Мальчик, Который Постоянно Умирал

В первый раз Гарри Поттер умер, когда ему было одиннадцать лет. В первый раз он поцеловал Северуса, когда ему было пятнадцать. В первый раз Северус поцеловал его в его семнадцать лет. Первый раз, когда они целуются, не обремененные чувством вины, стыда, гнева и замешательства, был ещё и первой годовщиной окончания войны. — Боже, — выдыхает Гарри, приваливаясь к стене комнаты Северуса, как только за ними закрывается дверь. — Наконец-то. Я так чертовски рад, что выбрался оттуда. Северус вряд ли может винить его. Им только что удалось сбежать с шумного празднования, все еще продолжающегося в Большом зале, и совсем не из-за того, что они не пытались уйти раньше. — Ты хочешь сказать, что тебе это не понравилось? — спрашивает Северус, выгнув бровь и подходя к бару, чтобы налить им обоим напитки. Скотч, один чистый, один с капелькой содовой. Раньше Северус считал последнее преступлением, но Гарри нравилось. — Вдохновляющие речи? Фейерверк в форме молний? Не говоря уже о драматическом открытии этой потрясающей статуи, изображающей твою окончательную победу над злом? — О, даже не напоминай, — стонет Гарри, скривившись. — Клянусь, я никогда в жизни не был так смущен. Эта штука… — Совершенно неточное представление о реальности? Пародия на правду? — Да! Во-первых, я никогда не был таким чертовски высоким! Я даже сейчас не такой высокий! Я не мерцал золотом, и я, черт возьми, точно не разводил руки в стороны, когда пошел в Лес на встречу с Волдемортом. Это… — Безвкусно? Броско? Гротескно? Губы Гарри дёргаются. — Нелепо? Искажённо? Безнравственно? И Гарри смеётся, и остатки его напряжения растворяются, когда он расслабляется. — Спасибо, — говорит он, отталкиваясь от стены и направляясь к Северусу. — Мне это было нужно. Клянусь, еще один чертов тост за Мальчика, Который Выжил Дважды… Северус усмехается. — Чушь собачья. Они ничего не знают. Для меня ты навсегда останешься Мальчиком, Который Постоянно Умирал. — А ты, — Гарри улыбается, и его пальцы скользят по пуговицам воротника Северуса, — моим темным Принцем. Северусу правда стоит сказать что-то о настолько ужасном каламбуре, но его разум вдруг отключается, а сердце подскакивает к горлу. Гарри внезапно оказывается так близко к нему — его лицо всего в нескольких дюймах от лица Северуса, так что он может чувствовать теплый порыв его дыхания на каждом выдохе. — Ты просил времени, — очень тихо говорит Северус. — Ага, — признаёт Гарри, все еще играя с пуговицами. — И у меня был целый год. Этого времени вполне достаточно, ты не находишь? Это правда. Они уже некоторое время кружат друг вокруг друга. Кружили во время выздоровления Северуса и во время его — к счастью, короткого — судебного разбирательства. Кружили в многочисленных ресторанах, и кафе, и на улицах. Кружили за ужинами, завтраками и обедами, во время покупок и за напитками в пабе; в последнее время с выпивкой они все чаще перемещались в комнаты Северуса или на площадь Гриммо. Они кружили друг вокруг друга все более сужающимися концентрическими кругами, настолько, что Минерва начала отпускать лукавые замечания каждый раз, когда посещала кабинет Северуса. Северус никогда не делал этого раньше. Он никогда никого не ждал. Сначала он падал в постель Люциуса, а затем Регулуса импульсивно, не задумываясь о последствиях; затем некоторое время он оказывался в череде постелей других мужчин исключительно для физического удовлетворения. Он отчаянно рад, что ни Дамблдор, ни Темный Лорд никогда не предлагали (не требовали) подобного, потому что, оглядываясь назад, он, вероятно, оказался бы (подчинился) и там. Гарри был новым во всех отношениях, и он открывает Северуса, словно рука, переворачивающая обложку дневника, чтобы открыть его первую, совершенно чистую страницу. Предыдущие тома все еще лежат где-то на полке, но каждая новая запись была откровением о том, насколько сладким может быть ожидание, само по себе награда. Поэтому кажется абсурдным, что теперь, когда ожидание закончилось, какой-то фрагмент Северуса остаётся смертельно напуганным. — Если ты уверен, — запинаясь, говорит он, — что ты… — Я доверяю тебе, — говорит Гарри, и, очевидно, это было все, что Северусу нужно услышать. Они встречаются на полпути, и их губы мягко соприкасаются. Это так же нежно, как их первый поцелуй, но не так шокирующе или нерешительно: больше похоже на приветствие. Когда Северус проводит языком по изгибу рта Гарри, тот вздыхает и мгновенно впускает его, и Северус следует за движением его языка, как будто втягивается, погружаясь в теплую влагу. У Гарри слабый привкус шампанского, которое он пил, и, когда его рука обвивается вокруг шеи Северуса, Северус сам чувствует себя немного как шампанское, как будто золотые пузырьки поднимаются внутри него — повсюду. Он пытается насладиться каждым мгновением, но медлительность почти невыносима, усиливая каждое прикосновение, каждый звук. Гарри углубляет их поцелуй, завладевая им, и Северус ни за что на свете не может устоять перед этим, даже не может вспомнить, почему он должен этого хотеть. Вскоре мягкое скольжение их языков превращается во что-то более острое и горячее. Северус покачивается вместе с ним, прижимается к Гарри и целует его до тех пор, пока у него не кружится голова. Только потребность в воздухе отделяет их друг от друга. На мгновение они замирают, лоб в лоб, тяжело дыша, твердая линия члена Гарри — клеймом на теле Северуса, даже несмотря на слои одежды. Гарри отстраняется. — Кровать, — выдыхает он, и его глаза темнеют, и он тянет Северуса за руку в сторону комнаты, как будто был там бесчисленное количество раз раньше. Они раздевают друг друга, задерживаясь на пуговицах между поцелуями — или, по крайней мере, до тех пор, пока пальцы Гарри не становятся особенно непослушными в третий раз подряд. — Очень, блядь, бесполезно… сколько же на тебе чёртовой одежды? Какой, черт возьми, цели вся она служит? И он выглядит настолько взбешенным, глядя на одежду так, словно она намеренно хочет его обидеть, что Северус ничего не может с собой поделать. Он смеётся. Гарри перестаёт смотреть на него — только чтобы поцеловать его, медленно, глубоко и горячо. — Когда-нибудь тебе придется сделать это снова. Скоро. Северус облизывает губы. — Что? Носить слишком сложные предметы одежды? — Нет, — говорит Гарри. — Смеяться, — он хмуро смотрит на пуговицы. — Это займет у меня… эй! Ты мог бы сказать мне, что для этого есть заклинание. Северус откладывает свою палочку на прикроватный столик. — Тебе придется научить этому меня. — Хм, — тянет Северус, сбрасывая ткань с плеч, прежде чем потянуть руки Гарри к поясу. — Возможно. Но позже. Оставшаяся одежда — мелочи, а после они падают на кровать, рот ко рту, бёдра к бёдрам. Как оказалось, Северус ловит себя на том, что больше благодарен бесчисленным пуговицам, потому что небольшой перерыв притупляет его возбуждение ровно настолько, чтобы позволить ему исследовать Гарри более вдумчиво, не торопясь. Он ждал так долго, что, кажется, уместно подождать еще немного. Он проводит пальцами по ключице Гарри, впиваясь поцелуями в ложбинку на его шее; он находит ладонями выступ его тазовых костей, поясницу и прижимается к нему, раз, два и снова, двигаясь дальше, прежде чем сладкое трение не становится непреодолимым. Несмотря ни на что, это ошеломляет. Ничего, совсем ничего похожего на тот первый ужасающий сон, адажио вместо резкого, прерывистого аккорда, и сердце Северуса ускоряет темп, как и его пульс. Руки отказываются оставаться неподвижными, не могут насытиться Гарри, прикосновениями, но ими движет не потребность обладать или полностью потерять себя. Это даже не кульминация их первого поцелуя, потому что речь идет не об избавлении от страданий — его или Гарри. Хотя пальцы Северуса и замирают на его теле, дело не в том, чтобы дотянуться до единственной чистой вещи, потому что сам он грязный; дело не в том, чтобы искать искупления. Речь о знании, о том, чтобы отдавать, и, когда Северус губами и языком следует по пути своих пальцев, чувствует себя еще одареннее. Назвать то, что он делает, поклонением было бы легко; Гарри не идеален, и Северус ищет его недостатки: родинка возле пупка, провал под грудиной, легкий изгиб члена, скользящего под его рукой. Всё это только заставляет его кровь кипеть еще сильнее, и знание этого каким-то образом облегчает принятие того, что Гарри отвечает взаимностью, и он не вздрагивает от пальцев, скользящих по ребрам и шрамам Северуса, от губ, скользящих по слабой тени Метки. И, может, это тоже то, о чем они говорили: получать, принимать то, что добровольно отдается, не задаваясь вопросом, заслуживает ли он этого. Это почти то же самое, что принимать, но бесконечно теплее, головокружительнее. Северус и раньше предлагал свое тело, но, следуя за толчком бедра Гарри и ложась на спину, чтобы позволить ему для разнообразия исследовать тоже, он знает, что не делал этого. Он никогда не делился собой. Среди всей этой новизны это самое странное, самое незнакомое — верить, что Гарри считает его желанным. Осознание этого потрясает что-то внутри него, заставляя его задыхаться и вздрагивать, и он впивается пальцами в бицепс Гарри, цепляясь изо всех сил, когда уверенная рука тянет его прямо к краю. Только тогда он подталкивает их обратно, нежно целуя шрам в форме медальона в центре груди Гарри, в то время как руки Гарри находят изгибы его задницы. Он мог бы делать это вечно, изучать Гарри поэтапно, чтобы Гарри узнал его. Когда он выводит языком влажную полоску на нижней стороне члена Гарри, тот издает такой звук, словно умирает, и тянет его вверх. — Черт, — выдыхает он. — Черт, Северус, ты должен трахнуть меня. Я тут подумал… Северус прерывает его поцелуем, потому что мысль о том, что Гарри думает об этом, — это слишком много, это может просто опрокинуть его за край. Тем не менее, он делает это медленно, наблюдая за лицом Гарри, когда вводит в него один палец, затем второй и третий. — Всё хорошо? — спрашивает он, и его собственный голос пугает его, настолько насыщенный чем-то, чему он не осмеливается дать название, что его почти невозможно узнать. Затем Гарри стонет, сжимая его пальцы, и Северус забывает обо всем этом, теряясь в пульсации скользкой плоти, сжимающейся невероятно сильно, цепляющейся за его кожу. Он едва сопротивляется желанию двигаться до безумного оргазма у бедра Гарри — было бы так хорошо, но должно быть ещё лучше, и ногти Гарри впиваются в его плечо, когда Северус вынимает свои пальцы и погружает их в него, снова, и снова, и снова, каждый раз немного глубже. Он никогда не хотел ничего большего, чем видеть, как Гарри стонет и разваливается на части от удовольствия, и он может подождать. Он может подождать. Он очарован этим: изгиб шеи Гарри, откинутой назад, белые зубы, впивающиеся в нижнюю губу, его зеленые глаза, сузившиеся до щелочек. Он изгибается и гладит, сгибая пальцы намного сильнее, чем это необходимо, и впитывает каждый вздох, каждый звук, который срывается с губ Гарри, впитывает его вид, совершенно уничтоженного. Он мог бы пристраститься к этому, если бы уже не прошел этот этап; каждый нерв в его теле, кажется, гудит, натянутый, как струна. Он, наверное, мог бы кончить, просто наблюдая за удовольствием, написанным на… — Остановись, — хрипит Гарри, тяжело дыша, когда Северус мгновенно замирает. — Боже, если ты не остановишься… Сейчас. Пожалуйста. Я так близко. Внезапно Северус тоже не может ждать, не может тянуть дольше. Его пальцы скользят по бедру Гарри, дрожа от едва сдерживаемого желания, когда он впивается в V-образную линию ног Гарри, а затем погружается в него одним резким движением, и, черт возьми, долго он не продержится. Но это нормально, потому что ногти Гарри выжигают огонь на его спине, и при третьем толчке он разбивается под Северусом, как волна, кончая. Северус проглатывает его крик, целуя его, целуя его, и делает еще несколько сильных толчков, а затем кончает так сильно, что мир становится серым по краям. — Прости, — бормочет он в шею Гарри сбоку, когда речь возвращается к нему, но конечности все еще отказываются слушаться, превратившись в жидкость. — Тебе тяжело. — М-м, — говорит Гарри, и его кончики пальцев мягко, словно шёпот, скользят по спине Северуса. — Нет. Это восхитительно. Позже, намного позже, после того, как они разбираются с очищающими заклинаниями и лежат под одеялом, он моргает, глядя на Северуса, прислонившись к его груди. — Мальчик, который постоянно умирал? — спрашивает он, и язык у него заплетается от усталости. Смех переходит в зевок. — Серьезно? Северус запускает пальцы в черные волосы и наблюдает, как зеленые глаза закрываются, как он медленно засыпает. Несмотря на усталость, от которой подрагивают мышцы, он совсем не устал. Каждый дюйм его тела кажется освещенным и отчаянно, отчаянно живым. — Гарри, — шепчет он и улыбается.

__ __Конец__ __