэт от избытка спиртного качался как тонкая берёзка в открытом поле. Слава утомлённо вздохнул, вынужденный наблюдать за этим абсурдным спектаклем из первого ряда. К большому счастью, единственного. — Я не клоню, я говорю тебе прямо. Может, я делаю это на арабском, раз уж ты в упор не желаешь понимать меня? Давай я разжую для нуждающихся и проверим, говорю ли я это всё на русском языке. Спокойно, по-человечески. Я не из тех, кто не целуется без любви или скидывает с постели сразу после того, как всё кончилось. Мне нравятся ласки, поцелуи, объятия, прикосновения, разговоры, совместные завтраки после. И это необязательно должно что-нибудь значить. Мы пару раз хорошо провели время вместе, но я не хочу за это чувствовать себя виноватым и обязанным. Что ты ко мне прилипла как банный лист? — разгорячившись, Слава стал вываливать всё наболевшее. — Если тебе это делает больно, то давай закончим прямо сейчас. Я больше пальцем тебя не трону, но и ты перестань себя так вести. Слышишь меня? — Нет. Я пр-сто н-пилась, поэтому… — Джилл запустила руки в роскошные кучерявые волосы, опустив глаза в пол. — Пр-сти… Не знаю, что на м-ня нашло, но не надо… Резких дв-жений. Я больше так не буду. — Я в этом не уверен. Ты же хочешь большего, — Слава поддел пальцами её подбородок, заставив посмотреть в его глаза. — Ты забавная, милая, страстная. Меня зацепило твоё обаяние, и я думал, не случится ничего плохого, если мы проведём вместе вечер. Мне понравился этот вечер, и я подумал, что было бы здорово это повторить. И мы виделись каждый день на протяжении всей недели, за которую тебя как будто подменили. Я знаю, как ведёт себя по отношению ко мне девушка, которой нужно только расслабиться и забыть о моём существовании ещё на месяц-другой. Тебе не нужна моя компания, чтобы покурить кальян и снять стресс, и дело даже не в деньгах, которые тебе тоже очень нравятся; но ты хочешь вырвать моё сердце, чтобы оно билось только для тебя, не так ли? — Нет. — напористо отрезала Джилл в ответ на его длинную проникновенную речь. Единственное, что она сделала — избежала зрительного контакта, что уже многое значило от пьяного человека к трезвому. — Мне тоже очень нравится унижаться перед той, кому до меня нет дела. Но, может, ты начнёшь уважать себя за всё хорошее, что в тебе есть, а не продолжишь позволять твоим недостаткам держать над тобой верх? — вызывающе спросил Слава, надеясь заставить её внутреннего ребёнка, захватившего разум, хотя бы на несколько мгновений уступить контроль внутреннему взрослому. Который, Слава уверен, у неё всё-таки имелся. — Это н-как не связано, — тихо обронила Джилл, не желая отступать. — Да, я пер-брала. Я в-зьму с-я в руки. А ты не смеешь оставить м-ня без всего, п-ка я не н-йду новый к-шелёк. — Звучит цинично. Мне нравится, — Слава натянуто улыбнулся, потрепав её по плечу. Хотя он не был уверен, что этому стоит доверять, он также понимал, что Джилл и трезвая не слишком открыта к поступающей информации, а в пьяную её голову заронить семя разума было и вовсе практически невозможно. Всё, о чём он распинался, крайне маловероятно имело какой-то толк. — Тебя больше не тошнит? Джилл отрицательно покачала головой, но словами ничего не ответила. Тогда Слава с чистой совестью отправил её прочь, велев ей веселиться и трезветь, чтобы она не мешала ему прибирать пол в коридоре. Занятие было не из приятных, но сама Джилл точно бы этим заниматься не стала, а оставлять такой сюрприз для гостей праздника не хотелось. Как бы то ни было прискорбно, но самым здравомыслящим и самым ответственным за это в сложившейся ситуации был именно Слава. Пока он искал способы устранить следы преступления и мысленно сетовал на жизнь, ведя внутри себя крайне оживлённый и возмущённый диалог, минуты пролетали незаметно. Сперва Слава отыскал заначку с немногочисленной утварью, предназначенной для уборки, затем топтался вокруг непритязательной дурно пахнущей лужи и собирался с силами. Вероятно, такие места обслуживали клининг-компании, и резиновых перчаток Славе никто не оставил. Откровенно говоря, даже если бы и да, Слава был человеком с очень богатой фантазией и в экстренных ситуациях отлично выдумывал, куда бы направить свою рвоту, чтобы потом не соскребать её с пола. Когда не выходило добежать до туалета или предусмотреть для себя тазик, он высовывался в окно, хватал со стола кружку или делал ещё что-нибудь омерзительное. Но как собственноручно разделаться с этой неприятностью, если ей было угодно лежать на полу, он, по правде, не знал. Тем временем, музыка продолжала играть, а голоса — литься звонче шампанского. Все оживлённо общались между собой, жевали пепперони и даже не догадывались о том, как сильно страдает Слава, который так и не вернулся из коридора. — Это он тебе подарил? — хлёстко спросила Ксюша, без спросу потянувшись к букету, для которого Соня искала вазу. Отвечать сестре она не стала, только невзрачно кивнула, всем своим видом показывая, что обсуждать это не намерена. Ксюша же, как человек, презирающий чувство такта, живописно улыбнулась и сделала вид, что не заметила её скверного настроя. — Красивые, не роза в целлофане. Я таких, кажется, даже не видела особо. Что это за цветы? — У них сложное название. Кажется, произошло от латинского языка и в переводе означает «разочарование». Или «блядомразь». Не помню точно. — колко съязвила Соня, так и не удосужившись сказать чего-нибудь более конкретного. — Странненькое, скажу я тебе, название для такой красоты. — как ни в чём не бывало хихикнула Ксюша, конечно же, понимая, что перевод выдуман. — Ну, знаешь… — тонко начала Соня, бросив недовольный взгляд на гаденькую улыбочку сестры, изображающей из себя дурочку. — Как по мне, выходит довольно аллегорично. Чем красивее внешность, тем хуже то, что за ней прячется. — Он что, оскорбил Аарона Пола? Не отличает лиловый от серовато-пурпурно-красного? Не знает, что такое расам и пури? Не уважает татар? — колоритно нагнетая тон, ужасалась Ксюша, пока Соня немигающим взглядом смотрела ей в лицо, внутренне всё-таки немного уважая её артистизм. — С чего ты решила, что он вообще мне нравится? — в ответ на всё это спросила Соня, тоном ровным и в необходимой степени бесчувственным. — Мне он что рыбке зонтик. — Обычно, когда у тебя на ночь оставались парни, ты выгоняла их спать на коврик возле кровати, а с ним даже одеялом поделилась. — моментально куда-то потеряв улыбку, напомнила Ксюша. — Я не жадная. Понимаю, что ты выскочила из дома с чемоданами и забыла всё, что было, как страшный сон. Но если ты вдруг вспомнишь, мама была категорически против, чтобы мы ложились с мальчиками в одну постель. Не хотела, чтобы мы тоже выросли шлюхами, — сумрачно пояснила Соня, без радости воскресив в голове минувшие дни. — И к тому же, это жутко, что ты наблюдаешь за тем, как я сплю. — Я не наблюдаю. Совсем уж в идиотки меня не записывай, у меня пока не все извилины мефом забились. Я хотела проверить, не легли ли вы спать, чтобы ещё поболтать немного. По-моему, он ничего. Обходительный такой, тарелку за собой помыл. Может, даже в раковину не ссыт, — изъяснилась Ксюша, пожав плечами. — И ладно; нет, так нет. Я просто понадеялась. Вы бы неплохо смотрелись вместе. — Неужто лучше, чем с его девкой? — шепнула Соня, тайком кивнув на Джилл, которая шаром закатилась на пустовавшую до сего момента кухню. Ксюша беззвучно охнула, постаравшись незаметно обернуться, чтобы её рассмотреть. — «Девкой»? Теперь-то я вижу, что он тебе всё-таки нравится, — искусно догадалась Ксюша, перебравшись с ровного голоса на шёпот, но не сдержав победной ухмылки. — И да: ты с ним смотришься гораздо лучше. У тебя хотя бы юбка не мятая. Она легонько толкнула Соню в плечо, пальцами стащила со стола запечённый ролл, которым набила щёку, и прихватив пластиковый стакан с коктейлем, пошагала в зал. Ксюша весь вечер без умолку говорила о том, как здорово, что им выпала возможность познакомиться со знаменитыми друзьями Бажена. Впрочем, Соня признавала, что повод радоваться был. Её даже брала несправедливо сильная гордость за то, что её сестра когда-то училась в одной группе с Баженом Образцовым. У них дома всегда была неспокойная обстановка, и порой Ксюше удавалось выбить младшей сестре, тогда совсем ещё крохотной девочке, место на тусовке среди студентов. Именно за то, что Ксюша никогда не оставляла ту беззащитную и напуганную Соню одну с новым отчимом и гулящей матерью, сегодняшняя Соня безумно её любила и прощала ей все непристойные тусовки, в центре которых она стала оказываться всё чаще. Соня его, Бажена, тоже замечательно помнила. Ксюше катастрофически не повезло в жребии, если речь заходила о её сокурсниках. Бывало так, что школьные классы или университетские группы формировались совершенно неудачным образом, собирая в одном месте всех самых неприятных людей. К тому же, придурков «с потока» никто не отменял. И как-то так получилось, что среди всего этого мрака затесался Бажен. Буянили и напивались до беспамятства не все, но девочке двенадцати лет было некомфортно среди взрослых ребят, которые относились к ней с подчёркнутым снисхождением или вовсе её не замечали. Ей приходилось всячески выкручиваться, чтобы привлекать к себе внимание или, наоборот, отделываться от него, если оно оказывалось нежелательным и сильно не соответствовало её возрасту. Бажен был одним из немногих, кто относился к ней чисто по-человечески: наравне, не как к пятилетней, как к взрослой, но притом без скользких намёков и безнравственных предложений выпить или употребить что-нибудь. Более того, в какой-то момент Бажен даже стал приезжать со сладостями и булочками, подразумевая, что найдёт глазами в толпе студентов маленькую Соню. Данилу она тоже знала, и потому при долгожданной встрече крепко обняла. Он сгрёб её в охапку, приподнял её и с удивлённым «как же ты выросла, крошка!» покружил в воздухе — да, с Данилой Громовым у Сони тоже были тёплые отношения, хотя его ей приходилось видеть гораздо реже. Только сейчас Соня могла судить о ситуации более зрело. Данила почти не посещал студенческие вечеринки, даже, напротив, избегал их и приходил туда только изредка, «за компанию». В те годы он был более крепкой личностью, чем Бажен, который отчаянно искал среди сокурсников признания и уважения, из-за чего и таскался — трезвым! — по каждой пьянке, о какой только было заявлено. У Бажена было несколько хороших друзей, с которыми он, вероятно, и проводил большую часть учебного времени, но в группе его не особо чествовали. Чтобы понравиться популярной девочке вроде Ники или почувствовать себя важным, он должен был делать что-то, противоречащее его принципам. Ксюша, что интересно, никогда не говорила о Бажене плохого слова, в отличие от многих, кто сегодня пытался считать себя его университетскими друзьями. Но и не общалась с ним тоже. Благо, тогдашний период влюблённостей в отвратительных парней у Ксюши прошёл. Пускай сегодня она продолжала с такими общаться, но уже равнодушно и исключительно ради выгоды, которая, чаще всего, заключалась в наркотиках. Так или иначе, Соня думала о том, что будь Бажен чуть твёрже и злопамятнее, он бы ни за что не принял приглашение Ксюши на свой день рождения. И тем более, не пригласил бы её на свой праздник в ответ. По крайней мере, Соня полагала, что на его месте бы не удержалась и посмотрела бы на всех этих людей свысока, позволив им почувствовать себя справедливо униженными за наглое лицедейство. Тогда она была совсем маленькой девочкой — верно, и она считала Бажена своим другом, как и всех, кто элементарно был к ней добр. Разумеется, друзьями они не были, хотя Бажен тянулся к ней искренне и не скучал, несмотря на разрыв в возрасте и степени созревания, когда им приходилось пообщаться. То, что сегодня этот человек не только добился заслуженных высот, но и добродушно распахнул двери в собственный мир для тех, кто в свой его не впускал аж целых четыре года, Соню поистине восхищало. Она видела в нём человека с большой буквы, настоящего мужчину, талантливого артиста. И помимо того, что приоткрыть закулисье, проникнуть в запертый на десять замков мир звёзд русского хип-хопа, элементарно престижно и интересно — пожалуй, Соне было действительно любопытно увидеть людей, которые отнеслись к Бажену так, как он того заслуживал, и помогли ему найти своё место. Правда, пока что её воодушевление не было абсолютным. Мягкие объятия с Баженом, вежливое приветствие с его девушкой — той самой непревзойдённой Никой, которую весь университет носил на руках, и которой имя Бажен Образцов было что пустой звук, пока оно не стало известным в интернете. Эффектное «воссоединение» с Данилой — они бы долго пытались друг друга узнать, если бы Бажен торжественно их не представил. Долгожданное знакомство со стильным и блестящим Лерой Патроновым, с жизнерадостным и простодушным Адамом, с угрюмым и загадочным Федей… Всё это было замечательно, только не Слава, общение с которым выглядело точно так, как того можно было ожидать, исходя из всего, что о нём говорят в интернете. Его обожали и ненавидели, восхваляли и осуждали — этот колоритный образ, сияющий блеском эстетики и богатства, но затемнённый мрачными мотивами, в жизни выглядел не менее эксцентрично, чем на просторах сетей. Соня не была в восторге от противоречий и интриг, и её как минимум раздражало, что она невольно покупается на весь этот очевидный ширпотреб. Её раздражал не Слава, а скорее реакция, которую он у неё вызывал. Приторно-сладкий самовлюблённый мерзавец, состоящий из гармонично сложенных кусочков чего-то несовместимого — да пускай! Он имел полное право пользоваться своей дьявольски притягательной внешностью, своей природной харизмой, своим несложно достигаемым умением следовать моде. Ко всему прочему, переслушав половину песен Славы после его ухода, глазами любительницы хип-хопа Соня вынуждена была признать, что у него действительно есть талант. Слава отлично умел генерировать пристающие к ушам безнравственные бэнгеры, также неплохо у него выходило лепить и песни со смыслом, которые, обретая литературную значимость, не сдавали в качестве звучания. Было заметно, что он выплёскивает в творчество свои сильные, яркие, буйные эмоции — оглушительная печаль и тревога, страх, безысходность, злость, тщеславие. Всё, что угодно и всё, что периодически испытывали люди в разных жизненных ситуациях. Стоило Соне только не пропустить мимо ушей содержание куплетов, и она заметила, как безбожно Слава влюблён в то, что он делает. У него действительно была душа, и скорее всего, именно между складных строк её стоило спрятать, чтобы не показывать, кому попало. Однако, любому человеку, столь же внимательному, как она, немного погодя, и материальная сторона вопроса открывалась нараспашку. Именно с Инстаграма это началось. Она зашла в него практически сразу после того, как они распрощались. Чтобы, как он и просил, написать ему. Но этого не случилось, потому что Соня моментально укусилась поставленной туда ловушкой, предназначенной даже не для неё, а для целевой аудитории, благодаря которой Слава зарабатывает деньги. Пожалуй, если бы она не слышала его песен до этого, не посмела бы и рискнуть предположить, что в них может быть хоть какой-то смысл. Вылизанные фото смазливого личика, кадры стильных образов, дерзкие видеоролики, обдуманные подписи к постам. И десятки, сотни тысяч лайков, хвалебных комментариев о его божественной внешности, безупречном стиле, обаятельной мимике и безукоризненной фотогеничности. За это странно было бы человека недолюбливать. Очень хорошо обожать творчество, выплёскивать в него свои чувства и полностью отдаваться любимому делу. Но альтруизм — совсем другое, а чтобы заработать на своих талантах, среди них должна сверкнуть и предпринимательская жилка. Конечно же, Слава пользовался своими внешними данными, чтобы его социальные сети развивались, позволяя музыке захватывать больше ушей. Конечно же, он пользовался и своей дерзостью, решаясь обнародовать отношения, зависимости, нескромные поступки — всё, что с большой охотой могли бы обсуждать. Ничего из вышеперечисленного Соню не пугало, кроме того, что выразительный образ, которым Слава прикрывался в интернете, непозволительно повлиял на его настоящую личность. Да, во всём этом, пожалуй, было плохо только одно: то, что всё это его развратило, исказило и попортило, каким бы воспитанным и доброжелательным он изначально не был. Соне не нравилось не то, что он такой, а то, что её это, как и всех остальных, цепляет, вопреки здравому смыслу. Всё это заставило Соню засомневаться, стоит ли ей обременять себя такими сложностями. Слава встретил её под амфетамином, и Слава не видел ничего плохого в том, чтобы кокетничать с ней, пока где-то неподалёку вертелась его любовница — пускай даже они не скрепляли свой союз формальностями, как Слава о том незамедлительно заявил. Он имел право не видеть в этом ничего дурного, но Соня могла подумать, что это знакомство бросит на её дорогу слишком много гвоздей. Пускай ей не было обидно от случившейся между ними ситуации — она уже научилась не придавать подобному значения, но один из этих гвоздей, о которых она, вся в сомнениях, размышляла, не заставил себя долго ждать, вылившись на её топ липким холодным виски в дуэте с колой. — Прости… Я сл-чайно, — жалостливо протянула Джилл, вскользь позволяя понять, что это отнюдь не было случайностью. — Как жаль… Т-кой кр-сивый был топ. — Действительно? Ты хочешь сказать, что в самом деле не умеешь держать стакан в руке, а рвоту — во рту? — сердито плюнула Соня, бросив короткий взгляд на полулитровый стакан, который Джилл на неё «случайно» опрокинула почти полностью. — В таком случае, вынуждена спросить: тебе точно больше двух лет? — Необ-зательно сразу язв-ть! — сморщив нос, хмыкнула Джилл. — Если ты так зла на м-ня за то, что Слава со мной, что не м-жешь скрыть свою з-висть — не мои пр-блемы! Я же ск-зала, что сл-чайно и извинилась. — Будь проклята ты и твой Слава вместе с тобой, — хаотично бросила Соня, скрипя зубами от злости, которая подкреплялась клейкой газировкой, неприятно приставшей к коже и тонкой промокшей ткани. — Ходи и оглядывайся. Я тоже умею случайно делать людям гадости. Сказав это, она развернулась и второпях направилась к уборной. Джилл, довольная своей выходкой, выпустила на лицу улыбку победительницы и снова взялась за бутылку с виски. В её планах было пить до отключки, поэтому обмыть свою маленькую дерзость было как раз кстати. Одолевая расстояние до уборной, Соня мысленно материла и Джилл, имя которой ей было даже неизвестно, и всю эту ситуацию в целом. Как человек мстительный, в ответ на такую вопиющую наглость она готова была весь мир перевернуть и уже начинала думать о том, какая монета сгодится, чтобы отплатить. Только Соня подошла к уборной, как дверь распахнулась, выпустив из комнаты Славу, с которым она и столкнулась. — Что случилось? Ты облилась? — обеспокоенно спросил он и бесконтрольно шмыгнул носом; разумеется, после такого травмирующего события, было бы грехом не позволить себе утешительную дорожку. — Нет, — едко кинула Соня, стрельнув своим зорким взглядом в его. На саркастичные шутки у неё запала не было, зато на открытые оскорбления жара скопилось предостаточно. — В отличие от некоторых, я себя контролирую. Твоя дырка для члена облила меня. Уверяет, что случайно. — Блять… — шепнул Слава угасающим измученным тоном и рукой задержал Соню, которая попыталась проскользнуть в туалет. — Постой. Давай я отдам тебе свою футболку? — Ещё одну? Не надо, — не раздумывая, выкинула Соня, когда вдруг что-то в ней резко переменилось, и она сама затащила Славу в туалет, цепко схватив его нежной рукой за воротник брендового лонгслива. — Хотя знаешь, давай. Это будет справедливо. У вас, похоже, семейное — обрызгивать мои вещи. — Прости, пожалуйста, — вместо Джилл раскаянно попросил Слава. — Мне очень стыдно. — Тебе-то за что? — украдкой обронив взгляд на ладонь, которой он уместно запер дверь, спросила Соня. — За херовый выбор или за прошлый раз? — В том числе, — отстранённо отозвался Слава и тягостливо выдохнул, как только окончательно погибла его надежда, что этим вечером можно будет обойтись без извинений за прегрешения другого человека. — Это не выбор. Повторюсь, она не моя девушка, и я уже не знаю, как до неё это донести. Но, полагаю, я был той ещё тварью, и высшие силы послали мне её в наказание. Так что прости ещё раз. Слава подцепил пальцами края лонгслива вместе с краями футболки, Соня завела руки за спину, чтобы расстегнуть свой испорченный топ. Ей удалось это сделать как раз тогда, когда Слава вылез из своих вещей, и всё бы ничего, но прямо у него на глазах бретельки топа соскользнули вниз по рукам, показав ему голую грудь. Совершенно этого не ожидав, Слава даже не сию же секунду сообразил, что не должен откровенно пялиться и жадно хватать глазами её интимные части тела. Он встрепенулся точно промокший воробей, а затем застыл как изваянный, и даже глаза его перестали шевелиться, хотя он зацепил ими и нежную упругую грудь, и чёткие изгибы рёбер, и выразительные ключицы — то, как всё это роскошно и аппетитно смотрится вместе. Соня стояла ровно, наслаждаясь смущённым лицом Славы — его широко распахнутыми глазами и приоткрытым ртом, из которого шло порывистое дыхание. «Правильно Ксюша говорила. Если уметь грамотно показать, то необходимый эффект будет обеспечен» — мысленно усмехнулась Соня, когда Слава неловко отвернулся и протянул ей свою футболку. — Чёрт возьми… — шепнул Слава на долгом выдохе и невольно прикусил кончик языка, наконец-то обработав вмиг вырубившимся мозгом, что должен делать что угодно, кроме того, что делает. — Кажется, ты забыла, что не надела лифчик? — Я не забыла. — как ни в чём не бывало, ответила Соня, и преспокойно нырнула в его большую футболку Diesel, которую вытащила из ослабшей ладони. Все её мысли были ни о чём, кроме того, что было непомерно приятной неожиданностью увидеть Славу таким. Его живая реакция, такая, будто он никогда в своей жизни прежде не видел девушек топлес, была головокружительной на фоне его привычного поведения. Они столкнулись весьма удачно — не менее удачно, чем ей в голову пришла идея, которую удалось успешно воплотить в жизнь. Заправив футболку за пояс юбки, которая тоже пострадала, пусть и не так критично, Соня подняла глаза на Славу, выражение лица которого так ничуть и не переменилось. Она поспешила его поблагодарить, но он ей ничего не ответил — впечатлить вышло даже краше, чем планировалось. Конечно, она тоже могла бы полюбоваться его торсом, что совсем аккуратно и невзрачно даже сделала. Но при таком неповторимом лице, которое у Славы сделалось, мускулы уже не имели такого выигрышного положения. — Ты здесь? — Соня пощёлкала пальцами перед его лицом, и он плавно перевёл взгляд. — Нет, прости. Я всё ещё смотрю на твою грудь. — честно признался Слава, обнаружив у себя в руках кофту, которую стоило бы вернуть на тело. — Я уже оделась. — для большей выразительности опустив взгляд на свою грудь, прикрытую футболкой, сообщила Соня. — А это не важно. Я замечательно запомнил, — чётко произнёс Слава, немного отойдя от фокуса, который заставил его полностью перезагрузиться — а ведь как немного ей стоило сделать, чтобы он впал в ступор. — Очень красиво. И талия у тебя обалденная. Да и вообще, ты супер. Выглядишь как фея. «Боже, я когда-нибудь заткнусь? Либо этот фен смешан с мефом, либо дело уже исключительно во мне» — про себя поругался Слава, понимая, что выглядит абсолютно потерянным. — «Соберись и прекрати этот позор». — Спасибо, ты тоже ничего. — самоуверенно хмыкнула Соня. — Ещё бы. Но хотелось бы знать, с какой радости такие сюрпризы. — залезая в кофту, полюбопытствовал Слава. В себя он более-менее пришёл и даже с мыслями собрался, но сердце всё ещё восторженно танцевало под рёбрами. — Считай это благодарностью за то, что любезно меня выручил. — Соня обаятельно улыбнулась, подёргав пальцами ткань футболки, чтобы убедить Славу, что всё дело исключительно в ней. — Конечно. Я знаю тебя не так уж долго, — расправив края лонгслива, Слава пронзительно взглянул на Соню и сделал уверенный шаг вперёд, склонившись над ней в недопустимой близости. — Но успел заметить, что ты та ещё зараза. Не думаю, что это подарок. — Сообразительный. Похвально. — ничуть не смутившись, Соня улыбнулась только ярче и бесстыдно опустила взгляд вниз, а ему это очень сильно не понравилось. — Не знаю, что ты пытаешься там разглядеть, но мне тебя удивить нечем, — Слава незамедлительно поддел её подбородок указательным пальцем, заставив поднять голову обратно. — Не подумай, что я недостаточно впечатлился, но под феном у меня не встанет даже если призвать дьявола, чтобы он подержал. Так что если ты планировала поиздеваться, то я вынужден тебя расстроить. — Какой ты порядочный, — артистично изумилась Соня и потянула руку к сумочке, которую весь вечер носила на плече, но, вынужденная переодеться, отбросила на раковину. — Но я бы не сказала, что поиздеваться над тобой у меня не вышло. По-моему, очень даже замечательно получилось. — Уж не знаю, как конкретно это связано с порядочностью. Но если бы я не был перекрытым, я бы не позволил себе больше, чем сейчас. Что ты делаешь? Слава начинал крайне серьёзно. На случай, если Соня всё ещё проверяла, станет ли он к ней приставать, — хотя уже можно было по праву считать, что пристаёт именно она, и не то что бы он этим был сильно недоволен за исключением некоторых моментов, — он должен был прояснить, что не стал бы лезть в любом из возможных случаев. Однако, пока Слава распинался о напрасной иронии и тайных помыслах, Соня вытащила из сумочки карандаш для губ и стала сосредоточенно писать что-то у Славы на шее, обняв её второй рукой, чтобы не дёргался. Слава бы не стал. Даже если надпись была оскорбительной, ему было любопытно понаблюдать за этим действием. — Оставляю тебе свой Инстаграм, если ты вдруг хочешь со мной дружить. — сообщила Соня, развернув Славу к зеркалу, чтобы он убедился, что там действительно настоящий инста-ник, а не какое-нибудь неприличное словечко или компрометирующая фраза вроде «я только что смотрел на сиськи малолетки». — Мило, — Слава чуть наклонил голову вбок, вглядываясь в мягкую красную надпись, появившуюся на своей шее. — Но у меня с собой телефон, просто к слову. — У меня тоже, — обескуражила Соня, тем самым обессмыслив свой поступок в глазах Славы. — Но если ты действительно свободен, то нет ничего страшного в том, что девушка оставила тебе свой Инстаграм помадой на теле, верно? Можешь найти мой аккаунт хоть сейчас, но если в течение вечера я увижу, что ты это стёр, то добавлю тебя в чёрный список. — На понт берёшь? Нелегко заслужить твою дружбу, однако, — горько усмехнулся Слава, когда до него наконец дошло, что происходит. — Твоё желание насолить ей просто отвратительно, но раз вопрос стоит так; мне скрывать нечего. — Ты веришь, что она это ненарочно? — не сдержавшись, Соня уступила место своим истинным эмоциям, которые до того момента прятались за маской сучьей мести. На миг стало похоже, что ей действительно было с моральной точки зрения важно, чтобы Слава встал на её сторону. Потому что иначе было бы несправедливо. — Нет, — отрезал Слава незамедлительно. — Не думай, что я просто закрою на это глаза. И я не говорю, что она не заслужила наказания за свой поступок или что ты должна терпеть к себе такое отношение. — В таком случае, позволь мне именно так с этим разобраться, больше от тебя ничего не требуется. Может, тебе это кажется глупостью, но я пытаюсь говорить с человеком на его языке. — твёрдо сказала Соня, не церемонясь на излишнюю обходительность, и вынырнула за дверь. — Для тебя всё, что угодно. — шепнул Слава, выдохнув с необъятным разочарованием, и ещё раз бросил взгляд на никнейм, написанный на своей шее. Это вызвало явное негодование. Выглядело всё так, будто Соня желает исключительно подгадить Джилл и только ради того позволяет Славе к себе приблизиться. Чувствовать себя использованным ему не хотелось, но он ощутил полную беспомощность в сложившейся ситуации, потому что как только его рука приблизилась к шее, чтобы стереть надпись, что-то заставило её остановиться. «Джилл мне уже не особенно интересна. Правда, она мне нравилась какие-то пару дней. Но запас симпатии к ней иссякает быстрее, чем должен, благодаря её идиотским выходкам. Вопрос только в том, стоит ли потакать Соне в её желании использовать меня как средство» — размышлял Слава, заранее зная, что к её росписи точно не притронется. Можно было утешать себя, полагая, что она решила совместить приятное с полезным и на самом деле была настроена со Славой подружиться. Только ему казалось, что на его шею накинули поводок, а хуже всего было то, что возражать он не собирался.

«Девочки с характером — моя слабость. Но ЭТО делает мне больно, если честно. Она не пытается тайно манипулировать мной. Она в открытую пользуется тем, что я без ума от неё. Это такие незначительные мелочи. И я простил бы ей это, если бы знал, что не зря при ней теряюсь. Без взаимности это не уступки, а унижение. Я хотел бы чувствовать, что нравлюсь ей. Слишком не привык к такому отношению, которое не позволяет мне отбросить сомнения. Что ж, быть может, ко мне это даже справедливо. Вероятно, со стороны я веду себя также с кем-то вроде Джилл. Сперва целую в губы, говоря ей о том, как она красива, а потом толкаю, чтобы она исчезла прочь. Дерьмово. Оказывается, это реально больно.»

Находясь в пограничном, необузданном состоянии, Слава всё же заставил себя выйти, потому что замечательно понимал, что его сорокаминутное исчезновение с каждой минутой становилось всё страннее. Чтобы не появилась необходимость оправдываться и выдумывать легенды, ему пришлось-таки показаться. Засветившись перед друзьями и подарив им несколько дежурных улыбок, Слава отправился в столовую. Он не сомневался, что найдёт возле стола с выпивкой Джилл, и делал это не зря. Она уже, видимо, даже оттуда не отходила, чтобы избежать лишних хлопот. Славе было очень на руку, что за время праздника все уже замечательно наелись — столовая утратила свою популярность, и кроме них двоих в ней никого не было. — Я смотрю, тебе всё мало, — отняв у неё бутылку, Слава громко стукнул донышком о стол, чтобы Джилл пришла в себя. — Будь добра, объясни, что ещё за номер ты отколола? — Ты о чём? — неестественно тонким для себя голоском пропищала Джилл, чем сразу же себя благополучно сдала. — Господь всеебуч, и где я только выиграл бесплатные билеты в цирк? — спросил Слава в воздух, картинно закатив глаза. Соскребя по стенкам мозгов завалявшиеся кое-где остатки терпения, Слава пронзил Джилл проклинающим взглядом и приготовился обкладывать её претензиями. — Ты вылила на Соню свою выпивку сразу после того, как пообещала не ебать мою голову своей бесправной ревностью, а теперь стоишь гордая как обезьяна с семью хуями и ещё смеешь мне задавать такие вопросы? — Я не спец-ально! — оборвала Джилл хабалисто и сделала тряпичный выпад вперёд, ненароком послав Славе в лицо яркое алкогольное амбре. — Зато она смт-рю уже т-бе п-жаловалась! — Не пожаловалась, а поделилась, — поправил Слава, поморщившись от явной неприязни, которая загородила ему глаза. — Мне стыдно за тебя, Джилл. Если думаешь, что сделала ей гадость, то знай, что она сейчас ходит в моей футболке. Ты натурально меня позоришь, и если ты думаешь, что я стану это терпеть… — Ты отдал ей св-ю ф-тболку?! — искренно распалилась Джилл, услышав из всего потока информации только самое для себя важное. — Пришлось! И видишь это?! — резко повысив тон, Слава ткнул пальцем на надпись на своей шее. — Это доказательство того, что я тебе не принадлежу, чёрт возьми! Если бы ты сумела заставить меня хоть капельку тебя уважать, я бы… — Что это? — всё более неразборчиво спрашивала Джилл, шатаясь и щурясь. — Новая т-т-ровка? — Дурочка, блять… — рыкнул Слава обесточено и выдохнул из лёгких весь свой пыл. По его разуму прокатилась мысль «перед кем я вообще здесь распинаюсь?», и он осознал, что нет никакого смысла с ней ругаться. Всё, что он мог сказать вусмерть пьяной Джилл, ударилось бы о её ушные перепонки и отскочило бы в сторону. — «Продолжать с ней спор равноценно тому, чтобы запрыгнуть в клоунские ботинки и нацепить на лицо красный нос-пищалку». Вместе с тем, как его покидали силы на ругань, злость никуда не уходила. Напротив, только накапливалась и начинала распирать грудную клетку. Слава понял, что не может выносить этого ужаса ни минутой больше. Схватив Джилл за локоть, он вытащил её в зал, и не заботясь о том, как это повлияет на праздничное настроение гостей, звонко выкрикнул: — Эй, кто-нибудь, помогите ей дойти! Слава бросил её посреди комнаты, полной людей, и вышел в коридор, осознанно перекладывая на них эту проблему. Все эти люди были его друзьями и знакомыми, и было неэтично сваливать на них свои трудности, но Слава не разбирал перед собой дороги от злости и усталости. Скорее всего, ситуацию усугубило то, что он уже почти сутки был на порошке, и хрупкая нервная система элементарно не выдержала стрессовой ситуации. — Что случилось? — обеспокоенно спросила Арина, выскочив следом за ним. — Меня всё заебало, и я готов выбить кому-нибудь позвоночник, — неопределённо выразился Слава, рыча от злости. — Сука, сейчас ещё домой приеду, а там этот ограниченный сидит и бесит меня! Ненавижу! Разозлившись только сильнее совершенно без повода, Слава со всей силы пнул вешалку под ножку, и когда та начала падать, скинув с себя все куртки и шарфы, он успел только прихватить свой тренч. Арина от громкого шума испуганно вскрикнула, но быстро пришла в чувства и осторожно приблизилась к Славе. — Напиши мне, пожалуйста, — попросила она, не став задавать лишних вопросов, и только подняла упавшую вешалку, став возвращать на неё верхнюю одежду. — Когда тебе станет легче или если ты просто захочешь поговорить о том, что тебя тревожит. Может, нам уехать пораньше? — Билетов нет, — кратко вырвал Слава на сбивчивом дыхании, пока второпях залезал в тренч. — Сука… — Что такое? — увидев, как он резко бросил свои хаотичные действия и схватился за грудную клетку, Арина подбежала к нему в упор. — Сердце? — Да… — шепнул Слава и глубоко вдохнул, закрыв глаза. — Вызвать скорую? Пожалуйста, не геройствуй, если очень плохо. — с надеждой на голос разума попросила Арина и придержала Славу за плечо. — Нет, всё нормально, — через силу вытащил из себя Слава, отрицательно покачав головой. — Пожалуйста, не переживай, сейчас попустит. Мне просто нужно успокоиться и отдохнуть, как следует отоспаться. Я напишу, когда буду дома. С трудом убедив Арину в том, что всё в порядке, Слава вынырнул за дверь и стал тяжело спускаться по ступеням. Сейчас отсутствие лифта казалось ему катастрофой эпического масштаба, но он одолел это расстояние и успел вызвать себе такси. На свежем воздухе Славе немного полегчало — по крайней мере, улетучилась оглушительная злость, давящая на горло. Дожидаясь машины, Слава вытащил из шоппера полупустую бутылку воды и блистер с таблетками.

«Чёртов амфетамин, чёртово всё. И фен, и кокс кошмарят моё сердце. Но от кокаина, клянусь, мне не так дерьмово. У меня забит нос. И кажется, только в тот момент окончательно зашла дорожка, которая была лишней. Ещё и эти нервы. Как джентльмен, я обязан был посадить Джилл в такси и желательно проводить её до постели. Но мне настопиздило быть джентльменом. Я откровенно с этим не справляюсь. Поведение Джилл только тошноту вызывает. Не было никаких сил проявлять вежливость. Я в курсе, я стал ещё хуже. Даже не знаю, откуда в последнее время во мне столько ненависти и гнева. Обычно его меньше за счёт того, что апатия превалирует. Хотел бы я никогда не знать, что со мной будет дальше. Потому что невыносимо об этом думать. Не знаю, то ли слёзы горло давят, то ли презрение сжигает глотку. Вот бы я закрыл глаза, и моё сердце встало.»

Добравшись до дома, Слава несмело провернул в замке ключ. Дорога была недолгой, но её хватило, чтобы испытать весь спектр негативных эмоций. Сердце бешено танцевало, пальцы немели как неживые, голова кружилась каруселью, бросало то в жар, то в холодный пот. Поглощая попеременные гнев и отчаяние, недомогания позволяли Славе отвлечься от ментальных болей на физические и подумать лишь о том, что последняя дорога была совершенно неуместной. «Замечательно, Слава. Великолепно, божественно. Передоз — это лучшее, что с тобой могло случиться в довершение картины» — думал Слава, браня себя за неосторожность. Бутылка воды опустела, и оказавшись дома, Слава даже не стал разуваться, скинул на пол тренч и бросился в ванную. Он врубил напор холодной воды на полную, склонился над краном и стал жадно пить воду, чтобы утолить пустынную сухость в горле. Напившись до изнеможения, но так и не поборов жажду, Слава обессиленно осел на пол, забился в угол между тумбой и унитазом и закрыл лицо руками. «То холодно, то жарко. Тошнит, колотит, боже, сдохни» — невнятно перебирал Слава, положив руку на грудь, чтобы не пропустить остановку собственного сердца, охваченного тахикардией. Как опытный наркоман, он знал, что это очень хорошо — если сердце бьётся быстро, значит, смерть не близко. Переживать стоило как раз тогда, когда сердцебиение становилось тяжёлым и редким, пускай даже стук, по скорости и шуму сравнимый с автоматной очередью, выглядел более устрашающе. Он знал, что этот случай не смертельный, но дожидаться стабилизации состояния было столь мучительно, что Слава даже не заметил глаз, непонятливо наблюдающих за ним. — …Слава? Что с тобой? — испуганно спросил Мирон, разрушив мир Славы на тысячи невосстановимых кусочков. Он бы очень хотел, чтобы его никто таким не видел — тем более, Мирон, но, в последнее время, ничего не складывалось так, как Славе бы того хотелось. Жизнь была полна разочарований. И необходимость в припадочном состоянии отчитываться перед близким человеком о своём самочувствии была одним из них. — Со мной всё хорошо, Мирон, уйди. — торопливо пробормотал Слава, глубоко и рвано дыша. Он даже глаз на него не поднял, продолжал смотреть в одну точку, только отнял руку от сердца, чтобы ещё и Вишневского кардиологическими фокусами не пугать. — Ты под кокаином? — спросил Мирон, точно маленький ребёнок, поражённый недавно выученным фактом. — Под амфетамином. Что за долбоёбские вопросы ты задаёшь? Закрой дверь с той стороны, блять! — психанул Слава, выстрелив в него злобным взглядом. — Я хочу помочь… — сбито промямлил Мирон, испугавшись оставлять Славу наедине с его странным поведением ввиду последних новостей, в которые понемногу начинало вериться. — Хочешь помочь — съебись и не отсвечивай, — грубо отрезал Слава, не растаяв от чужой искренности, когда у него вдруг кончилась вся злость, вновь уступившая место страху и отчаянию. — Пожалуйста, Мирон. Мне очень не хочется на тебя кричать, просто оставь меня в покое и дай мне прийти в себя! Мирон послушался и закрыл дверь. Слава просидел в ознобе ещё, по меньшей мере, полчаса. Всё это время он не мог найти себе места, но контрастный душ помог немного прийти в чувства. Там, за матовой стеклянной перегородкой, Слава смог отлично спрятаться от всего, что ему не нравилось. Вода действительно помогала снять неприятные симптомы, и вдоволь насидевшись в ванне, Слава наконец-то нашёл в себе силы вылезти. Он накинул на плечи лёгкий шёлковый халат, чёрный точно ночь, и вышел из двери ванной, как раз застав Мирона с рюкзаком возле порога входной двери. — Куда ты собрался на ночь глядя? — спросил Слава подозрительно, с особым вниманием подметив какую-то скользкость в его движениях. Это совершенно точно говорило о том, что Мирон пытался быть невидимым. — Я… В хостел. — простодушно отчитался Мирон, потерявшись при виде Славы; он надеялся улизнуть незамеченным и полагал, что Слава не выскочит из ванной уже через полминуты после того, как перестала шуметь вода. К тому же, чтобы Мирон подчинялся и говорил правду, Славе не приходилось обрастать горой мышц и становиться вдвое больше самого Вишневского. Ему, смазливому худому мальчику, достаточно было сурово посмотреть. Рядом со Славой, — со своим любимым Славой — Вишневский становился мягким и покладистым как верная собака, которая берёт за честь всю жизнь спать в ногах своего хозяина. Он не умел врать, не умел на этого человека злиться. Поэтому, как есть, выложил, куда собрался. — Стоять, — строго велел Слава, не позволив Мирону докоснуться дверного замка. Мирон пугано посмотрел на Славу, ожидая ещё каких-нибудь неприятностей между ними, и увидев, как угловато он мнётся, желая уйти, Слава смог только недовольно удивиться и фигурно вскинуть брови вверх. — Я настолько сильно тебя обидел? В тоне Славы послышалось изумление, да такое, которое обычно даёт о себе знать острым уколом совести. Славе стало стыдно видеть, как Мирон шугается, собиравшийся без предупреждения сбежать. Это дало понять, что ситуация зашла слишком уж далеко. Слава самого себя в последнее время не узнавал, и сейчас ему было до жути противно осознавать, что поведение Мирона целиком и полностью является его виной. — Нет, ты что!.. — поспешил уверить Мирон, нехотя сбросив с плеча лямку рюкзака, чтобы доказать Славе, что его вид не вызывает никакого отвращения. — Наоборот. Мне очень стыдно доставлять тебе неудобства, а я только это и делаю. Ты много работаешь, и ты вправе, ну… Твой дом… Я не хочу портить наши отношения. Пусть на квартиру мне пока не хватает, но спальное место я вполне в состоянии себе оплатить, так что… — Я много работаю? Очень весело. Разувайся. И поставь, пожалуйста, чайник. Я сейчас выйду. — произнёс Слава вкрадчиво и отправился в спальню, чтобы сменить халат на пижаму. Сейчас ему хотелось, чтобы одежда плотно обнимала его теплом и мягкостью, а не невесомо обволакивала, позволяя чувствовать себя почти голым. Вытаскивая из ящика комода махровый лазурный комплект с единорогами, Слава слышал, как на кухне бурчит чайник и стучит посуда. Мирон, возможно, счёл поведение Славы строгим, каким был и его тон, но всё же остался. На ум пришла мысль, что это его очень успокаивает. И пускай Слава был не в лучшем состоянии, он нашёл в себе силы порадоваться, что его больше не одолевает желание разругаться в пух и прах. Вдохновение заключить перемирие было очень кстати, поскольку Мирон уже действительно получал нагоняи незаслуженно. И неудивительно, что он решил уйти — зачем хоть кому-нибудь такое уничижительное соседство? Слава понимал, что с утра он явно переборщил и понимал, что сейчас уже окончательно перегнул палку. Если утренний конфликт был хоть малость обоснованным, то буквально полчаса назад Мирон получил не то что бы за просто так, а вовсе за искренне чистое желание поддержать и позаботиться.

«Таких людей нужно ценить, а не отталкивать. Но почему я натягиваю тетиву и заряжаю стрелы? В кого я превратился? Почему я не желаю принимать хорошего человеческого отношения, опасаясь чего-то?»

Появившись в кухне, Слава увидел, что Мирон не только поставил чайник, но уже и сготовил чай, разлив его по кружкам. Он чувствовал себя виноватым и переживал о том, что притесняет Славу в его же доме, поэтому старался сделать хоть что-нибудь, чтобы его задобрить. Очевидно, Мирон слабо понимал, как устроен Слава и с чем его следует есть, иначе он бы так не метался из угла в угол, чтобы во всём ему угодить. По крайней мере, каждый раз, когда Слава выходил из себя или впадал в кромешную апатию, Мирон не смел и думать, что причина этого может быть сторонней. Он постоянно принимал любые перемены в настроении Славы на свой счёт. Даже после того откровенного разговора с Лерой, в новогоднюю ночь, после того, как Слава неосторожно отверг его чувства. К тому разговору они старались не возвращаться, и вроде бы, всё было как прежде, но понимая, что любовь не взаимна, Мирон боялся сделать любой лишний шаг, который мог бы Славе не понравиться. Когда Мирон видел, что со Славой, с его настроением, что-то не так, он переживал, что сам ненароком спровоцировал какую-то неприятную ситуацию. — Зелёный без сахара. Как ты любишь. — брякнул Мирон стеснённо, поставив перед Славой кружку раньше, чем он успел опустить задницу на стул. — Спасибо. Я мог бы и сам, — спокойно сообщил Слава, скромно улыбнувшись при объятиях с чужой заботой. — Я думаю, нам нужно поговорить. Мирон обхватил ладонями-клешнями свою кружку и взволнованно сел напротив Славы. Его тон был размеренным, негромким, и это было неукоснительно хорошим знаком. Когда Слава был в приличном расположении духа, он всегда говорил плавно, немного лениво и с ощутимыми паузами. Когда Слава был недоволен, его речь становилась быстрее и острее. Это Мирон успел выучить. — Прости меня, пожалуйста. Я очень сильно перед тобой виноват. — первым извинился Мирон, чувствуя себя обязанным это сделать. Он готов был на что угодно, лишь бы перестать бояться, что их хрупкая связь вот-вот разрушится. — Это так, ты виноват. Но не очень сильно, — медленно ответил Слава, чуть наклонив голову, и зафиксировал свой взгляд на лице Мирона, заставляя его, в некоторой степени, чувствовать себя неуютно. К пристальным зрительным контактам Мирон привыкнуть не мог. — Я думаю, ты… Получил сильнее, чем должен был. Я сказал много лишнего. Славе было тяжело признавать свою неправоту и приносить извинения. Раньше просить прощение он умел лучше, но это было ещё до того, как Слава превратился в человека с отказавшими тормозами. Если сейчас он оказывался виноватым, то это выглядело совсем иначе — чаще всего так, будто извинения не имеют смысла, потому что не могут исправить неисправимое. Поэтому сейчас Слава старательно подбирал слова и давил себе на язык, чтобы тот не отказывался их произнести. — Я всё понимаю. Мне надо было спросить разрешения. И то, что ты не отвечал, значило «нет», — повинно вымолвил Мирон, глядя в кружку с горячим чаем. — У тебя тут такой ремонт, а я щенка… Ещё и под ноги он тебе бросился. — Это всё не так важно, я не должен был пресекать черту. Кстати, где он? Ты его уже пристроил? — спросил Слава, ежесекундно осознав, что причина их ссоры куда-то исчезла. — Ну… Нет. Я на время отдал его какому-то знакомому Стаса, — рассказал Мирон подавленно, будучи не в силах одолеть тоску по спасённому питомцу. — Вот как раз пару часов назад я должен был встретиться с парой, которая могла его усыновить, но они в последний момент передумали. Даже не знаю, что теперь делать. — Давай привезём его сюда, — в качестве извинений предложил Слава. — Ты же всегда хотел собаку. — Да, но… Когда перееду, — напомнил Мирон, интонационно подчеркнув важность этого обстоятельства. — Я шляюсь по друзьям и всем мешаю. То втиснулся между Яриком и его девушкой, то вот теперь тебе жизни не даю. Куда мне собаку… — Я же вижу, как тебе неприятно даже думать о том, чтобы кому-нибудь его отдать, — проницательно заметил Слава. — У тебя на лице написано, что ты хочешь оставить его себе. — Конечно! — воодушевлённо вдруг залепетал Мирон. — Такая породистая собака знаешь, сколько денег стоит? Мне в жизни столько не скопить. А ещё он очень славный, и он смотрел на меня своими большими глазами… — Как его зовут? — искренне поинтересовался Слава. — Пока никак. Он был у ребят там две недели, но он настолько там не нужен, что его называли Шариком, Нариком, Бобиком, Барсиком… — поведал Мирон с жарким возмущением. Славе нравилось, что все его эмоции всегда были обнажены как голые провода. Выразительная интонация, разнообразная мимика — Мирон открыто показывал всё, что чувствовал, и сейчас Слава видел, что у того в голове не укладывается, как можно столь безалаберно отнестись к уходу за живым существом. — Давай я дам тебе денег, чтобы завтра ты забрал его и купил всё, что ему нужно, — предложил Слава, и когда Мирон уже распахнул рот для того, чтобы отказаться от финансовой помощи, Слава не позволил ему не проронить ни звука. — Пожалуйста. Я не умею извиняться словами, дай мне сделать для вас двоих что-нибудь, чтобы меня не грызла совесть. — То, что ты позволяешь нам двоих остаться — уже очень большой поступок, — благодарно уверил Мирон, но Славе эти слова почему-то очень сильно не понравились. — Правда. С Яриком неожиданно вышло, и ты разрешил мне переночевать. Но я у тебя тут уже не первый день. Давай будем честны, ты явно не рассчитывал, что мы хоть когда-нибудь съедемся. И уж точно не хотел этого сейчас. — Да, — честно ответил Слава. — Мне гораздо комфортнее одному, и не думаю, что я хоть когда-нибудь буду готов к полноценной совместной жизни. В плане… Если вдруг в мире начнётся апокалипсис, который приведёт к тому, что я буду чьим-то мужем, то… В идеале, мне нужна такая жена, которая бы обрадовалась, что на свадьбу я дарю ей квартиру со словами «только не думай, что мы будем жить вместе». Но это и не значит, что я совсем не выношу в своём доме других людей. По-моему, нам с тобой пока вполне неплохо. Не думай, что ты мне надоел. У меня свои заёбы, и порой я бываю в критически дерьмовом настроении. Но это не показатель того, что я хочу, чтобы ты поскорее уехал. Мирон немного стушевался, порабощаемый сомнениями. Но как бы он ни старался, Славе всегда удавалось убедить его в своей правоте, поэтому, после недолгих колебаний, Вишневский всё же согласился принять его помощь. Тогда, когда самый тяжкий груз свалился с плеч, Мирон задумался о другом. О том, что продолжало его беспокоить. Он действительно не знал, как заговорить об этом со Славой, но к концу чаепития всё же набрался смелости, чтобы сделать первый шаг. — Так… В общем, когда я был у Стаса, кое-что произошло, — издалека начал Мирон, заставив Славу заинтересоваться. — Он мне что-то сказал случайно. Ты не подумай, что я ему поверил! И, пожалуйста, не обижайся… Вот блин, наверное, я зря это начал. Ты же сейчас обидишься… Подумаешь, что я так плохо к тебе отношусь и нехорошо о тебе думаю. — Вот после таких слов ты точно должен закончить, — выразительно взглянув ему в глаза, Слава стал непримиримо серьёзным и приложил некоторые усилия к тому, чтобы его взгляд помог Мирону расколоться. — Что он тебе сказал? — Что ты… Ну… — Мирон замялся, чувствуя, как на него давит пудовый стыд, но нарастающее недовольство Славы оказалось ещё сильнее. — Что ты употребляешь тяжёлые наркотики он сказал. Я просто… — Прямо так и сказал? — Слава вдруг улыбнулся и выронил из губ неоднозначный смешок, который заставил Мирона окончательно потеряться. — Ну он сказал «кокаин». — уточнил Мирон рассеянно, похлопав глазами. Лицо Славы, то холодное, то звонко смеющееся, сильно сбивало его с толку. — Я полагаю, кокаин не очень тяжёлый. Обычно весит пару граммов. — отшутился Слава, хотя в голове испытал огромный диссонанс по этому поводу. Для него кокаин тяжёлым наркотиком не был, и стало очень необычно вдруг осознать, что среди нормальных людей это баловство считается фатальным. — Ну не важно, наверное, — стушевавшись, буркнул Мирон. — Прости меня, пожалуйста. Я просто невзначай сказал, что мы поссорились. А Стас сказал: «не переживай, это всё из-за кокаина, и вы скоро помиритесь», как-то так. Мне казалось, Стас очень хороший человек. Ты же куришь только траву, я не знаю, зачем он так сказал. — Наверное, потому что это правда. — открыто отозвался Слава, заставив Мирона резко встрепенуться. — Правда? — переспросил он обеспокоенно. — Так ты… Ну… — Наркоман? Да, — Слава искусственно улыбнулся, сделав это как-то даже болезненно. От наивности Мирона ему кольнуло под ребро. — С утра я пришёл злой, потому что меня отпускал кокаин. А сейчас я под амфетамином, и там, в ванной, мне было немного хорошо — перебрал. — …Почему ты никогда мне ничего не говорил про это? — впервые Мирон прозвучал несколько противоречиво, не позволив Славе сразу же понять его эмоции. — Я чувствую себя таким дураком обманутым… — Знаешь… Я считал, мне ни к чему с тобой это обсуждать, — каменный и бесчувственный как памятник на оживлённом проспекте, произнёс Слава. — Я не скрываю и никого не обманываю. Во-первых, можешь решить, что я зазнался, но некоторые подробности моей личной жизни обычно не нуждаются в откровении. А те, кто не узнал из сводок новостей информационных пабликов, догадываются сами. — Ты же знаешь, я почти деревенский, — пояснил Мирон, нервозно почесав затылок. — Я хотел сначала узнать про тебя всякое в интернете. Но мне даже слушать твои песни стыдно. Я уверен, они очень хорошие… Я начинал, и мне понравилось. Музыка, твой голос. Но мне было очень… Я думал, будто влезаю в твою частную жизнь, в личное пространство и делаю что-то неправильное. После того, как ты сказал, что не любишь, когда люди в жизни опираются на твой рабочий образ. Я подумал, что нам лучше не портить отношения тем, что относится к твоей карьере. Слава внимательно выслушивал его чистосердечное признание, а сам не знал, что может на это ответить. Мирону удалось снова поставить его в неловкое положение. Сейчас Славе самому казалось, что он поступил как-то неправильно, утаив нечто настолько важное от того, с кем спал в одной постели. Тем не менее, на самом деле Слава не ставил себе цели скрывать от Мирона факт своей зависимости. Кто бы мог подумать, что Вишневский настолько непроницателен, что вполне способен не замечать элементарное? — Если ты хочешь уйти и прекратить со мной общение, я пойму. — выдержав недолгую паузу, Слава сделал вид, будто ему совершенно всё равно, и бесцветно пожал плечами. Он понимал, что должен был ответить что-нибудь из подобного разряда. Мирон выглядел как человек, которому сообщили неприятные новости. И хотя Славу это задело, он вынужден был вспомнить, что не все люди умеют относиться к запрещённым веществам нейтрально — а главное, никто не обязан понимать и прощать его за опасные пристрастия. — Я не знаю… — опустив глаза, Мирон вздохнул так тяжело, будто в его лёгких лежала кучка булыжников. — Мне надо было подумать о том, что у тебя есть такие проблемы… Ты же рок-звезда и всё такое. — Это ещё что значит? — Слава небрежно наклонил голову, хмуро сдвинув брови к переносице. Показал, что эта ссылка на превратности шоу-бизнеса была неуместной, поскольку обесценила его личный опыт, превратив его в лёгкий флёр дорогого парфюма. — Ну… Ты такой эффектный, знаменитый и богатый, — перечислял Мирон, окрашивая эти хвалебные слова в оскорбления — по крайней мере, для Славы звучало именно так. — Любишь жить красиво, как на картинке. Кокаин вроде… Как это говорят… «Звёздная болезнь». — «Звёздная болезнь»? Так не говорят, — горько усмехнулся Слава и прижался губами к костяшкам пальцев, отведя погасший взгляд в сторону. — Ещё никто не мог оскорбить меня, сказав мне, что я наркоман. Но у тебя получилось, поздравляю. Считаешь, я страдаю звёздной болезнью? — Конечно, нет! — звонко возразил Мирон, почуяв, что прозябает в зелёном трясинном болоте. — Я не это имел в виду. Ты очень хороший, правда… Но наркотики… Я вижу тебя совсем другим. — Ты знал, что я курю траву, и это ничего между нами не меняло. Почему теперь ты на меня так смотришь? — замаскировав обиду нападением, Слава сильно помрачнел и заговорил чуть тише. Теперь он чувствовал себя обвинённым и снова со скорбью помечал, что кто-то из близких людей в нём разочарован. Ложась на всю злобу сегодняшнего дня, этот разговор стремительно выжигал в груди Славы зияющую дыру. — Трава — это другое. — объяснился Мирон, тоже почувствовав себя раненым. Из его друзей такими веществами любил побаловаться разве что Ярик, и он готов был с этим мириться, но неожиданность случившегося славно сыграла на его нервах. — Звёздная болезнь — тоже. Это деформация личности. Неоправданное честолюбие, неискоренимый инфантилизм. Ты считаешь меня таким? — предъявил Слава, почти удушив Мирона без единого прикосновения. — Я… Нет! У тебя постоянные перепады настроения. То ты меня любишь, то грозишься избить. Я теперь понимаю, почему у тебя постоянно трясутся руки, почему ты психуешь, — даже того не зная, Мирон делал Славе всё больнее. — Я думал, у тебя что-то происходит, но… Все наркоманы такие. — Какие, чёрт возьми?! — рыкнул Слава озлобленно, стукнув ладонями по столу, и резко вскочил со своего места. Этот удар пришёлся прямо в цель. Мирон даже понятия не имел, но три последних слова, произнесённых им, безвозвратно уничтожили в сердце Славы какой-то невероятно важный клапан. — Резкие, переменчивые, нервные. Лера тоже не знает, да? Он сказал, у тебя пограничное расстройство личности. Я не особо понял, что это, кроме того, что ты немного отличаешься от других людей, и тебе тяжело. Я пытался тебя жалеть, потому что думал, что ты болеешь, но на самом деле ты не болеешь, а употребляешь порошок, — под дерзким давлением, Мирон потерял остатки своих сил и сорвался; сам не понимая, что он говорит, он просто старался защититься. Изливал всё, что смешивалось в голове, не успевая подбирать слова и фильтровать информацию. Он не хотел сказать Славе, что тот его разочаровал, не хотел прозвучать так, будто между ними что-то поменялось — но выходило скверно. Слава прострелил его глазами, крепко стиснув зубы. В этом ответе он услышал слишком много того, после чего не смог бы и дальше находиться с Вишневским под одной крышей. «Лера ему сказал то, что я просил сохранить в секрете» — это Славу окончательно добило под натиском всего происходящего, не считая того, что Мирон погасил его чувства, заменив их болью. Из всех друзей практически никто не знал о диагнозе, который ему поставили, а теперь, помимо всего неприятного, Слава узнал ещё и то, что один его близкий не умеет хранить тайны, а другой считает его легкомысленной пустышкой, поддавшейся молодёжной моде на опасные развлечения. — Что, чёрт возьми? — навалившись на стол локтями, Слава схватил Мирона за грудки. — Ты пытался меня жалеть? Ложись в могилу и засни, придурок! Мне нахуй твоя жалость не упала, понял? Ты меня не знаешь, ты понятия не имеешь, что я пережил, и ты не имеешь никакого права меня судить за мои зависимости. Не можешь простить мне, что я торчок? Дверь широкая — бери и уёбывай. — Я… Не хотел, — напугано пробормотал Мирон, вжав голову в шею как пойманный зверёк. Он осознал, что что-то сказал не так, но не осознал, что именно вывело Славу в такой осадок. — Прости, пожалуйста… Ты же знаешь, я… Я люблю тебя. Даже таким. — «Даже таким»? Я тебя сейчас с окна спущу, щенок ебаный, — процедил Слава, совершенно не успокоившись от его неудачных попыток к примирению, а только больше разозлившись. — Засунь себе прямиком в очко свою жалость, и любовь свою тоже, я срал на неё. Я такого отношения к себе терпеть не собираюсь, никаких одолжений и сожалений от тебя мне не надо. Считаешь меня больным? Окей. Считай где-нибудь в другом месте. Мне поебать, что ты там думаешь, но иди нахуй отсюда. Куда хочешь. Слава тут же отпустил его, ощутив, что перестаёт себя контролировать — снова наступает на те же грабли. Он осознанно разрушил их хрупкое перемирие, но трогать Мирона не планировал. Слава прекрасно знал, что Вишневский бы на него руку не поднял. Да и сам бы Слава не воплотил свои угрозы в жизнь — ему хотелось надеяться на это, но он уже не был так уверен, что способен держать себя в руках. Однако, все эти слова — удар ниже пояса, который вынудил Славу предпринять хотя бы какие-то жалкие попытки сделать также больно, как было ему самому. Им только-только удалось замять прежний конфликт, но теперь Слава был уверен, что это нечто большее, чем обыкновенная ссора, которая может закончиться перемирием. Он видел огромную разницу между непредвиденными ситуациями, в которых кто-то поступал неприятно для другого, и между откровенными переходами на личности, где задевались глубокие раны. Хуже всего было даже не то, что Мирон обидел его, надавил на больные места. За последнее время Слава только и делал, что ссорился с окружающими его людьми или чувствовал себя задетым. Даже будучи разгорячённым от эмоций, Слава пытался анализировать происходящее и неизменно приходил к выводу, что сам являлся очагом для возгорания всех этих точек. С каждой секундой думать об этом было всё более невыносимо — «Не будь я таким кретином, в самом деле, было бы у меня столько проблем? Никто не может меня вынести». Хлопнув дверью ванной, Слава в панике уставился в зеркало и не выдержал зрительного контакта с самим же собой. Всё вокруг рушилось, превращаясь в поле боя. Прилив необузданных эмоций, оголённых и беспощадных, затянул его в жестокий смерч самоистязания. Слава метался из стороны в сторону, не зная, куда может преткнуться, чтобы спастись от бури, полыхающей внутри. Его панический приступ заместил собой всё вокруг. Казалось, в этот же самый момент его покинул и эффект стимуляции амфетамина, после которого должен был наступить неприятный переход к трезвости, сполна напитавший всех его тёмных демонов негативной энергией. Не помня себя в ареалистичном тумане, чтобы как-то выплеснуть взметнувшуюся внутри паническую атаку, Слава вытащил из стакана с гигиеническими мелочами станок для бритья и рывком отломал головку от ручки. Несколько порывистых интенсивных движений, и на мраморную поверхность тумбы посыпались зубастые лезвия. Слава задрал рукава пижамной рубашки, и закусив губу, чтобы не закричать, резко нанёс на бледную кожу запястья серию глубоких порезов. Яркие ветвистые полосы, красные точно летняя зоря, но горькие как сердцевина лайма, потекли по руке. Кровавая морось украсила белую плитку и въелась бархатистыми пятнами на любимой пижаме, пока Слава, захлёбываясь слезами, оседал на пол пылью и пытался побороть штормовое помутнение рассудка. — Ну что, ёб твою мать, такое? — посмотрев в глазок, Стас устало закатил глаза и нехотя распахнул дверь. — В чём дело, Мирон? Учти, если тебе нужно пристроить ещё одну собаку, у меня больше нет друзей. — Мне кажется, Слава сошёл с ума… — неслышно пробормотал Мирон вместо приветствия. — Тебе не кажется, — бросил Стас недобродушно и хотел было захлопнуть дверь, но внезапно подумал о том, что ему интересно услышать подробности. — Ну, и что приключилось? — Я спросил у него про наркотики, и мы поссорились. Он меня выгнал. Я хотел зайти в ванную, чтобы забрать свою бритву, а он сломал её и порезал себя. Я не знаю, что делать. — как на духу выложил Мирон, сильно испуганный и помятый. — Что он, блять, сделал? — пихнув Мирона в сторону, Стас рванул до соседней квартиры и даже не запахнул дверь своей. Злость, которая его взяла, трудно поддавалась описанию. И Стасу даже не довелось минутки подумать, на кого именно он злится. Прекрасно понимая, что Слава уже не ребёнок, а более-менее взрослый человек, который должен осознанно подходить к своим решениям, Островский всё равно не мог реагировать на подобные ситуации здраво. Потому что знал, что осознанные решения — это не про его взбалмошного и эмоционального Славу. Разумеется, он проклинал Славу за глупости, которые тот делал, рискуя своим здоровьем. Но всё равно оставался на его стороне и гораздо активнее гневился на внешние раздражители, которые подвигали Славу совершать необдуманные действия. В данной ситуации внешним раздражителем оказался Мирон. Глупый и бестактный — если чьё-то поведение здесь близилось к детскому, то это его. Стас не успел расспросить о случившемся побольше, но заведомо был осведомлён о том, что Вишневский сделал или сказал что-то, забыв предварительно всё обдумать. Слава сидел, прижавшись спиной к тумбочке, в которой хранил чистые полотенца и разноцветные бадейки с чистящими средствами. Лицо, опухшее от слёз, смотрело в пустоту, пока порезанная рука, обособившись от остального скомканного тела с поджатыми к груди коленями, была выставлена прочь, позволяя крови стекать на пол, прямиком в густую вишнёвую лужу. Он наслаждался своей болью, бросая всю деятельность лобных долей на это бездарное дело. Он так отводил душу после всех потрясений. Анализировать Слава должен был позже, но этот самый момент предназначался для того, чтобы кровь и боль смогли вывести из организма агрессивные импульсы, мощную энергию, которой накопилось в избытке. Наркотики или болезнь? Скверный характер, полный изъянов или толпа опасных, хищных людей вокруг? Это всё не имело никакого значения для человека, который смог найти единственный путь к примирению со своим горем через неохватные порезы и насыщенные кровавые сети, стекающие по рукам. Да, парадоксально, но обвинение людей в их недостатках, ошибках и слабостях нередко грозилось привести к ещё более значительному ухудшению, чем к бойкому стимулу измениться в лучшую сторону всем назло. По крайней мере, если ставить ловушки на пути критически уязвимого человека, он точно не ощутит в себе моментальный прилив сил и энергии на их одоление, а скорее потянется к отчаянию, которое заботливо скажет, что ничком свалиться в капкан — не такая уж дурная идея. Стас сперва застыл на пороге, увидев Славу мертвенно тихим и глубокомысленным. Как человек, знающий его более, чем очень даже отлично, Стас понимал, что его могильное спокойствие обманчиво. Пустое лицо, не выражающее явных эмоций, сигнализировало о том, что сейчас его чувства особенно обострены. Велев Мирону не приближаться, Стас переступил порог ванной и бесшумно набрал в лёгкие храбрости и терпения. Призрачной поступью он одолел просторное помещение, чтобы приблизиться к Славе. Оглушительная тишина и полный штиль ощущались как нахождение в эпицентре радиоактивной зоны — да, Стас замечательно понимал, что если торнадо стоит, оно движется прямо на тебя. — Привет, — одними только губами произнёс Стас, заметив, как глаза Славы убежали от него в другой угол комнаты. — Представляешь, какой Лёня дегенерат? Хотел чая с сахаром попить и сахарницу долбанул о пол. Разбилась. Пока Стас выдумывал причину своего визита, совершенно точно не собираясь честно выкладывать, что Мирон побежал стучаться в его двери с просьбами о помощи, Слава продолжал молчать и смотреть в одну точку. Он не до конца понимал, где находится и что с ним происходит. Пульсирующая боль, скопившаяся в левой руке, отвлекала на себя всё внимание его нестабильного сознания. Слава будто пребывал в астрале, покинув собственное тело, пока оно кровоточило и страдало от избытка запрещённых веществ. Конечно, ему было далеко до буддистского монаха, познавшего дзен в ментальном единении с космосом, да и до самой глубины души он болен не был. Слава плавал среди осколков приступа дереализации, выбившего из него всю злость и слёзы. Его щёки были красными и влажными, но глаза уже не плакали. Извержение вулкана, фатальное и беспощадное, сходило на нет, когда жаркая магма начинала превращаться в камень. Теперь на смену фонтанирующим эмоциям приходила пустота, безразличие — черпать пыл было неоткуда. Стас сказал ещё что-то о том, что он заявился к нему без предупреждения в надежде взять его дорогущего вкусного тростникового сахара, но Слава по-прежнему не откликался. Может, Слава улавливал какие-то размытые отголоски его слов в своём сознании, но не считал нужным их анализировать и вникать в них. Более вероятно, он, напротив, прекрасно всё слышал и понимал, но не чувствовал себя обязанным дать об этом знать и как-либо отреагировать на появление друга или его идиотскую просьбу. Впрочем, как бы то ни было, и Стас замечательно понимал, что у него не очень успешно выходило сочинять предлоги — от просьбы одолжить соль в незапамятный день их знакомства до нынешней попытки аккуратно подобраться к опасной дороге, оперируя неожиданным дефицитом сахара. Уставший и обесточенный, Слава имел право не отвечать независимо от того, насколько он в состоянии переварить информацию, поступившую из вне. Двигался Стас практически также, как двигался разоруженный лесник, почуявший поблизости от себя голодного хищника. Настороженно, без легкомысленной дерзости. Здесь, в ванной, помимо бытовых и гигиенических мелочей, у Славы также хранилась аптечка. Хотя Стас считал это решение негармоничным и практически извращённым, так как был свято убеждён, что аптечка любого нормального человека должна находиться на кухне, сейчас это сыграло ему на руку. Наугад раскрыв пару ящиков со встроенными органайзерами, Стас наткнулся на декоративную и уходовую косметику, увлажняющие маски, ватные диски и палочки — всю ту чёртову незначительную мелочь, вставшую на пути испытанием, которую готов был проклясть. — Херовая идея искать сахар в ванной. — бездушным, механическим тоном выронил Слава, заставив Стаса встрепенуться так, будто его застали за воровством фамильных драгоценностей в гостях у дальней родственницы. — Не издевайся, иначе я этим сахаром тебе заполню глотку так, что полгода кариес лечить будешь. Ты прекрасно знаешь, что я ищу. — окрепнув после испуга, Стас сделался строгим и непоколебимым. — Я не умираю и сам в состоянии о себе позаботиться. Спасибо за помощь, о которой я не просил. — холодно бросил Слава, всё также не сдвигая взгляда с одной точки. Хотя начинка его речи была скорее пассивно-агрессивной, в голосе не слышалось даже оттенка эмоциональной окраски. Слава был похожим на робота-андроида, у которого была критически разряжена батарея. Что нисколько не удивляло. Слава только вытаскивал из себя что-то, но ничем себя не наполнял. Рано или поздно это должно было кончиться подобным состоянием заморозки, в котором дерзость мимики превращалась в застывший пластилин, а живые движения становились резиновыми от лености и переутомления. — Поздно. Да и звучишь неубедительно. Трупы повеселее тебя выглядят. — открыв нужный ящик, Стас наконец-то увидел скудный набор лекарственных препаратов и более уверенную в себе группу антисептических средств, среди которых, в отдельном отсеке, лежала и толстая пачка бинтов. — Почему я просто не могу побыть один? В собственном доме. Неужели у меня нет права на одиночество? Оставьте меня все в покое. Дайте мне пострадать и прийти в себя. Вам страшно, что я сдохну? Не дождётесь. Как посчитаю нужным, сам перевяжу себе руку. — также бесчувственно, но уже более подробно высказался Слава. — Тебе зачем здесь пачка тампонов? — честно и искренне выслушав его отчаянный порыв, Стас всё равно вытащил из ящика бинты и парочку скляночек, которыми собирался обработать раны. Звучал он притом непринуждённо и даже слегка саркастично. Конечно, его слова мимо ушей Стас не пропустил. Но он не был бы собой, если бы принялся жалеть Славу и гладить его по головке, чтобы тот не расстраивался. К тому же, средства женской интимной гигиены, хотя и вполне понятно, откуда у Славы взялись, действительно привлекли к себе внимание на фоне холостяцкой энергетики всей остальной аптечки. — Жру их, блять. Вместо хлеба с супом. — недоброжелательно рявкнул Слава, посчитав этот вопрос совершенно неуместным. — Понятно. А я уже думал, у тебя месячные. — пошутил Стас таким же мрачным голосом. — Иди нахуй. — статично ответил Слава, и его глаза будто отмерли, ресницы вдруг трепыхнулись, а радужки устало закатились. Такая небрежная и скептичная реакция уже многого стоила. Слава, по крайней мере, перестал выглядеть как бессмертный житель Мэрилебон-роуд, как один из экспонатов музея мадам Тюссо. — Давай поговорим. Я вижу, у тебя много всего накопилось. Не осуждать не обещаю, но клянусь делать это только после того, как выслушаю до конца. — постаравшись убить двух зайцев одним выстрелом, а именно сразу и отвлечь внимание Славы, и выведать начинку сгоревшего пирога, Стас плавно опустился перед ним на корточки. — Не хочу говорить. Я устал. — капризно отказался Слава, отвернув от него голову в знак пассивного протеста. — Хорошо. — лаконично отрезал Стас, чуть выпятив губы, поднялся вдруг на ноги и оставил на тумбочке средства первой помощи. За тем, как он уходит, Слава проследил особенно внимательно. Он понимал, что Стас отправляется не к себе домой, уязвлённый его хладнокровным поведением, и даже не за сахаром, который на самом деле был ему совершенно не нужен — что Славе тоже было замечательно ясно. Вернулся Островский с вычурным ребристым графином, полным кипячёной воды. Слава знал, что именно так и будет. И хотя у него не нашлось сил возразить вслух, он мысленно очень сильно пожаловался. Не случись вокруг этой неприятности такого бешеного ажиотажа, будь у Славы возможность прорефлексировать все свои переживания наедине с собой и вытекающей кровью, он бы без лишних движений замотал кровоточащую рану бинтами в несколько слоёв и, может, поменял бы их на новые через полчаса или час. Но Стас, человек, моющий бананы перед очисткой и яйца перед варкой, порвался бы на две части и разбился бы о пол бусинами, если бы опустил хоть одну формальность в инструкции по оказанию первой помощи людям с открытыми ранами. Несмотря на вполне однозначные возражения, Слава своей руки не отнял и позволил её промыть. Только сразу же условился, что с пола вставать не собирается. Стас отнёсся к этому с пониманием, хотя ему не нравилась идея разливать воду по полу. Впрочем, сейчас ему не должно было быть дела до своих домашних шлёпанцев или до пижамных Славиных штанов, которые уже впитали в себя кровь. — Меня всё злит и расстраивает, — начал Слава голосом, полным чувства несправедливости. Стас сказал в своей голове тихое «дождался», заранее предугадав, что Слава всё же начнёт говорить. — Я всех вокруг поголовно считаю долбоёбами. Но мне так кажется, что из подобных здесь всего один — и это я. I’m so sick of myself. — Тебя расстроило, что Мирон назвал тебя наркоманом? — уточнил Стас без излишней эмоциональной окраски, позволив Славе расценить этот вопрос так, как он посчитает нужным. — Нет, — отрезал Слава равнодушно и немного помолчал перед тем, как рассыпаться в философских речах, проецирующих все его последние бытовые неудачи через призму возвышенных вопросов в никуда. — Меня расстроило, что… Он считает меня лицом из толпы испорченной золотой молодёжи, у которой за душой нет ничего. Он во мне разочарован. И я боюсь, что не без причины. Я не представляю собой никакой культурной, моральной, материальной ценности. Зачем я вообще живу, будучи частью общества потребления и той касты, которая лишена всякой гуманности и обыкновенных человеческих качеств? Мне вечно всё не так, меня ничего не радует. Вся моя жизнь — бегство от скуки и грусти без настоящего счастья. Я не заслуживаю любви и хорошего отношения, я достоин только водиться с глянцевым мусором, потому что сам такой, хотя не в силах этого признать. Кто я такой, чтобы посылать катиться ко всем чертям пьяную меркантильную шлюху, если я сам не представляю из себя что-то более цельное и наполненное? Женщина получше той, которая мне ни даром, ни с почасовой доплатой не нужна, либо говорит мне, что нуждается в более надёжном, зрелом и уравновешенном мужчине, посылая меня за океан, либо показывает мне сиськи, чтобы насолить какой-то выпившей идиотке, сделавшей ей гадость. — …Так, — Стас терпеливо выдохнул и шкрябнул стеклянным дном графина о дорогую светлую плитку, когда закончил промывать рану. Слава выдержал эту пытку стоически; пока он говорил, на его лице не дрогнул ни один мускул, хотя, Стас уверен, ему было очень больно. — Мне кажется, ты многовато всего пропустил в этой истории. Я что-то ничего не понимаю, не считая отсылки на Лену. И если ты будешь держать подробности в строжайшей тайне, они тебя задушат раньше, чем ты решишься хотя бы в дневнике о них сообщить. — Какая разница? — спросил Слава и на тяжёлом выдохе прислонился затылком к дверце тумбочки, устало опустив веки на глаза. — Моя жизнь походит на откровенный панический бред. За последнее время Джилл вынесла мне все мозги, я заторчал, и меня вроде как охуенно красиво унизила девушка, которая мне очень сильно понравилась. И параллельно со всем этим случилась вот эта сраная история с Мироном. Мы с ним только помирились после казуса с собакой — я так понимаю, ты в курсе, раз эта собака у твоего приятеля. И вот, блять… Я слышу, что он всё это время жалел меня, потому что Лера рассказал ему про ПРЛ, а теперь он «жалеть меня больше не хочет, потому что я не болею, а наркоман». Вроде бы это всё, что в общности меня довело. — Тебе кто-то понравился? Тогда ясно, что за лихорадка придури, — прошептал Стас, выдавив из груди пуд воздуха. — Не знаю даже, что и сказать… Касательно Леры, зная его, как человека, он точно хотел как лучше, но не учёл того же, чего и ты не учёл: Мирон — дегенеративное хуйло, которое не понимает, что несёт. «Слава самый лучший, я его так обожаю, какой же он замечательный» — пиздит, не затыкаясь, и тебе уж точно не стоит воспринимать всерьёз противные этим заявления. Он же как маленький ребёнок, у которого спектр эмоций ограничен строгими рамками и действует исключительно «здесь и сейчас». — Вообще-то, я уверен, что он прав. Может, у меня действительно что-то вроде звёздной болезни? — спросил Слава отчаянно и уставился в потолок, покусывая убитые губы. — Третьяков, я не устану тебе повторять: ты самый заносчивый, расточительный, эгоистичный и нестабильный человек в моём окружении, к тому же ещё и законченный кайфуша, — откровенно и без утайки огласил Стас, крепче сжав его руку, когда он зашипел и дёрнулся от контакта раны с антисептиком. — Только я, в отличие от некоторых, вижу, откуда ноги растут, и не возьмусь тебя осуждать. Я тоже мудак омерзительный, и Мирон твой, если честно, не подарок в своей избыточной простоте и наивности. Такое случается, нам необходимо мириться с недостатками людей, которых мы любим, и иногда они бывают очень выразительными. Это не значит, что ты плохой, что ты пустышка. У тебя есть много и хороших качеств, которые ты любишь обесценивать себе в убыток, чтобы поныть, какой ты плохой и ненадёжный. — Каких же? — саркастично усмехнулся Слава, не столько напрашиваясь на похвалу, сколько действительно интересуясь, что в нём такого хорошего, что смогло бы хотя бы частично закрыть его многочисленные недостатки. Ведь бывает, что они значительно перевешивают немногие хорошие качества человека. И Слава, будучи не в силах оценить себя посторонними глазами, очень боялся, что является именно таким случаем. Со всем, что перечислил Стас, Слава не спорил, не обижался. В последнее время Слава переживал сильный кризис личности. Да, пожалуй, всякому человеку свойственно видеть в себе только плохое, но Третьяков дошёл в этом искусстве до завидного мастерства и уже не находил в себе ничего, кроме беспробудной тьмы. — Давай я не буду наваливать в одну кучу и постараюсь сформулировать так, чтобы это звучало более существенно, — оставив его руку, Стас принялся распаковывать бинты и параллельно ударился в осмысленные рассуждения, основанные на контрастах противопоставления. — Ты ветреный и непостоянный, но если ты притираешься к человеку, то становишься верным и любящим как собака. Ты дико эмоциональный и не умеешь контролировать свои всплески, но счастью и влюблённости ты отдаёшься также всецело и без остатка, как и всем негативным эмоциям. То, что плохое тебе помнится гораздо краше хорошего — уже сугубо твоя проблема. Ты испытываешь сложности с эмпатией и не всегда понимаешь чувства других людей, зато, если видишь, что кому-то грустно, обязательно стараешься выслушать, помочь, решить любые вопросы. Ты любишь погрустить, пожалеть себя, но потом встаёшь, натягиваешь на лицо улыбку и идёшь ебашить как ездовая лошадь. У тебя много денег, которые делают тебя более легкомысленным и небережливым, но при них ты остаёшься щедрым и бескорыстным. Ты всегда готов поделиться своими деньгами и воспринимаешь их как инструмент, как средство, не как цель — что очень важно, чтобы не стать жадным скупердяем. Ты нередко провоцируешь конфликтные ситуации и бываешь грубым, но ты же способен расшевелить любого интроверта вроде меня и подарить человеку яркие, незабываемые воспоминания. Ты сложный, как, блять, ядерная физика, но моё личное мнение: ты стоишь потраченных нервов, и если кто-то не согласен, то… Что ж, не осуждаем, не обижаемся, но и задерживать не смеем. — Только ты умеешь так филигранно сразу и обосрать, и сделать комплимент, — горько хмыкнул Слава, сжав губы в тонкую полоску. Его разум съел проникновенный монолог Стаса и старательно его переживал. — Проблема в другом… За прошедший месяц все хорошие качества, о которых ты справедливо сказал, кратно приуменьшились, и я совершенно не понимаю, что происходит. Во мне слишком много ненависти, обиды, усталости. И наркота меня пожирает, потому что я надеюсь хотя бы так вернусь себе весёлость, которая, знаешь… Почти перестала приходить ко мне вместе с кайфом. Наркотики гораздо больше делают меня злым и нелюдимым, чем общительным и радостным. — Может, в них всё и дело? Мой тебе совет: прокапайся, Третьяков. Соскочи на мягкие успокоительные с растительной основой или посети наконец-то психиатра, который тебя уже полгода дождаться не может, — настоятельно порекомендовал Стас и заботливо придержал Славу за ладонь, чтобы замотать его запястье марлевым бинтом. — У тебя и так психика ни к чёрту. Конечно, химия тебе мозги плавит. Твой организм гораздо сложнее, и пока ты думаешь, что «понюхал порошка и стало весело», у тебя в теле происходит немерено процессов, которые негативно влияют на твоё состояние в долгосрочной перспективе. Словом, разбитую вазу можно было склеить, а ты молотком по осколкам херачишь, чтобы вместо десяти их стало сто. Ты не плохой человек, ты запутался, и тебе нужна помощь. У тебя непростой период, тебе хуже, чем обычно. Так бывает. — Я не знаю. Может, ты и прав? Меня не покидает чувство, будто… — Слава на несколько мгновений замер, погрузившись в хаотичные возгласы разума, чтобы вытащить оттуда наиболее дельную формулировку, которая могла бы хотя бы частично передать его чувства. — Будто дело не может быть в веществах или в терапии. Столько времени прошло, а я всё ещё вспоминаю прежнего себя. Мной все гордились, меня все обожали. Никто и никогда не смотрел на меня как на разочарование. Я стал ужасным, и во всём не может быть виноват порошок. Мне стыдно даже думать о том, что я вроде как влюбился, потому что… Кто я такой, чтобы рассчитывать на любовь? Что я могу дать девушке, которую хотел бы сделать своей? Губы, которые разучились улыбаться? Глаза, ослепшие от слёз? Холодные руки и пустое сердце? Лучшее, что я мог бы сделать, действительно полюбив — защитить её от самого себя. — Наркотики виноваты не во всём, но во многом. Они как минимум значительно ухудшают твоё состояние и отнимают у тебя силы на решение других твоих проблем, — прозаично разъяснил Стас, стараясь вдавить это Славе в мозг. — Не забывай про пограничное расстройство, которое ты отрицаешь как неуч — шарообразность земли. Оно делает тебя уязвимым, ранимым, импульсивным. Эти симптомы можно купировать, заглушать, и тогда ты сможешь жить нормальной жизнью, лучше понимать и контролировать себя. Но ты, вместо того, чтобы сделать всё по совести, основательно проработав свои проблемы, принимаешь полумеры, забываясь в синтетической эйфории — а это как заткнуть текущую платину камнем и ждать, пока рванёт. Ты не вывозишь, потому что наркота вытаскивает из тебя всё, чем ты должен сражаться с жизненными трудностями. И все твои «демоны», для которых в справочнике мозгоправа найдутся научные названия, не только не встречают на своём пути сопротивления, но и видят хорошенькую для своего буйства почву. Прекрати кормить их кокаином, селфхармом, самокопанием. Сделай маленький и с виду ничтожный, но шаг к исправлению. Слава неопределённо кивнул, и как только Стас закончил заматывать ему руку, затянул его в длинные благодарные объятия. Умудрившись заранее подумать о луже крови, разделявшей их, Слава немного переместился. Они сидели на полу, укрытые телами друг друга, и не спешили расставаться. Славе было жизненно необходимо получить немного настоящего, чистого, дружеского тепла, чтобы как следует зарядиться им для борьбы с тяжбами жизни. Казалось, эти или подобные этим слова Третьяков слышал далеко не в первый раз. Но именно сегодня, сейчас, настал момент, когда они стали для него что-нибудь значить. Всё это время, чувствуя, как над головой сгущаются тучи, Слава избегал прямой конфронтации с самим собой и продолжал делать вид, будто у него всё на мази. Но, в конечном итоге, эта провальная тактика привела лишь к тому, что он окончательно потерял контроль и начал растворяться в торфяной луже своих роковых зависимостей и слабостей. — Запомни: что бы ни случилось, я с тобой, и я люблю тебя, — немного погодя, решил огласить Стас. — Помогу тебе растворить труп, приму твоё решение сменить пол и покрасить волосы на ногах в синий цвет, смирюсь с любым твоим идиотским поступком. Не зря мы с тобой оба любим томатный сок и пиццу с ананасами, это точно что-то, да значит. — Спасибо, — прошептал Слава, искренне улыбнувшись от этой глупой, но жутко трогательной речи. — Я тоже тебя люблю. Но хватит нежностей, а то мы превратимся в карамель и прилипнем друг к другу. — О, нет, этого я не вынесу, — отшутился Стас, с умиротворением почуяв, что Слава пришёл в себя, и отделился от него. — Ты не голодный? — Не ел полтора суток. Но после фена я поесть не смогу. — дежурно отчитался Слава. — Тогда иди в кровать, я сделаю тебе сладкий чай с лимоном. И если хочешь, принесу парочку питьевых йогуртов. — предложил Стас, упомнив, что после наркотических загулов Слава может употреблять в пищу только сладкие жидкости, и желательно молочные. — Нет, не хочу, — Слава отрицательно покачал головой, хотя и подумал, что следовало бы согласиться. — Мирон там? — Ушёл. — оторвал Стас кратко. — Прекрасно. Хоть на это мозгов хватило. Знать его не хочу, — категорично отозвался Слава, по-прежнему питая к нему глубокую обиду, и неуверенно поднялся на ноги. — Наконец-то я переночую один. Звучал Слава не слишком правдоподобно. С одной стороны, он бы действительно хотел побыть наедине с собой, без никого. Но с другой, его едва заметно покусывала тревожность, которой стоило только услышать хлопок двери, чтобы напасть на него своей широкой клыкастой пастью. Складывая два этих противоречивых чувства на фантомные золотистые весы, Слава никак не мог понять, какое перевешивает. — Завтра, если к утру поднимешься, приходи ко мне завтракать. Я сделаю омлет с помидорами, — заранее позаботился Стас. — Если проспишь, то всё равно приходи. Спрячу от Лёни для тебя порцию. Слава благодарно улыбнулся и ещё раз обнял Стаса на прощание, когда тот готовился переступить порог его квартиры, чтобы уйти в соседнюю дверь. Оставшись в одиночестве, Слава оглядел просторное пространство, застеленное неуловимым холодом. Окна были закрыты, полы — подогреты. В помещении было тепло, но Слава всё равно мёрз. Его тело тянулось к постели. Хотя уснуть моментально у него бы точно не вышло из-за осадка стимулирующего вещества, энергии на лишние телодвижения тоже не было. Слава втайне надеялся, что даже амфетамин не помешает ему уснуть, но это сработало только в том случае, если бы он совершенно не спал под веществами хотя бы пару-тройку целых суток. Жить в этом омерзительном дне ему катастрофически не хотелось. Маяться мыслями-паразитами — также. Однако, на своё удивление, разместившись в постели, Слава не обнаружил в своей черепной коробке болтливых таракашек, которые норовили бы проесть его мозг. Он взял с собой дневник и ручку, заранее приготовившись писать длинную повесть о минувшем дне. О страхе диагностировать у себя, так называемую, «звёздную болезнь», о тяжести бремени «плохого» человека, в которого не устают терять веру. Тем не менее, подразумевание многообразие мыслей не только не появилось на листе бумаги, но и в голове не показалось. Его проглотила тишина.

«Так болит рука, которую я порезал. Но мне совсем не страшно. Пишу из последних сил. Сейчас, на удивление, мне очень хорошо. Я дико устал, и всё тело ломит. Нет сил страдать, поэтому я и доволен. Лучше ничего не чувствовать, чем чувствовать себя дерьмово. По итогам дня… Я поставил точку в недоотношениях с Джилл, окончательно рассорился с Мироном и понял, что Соне уже не очень нравлюсь. Нехеровенькое такое вышло восьмое марта. В последнее время все праздники проходят дерьмово. Я знаю, у меня сейчас должно быть много мыслей. Но я абсолютно пуст и глаза закрываются. Спокойной ночи.»