Просто Мария

      Я была рада, что сумела вовремя остановиться и не сотворить глупых поступков. Однако меня сейчас волновало другое: что будет дальше? Неужели совсем скоро султаном станет Мустафа, а к моему Батуру придут люди с веревкой? Все-таки, Мустафа ничего не обещал Батуру да и, если быть точным, от слов всегда можно отказаться.       С замиранием сердца я начала следить за событиями. Однако пока что все было на уровне слухов, правды не знал в этом дворце, наверное, никто.       — Госпожа, — сказала мне Гюльфем. — Боюсь, грядет буря. Говорят, янычары, засидевшись без дела, послали гонца к шехзаде Мустафе и убедили его бунтовать. Кому-то одному недолго осталось быть в нашем бренном мире.       Гюльфем не уточнила, что речь идет о Мустафе или Сулеймане, но я легко поняла этот намек.       — Страшно подумать, что может быть, — честно ответила я.       Гюльфем лишь коротко кивнула. Я никак не могла понять, кого она поддерживает: Сулеймана или Мустафу. Казалось, женщина питала нежные чувства к обоим участникам этого конфликта. Лично мне Мустафа не был противен, однако видеть его в качестве султана я не хотела, по моему мнению султаном спустя лет десять должен был стать Батур.       Позже выяснилось, что все было достаточно просто и, одновременно, сложно. Через сто двадцать пятые руки Хюррем донесла до янычар мысль, что Мустафа должен поднять бунт. По мнению Хюррем Сулейман легко бы отбил эту атаку и казнил бы Мустафу. Представитель от янычар отправился к Мустафе и начал убеждать его пойти против отца. Мустафа вспомнил все те случаи, когда он спасал жизнь Сулеймана и получал в ответ только упреки, пришел к выводу, что можно состариться и так и не стать султаном, прислушался к словам янычар, что в Европе, среди неверных, нет такого полного бесправия наследников, как в деспотичной тирании Османской империи, и пошел походом на отца.       Я прекрасно понимала, что в случае смерти Сулеймана, скорее всего, в борьбу за престол вступил бы Баязет, началась бы война, поэтому, как бы мне ни было жаль Мустафу, я с большей радостью восприняла бы известие о его казни, нежели о смерти Сулеймана.       Однако все пошло не по плану. Не всем войскам удалось перейти на сторону Мустафы, поэтому среднечисленный отряд, возглавляемый шехзаде, был окружен. Мустафе было предложено сдаться и покаяться. Когда я позже узнала об этом, то ничуть не сомневалась в том, что Мустафа будет воевать до конца: хоть победного, хоть печального. Однако, к моему удивлению, шехзаде принял решение покаяться и пойти на переговоры к Сулейману.       — Госпожа, шехзаде дал своим войскам указание остановиться и пошел к повелителю, — сказала Гюльфем. — Больше пока что ничего не известно.       — Дай Аллах, чтобы все завершилось мирно, — ответила я.       Я прекрасно понимала, что, скорее всего, за этот бунт Мустафа будет казнен прямо на встрече с отцом, хотя, с другой стороны, у Сулеймана сейчас не было при себе палачей, а просто взять и пролить кровь наследника традиции не допускали. С немалым интересом и волнением я начала ждать развития событий.       К сожалению, больше вестей не поступало. Я пару раз встречалась с Гюльфем, перебрасывалась парой слов, а потом возвращалась в свои покои. По дворцу ходили упорные слухи, что падишах жив, здоров и возвращается в Топкапы для того, чтобы вершить суд над собственным сыном. Я не слишком доверяла этим слухам, однако позже поняла, что все слишком серьезно.       Фатьма-султан, Михримах, я и Гюльфем собрались в дворцовом саду, чтобы встретить падишаха. Мы стояли практически молча, потому что говорить было не о чем: у меня и Михримах были натянутые отношения после всего того, что произошло за эти годы, с Гюльфем я все обсудила уже раньше и не представляла, о чем еще можно поговорить, а с Фатьмой-султан заговаривать первой без особого повода мне было не по статусу.       Вскоре в Топкапы прибыл Сулейман. Падишах спешился и Фатьма-султан хотела, было, поцеловать руку брата, однако Сулейман просто молча пошел дальше. Было видно, что султан не в духе.       Михримах практически сразу пошла за отцом, вероятно, желая о чем-то поговорить, Фатьма-султан тоже покинула сад, а мы с Гюльфем так и остались стоять на улице. Погода была хорошая, поэтому лично я не видела смысла так быстро уходить.       — Что-то произошло, — сказала Гюльфем.       Однако я, краем глаза, заметила, что сзади стоит карета и из нее выходит Мустафа в сопровождении стражи.       «Мустафа приехал не верхом?» — с нескрываемым изумлением подумала я.       — Гюльфем! — достаточно тихо, но эмоционально сказала я, желая привлечь внимание женщины к этой картине, однако, как вскоре выяснилось, Гюльфем и сама заметила столь неожиданное зрелище.       Мустафа шел с большим трудом, было видно, что каждый шаг давался ему тяжело. Проходя мимо нас шехзаде едва кивнул мне, Гюльфем и прошел в сопровождении стражи дальше, в сторону дворца.       «Что произошло? — подумала я. — Как бы мне это узнать?»       Умом я понимала, что вскоре узнаю правду и я не ошиблась. Как позже выяснилось, Мустафа решил пойти на хитрость. Шехзаде сдал не все оружие перед входом в шатер падишаха и, вместо того, чтобы сдаться и покаяться, достал из внутреннего кармана кафтана кинжал и попытался вонзить его в отца. Сулейман перехватил руку Мустафы и ударил этим же кинжалом его в грудь, однако шехзаде выжил. Решив, что все должно быть согласно традициям, Сулейман дал указание лекарю оказать необходимую помощь Мустафе, а потом, уже в Топкапы, решить его дальнейшую судьбу.       «Задушат его, не сомневаюсь, — подумала я. — Только какой смысл был сначала лечить, чтобы потом казнить?»       С точки зрения человеческой логики у Сулеймана было право на ответный ход. Мустафа затеял бунт, хотел убить отца, но что-то пошло не так. У Сулеймана же, кроме морального права поступить подобным образом, было право на легитимное насилие и я бы удивилась, если бы он им не воспользовался.       Я пошла в сторону дворца, чтобы вернуться в свои покои, однако Гюльфем почему-то решила, что я иду к Сулейману.       — Госпожа, — сказала она. — Пожалуйста, прошу вас, будьте благоразумны. Не вмешивайтесь в отношения отца и сына, не делайте себе хуже.       Я прекрасно понимала, что, скорее всего, Гюльфем поддерживает Мустафу, поэтому боится, что я, в лучших традициях Хюррем, начну вещать султану о том, что такие злодеяния прощать нельзя, однако подобное я даже не планировала.       — Гюльфем, и без меня уже есть два человека, которые захотят поговорить с падишахом о случившемся, — ответила я. — Не вижу смысла быть третьей.       Я развернулась и пошла в свои покои.