Просто Мария

      О Гюльфем снова больше не было слышно и я уже решила, что сия неудавшаяся последовательница или, если говорить точнее, предшественница Остапа Бендера встретила мальчиков в черном с прикрытыми лицами и отправилась на суд всевышнего. Я какое-то время погрустила, ведь подобная безвременная кончина могла ожидать каждого, да что там говорить, некоторое время назад я, будучи безвинной, могла покинуть этот мир, потом утешила себя мыслью, что Гюльфем сама виновата и это не двадцать первый век, когда по статье 174 УК РФ* можно было отделаться штрафом, а по статье 241** присесть на пять лет, а османский дворец, где подобные махинации не прощали.       Жизнь текла своим чередом и, на этот раз, даже Нина не могла добыть для меня сведений о том, что произошло с хасеки. Я знала практически все до одного момента: в покои Гюльфем пришла стража и увела ее куда-то.       Разумеется, говорить о подобном с Сулейманом я не решалась, боясь гнева падишаха. Я решила, что все произошло так, как об этом писали в интернете: Гюльфем была казнена. Или, как было сказано в других статьях, женщина была примерно наказана, не выдержала истязаний и умерла от инфаркта.       Судьбой девочек, которые побывали в покоях падишаха, и Джиованны в частности я не интересовалась: возможно, они так и остались девственницами, разве что переехали на этаж фавориток. Ни одна из них не позвала акушерку для того, чтобы провериться на предмет беременности, поэтому я могла сказать с облегчением: ни рождения нового шехзаде, ни еще одной госпожи не ожидалось. А буквально вскоре после пропажи Гюльфем Джиованну нашли повешенной в своих покоях. По официальной версии новоявленная фаворитка султана наложила на себя руки из-за внезапно накатившей волны стыда, а что было на самом деле, меня не интересовало. Может быть, Джиованна и вправду совершила суицид, а, может быть, ей помогли или посоветовали это сделать.       Спустя три месяца после инцидента, проходя мимо бывших покоев Гюльфем, я заметила там какой-то шорох. Крайне осторожно, будто боясь увидеть призрака в своем прижизненном жилище, я постучала в дверь и, к моему удивлению, вскоре ее открыли изнутри и из покоев вышла служанка хасеки.       — Вы что-то хотели, госпожа? — спросила она.       Я растерялась. К подобному исходу я была совершенно не готова, поэтому даже не представляла, что мне стоит ответить.       — Можешь идти, — наконец, выдавила из себя я.       Одалиска поклонилась мне и ушла обратно в покои, а я, растерявшись, подумала:       «Может быть, там и нынче живут бывшие служанки Гюльфем?»       Постояв какое-то время, я пошла в свои покои. Не успела я пройти даже пару метров, как из покоев Гюльфем вышла та же самая служанка и сказала:       — Госпожа, госпожа сказала, что в ближайшие недели она не готова вас видеть. Госпожа просила попросить вас, чтобы вы как можно меньше говорили о сегодняшнем случае и, если вам захочется, пришли к госпоже через месяц.       — Хорошо, — коротко ответила я.       За столь короткой фразой было спрятано все мое изумление.       «Значит, Гюльфем жива, — подумала я. — Значит, что-то произошло, что она до сих пор приходит в себя. Кто знает, что было-то… Может, ей во время допроса с лицом что-то сделали и она не желает никого видеть, а, может быть, так же, как и я, с сотрясением мозга мучится… Значит, нашелся кто-то, кто был готов допросить в лучших традициях Рустема, а, может быть, и сам Сулейман посчитал возможным приложить к этому руку…»       Несколько дней я проходила сама не своя, мучась в догадках. Как бы я ни осознавала, что спустя некоторое время все узнаю, любопытство вперемешку с догадками не давало мне покоя.       — Госпожа, простите меня, — сказала Нина. — Я вижу, что вас что-то мучит. Может быть, я могу вам помочь?       — А чем ты мне поможешь? — спросила я. — Ничем. Я хочу знать, что произошло с нашей хасеки, но, видать, еще не время.       — Да, госпожа, наверное, еще не время, — согласилась Нина.       Со временем, конечно, любопытство начало ослабевать и я даже забыла, что уже прошел месяц и можно снова сходить в покои Гюльфем, однако случайно я увидела в коридоре служанку хасеки и, вдруг вспомнив все, спросила:       — Каково самочувствие госпожи?       — Слава Аллаху, уже лучше, — ответила служанка.       — Иншаалах, — ответила я и решила сегодня же навестить больную. Мне было очень интересно знать, что же все-таки произошло, поэтому я этим же вечером пришла к покоям Гюльфем и постучала в дверь.       Дверь открылась и в коридор вышла все та же служанка. Чуть растерявшись от неожиданности, я взяла себя в руки и сказала:       — Скажи госпоже, что я пришла.       Одалиска поклонилась и вернулась в покои. Вскоре она снова вышла в коридор и сказала:       — Проходите, госпожа.       Немало волнуясь, я вошла в покои. В постели лежала Гюльфем и даже издалека было видно, что хасеки очень нездорова.       — Что произошло, Гюльфем? — спросила я, присев на край постели.       — Оставьте нас, — сказала хасеки. Когда служанки ушли, Гюльфем сказала. — Тебе, Гизем, всегда везло. Что с отравлениями, что последний раз, безвинно. А я, всю жизнь прожившая тихо и мирно, ни с кем не имеющая проблем ни будучи наложницей, ни госпожой, второй раз став госпожой, приняла на себя такое…       — Ты была виновна в том, в чем тебя обвиняли? — решила спросить я, понимая, что разговор идет откровенный — ради лжи вряд ли бы меня вообще впустили в эти покои.       — Была, — ответила Гюльфем. — Но кара, которую я понесла, несравнима с моей виной.       Хасеки помолчала и сказала:       — Откровенность за откровенность. Сперва ты говоришь, как спаслась от палача, потом я открою тебе душу. Этот разговор навечно останется между нами, обещаю.       — А что здесь рассказывать? — слегка удивилась я. — В моих покоях нашли пузырек с ядом, сперва отвели к падишаху, потом в темницу…       — Тебе хоть дали возможность объясниться, — с горечью сказала Гюльфем. — Мне и этого не дали.       Когда хасеки замолчала, я продолжила:       — Сперва Кара Ахмед-паша пришел, чтобы допросить меня, я ему ответила, что ни в чем не виновата. А наутро ко мне спустился старший палач и повел куда-то. Увидев лодку и мешок, я все сама поняла. Пока палач мешкался, села в лодку, попыталась уплыть, волна перевернула лодку, я кое-как выплыла из-под перевернувшейся лодки, доплыла до берега, потом пошла к повелителю. Все.       — Как я уже сказала, мне не дали возможность объясниться, — произнесла Гюльфем.       Хасеки замолчала. Я уже хотела задать какой-то уточняющий вопрос, чтобы прервать тишину, однако Гюльфем пошевелилась, поморщилась и продолжила. — В мои покои влетела стража, поволокла по коридорам, вытащила на улицу и привязала к столбу. Как мне показалось, вскоре пришел повелитель, но я этого не видела. Да, слышала шаги, буквально почувствовала кивок к началу. Где-то к пятому удару перестала что-то понимать, буквально вскоре почувствовала, как жжет в груди, болит левая рука, лицо… Говорят, после следующего удара я потеряла сознание. Гизем, я думала, что так и предстану перед творцом: казнокрадкой, преступницей.       Я ничего не ответила. Признание Гюльфем просто выбило меня из колеи. Однако рассказ на этом был не закончен, вскоре хасеки продолжила:       — Говорят, падишах, увидев, что со мной стало, резко переменился. Гнев и ярость пропали, он тотчас велел отвязать меня и позвать лекаря. Гизем, повелитель не хотел моей смерти, но мне от этого не легче! Да лучше бы я в Босфоре искупалась и сразу же вынырнула!       Мне не понравилась эта зависть, так как завидовать было нечему, но я ничего не ответила.       — Никто не знает, выплыла бы я или нет, но после того, что произошло, я пришла в себя только на следующий день. И эти четыре месяца я провела в своих покоях. Если будет на то воля Аллаха, то через месяц я наконец-то смогу пройтись по гарему и показать всем, что я до сих пор хасеки, — подытожила Гюльфем.       Я до сих пор молчала, не зная, что сказать. Мне хотелось как-то поддержать бедную женщину, однако как это лучше сделать, я не представляла.       — Тебя… Хасеки, любимую жену повелителя вот так… — начала я, но не окончила фразу.       — Да, — ответила Гюльфем. — Вот так выпороли за казнокрадство кнутом, что я чуть было не отправилась на суд Всевышнего.       — А зачем это было нужно? — недоуменно спросила я.       — Хотела вернуть себе те деньги, которые я отправила из своих запасов Махидевран, — ответила Гюльфем.       — И стоило ради этого жизнью рисковать? — изумилась я. — Сколько пашей и визирей было казнено за взяточничество!       — В казне бы нашлись деньги на содержание Махидевран, — ответила Гюльфем. — От падишаха бы не убыло.       Я с изумлением посмотрела на Гюльфем, не говоря ничего.       — Мустафы с нами больше нет, — сказала Гюльфем. — Будем честны: у Батура почти нет шансов стать следующим падишахом. Следующим султаном османов будет Баязет, сын Хюррем. Так, может быть, пришло твое время, Гизем? Свергнуть тирана с престола, империей будет править Батур. А если говорить откровенно, то ты. Кто же виноват в том, что Мурад так рано покинул наш бренный мир?       — Гюльфем, я не готова к такому, — шокированно ответила я. — Повелитель еще не стар, до его кончины Батур успеет повзрослеть и стать султаном в честной борьбе.       — Никто не знает, Гизем, сколько ему жизни отмерил Аллах, — сказала Гюльфем. — Может быть, дни нашего падишаха сочтены.       — И не желаю этого знать! — воскликнула я, понимая, что у меня в запасе есть лет десять, если все пойдет так же, как и было в истории и сериале. — Знал бы повелитель, что ты сейчас о нем говоришь, не стал бы звать своего лекаря.       — Я не прощу падишаху ни смерть Мустафы, ни гибель Мехмеда, — ответила Гюльфем. — И если смерти Мурада избежать было невозможно, то своего сына и внука падишах убил своими собственными руками. Султан Сулейман, Гизем, убийца собственных детей!       — Казнокрадство продолжишь? — спросила я.       — Не в таком количестве, — ответила Гюльфем. — И без свидетелей в виде неудавшихся фавориток. А так, Гизем, никто не проверит, сколько мешков риса было куплено на нужды гарема, пять или восемь.       Я ничего не ответила, так как ситуация с планами Гюльфем слишком напоминала закупки масок и антибактериальных гелей в нашем техникуме. Денег на все это выделялось немало, а маски умудрялись куда-то испаряться, не дойдя до своих адресатов. Конечно, можно было пойти к завхозу, спросить, где маски, получить свой десяток, но делать это было лень.       — Махидевран должна на что-то жить и строить мавзолей Мустафы, — добавила Гюльфем.       Я недоуменно посмотрела на хасеки.       «Делай, что хочешь, не мои проблемы», — хотела сказать я. Однако выздоравливающих после инфаркта в таких кустарных условиях волновать было бы преступно, поэтому я просто ответила. — Выздоравливай, Гюльфем. Боюсь, я и без того утомила тебя разговорами.       Гюльфем и правда начала чувствовать себя хуже, нежели в начале разговора: было заметно, что хасеки говорит с некоторым трудом. Я покинула покои Гюльфем и долго не могла прийти в себя.       «Интересно, а когда она выйдет к людям?» — подумала я.       Ответ на этот вопрос я узнала еще через месяц: после пяти месяцев тишины в один прекрасный день в гареме раздался громогласный голос евнуха:       — Дорогу! Хасеки Гюльфем-султан хазретлери!       Рабыни, явно не ожидая увидеть ту, которая считалась доселе мертвой, выстроились, образовав живой коридор, а Михримах, пришедшая к отцу по какому-то вопросу, застыла в недоумении. *легализация (отмывание) денежных средств **организация занятий проституцией