Просто Мария

      Елизавета молчала. Я повторила свой вопрос еще раз, однако наложница никак не отреагировала.       — Отвечай, перед тобой госпожа, — сказал Энгин, однако Елизавета все равно не желала ничего говорить.       — Если считаешь, что своим молчанием делаешь себе лучше, то ты очень сильно заблуждаешься, — ответила я. — Доказательств хватает для того, чтобы ты просто была казнена.       — Я буду говорить только шехзаде, — подала голос Елизавета.       — А захочет ли шехзаде тебя видеть? — спросила я. — После того, как ты отравила его беременную наложницу. Я сейчас отдам приказ и ты будешь казнена.       Сказать по правде, я сомневалась в правдивости своих слов, кроме того, не стала бы отдавать такие приказы без согласования с Батуром. Да и вообще, с большей радостью я бы отдала все решения именно сыну, как главе санджака. Однако, по-видимому, Елизавета поверила мне, поэтому с легкой дрожью в голосе, которую безуспешно пыталась скрыть, ответила:       — Госпожа, поймите меня! Вы тоже когда-то были на моем месте! Я отравила Наталью-хатун и хотела, чтобы все подумали на Айше-хатун! Я бы избавилась сразу от двух соперниц! А Келбек-хатун… Все равно шехзаде ее уже не любит.       — Да кто ты такая, чтобы говорить о том, кого любит или не любит шехзаде? — возмутился Энгин.       Однако меня задело совершенно другое.       — Нет, хатун, — сказала я. — На твоем месте я никогда не была. Поэтому и стала той, кем стала. Я даже не думала о том, что можно отравить одну беременную наложницу и свалить все на другую. И именно поэтому я смогла стать матерью шехзаде, санджак-бея Бурсы. А вот в столице одна такая наложница была. Правда, ее очень скоро вычислили и казнили.       Не уточняя, что этой самой наложницей еще поманипулировала Хюррем, я будто окунулась в атмосферу Топкапы более чем десятилетней давности.       «Интересно, а что творится там сейчас?» — подумала я.       Однако вестей из столицы не было совершенно и мне оставалось только надеяться на то, что нынешние наложницы Сулеймана сами попереубивают друг друга, без чьей-либо помощи.       — Уведите хатун в темницу, — распорядилась я.       — Госпожа, пожалуйста, прошу вас о милости! — воскликнула Елизавета, однако наложницу повели в коридор и больше я от нее ничего не услышала.       Я была в полном шоке от того, что услышала. Меня изумляло столь странное поведение Елизаветы и я решила поделиться всем с Батуром. Услышав от меня все новости, сын решил поговорить с наложницей лично.       Как выяснилось, Батур спустился в темницу и выслушал от Елизаветы такой рассказ, от которого мог растрогаться даже камень: оказывается, она, Елизавета, влюбилась в Батура с первого взгляда, но ее никак не хотели отправлять в его покои. Наложница не раз и не два просила об этом калф и евнухов, но получала в ответ только предложения немного подождать.       В принципе, это вполне могло быть правдоподобным: лицо Елизаветы было чуть обезображено какой-то перенесенной инфекционной болезнью, возможно, оспой. Да, рубцы уже сгладились, но какой-то неземной красоты у наложницы уже не было и я даже удивлялась, как такую девушку купили в гарем. Вроде бы, Елизавету купили потому, что в этом случае за двух других рабынь обещали немаленькую скидку, однако детали этой сделки мне были неинтересны.       — Шехзаде, — в слезах говорила Елизавета. — Бес попутал меня, застелил мне разум! Я почему-то думала, что если вы лишитесь сразу двух наложниц, то у меня появятся шансы! Пожалуйста, шехзаде, прошу вас, смилостивитесь надо мной! Я буду самой преданной вашей рабой, буду любить вас до гроба!       Впечатлившись этими мольбами, Батур поднялся ко мне в покои и сказал:       — Матушка, Аллах любит кающихся. Душа Елизаветы еще не прожжена злом и даже пусть она неверная, ее сердце открыто к покаянию.       На словах о неверной меня несколько покоробило. Я не могла знать наверняка, известна ли Батуру моя принадлежность к христианству или нет, однако могла сказать с уверенностью: сын так сказал не потому, что хотел меня оскорбить.       — Ту, которая оступилась впервые и со слезами кается в своем грехе, нельзя казнить, — сказал Батур. — Я сказал Елизавете, что она должна будет понести покаяние в темнице на хлебе и воде и только после этого ее грех будет хоть как-то прощен.       — Батур, — удивленно произнесла я. — Эта наложница убила одного человека и пыталась оговорить другого. Она опасна. Если ты хочешь сохранить жизнь Елизаветы, ее необходимо удалить из дворца.       — Матушка, нет безгрешных людей, каждый может оступиться, — ответил Батур. — Нужно быть милостивым к тем, кто оступился, но готов покаяться.       Я ничего не ответила. Мне было приятно слышать то, что сын вырос достаточно гуманным человеком, однако по глазам Батура стало понятно, что все гораздо проще — он сам влюбился в Елизавету.       «Ну что, в стане скандалистки Келбек, отравительницы Карасы и ядохранительницы Айше ожидается пополнение», — с грустной усмешкой подумала я.