The two sides of the same coin

Тонкая кисть парит над бумагой, словно бабочка. На желтоватый лист с золотым тиснением по краям ложатся изящные письмена: «Любое понятие, любое явление имеет свою противоположность. И это закономерно и естественно, но ты едва ли отличишь грешника от праведника, идущих рука об руку в толпе. Потому не стоит творить скорый суд, коли сам хочешь остаться чист душой». Королевский сад, согретый ласковым полуденным солнцем, какое бывает лишь на излёте лета, источает тонкое благоухание за приоткрытым окном. Но у младшей принцессы есть дела поинтереснее, чем вдыхать его ароматы и внимать радостному пению цикад. Учитель всегда хвалил Га’ран, преуспевающую в каллиграфии и литературе, оттого она взялась за сочинение по наставлениям Основательницы с таким энтузиазмом. Но внезапно за спиной раздается стук маленьких каблучков — и девочка инстинктивно вздрагивает, едва не выронив из рук кисть. Сестра, как всегда, появляется невовремя. — Ты забыла в саду свою куклу, — дружелюбно говорит Амара, протянув ей тряпичную игрушку с разрисованным лицом и повисшей на нитке оторванной рукой. — Не забыла, а оставила, — отвечает Га’ран, с горечью глядя на огромную черную кляксу, которая растеклась по её сочинению. — Она сломалась и теперь мне не нужна. В тот момент ей плевать на куклу, да и на виновницу её беды — она поспешно прокладывает между листами промокательную бумагу, но даже не надеется, что это спасёт её работу. Просто держит лицо — не перед глупой Амарой, а перед самой собой. Будущей королевой. Так и есть. Безнадежно испорчено. — Можешь забрать, если хочешь, — добродушно улыбнувшись сестре, добавляет Га’ран, пряча за милым фасадом вскипающую в душе волну обиды и раздражения. — Спасибо, — кивнула та, прижав к груди игрушку. Га’ран удовлетворённо кивает. Все правильно, Амара, скройся с глаз. Катись отсюда, сестрица, пока тебе не указали прямое направление в ад математики и английского языка, ждущий тех, кто мешает другим делать домашнюю работу. Любишь играть в куклы, наряжать их в красивые одежды? Так почини, отмой и принаряди эту замарашку. Только не мешай переписывать сочинение начисто. Тебе хватит и кукол. *** Повзрослев, Га’ран могла бы припомнить сестре не один подобный эпизод, но, как известно, мир зиждется на противоположностях. Наследные принцессы Кура’ина были очень разными, однако неплохо ладили между собой. Вернее, одна обожала всё живое, даже свою сестрицу с характером, а та просто смирилась с существованием первой. Но только до той поры, пока не стало ясно, что трона ей не видать. — Но Ваша Справедливость… — почти шепчет Га’ран, не смея подняться с колен и поднять глаза. Это было ожидаемо с того момента, как проявились способности сестры, но она всё ещё не верила до конца в то, что мать объявила это вслух, перед всеми. — Амара не знает ничего, кроме своих кукол и любовного чтива. Всё, что она умеет — призывать духов. Вы же знаете, она даже училась всегда спустя рукава… Это было не так, и Га’ран понимала, что кривит душой, подавая информацию, как удобно ей. Но она видела, что её сестра, лишённая амбиций, не желает власти и не стремится к успеху. — Она всего лишь проявляет меньшее рвение в учебе, чем ты, — старая королева недовольно вздыхает. — Хотя порой в её голове ветер и впрямь гоняет лепестки цветущей вишни. Но народ примет её. Правительница должна уметь говорить с митамой. Таковы традиции, пойми. Гаран молчит, стиснув зубы. К демонам традиции! Она не для того усердно учила законы, чтобы трон обошёл её стороной. — Но, как считаешь, для чего ей нужна ты? — склонившись к ней и положив ладонь на плечо, спрашивает мать. — Во всем королевстве нет девушки умнее и талантливее тебя, Га’ран. Ты обязательно займёшь высокий пост благодаря своим способностям. Помогай своей сестре. — Спасибо за мудрый совет, — с трудом пытаясь изобразить, что это ей по душе, цедит сквозь зубы Га' ран. Спасибо, матушка. Очень с п р а в е д л и в о. *** Людям и впрямь пришлась по нраву новая королева. Вот только Га’ран её популистские жесты вставали поперек горла. Первый год она спокойно стояла за троном, терпеливо выполняя наказ почившей матушки. Ни один указ не проходил мимо её кабинета. С Амарой действительно можно было договориться — она была мягким и внушаемым человеком. Но всё изменилось с её замужеством. — Амнистия? Вторая за полгода? — с трудом сдерживая ядовитый скепсис уточняет Га’ран, склонившись к сестре, восседающей на троне. — Ваше Милосердие, только я смею напомнить вам, что в этом списке — преступники, клеветавшие на уровень жизни в нашей стране — то есть, на вас и на свою собственную родину. — Если тюрем станет меньше, то налоги населения пойдут на новые больницы и дороги, — мягко, но уверенно отвечает Амара, которая, кажется, действительно верит, что всё будет именно так. — И для чего ты предлагаешь сделать гласными закрытые судебные заседания? — Га’ран не собирается миндальничать с человеком, ничего не понимающем в том, как думают потенциальные преступники. — Знаешь такую поговорку: дурной пример заразителен? Не боишься, что убийцы и разбойники превратятся в героев и у них появятся подражатели? — Знаю, — королева примирительно кивнула. — И, более того, не каждое преступление этично оглашать по отношению к семьям преступника и жертвы — так мне сказал Дюрк. Но суды должны быть открытыми. Дюрк, Дюрк… Снова этот адвокат, пускай ад поглотит его продажную душу и смутьянские идеи! Что он вообще понимает в том, о чём пытается говорить? Га’ран всю свою жизнь шла к посту министра юстиции и, в отличие от него, знала о преступности всё. Но Амара отказалась от её помощи. Выставила из своей жизни. Бросила, как ненужную куклу, променяв на него. И от этого слова Га’ран становились злее. — Оттого-то ты предлагаешь смягчить наказание за клевету на должностных лиц и королевскую фамилию — чтобы, насмотревшись и наслушавшись в суде, людям было, о чём посплетничать? — Не стоит иронизировать, — голос Амары стал твёрд. — Время не стоит на месте — рано или поздно придется меняться и Кура’ину. Я лишь хочу, чтобы эти изменения произошли без революции и кровопролития… Пожалуй, в этом Га’ран бы даже согласилась с сестрой. Но достичь этого, спустив с цепи бешеных собак, было невозможно. — Только не говори, что твой следующий шаг — суд присяжных, — в её голосе слышен явный сарказм. Гаран устала гнаться за властью. Устала проверять на прочность свои способности. Устала от того, что их отвергают, полагая, что понимают, что представляет из себя п о р я д о к лучше, чем она. Впрочем, в том, что её недооценили, был и свой плюс — кто бы мог подумать, что вечный номер два способен придумать идеальное преступление? Уж точно не её сестрица, поверившая, что за покушением на неё стоит её благоверный. Огонь недаром считали очищающей стихией. В ту ночь, когда пылал старый уклад жизни, когда горело её прошлое, Га’ран чувствовала себя обновленной и сильной, как никогда раньше. *** Сильный должен быть спокойным и милосердным. Став королевой, Га' ран с удовольствием примерила новую маску. Она находила это забавным. — Так, говоришь, он молчит? — ничем не выдав своего раздражения, спрашивает она у офицера тайной полиции. Тот, вытянувшись перед ней по стойке смирно, кивает в ответ: — Да, Ваша Святость — не назвал ни одного имени. Га’ран вздыхает. Подумать только — справиться с сопляком не могут. И это Инга называет тайной полицией? Она видела амариного мальчишку — полные дерзости зелёные глаза горного демона. У людей не бывает таких. Но Га’ран не беспокоилась за свою душу и не боялась демонов. Ей были нужны имена, явки, планы повстанцев. — Не давайте ему воды, лишите его сна, — произнесла она с благостной эфемерной улыбкой. Будто просила позаботиться о бедняжке. — Можете отсыпать ему плетей, но осторожнее — он нужен живым. План был прост, как куриное яйцо: купить послушание Амары обещанием подарить её сыну жизнь и одновременно взяв его в заложники. В идеале это должно было и спутать планы Дюрка — один дерзкий шаг — и голова его отпрыска будет выставлена на всеобщее обозрение на столичной площади. Га’ран никогда не понимала, почему другие люди позволяют себе превращаться в узников собственных привязанностей. Но ещё труднее ей было понять, как Дюрк допустил, чтобы его сын оказался в руках врага. Как глупо с его стороны. Словно он никогда не обращался к книгам по виктимологии. Несколько суток голода, жажды и лёгких, почти гуманных пыток разговорят кого угодно. Получилось и на этот раз. Вот только проверка показала, что ни одно слово, сказанное амариным выродком, не было правдой. — Боже, боже… Вот оно — тлетворное влияние адвоката. Кто же еще мог научить лгать невинного юношу? — поинтересовалась королева со снисходительной улыбкой. Как будто беседуя с неразумным ребёнком, которому достаточно искренне попросить — и он будет прощен. Мальчишка, стоящий перед ней на коленях под прицелом винтовки её гвардейца, вскидывает голову, стараясь сфокусировать взгляд, и едва не теряет равновесие. Жалкий. Тощий. Спутанные светлые волосы все в пыли и сукровице. Не взглянешь без омерзения. Но в открытом взгляде нечеловечески зеленых глаз — отчаянный, дерзкий вызов. И Га’ран понимает: если прикажет расправиться с ним, то этот взгляд будет ещё долго преследовать её, напоминая о том, как всё о п я т ь вышло не так, как она хотела. — Мы знаем, Дюрк рассказывал тебе о нас много страшных вещей, — произносит она, плавным жестом веля гвардейцу опустить винтовку и поднять пленника на ноги. — Тем не менее, ты здесь. Значит, в отличие от твоего отца, трусливо скрывающегося от справедливого наказания, у тебя храброе сердце. Значит, нам с тобой есть, о чём поговорить, не так ли? На самом деле — нет. О чём вообще можно разговаривать с сыном преступника? Но у королевы была идея лучше. Тактика допроса плохого и хорошего полицейского в её исполнении всегда работала безотказно. *** Выглядеть милосердной в чужих глазах легко: люди славили Га’ран, когда она великодушно даровала жизнь сыну врага королевства. Для них он был жалок и презренен, а она — величественна в своей безграничной доброте. Это было настолько забавно, что, немного подумав, она позволила ему остаться при храме и учить закон. Сама же изредка наблюдала за этим, получая странное удовольствие от того, что кому-то приходится преодолевать большее сопротивление мироздания, чем некогда доводилось ей самой. Её воля определила буквально каждый аспект его бытия. Даже внешний облик. Впервые в жизни Гаран поняла, почему сестре было так интересно наряжать кукол. Однако, Наюте не хватало должного воспитания. Допросы, обыски — всё это было должно выбить из него дерзость. Но он не боялся за свою жизнь и свободу — она узнавала это из стенограмм бесед с тайной полицией, выписок из его читательского билета, доносов, которые писали на него сознательные сограждане. Собирала детали в единое целое, как и полагается опытному прокурору. В какой-то момент она нашла уязвимое место, которое было поначалу неочевидным — глупые привязанности, свойственные всей её родне. И чуждые ей. То, что делало их слабыми. А её — по-настоящему сильной. *** — Ты ведь понимаешь, какую величайшую милость мы оказали тебе сохранив жизнь и позволив остаться? — под сводами тронного зала голос Га’ран звучит строго. Почти по-матерински строго. А вообще-то за перенесённое на завтра судебное заседание прокурора следовало бы как минимум лишить значка. — Да, Ваша Святость, — Наюта смеет поднять на нее взгляд без разрешения. Будто бы чувствует, что поступил правильно. Как должно. — Тогда будь любезен, оправдывать наши ожидания. Твоя задача — получить обвинительный вердикт. Это несложно, поверь мне. И вот эти результаты так называемой независимой экспертизы, — она с нескрываемым отвращением щелкает ногтем по листу бумаги с печатью на английском. — Для чего они нужны, прокурор? Что за грязная адвокатская уловка? Вдохнув поглубже, как перед броском в воду, он спокойно, но твердо поясняет: — Моя задача — проводить душу жертвы в Сумеречное Королевство, Ваша Святость. Цена ошибки слишком высока, поэтому я счёл необходимым обратиться к независимому эксперту и ходатайствовать о дополнительном расследовании. Как видите, факты неоднозначны… — Достаточно, — обрывает его Га’ран, вскинув руку. — Да, вижу. Я вижу тебя насквозь. Подойди-ка сюда, мой мальчик, и взгляни сюда. Жестом она велит следовать за ней к балкону, выходящему в сад, откуда, сквозь приоткрытое окно, доносится звонкий смех. — Это невинное дитя — твоя родная сестра. Я спасла её от многих бед и злоключений, объявив своей дочерью и наследницей. Но все может измениться, — с любопытством ожидая реакции, сообщила Га’ран. Он не ответил, но на бледном лице отчетливо мелькнула тень страха. — Ты, должно быть, думаешь, что я блефую. Но оставь нечестивую ложь грешным адвокатам. Это — чистая правда. Сам посуди, к чему мне вредить собственному родному ребенку? А если это не убедит тебя, как насчет теста ДНК в одной из твоих любимых независимых лабораторий? Это выражение лица Наюты — страх, удивление, отчаяние, будто сама земная твердь ушла у него из-под ног, было настолько забавным, что королева едва не рассмеялась. Но, кажется, в этот момент что-то пошло не так. С тех пор прокурор Садмадхи безропотно выполнял любые, даже абсурдные в своей жестокости и жестокие в своей абсурдности приказы. И это было прекрасно. Но непроницаемый взгляд и тихий ровный голос не вызывали ничего, кроме раздражения. Да неужто игрушка сломалась? Скука. Скука смертная.