***
Артемий не хотел бы никогда увидеть этого колкого недоверия в глазах Даниила. Никогда больше. Ему стоило таких усилий и столько нервов даже просто объяснить, что он не враг ему, никогда не был врагом. А уж стереть, убедить, вылюбить то едкое отчаяние, когда Блок дал залп по его драгоценному Многограннику… Если бы он только знал заранее, как все обернется, то раздробил бы руки обоим Стаматиным, уничтожил бы их, лишь бы они не создавали своего монстра, проткнувшего сердце земли. Данковский кинул последний недоверчивый взгляд в окно, ни капли не узнавая исцеленный ими Город, и зябко завернулся пижаму, которую Бурах так и не приучил его снимать на ночь. Он спрятался в кокон, ракушку, как отшельник, и, аккуратно избегая любого прикосновения, обошел Гаруспика, направляясь к единственному в комнате комоду, верно рассудив, что только там и может быть его одежда. - Даниил… – окликнул его менху, опасаясь прикасаться лишний раз. Данковский упал на колени, методично открывая все ящики, один за другим, и как-то даже сгорбился, когда наткнулся на белье Артемия: – Даня! Он вздрогнул всем телом и замер на секунду. Едкие слова о том, что его звали Даниил, и никак иначе, рвались из горла, но он решил не бросаться ими сгоряча. Ситуация была патовая, ужасная, он ее не понимал, отказывался понимать, но, что бы ни происходило, явно имело большое значение и следовало быть осторожным в своих поступках. То, что сообщил ему Гаруспик, повергло его в настоящее состояние шока. Какого черта он вообще остался в этом проклятом городе, когда никаких признаков Чумы больше не осталось? Как они могли разрушить Многогранник – последнее Чудо, которое только мог предложить ему этот прогнивший город? Как он, бакалавр, мог это допустить? И более того – он и Артемий… вместе? Делили пищу, кров и… постель? Жили с его приемышами? С каких пор он вообще их усыновил? Даниил был болен, это просто бредни. Такого не могло случиться на самом деле. Менху положил руку на плечо мужчины, когда тот судорожно выгребал свои скромные пожитки из ящика. И того меньше осталось, по сравнению с тем, что Данковский взял с собой на поезде. Когда это было на самом деле? Ощущалось, что не больше недели назад. Бурах сел рядом с Бакалавром, удерживая его за плечо: - Ойнон, что происходит? Даниилу стоило только на секунду допустить правдивость слов Гаруспика, и это могло значить что тот прикасался к нему своими огромными руками так, как только что проснувшийся разум Данковского даже и не помышлял. Мужчина густо покраснел и задвинул эту мысль подальше, лишь бы только она не пустила корни в голове. Смятение билось птицей в его груди. Что бы он ни забыл, весь его путь привел к… этому. Но себе он доверял меньше, чем хорошо отпечатавшимся воспоминаниям о первом впечатлении от их знакомства. Отцеубийца, мясник. Он ужасно раздражал Даниила всем своим видом, а после разговора с разъяренным Рубиным и подавно. Да, Артемий не заслужил этих клейм, но образ смурного жестокого человека он не торопился развеивать. Бакалавр не мог больше полагаться на предавший его собственный разум ни на миг, и как бы он не доверял Гаруспику еще в гипотетическом вчера, в сию секунду он испытал желание убраться из глаза бури, отстраниться, чтобы разобраться со всей ситуацией холодно и рационально. - Омут еще стоит? – прохрипел Бакалавр. Бурах кивнул. Казалось, что линии Даниила, которые он с такой любовью разглаживал и распутывал по ночам, снова по своей воле сплелись в витиеватые узлы, как во времена Песчанки. Степные духи, как и было обещано, вырезали кусок из его памяти, и теперь Артемий боялся, что навсегда. Он искренне надеялся, что Даниил научился доверять хотя бы самому себе, но этого, ожидаемо, не случилось. Однако, менху понимал и то, что стоит надавить чуть сильнее, и упрямый Данковский оттолкнет его насовсем. Доверие гордого бакалавра он и так завоевывал с боем. И сомневался, что у него этот трюк выйдет еще раз. - Он стоит, но… – начал было Артемий, помня, как тепло Даниил относился к хозяйке Омута. - Но Евы больше нет. Это я помню, – резко ответил тот и, увидев под их общей кроватью свой старый саквояж, схватил его и стал невпопад запихивать вытряхнутые вещи. Данковский осознал, что он все еще был в пижаме, и это смутило его неимоверно. Он не станет переодеваться на глазах у Бураха, ни за что. Едва закрыв переполненный саквояж, Данковский поднялся, держа в руках старую застиранную рубашку, брюки и красный, как кровь жилет. Он не надевал его, наверное, как раз с тех пор, как Песчанка ушла насовсем, а он окончательно понял, что в Столицу ему путь был заказан, сменив одежду на более неброскую. Первый месяц после того он был словно в трауре, а потом эти цвета, черный, сизый, песочно-желтый и белый – степные, будто сами вросли в его кожу, делая из самоуверенного столичного основателя Танатики коренного жителя Города-на-Горхоне. Артемий последовал примеру, тоже осторожно поднимаясь, и свел брови к переносице. Данковский нетерпеливо поджимал губы и хмурился, ожидая, что менху поймет все сам и даст ему пространство, чтобы переодеться. Ведь если эти полгода выпали у него из памяти, значит… Ох, им еще столько предстоит заново наверстать. - Я не понимаю, что случилось, ойнон, но тебе точно нет необходимости уходить в пустой стылый дом, – твердо, но в последний раз сказал Артемий. Горло неприятно сжалось, но его уверенность была необходима. Данковский был чересчур умен и мог додумать все сам. Но выводы, скорее всего, сделает неверные. - Я сам решу, что следует и не следует делать, – огрызнулся Бакалавр, разозленный упрямым непониманием Бураха. Хотелось прижать Даниила к себе и повалить на кровать, чтобы вытрясти, вылюбить из него всю дурь и давно позабытую ершистость, как он и собирался с утра, но Артемий за все это время после возвращения на родину научился слушать голос внутри, и он приказывал отступиться. Пока что. Временно. Менху коротко выдохнул и отступил к обеденному столу, на который сложил сетку с выловленной с утра рыбой. Чистая, съедобная, она наконец вернулась в реки. Артемий неслышно усмехнулся про себя, когда Даниил начал недовольно фыркать, шелестя одеждой. Он немного поправился с тех пор, почти что незаметно, к большому сожалению менху, но старая ткань наверняка сидела и чувствовалась иначе. - Я приду вечером, – между прочим бросил Бурах, и возня за спиной прекратилась. Данковский раздраженно выдохнул. - Это лишнее, – так же коротко ответил Бакалавр. Шорох одежды сменился на более тяжелое постукивание. Значит он уже нашел обувь. - К вечеру у тебя будет масса вопросов, ойнон, и, зная твою любознательность, они погребут тебя под собой. Он мог отчетливо услышать, как напрягся Данковский от этой невинной фразы, но перечить больше не стал. Хорошо, что по крайней мере Бакалавр не воспринимал его как непримиримого врага. - Где мой плащ? - Давно испорчен. Возьми свою куртку в прихожей. Даниил бросил лишь косой взгляд на вторую закрытую дверь в прихожей. Дети. Он подумает об этом потом. Единственным, что Бурах вообще мог иметь в виду, была плотная черная куртка, с высоким воротом из сыромятной кожи, так похожая на знакомую глазу соседку на крючке. Та же выделка, ремни и странный, степной крой. Отличий было очень мало, разве что размер поменьше и без кармана на груди, с более привычными по бокам. Данковский почувствовал абсолютно иррациональную, злую дрожь. Он, что, действительно ходил так по улицам Города? А автографа Бураха в каком-нибудь укромном месте, случайно, на нем не было? Например, на шее. Краска залила его лицо, наверное, в сотый раз за утро. А, кстати, сколько было времени? Он даже не заметил, что Артемий затих, наблюдая за этой очаровательной мизансценой в прихожей. Менху уже готов был начать спор, если Данковский действительно не засунет свою гордость себе в одно место, но тот покорно снял куртку, которую, на самом-то деле, очень благодарен был получить, с крючка. Было только начало марта, резкий ветер продерет его тело насквозь, и никакая рубашка не станет ему помехой. Куртка недружелюбно проскрипела, а пряжка одного из ремней на плече укусила Даниила за палец, так что он не стал больше тратить времени и выскочил из дома, застегнувшись не до конца. В это было практически невозможно поверить. Ни следа кровавой плесени на стенах, почки набухли на редких деревьях, даже воздух был чистым. Он не пах так сладко и дурманяще цветущей твирью. Город в самом деле исцелился. Чего им это стоило? Даниил прекратил ошалело оглядываться по сторонам, перехватил саквояж в другую руку, поднял воротник и резко отправился в Омут. Подрастаявший грязный снег лежал то тут, то там, и было совсем еще холодно. Гаруспик сказал, что прошло полгода? Значит, уже был март. Плюс-минус. Нестерпимо хотелось курить. Бакалавр остановился, похлопал себя по карманам и достал свой старый серебряный портсигар. И сразу нахмурился от очередного подтверждения, что куртка действительно принадлежала ему. Портсигар блеснул на солнце. Сколько пережила с ним эта маленькая вещица. Серебро потускнело с тех пор, когда он брал его в руки, казалось бы, в предыдущий раз. Конечно, нормальных сигарет не было, только пятóк непонятных самокруток, но и они были за счастье. Тело послушно впустило в себя дым, но табака в папиросу скорее всего не насыпали. Какие-то травы, судя по запаху те же, что курили рабочие из Термитника. Но со своей задачей они справлялись прекрасно. Вода живо урчала под ногами, когда Данковский пересекал мост. С чего следовало начинать было совершенно неясно. Да и то, что теперь делать тоже. Танатика подверглась гонениям в Столице, стоило только Данковскому сесть в поезд до Города, так что то, что он остался здесь могло значить, что Танатика не выжила совсем. Но где найти этому свидетельства? Бурах был прав – он изъест себя вопросами самостоятельно, еще до вечера. Нужно было начать все заново – допросить ключевых личностей, Приближенных, хотя Даниил и боялся даже подумать, скольких поглотила Чума. Абсолютно точно стоило узнать причину почему его мозг дал сбой. С ним никогда такого не случалось, да и предрасположенности такой из семьи у него не было. Семьи. Следовало написать отцу, сразу, как он со всем этим разберется. Омут уже было видно в конце улицы. Возможно, его кровь содержала ответы, но как их прочесть без микроскопа? Бакалавр почему-то был уверен, что в Омуте его собственного микроскопа не окажется – если он сменил место жительства, то не оставил бы его просто так ржаветь от бездействия. А еще оставалась самые насущные из всех проблем – еда и теплый кров. Даниил стоял на пороге дома, заглядывая в его темные мертвые глаза-окна. Без света Евы это были лишь голые стены, никакой особой ценности в них не было. Только если как альтернатива тому, чтобы лечь в одну кровать со степняком, который, как раз, памяти лишен не был. Ковер у входа был затоптан грязью и глиной, разбитое зеркало, как-то незаметное раньше, теперь выглядело, как рваная рана на теле умирающего. Сердце сжалось от тоски. Смерть Евы Ян была косвенно, но в том числе и его собственной виной, результатом принятых им решений. С другой стороны, и его отсутствие, если бы он никогда не приезжал, тоже бы не помогло. Второй этаж был совершенно покинутым, совсем не таким, каким его помнил Данковский. Книжные полки основательно поредели, рабочий стол был пуст, не было ни колб, ни инструментов, ни, ожидаемо, микроскопа. Очевидно, что все, что представляло ценность, он забрал с собой, а что представляло опасность – утилизировал. Высокий пучок сухих трав в напольной вазе, затоптанные бумаги. Даже кровать стояла пустая, как покойник, выставив свои ребра-перекладины напоказ. К большой удаче Даниила он нашел в шкафу у Евы постельное белье, немного затхлое от долгого лежания, но точно чистое, и старый тонкий матрас. Спина не скажет ему спасибо наутро. Стаматины точно знают в чем дело. Если Многогранник уничтожен, то это не могло не затронуть их. Хотя, возможно, они и не пережили этого потрясения, особенно Петр, который и до всего этого был большим любителем залить твирином глаза. Даниил зябко задрожал от холода, кутаясь в плотную куртку. Ему сразу следовало затопить камин, к счастью, дрова в кладовке были достаточно сухими для этого. Но даже при условии, что они живы, и в своем уме, и Данковский не натворил ничего такого, чтобы стать одной большой причиной, почему они не захотели бы с ним общаться – как расспросить о том, что случилось полгода назад, о чем знает весь город, в чем он, черт побери, сам участвовал, и не показаться при этом слабоумным? Как расспросить любого в этом городе, где каждый, если не был знаком с ним лично, знал его в лицо? Встретившиеся на улице по пути сюда редкие прохожие, за исключением детей, конечно, готовых меняться когда угодно и на что угодно, не сияли какой-то особой доброжелательностью к нему. Ничего и не изменилось с момента его приезда. Предположительно, это вполне могло значить и то, что героем, спасшим город от второй Вспышки, был не он. Хорошо, если его методы в итоге вообще привели хоть к чему-то полезному для этого Города, насквозь пропитанного шаманскими байками и обрядами. Зато Гаруспик перебрался из той ужасной берлоги в маленький приличный домик в Почках, почти что на берегу Глотки. Странно, что не в отцовский дом. Но, что более странно, он каким-то образом убедил остаться Даниила с собой. Мужчина поежился, выбирая дрова посуше в кладовке. Дня на три хватит. Как этот Город так быстро вылепил из него ничтожество? Он вспомнил, что еще один микроскоп был в прозекторской у Рубина, так что оставалось его только найти и попросить им воспользоваться. Едва ли Стах откажет, но определенно поинтересуется почему Данковский не может воспользоваться своим. Он бы на его месте так и сделал. Даниил задумчиво поскреб щетинистый подбородок. Следовало побриться, скорее всего, сегодня он и собирался. Не говорить же Рубину, что он внезапно потерял память и теперь опасается возвращаться домой к мрачному мяснику, даром, что они непонятно сколько жили вместе. Даже в голове это звучало, как бред. Особенно учитывая забавный факт, что Рубин с Бурахом знакомы с детства, и ему, чужаку, не по силам его провести. Бакалавр снова отвлекся от своих мыслей и похлопал себя по карманам. Никакого оружия под рукой, даже скальпеля. Значит, он не боялся разгуливать по улицам. Или больше не делал этого ночью. Верный скальпель, тот самый, который он привез с собой, обнаружился вместе с перчатками во внутреннем кармане саквояжа. Шарахаться по улицам и мусорным бакам в поисках бритвы было мало желания. Можно попросить у Рубина при встрече. Наверняка у него было лезвие. Денег – несколько монет на дне саквояжа. Хорошо если хватит на сухари, и то на день. Но в то, что у него получится восполнить свою прореху в памяти за один день, Даниил верил слабо. Все-таки, даже если откинуть то время, когда они уже победили Песчанку, огромный пласт на самом-то деле, то останется еще восстановить сложную цепочку событий, как они к этому пришли. А события сменялись едва ли не каждый час, абсолютно непредсказуемо, с каждой стороны по-разному. Клара знала все, она варилась с ними вместе в этом всем. Она поймет Даниила, как никто другой. Но жива ли была она? Или ушла бесследно, так же, как и появилась? Скорее всего, ее больше нет. Но проверить, конечно, стоило. Сабуровы должны быть в курсе. Все три семьи – Каины, Ольгимские и Сабуровы знали, что произошло с городом. Кто-нибудь из них точно вел хроники вспышки, как в свое время сделал Исидор Бурах. Нужно было просто найти кто и получить доступ, все проще некуда. И не придется объяснять, что случилось с его памятью. Мало ли зачем. Даниил привычным движением открыл портсигар, намереваясь закурить, но тут же нахмурился. Полдесятка папирос, больше и достать неоткуда – лавки ими не торговали, если ничего не изменилось. По одной раз в два часа, исключая время сна. До утра можно дотянуть, конечно, но радоваться нечему. Нужно было поискать мальчишек, вдруг вместо патронов у кого-нибудь завалялся табак.***
Данковский кожей чувствовал десятки глаз, которыми Склады смотрели на него. Сверху, с лестниц, с верхних металлических жилых коробов. Пара любопытных глаз из щели в заборе. Сразу спрятались, будучи замеченными. Замок двоедушников был совсем неподалеку, и детские глаза следили, наверняка, чтобы взрослый Данковский не смел сунуться на их территорию. Ноткина он вряд ли интересовал, а вот его детей точно. С другой стороны, нельзя было быть уверенным. Теперь вообще ни в чем нельзя было бы уверенным. Дверь прозекторской была не заперта, судя по тому, что кривой и ржавый амбарный замок висел на одной только дужке, но Даниил все же постучал прежде, чем зайти. - Стах? – голос побился эхом по стенам и затих. Тяжелое чувство легло на плечи Даниилу. Доказательств он пока не видел, но нутро само ощущало, что хозяина не было неспроста. Дверь оставил открытой, пока не зажег все лампы, что нашел в помещении. Холодное, неприветливое, как и всегда, но теперь жизнь, если уместен этот каламбур, его совсем покинула. Пыль плотным слоем на столах и поверхностях. Жуткие бидоны, из которых всегда были видны кровавые потеки, засохли бурыми пятнами. Микроскоп был, остались и чистые приборные стекла, целая коробка, были и инструменты, иглы, лежащие в иссохшем поддоне. Их давно не трогали, но спешки, когда их оставляли, не было видно. Даниил провел несколько раз рукой по стулу, смахивая пыль, как только мог, прежде чем сесть. Разум его посещал это место совсем недавно. А вот Рубин давно. Горечь подступила к горлу. Думать, что этого огромного сильного мужчину забрала Песчанка не хотелось, хоть этот вывод и напрашивался сам собой. Бакалавр даже и не предполагал, что такое могло случиться. Рубин выглядел еще больше и крепче Бураха, но тот был жив, а он – неизвестно. Тем не менее, город, так или иначе, он явно покинул. Не верилось, что Стах оставил бы это место со всем оборудованием по своей воле. В шкафчике под письменным столом стояло несколько бутылок – две пустые, хоть и заткнутые пробкой и обернутые тканью вокруг горлышка, и одна запечатанная сургучом, благодаря чему полная. Даниил аккуратно срезал сургуч скальпелем из поддона, – не хватало ему еще порезаться, кто знает, где этот скальпель был в последний раз, – и принюхался к жидкости. Спирт, медицинский. К большому счастью даже не вездесущий твирин, так что Бакалавр щедро плеснул его в поддон, обеззараживая инструменты. Хотелось плеснуть и в себя, но гораздо меньше, чем хотелось ослепнуть. Быстро проткнул кожу на безымянном пальце большой иглой, и в несколько отточенных движений – собрать кровь, нанести, провести и придавить покровным стеклом, – приготовил препарат для микроскопа. Отличий, по сравнению с сохранившимися воспоминаниями о составе той крови, что текла в нем полгода назад, он не увидел. Чистая, самая обычная. А на антитела или что-то подобное, провериться не представлялось возможности, не при этом оборудовании. Точнее, его отсутствии. Что бы ни заставило его потерять память, крылось не в его крови. Загадка, как верно подметил Георгий Каин еще в первый день, интеллектуальная. В обычное время Даниил бы помыл стекла после себя, но тут просто безалаберно кинул их в спирт, к скальпелям, зажимам и иглам, и задумчиво закурил. И аккуратно ощупал свою голову – может, потеря памяти была вызвана травмой? Однако, нет, кожа на затылке и макушке была полностью цела, гематом не было. Виски тоже целые. Живот голодно поурчал. Можно было, конечно, попробовать пошариться по мусоркам в поисках пустых бутылок, чтобы набрать воды и выменять их у местных пьяниц на весьма ценящиеся в лавках медикаменты, но что-то он был не уверен в своем нынешнем статусе в этом Городе. А привлекать внимание к себе хотелось меньше всего. Имело огромный смысл навестить Горны, Каины всегда благосклонно относились к нему, в частности Георгий. Неизвестно, что с ними стало, конечно, какими последствиями для них обернулось падение Многогранника, но Мария, как будущая хозяйка, вероятно, могла бы понять его ситуацию и состояние. Она, конечно, не Клара, да и на язык резка, но все же лучше, чем ничего. Даниил потушил все фонари, прежде чем оставить Прозекторскую. Склады все так же поглядывали на него. Хотелось поймать кого-нибудь из детей и узнать, что сталось с Рубиным, но, Даниил невольно представил это со стороны. Выглядеть будет это не просто нелепо, а дико. Тогда весь Город к вечеру уже будет в курсе, что столичный доктор наконец-то тронулся умом. Горны встретили его неприветливо закрытыми воротами. Данковский даже глазам своим не поверил сперва, он даже и помыслить не мог, что эти ворота вообще могут быть заперты. Обошел высокую каменную изгородь, предположив, что, входа могло не быть только со стороны Собора. Но, нет. Тяжелый замок недвусмысленно сообщал о том, что гостей Каины не ждут. И даже не понять было по окнам, пустовали ли дома или нет – слишком светло еще было, чтобы требовалось внутреннее искусственное освещение. Даниил отпустил прутья ворот, через которые только что приглядывался, хорошо хоть прохожие не видели его нездорового любопытства. Металл, и тот оставил у него на ладонях маркую недружелюбную ржавчину. Остаться и все разузнать не выйдет, как не хотелось бы. Бурах знает в чем дело, если они пересекутся вечером, то можно будет и спросить, отчего не воспользоваться возможностью. Ворота кладбища, как и всегда, были приоткрыты. Створки фундаментальные, хоть и деревянные – не сдвинешь и на миллиметр, но пройти, не коснувшись их плечами, было можно. Вот уж где еще была зима. Подтаявшие сугробы покрывали почти всю землю, едва только были видны скамейки с резными каменными гребешками. Дорога к высокому склепу была протоптана не раз, и не два. Одонги, может, а, может, и дети. Дети в этом городе всегда были гораздо умнее и проницательнее старших. Мертвые любят хлеб и молоко. Но ему сейчас они были нужнее. Даниил забрал подношения и с благодарностью прикоснулся к статуе Светлой Хозяйки. Сколько раз во время Чумы они спасали его от голодной смерти? Только на его памяти не единожды, а уж сколько было на самом деле. Деревянные перекладины скамейки, самого ее края, были хоть как-то худо-бедно сносными, можно было сидеть. Главное, почки не отморозить или еще чего, только этого не хватало. Куртка была достаточно длинной, чтобы на ее край можно было беспрепятственно сесть. Интересно, какой она была, Виктория. Если Младший Влад был, очевидно, как минимум внешним отражением своего отца, хоть и Утопист, а Капелла стала воплощением матери, то Город потерял прекрасную Хозяйку. Сабуров рассказывал, что она ушла вслед за Ниной, так что ничего удивительного в этом не было. Хлеб, что странно, учитывая сырость времени года вокруг, был свежим, как и молоко. Хозяйку чтили и после смерти. Даниилу неуместно подумалось, что впервые он, городской житель, такое молоко попробовал только в Городе. В Столице густого свежего молока нужно было поискать, даже то, что привозили по утрам из ближайших деревушек, было совсем иным. Хоть бакалавр и не выпил его за всю свою жизнь столько, сколько здесь. Приятная сытость наполнила желудок, разум тоже немного успокоился. Даниил стряхнул крошки с рук. Засиживаться тут определенно не стоило, если он встретит кого-то из людей, а еще хуже одонга, реакция может быть непредсказуемой. Он так до сих пор и не знал, к счастью, наверное, насколько приемлемо было таскать подношения с кладбища. Наверняка, не особенно. Уже вставая и собираясь уходить, Данковский заметил еще одну тропу, неприметную, ведущую в сторону. Раньше, в памяти Бакалавра, в ней не было бы никакой нужды, – кладбище было практически пустым, надгробие Виктории Ольгимской с ее величественной статуей, да небольшой склеп Дикой Нины с ее памятником за стеной. Надгробие, черное, тяжелое, совсем не так почитаемое, как у Белой Хозяйки, сообщало только два имени и больше ничего. Георгий и Симон Каины. Даниил почувствовал, как сердце тяжело ухнуло куда-то вниз. Значит, Георгий тоже не пережил потрясения и ушел вслед за братом. Может, изоляция оставшихся Каиных была связана именно с этим? Наверняка да, не могло быть иначе. Бакалавр и представить не мог, что еще бы могло подкосить столь сильную и гордую семью. Утописты определенно переживали не самые лучшие свои времена в этом городе. Данковский встал с корточек и надел обратно перчатку на руку, которой только что прикасался к ледяному граниту.***
- Мне нужна подробная хроника второй вспышки, – на Тяжелого Влада только и нужно было, что нападать прямо с порога, иначе он начинал юлить и выворачиваться, как уж на сковородке. Вероятность, что он именно он составлял эту хронику была не особо велика, и Даниил на самом деле был готов к отказу. Ольгимский его удивил: - Упражняете свой ум? С чего вы взяли, что есть нечто подобное? - А еще я знаю, что без вас бы никто ничего не написал, – блеф чистой воды. Ощущения были все равно что играть в преферанс с однокашниками в институте. Просчитаешься чуть и оставишь всю стипендию в банке. - Послушайте-с, Бакалавр, это не так просто, – Данковский не просчитался. Значит хроника действительно существует и по вполне понятным причинам, Ольгимский не хотел ей делиться. Это же официально зафиксированное доказательство просчетов всех правящих семей, и его в том числе. – Вы же желаете их отправить прямиком в Столицу. - Мне нет до этого дела, – Даниил с неприкрытым раздражением поджал губы. - А зачем тогда? Даниил очень, очень хотел надавить на самую простую болевую точку Ольгимского – его сына. Но жив ли Младший Влад? Нужно было проверить прежде, чем вламываться и требовать что-то у старшего. - И до ваших промахов мне тоже дела нет. Хочу восстановить последовательность, ничего больше. Тот молча тяжело посмотрел на него, оценивая правдивость слов. Даниил Данковский, опальный Бакалавр, лишившийся своего детища, дела всей жизни, и оставшийся в жуткой глуши. Небритый, полуголодный, меньше часа назад совершенно бесстыдно укравший подношение с кладбища, и в куртке самого мрачного мужика на деревне. Ну, да. Конечно, ему было дело до того, что Ольгимский полгода назад устроил на Бойнях. У него же других проблем не было. - Я не обладаю доступом к ней, вам стоит попросить об этом Сабурова. Даниил сухо кивнул. Вот и стоило так долго ломать трагедию ради этого. Он уже собрался уходить, как Тяжелый Влад окликнул его напоследок: - Уже довольно поздно, а Александр уделяет много времени Катерине. Если вы не застанете его у себя, то я бы посоветовал навестить его завтра. Хозяйка совсем слаба.***
Ближайший к Омуту фонарь был у дороги, за оградой, но Даниил ни секунды не сомневался, чей темный силуэт он видел у двери. Бурах пришел, как и обещал, и, как бы Данковский ни упрямился, это было к лучшему. Вопросов у него скопилось немало. Гаруспик не был таким крупным, как Рубин, например, но производил неизгладимое впечатление человека мощного. И сурового. Даниил задался вопросом, почему менху вообще обратил внимание на него, когда мог бы спокойно получить любую девушку из Уклада по своему выбору. Или не из Уклада, вообще из города. Забавно, но мысль о том, что Бурах мог бы пожелать заполучить мужчину, вообще возникла самой последней. Сам Даниил никогда даже и не рассматривал потенциально такой типаж, – не то, чтобы такие мужчины его никогда не привлекали, когда Данковский еще экспериментировал в студенчестве, просто они всегда казались ему недосягаемыми. Особенно учитывая, что дружелюбных молодых степняков еще и надо было поискать в Столице. Данковский приблизился к Омуту. Артемий спокойно молча наблюдал за ним, и Бакалавру пришлось встать к нему вплотную, чтобы открыть дверь. Никакой разницы между человеком, который сразу же при прибытии в Город легко справился с тремя бандитами, и человеком, который стоял перед ним сейчас, не было. По крайней мере внешне. Совершенно неуместная мысль, но Данковский отметил про себя, что с легкостью мог представить Бураха в карминной военной форме. Дверь открылась с громким протяжным стоном, и Данковский отступил, пропуская Артемия вперед себя. То, что он ждал его снаружи – всего лишь жест вежливости. Он мог с тем же успехом залезть на второй этаж и ждать его там, дверь не была заперта. Даниил к собственному удивлению понял, что Бурах ждал приглашения. Впрочем, в доме Артемий вел себя вполне свободно и по-хозяйски. Поднялся вслед за Бакалавром наверх и опустил плотно набитую дорожную котомку на письменный стол. Даниил неприветливо занял единственное в комнате кресло. Бурах, недолго раздумывая, невозмутимо прошел мимо него и сел на край заправленной кровати. На молчаливый удивленно-укоризненный взгляд он только вскинул брови. Держать этот взгляд было невозможно, Данковский первым отвернулся к погасшему закопченному камину. - Горны заперты. Артемий кивнул. Странно было смотреть на него, пока он совершенно спокойно и по-хозяйски сидел на кровати. Надо было ему все-таки уступить, двоякое впечатление создавалось. Он молчал, по всей видимости не реагируя лишь потому, что никакого вопроса и не прозвучало, так что, немного подумав, Даниил задал тот, который интересовал его больше всего: - Что случилось с Рубиным? - Был в прозекторской? – Бурах тут же откликнулся, ждал. - Да, раз моего микроскопа здесь нет, – ответная шпилька вырвалась сама по себе. Менху многозначительно поднял брови, всем своим видом сообщая, где именно Данковский мог найти свой микроскоп. Бакалавр решил просто проигнорировать этот жест: - Он умер от инфекции? - Нет, – Артемий сказал и камень упал с сердца. Было бы как-то сложнее жить, осознавая какой ценой дался мир в Городе. – Стах уехал сразу же после самоубийства Георгия, – аккуратно отметил Артемий, неприкрыто наблюдая за реакцией Даниила на эту новость. И спокойно продолжил, когда понял, что тот, как минимум, не шокирован: – Виктор и Мария надавили на него, вынудили. Так он бы остался, скорее всего. Не хотел уезжать. - Откуда ты знаешь, что не хотел? - Я говорил с ним, – просто ответил Бурах. Факт, на самом деле, довольно занятный. Рубин с ревностной яростью относился к менху, когда Данковский приехал в Город в первый день и весьма охотно и откровенно поделился с Бакалавром этой информацией. Стаху, в отличие от самого Артемия, было даже наплевать на их давнюю дружбу. С другой стороны, было неудивительно, что Бурах беспокоился за его судьбу, так или иначе, даже если сейчас их общение и было натянутым. – И я первым отправлю ему письмо, если Мария тоже наложит на себя руки. - Она этого не сделает, – возразил Даниил. Он не мог даже представить, что горделивая и властная Каина добровольно расстанется с жизнью, не имея на то очень веских причин. - Не сделает, – Гаруспик согласился спокойно, и Бакалавр понял, что он просто злился на Каиных таким образом. Он не желал зла Марии. – Она все еще ждет, что вступит в силу. Но еще один врач Городу необходим, что бы там ни считала себе нестабильная будущая Хозяйка. - Хозяйка-Утопистка? – едко уточнил Данковский. Всю эту чушь про баланс в Городе он слышал еще в первый день, и, как минимум в нее свято верили все правящие семьи. Артемий одарил его тяжелым взглядом, но не сказал ни слова в ответ. - Но Каины настояли, чтобы Стах уехал сразу после разрушения Многогранника. - Почему? – вопрос был задан, но Даниил заранее знал, что ответ ему не понравится. - Потому что Стах – убийца Симона Каина. - Не может быть, – Даниил нахмурился. Артемий поглядел на него украдкой – губы поджаты, брови сведены к переносице. Хотелось губами разгладить морщинку между ними. – Это неправда. Симон умер еще до моего приезда в Город. - Правда, ойнон. Рубин сам виноват, он выкрал тело старика и пустил его на создание вакцины. Но его решение я поддержал тогда и сейчас одобряю. - Скажите еще, что Симон не был мертв к этому моменту, – Даниил даже не сразу заметил, что по старой привычке перешел на «вы». Глупость какая. Это все от нервов. Тяжелый взгляд менху был весьма красноречивым. Смешок вырвался сам по себе. Бакалавр сорвался с места и начал мерить комнату шагами, как делал всякий раз, когда уходил в размышления. Он даже перестал обращать внимание на окружение и на самого Бураха, весьма ловко избегая вещей вокруг себя, впрочем, пока метался из стороны в сторону. Вывод, к которому он пришел, был довольно неожиданным. - Это все какая-то чудовищная мистификация! – Даниил резко рявкнул, останавливаясь, с размаху заняв скрипучий стул у письменного стола. – Я умер и это галлюцинации моего агонизирующего мозга. Артемий только усмехнулся и покачал головой. Какого черта он считал, что это смешно?! - Или я в Многограннике, и он играет с моим разумом, – выплюнул еще одну теорию Даниил. Он и правда думал об этом, ведь его потенциал так и остался неизученным. - Многогранника больше нет, – мягко возразил Артемий и Данковский зацепился за это, как гончая за запах лисы в траве. - Что произошло с Многогранником, Бурах? - Ты сам должен выяснить это, ойнон. Чертов упрямец. Бакалавр резко всплеснул руками. - С чего бы это? Ты укрываешь от меня важную информацию, что-то сделал со мной и держишь меня в неведении. Ты просто обязан мне все рассказать. - Таков путь, – Бурах пожал плечами. - Какое смирение, – он больше не пытался не выглядеть злым. – Слышу влияние Клары. - Это твое влияние, ойнон. Ты сделал меня таким, – слова прозвучали, как молотом по наковальне. Резко и… ошеломляющей силы. - Да какого черта тут происходит? – вспылил Даниил. Хотелось ударить Артемия по мрачному лицу, стереть это выражение. Он не понимал ничего, что произошло с городом, что произошло с таким непоколебимым столпом, как Гаруспик. Сколько Бакалавр помнил то время, когда они искали вакцину, Бурах делал все возможное и невозможное, что было в его силах и соответствовало его убеждениям, конечно. А теперь только и делал, что темнил. - Мне дозволено отвечать только на конкретные вопросы, – слова звучали совсем инородно от Гаруспика – осторожно, будто кто-то вложил их ему в голову. - Да что за бред ты несешь?! Кем дозволено? – Данковский вспылил и подскочил со стула, едва его не завалив, снова не получив ответов. Бурах был действительно покорен и спокоен, как бык. – Хорошо, – он развел руками. – … будь по-твоему. Когда ближайший поезд отсюда? Артемий тяжело выдохнул. - Через три дня. - Замечательно. Бурах, видимо, посчитал, что разговор исчерпал сам себя, так что устало вздохнул и поднялся с кровати, но уходить не спешил. Даниил не отступил из упрямства, складывая руки на груди и не давая места мужчине, но сам от того оказался в более уязвимом положении. Артемий был выше и, в отличие от него, не стеснялся стоять вплотную, так что Даниилу пришлось задрать голову, чтобы не разорвать взгляд. Он смотрел в его жутковато-голубые глаза и ожидал каких-нибудь слов, почти что слышал наяву очевидную невысказанную фразу. «Пойдем домой». «Ты не должен тут ночевать». «Ты не можешь уехать». Но Артемий молчал, предоставляя выбор. Данковский чувствовал, как его трясло от злости. - Уходи, – зло процедил Даниил сквозь зубы, отворачиваясь. Артемий терпеливо выдохнул. - Я приду завтра, ойнон, – терпение и смирение в ответ. Желание ответить колкостью напоследок чуть не прожгло Даниилу грудь и горло. Еще и кинуть принесенной котомкой вслед. Он не верил в покорность Бураха, а то, что он так неумело, но упрямо скрывал причину амнезии Данковского, злило. Бурах был виноват. Он был виновником и причиной всей этой каши. Он врал ему сразу после пробуждения, когда понял, что Даниил не узнает ни его, ни город. Чтобы хоть как-то успокоиться после ухода менху пришлось докурить обе оставшиеся папиросы. Пламя в камине жадно облизало крохотные окурки. Руки подрагивали. Денег на билет у него не было, они оба прекрасно это понимали. Да и возвращаться в Столицу, когда столько времени утекло, и пока Даниил не помнил, что произошло там, было неразумно. Здесь хотя бы был дом доброй Евы Ян, а Столица не примет его так гостеприимно. Перемелет в своих жерновах и не останется от Бакалавра Данковского ничего, даже имени. Даниил устало сел на стул. Еще вчера вокруг бушевала и вступала в свои права Песчанка, тело терзали усталость и голод, а он сам, – безумие! – искал плащ и маску Исполнителя для Бураха. Вокруг умирали люди, прямо на улицах, смысл его жизни был обезоруживающе прямым и простым, как стрела, – найти и применить вакцину. А сейчас, в одну секунду разумом переместившись в спокойное и сытое время, он не знал, что с собой делать. Симона нет, и Многогранника тоже, – Чуда, за которым он приехал, не осталось. А то, что произошло с ним, было покрыто какой-то чертовой тайной. Даже его тело было не таким, как он его помнил. Даниил медленно подошел к треснувшему зеркалу на стене у кровати. Волосы были длиннее, хоть и заметно было, что их укорачивали непривыкшей к этому рукой, челка падала на глаза. Черты лица смягчились, особенно скулы. Значит, тело позабыло, что значит бегать по Городу до кровавых мозолей, когда из еды оставалась лишь пара лимонов с непробиваемой толстой кожурой. Пальцы дрогнули, когда Даниил потянулся к пуговицам на жилете. Это был лишь необходимый врачебный осмотр, как пациента, беспристрастный и сухой. Он не будет выдавать себе диагнозы на ходу. Мышцы торса и бицепсы стали гораздо выразительнее, хоть и немного смягчились жировой прослойкой. Так вот почему обычно свободная рубашка теперь натягивалась то тут, то там. Он привык таскать тяжести, привык к физическому труду – не могли мышцы стать крепче только от умственной работы. Розоватый, почти что белый шрам на боку. Не очень аккуратный, видно было даже, где игла протыкала кожу. Даниил посмотрел на живот и примерился. Нет, сам бы он себя так не зашил. Значит, либо Бурах, либо Рубин. Скорее всего Бурах. Что бы с ним не произошло за эти полгода, он не страдал, по крайней мере не физически. Может, этим его и подкупила жизнь в Городе? Нет, никаких диагнозов. Не сейчас. Несколько лиловых синяков в районе выступающей подвздошной кости. Симметричных, с одной и другой стороны. О природе их он предпочел не задумываться, ровно, как и осматривать поясницу на наличие зеркально похожих. Застегнулся он быстрее и охотнее, чем раздевался до этого, но жилет, все же, предпочел снять. Он весь и так выглядел гораздо сильнее помятым, чем Даниила бы устроило в обычный день. Старое кресло оставило своими круглыми деревянными ножками бороздки в слое пыли на полу, где еще не было истоптано, пока Даниил двигал его поближе к камину. Котомка на столе была полна и определенно манила, и в другой день упрямство и гордость не позволили бы к ней дотронуться, но уставшее тело пело заунывные песни. Первое, что попалось в руки – бумажный сверток, набитый папиросами. С сердца как камень свалился. Недостаток курева доконал бы его быстрее голода, это Даниил выяснил наверняка еще будучи простым лаборантом. Бумага, в которую были завернуты самокрутки, была явно не новой и, если приглядеться, то можно было различить, как в ней едва отпечатался суматошный угловатый почерк Данковского. Но в остальном листок был чист. Никаких подсказок. Была еще бутылка воды, – мужчина открыл и подозрительно принюхался, а потом отпил, – да, точно, самой обычной чистой воды, степной, непохожей на ту неприятно пахнущую, что лилась из питьевых фонтанов в городе. Две жареные рыбешки, завернутые в уже знакомую промасленную бумагу. Еще одна бутылка, но теперь с молоком, по-шамански украшенная парой мотков бечевки со вплетенными в нее сухими травами вокруг горлышка. Даниил покрутил их в пальцах и растер одно соцветие. Он точно знал этот запах, но название травы не шло в голову. И на самом низу котомки, почти что спрятанная, лежала булка грубого домашнего хлеба. Теплая, явно самодельная, ее укладывали первой. Даниил уткнулся в нее носом, вдыхая аромат. Он малодушно понадеялся, лишь бы Бурах ее купил, а не сделал сам. От такой откровенной заботы сжималось сердце. Невольно вспомнились твириновые невесты, такие падкие на хлеб с молоком. Даниил нахмурился и отложил булку. В животе урчало, и он решил расправиться сначала с тем, что меньше хранилось, так что взял в руки так притягательно пахнущую рыбу и вытянулся в кресле, протягивая ноги поближе к уютному огню.***
Это был сон. Он спал, хорошо знал, что спал, но повлиять на события никак не мог. Он шел по степи, вперед, вперед. Уже смеркалось и звезды обнажились на небе, как крошечные хрустальные камушки, отшлифованные морскими волнами. Море. Как давно он там не был. Голова его повернулась, и он увидел сосредоточенного Артемия, шедшего с ним рука об руку. Он что-то тихо напевал на своем наречии, бурлящем, рычащем, гипнотизирующем. Но на взгляд Даниила откликнулся, обернулся, возвращая такую неподдельную нежность в глазах. Даниил проснулся в своей кровати, крупно вздрогнув. Поясницу нещадно прострелило болью и страдающий стон вырвался сам собой. Камин давно погас и в комнате было холодно. Даже под двумя одеялами, второе из которых Данковский нашел уже в ночи, раздраженно топая и шарахаясь по еле видимым в темноте шкафам. А ведь мог бы лежать сейчас под боком у степняка и не дрожать от холода и боли. Он вообще мог остаться в доме и сделать вид, что ничего не произошло. Тогда бы Бурах сам невольно бы выложил все, как на духу, и проблема решилась бы сама собой. Даниил аж поморщился от своих мыслей. Цинизм ему был не чужд, но это уже выходило за все рамки. Потускневшая, мятая с одного бока медная кружка нашлась в кладовке. Стоило разжечь камин и можно было согреть воды и заварить остатки иван-чая, примеченные еще вечером. Даниил сильно сомневался, что у Евы был самовар, да и едва ли у него получилось бы его разжечь. Несколько поленьев отправились на растопку, и ночная комната наполнилась светом, пока тусклым, и теплом. Мужчина пошерудил кочергой, создавая хоть какую-то кучку из дров, и, кряхтя и страдая, сунулся головой прямо в камин, лишь бы успеть прикурить папиросу пока пламя не успело разгореться и спалить ему брови и ресницы. Наверняка в самокрутке была и твирь, белая или какая там была попроще. Уж больно хорошо курево справлялось с нервами. Вроде как даже и спина чувствовала себя легче. Было бы хорошо растереть ее спиртом, но чего нет, того нет, а тратить деньги на твирин Данковский не хотел. Да и скорее всего у него не хватило бы, даже если цены вернулись к уровню того дня, когда он прибыл в Город. Ночь потихоньку сменялась утром. Даниил высунулся в окно, чтобы не заполнять лишний раз комнату дымом, в чем был – полурасстегнутой рубашке на голое тело и накинутым на плечи одеялом. Бандитов на улицах не было видно – может это было влиянием Сабурова, или оставшихся Каиных, кто знал. Зато были дети, не больше полудюжины мальчишек, игравших в свои жестокие непонятные игры как ни в чем не бывало. Один из них стоял чуть поодаль, наблюдая, но не вмешиваясь, на правах старшего. Даниил присмотрелся и различил пшеничную голову. Спичка, так и есть. Ничего не поменялось. Но и паренек, как почувствовал взгляд на себе, обернулся прямо на Данковского. Это было удивление на его лице? Почему он был так удивлен его увидеть? Тот не стал ждать и резко направился прочь от компании малышей, в сторону Глотки. Даниил проследил его взглядом, пока тот совсем не растворился в темноте города. Бурах говорил, что они жили с детьми, но новость эта была настолько шокирующая сама по себе, что Бакалавр даже не стал интересоваться ни сколько детей усыновил Артемий, ни, тем более, кто ими был. А, может, одним из них был как раз Спичка? Даниил помнил, что парень всегда благоволил Гаруспику. Если это было так, то стоило поймать его завтра, и вытрясти из него хоть какую-то правду. Если уж Артемий скрывал все от него, то вряд ли он стал бы скрывать все от детей. Хотя хитреца и не получится поймать, только если он того сам не позволит. Даниил выкинул истлевший окурок щелчком. Остаток ночи нужно было обменять на бодрость, благо, теперь, когда Песчанка осталась далеко в прошлом, можно было так поступить с чистой совестью.***
Сабуров так и остался высокомерным, но теперь его лицо было лицом человека страдающего. Он так и был властным, но под глазами залегли тени, скулы стали резче выделяться на лице, да и седины прибавилось. Будто потемнел, осунулся, постарел. Совсем противоположно Даниилу, как он отметил про себя. Ольгимский явно не соврал, когда сказал про то, что Катерина угасала – Данковский и представить не мог, что еще могло бы подточить столь твердого человека. Только если плаха, на которую тот был готов пойти добровольно, в ответ за свои поступки, но, по независящим от него причинам, так и не попал. Убежище в Соборе Даниил помнил хорошо. И что случилось с ним потом тоже. Это было результатом многих событий, финальный продукт большой цепочки. Сабуров тоже сыграл в этом свою роль, но не фатальную. Манеры его, впрочем, не изменились, как и выправка не военного, но коменданта. Казалось, что тени задрожали в и без того темном помещении, как он поднялся с кресла. Приветствие было сухим, формальным. Сабуров не был ни рад, ни противился приходу Бакалавра, и это невольно располагало. - Хронику второй Вспышки не могли создать без вашего ведома, и мне это прекрасно известно, – темнить не хотелось. - Зачем она вам, Бакалавр? Вы и так прекрасно знаете, что произошло. Вы, практически, сами ее и писали. - Нет, – твердо возразил Даниил. И почему он только решил, что Александр станет ему помогать. Он, с его охотой на ведьм, безусловно представал в не слишком выгодном свете. – Я знаю только свою историю. А мне нужна вся картина целиком. - И вы не отвечаете на мой вопрос, – сказал Сабуров так быстро, что почти что перебил Бакалавра. - Scientia potentia est, – так же холодно ответил Данковский. – Мы те, каким будет наше наследие. И я хочу, чтобы Чума не вернулась больше никогда. - Она и не вернется, – упрямо возразил он. - Никогда и никуда, – произнес Даниил с нажимом. – Страна велика. Угроза может образоваться где угодно. Этот опыт нужен не только нам. Александр сцепил руки за спиной, раздумывая. Бакалавр тоже бы засомневался в такой внезапной филантропии со своей стороны. Он едва ли хоть раз занимался такими бессмысленными абстрактными вещами, всегда предпочитал то, с чего можно было пожать практические плоды. В наступившей тишине было слышно даже, как тикали антикварные напольные часы. Но в итоге, судя по лицу коменданта, ответ Данковского его вполне устроил. - Ну, хорошо. Я ведь могу надеяться, что вы не будете использовать эти Хроники в неблагородных и корыстных целях? - Вы правда так считаете? – Даниил непроизвольно вскинул брови. Слышать это было практически оскорбительно, так что ответная поддевка вырвалась сама собой: – А что говорит Хозяйка? - Катерина больше ничего не говорит после ухода Песчаной Грязи, – сухо ответил Сабуров, но горечь все равно разлилась в его словах. Действительно болевая точка. – У нее только последние несколько дней снова начали случаться редкие озарения, но это капля в море по сравнению с тем, что было раньше. А молодые еще не созрели еще достаточно для прозрений, кроме Марии и, может быть, Капеллы. - Я могу предложить свою медицинскую помощь? – Даниил сунул руки в карманы и поджал губы, понадеявшись на благоразумие Сабурова, что он не будет просить у него морфий. Тот только усмехнулся, что было довольно непривычно в таком свете: - Как и раньше, мой ответ – нет. Спасибо, Даниил, ваше стремление приятно и мне, и Катерине. - Как знаете, – узнавать о своих словах от других людей, а не от своей памяти, все еще оставалось непривычно. - Мы знаем, где вас найти, если понадобится, – самая настоящая благодарность в его словах. Только закралась странная мысль, что под «вами» Александр мог подразумевать не уважительное обращение, а множественное число. Данковский жил под одной крышей с главным менху Города. Не так и удивительно, если бы тот тоже вправлял чужие кости в свободное время. Преимущественно детские, наверняка, но все же. Сабуров подошел к скрытому в полумраке комнаты непримечательному бюро. Шаги его были тяжелыми, громко отдавались в комнате. Если бы не замечание Ольгимского, то, наверное, Даниил бы и не обратил внимания на изменения в его поведении. Даже несмотря на память полугодовой давности. Замок поддался с громким щелчком от оборота ключа и зашелестели бумаги. - Вы знакомы с хрониками первой Вспышки? - Что писал Бурах? – переспросил Даниил, и тут же бессмысленно уточнил: – Исидор. Сабуров утвердительно кивнул. - Да. Весьма кратко. - То, что создали мы, краткостью не отличается. Как и последовательностью. Все записи датированы, впрочем, – Александр подумал и добавил несколько конвертов в кипу потрепанных и изредка помятых листов. Оказалось, что все это было весьма тяжелым, как оценил Данковский, стоило бумагам оказаться в его руках. – Каины практически не участвовали в процессе создания, по понятным причинам. По непонятным причинам. Раздражение захлестнуло в одну секунду, пока он не слишком аккуратно запихивал драгоценные записи в саквояж. Надо будет разузнать у Бураха при встрече.***
Когда он шел к Машине, то не сомневался, что по закону подлости наткнется на кого-нибудь. На рабочих, на какого-нибудь блудного одонга, степь же начиналась прямо за забором мрачного старого пристанища Бураха. Да на того же Спичку или Ноткина с двоедушниками или еще кем. Но встретить самого Артемия в открытом загоне... Даниил встал, как вкопанный там, где только что пытался прокрасться. Он делал... что? Кормил быков? Точнее быка и корову. Плотных, ухоженных с блестящими пятнистыми бочками. Вполне себе домашних, совершенно точно не с боен. Бычок был явно молодым, еще не слишком крупным. Зеленая куртка его висела на деревянной ограде чуть поодаль, рядом с огромным корытом, полным сена, присыпанного каким-то рассыпчатым зерновым кормом. Тугие мышцы торса мужчины хорошо проступали под тонкой черной рубахой с закатанными рукавами, шея поблескивала на солнце от пота. Артемий поднял взгляд на Даниила, настороженный сперва, от того, что заметил его на периферии сразу, но не сразу узнал. Бык под его тяжелой рукой на спине тоже проследил за взглядом хозяина, и Данковский уже с содроганием представил, что будет, если он ему не понравится. Но тот лишь фыркнул, определенно признавая в Данииле своего, и продолжил жевать сено. Бурах улыбался одними только глазами, наблюдая, как Бакалавр неуклюже и неуверенно приближался к ним. За спину он, конечно, не держался, но от взгляда менху это не укрылось. Походка была осторожной, даже чересчур, и Даниил предпочел обходить почти растаявшие пласты лежалого снега, нежели лихо перешагивать через них, как в обычный день. Словно время тянул. Рука его сжала деревянную перекладину с неуверенностью, когда он подошел, огромные темные глаза больше были прикованы к животным, от которых он будто не знал, чего ожидать. Бычок не заинтересовался им совсем, а вот корова привычно подошла поближе и ткнула мокрым носом его пальцы. Руку он разжал и почти отдернул от неожиданности. А на лице такое искреннее удивление пополам со страхом, как у ребенка. Смех, да и только. Усмехнулся Артемий тихо, можно было бы списать при желании на ветер, но Данковский все услышал и резко обратил внимание на него наконец. Искренность пропала, глаза сощурились в остро-пытливом выражении. Он был полностью готов отвечать колкостью на любое слово менху, а потому тот молчал. Проскользнуть в Машину мимо ее хозяина теперь не представлялось возможным. - Где я могу найти письма? - Письма, ойнон? – Гаруспик отряхнул руки, наблюдая с удовольствием, как нервничает Даниил. Он его, конечно, избегал, но в небольшом Городе это все равно было сложно, не легче чем двум селедкам в одной консервной банке разминуться. - Да, свои переписки, я уверен, что храню их где-то. - Дома, в письменном столе. Артемию хотелось уцепить Бакалавра за колючий подбородок и притянуть к себе, прямо через забор, попробовать, как он будет ощущаться под языком. Непривычно было видеть его таким, Данковский всегда брился начисто, даже в самые темные и отчаянные свои времена. Правильно он поступил, что не положил бритву в котомку вчера. Корова снова подняла голову, интересуясь почему Бакалавр, который всегда любил ее гладить, как собаку, к ней даже не прикоснулся. - А где ключ от дома? – спросил Даниил едва ли не со вздохом, будто все ожидал, что Бурах сам все скажет. - Никто не сунется в дом менху без приглашения, – ответил он, глядя своими голубыми глазами так проникновенно, как только мог. Наблюдать, как на лице у Даниила проступало недоверчивое принятие было очень забавно. Он действительно едва не купился и уже убрал руку с забора, намереваясь уйти. Стоило его, наверное, проучить, и подождать, пока он сбегает до закрытого дома, и принесется в гневе обратно, но время было к вечеру, и не стоило тратить его зря. - Ключ справа от лестницы, под красным камнем. - Ты это когда мне собирался сказать? – челка смешно упала на глаза, когда он резко и сурово обернулся. Плечи твердые, решительные, но видно было, что он уязвлен. - Когда ты бы полез в окно, конечно, – усмехнулся Артемий. Даниил прищурился, но молча потопал прочь. Конечно, он не понял шутку, он не помнил, но менху сдержаться не смог, чтобы его не подколоть. Помнил, как было смешно, когда пьяный Данковский чуть не застрял в оконной раме, когда потерял ключ почти сразу после переезда. С тех пор они хранили оставшийся ключ под камнем у входа. Артемий заметил, как на напряженной спине завязался тугой узел в районе почек. - Если ты меня подождешь дома, то я разотру тебе спину спиртом, – крикнул менху почти что сбежавшему Данковскому. Тот остановился, что-то прикидывая. Не нужно было видеть его лицо, чтобы представить шуструю умственную работу, которая на нем отразилась. - Где спирт? – видимо, совсем уж прихватило, раз согласился. Чертов Омут, не надо было его туда выпускать. - На верхней полке, за мукой. Артемий готов был поспорить, что Бакалавр дожидаться его не станет. Может, хоть хватит ума самому растереться.***
Напряжение испарилось из его тела в одну секунду, когда он понял, что дом пуст. Он даже не осознавал, как не хотел врать детям о том, почему он тут. Плечи как-то сами собой опустились, вата перестала сжимать грудь изнутри. Дверь в детскую комнату так и была закрыта, и Даниил не стал лезть, пошел сразу туда, где прошлым утром проснулся в кровати без памяти. Само собой он не осматривал вчера эту длинную-длинную комнату, условно разбитую деревянной ширмой на две поменьше, когда суматошно ретировался прочь. У него были тогда другие приоритеты. Но ее точно можно было назвать уютной. Ни одна из временных квартир и комнат Даниила в Столице, ни, тем более, второй этаж в Омуте этим похвастаться не могли. Его жилища всегда были какими-то пустыми, безжизненными, их иначе, как пристанищами и назвать было нельзя. Импровизированная кухонька-столовая сразу при входе – столько предметов, что глаза разбегались, ложки, полотенца, перевязанные ворохи трав, чистая, но странно оставленная посуда тут и там, даже закопченная слегка дровяная печь в углу, оставшаяся от предыдущих хозяев, – этот уют создавал не он. Даниил, вообще на такое способен, наверное, не был. Как и обещал Гаруспик, бутылка твирина пряталась в шкафчике, аккурат за банками с крупами и мукой. От него самого, Бакалавра, тут были приютившиеся по углам и занявшие одну табуретку стопки книг. Одна даже забралась на вершину кухонного шкафчика и высунула зеленый язык-закладку. И книги-то все старые, взлохмаченные, изредка начиненные какими-то бумажными листами. Ими пользовались. Все, за что зацепился глаз, только по естественным наукам, – химия, физика, анатомия, – исключительно его стезя. Едва ли там было что-то, что было интересно Бураху. Письменный стол, тоже изрядно захламленный, утыкался широкой стороной в грубую ширму, почти во всю ширину комнаты. Даниил знал, что прямо за ней была постель, хоть ее и не было видно с такого ракурса. Идти в ту часть комнаты не было никакого желания. Он вполне мог представить, как вечером занимался бы за какими-нибудь расчетами, исследованиями или просто чтением, пока Бурах был занят готовкой, а дети сидели бы за обеденным столом, прямо за его спиной. Чем не семейная идиллия? Данковский даже не заметил, как нахмурился и принялся искать то, за чем на самом деле пришел, лишь бы отвлечься от крамольных мыслей. Письма, целая плотная стопка, туго перевязанная бечевкой, нашлась в ящике. Ему предстояло много чтения сегодня. Данковский сунул в карман ещё и карандаш и пару листов. Письмо от отца Бураха, от Каина, от Властей. Разные записки. Их он ещё помнил. Переписка с Андреем Стаматиным, датировано гораздо позже, чем окончание вспышки. Много от некоего Александра Блока. Полководец, очевидно. Нехорошее ощущение провернулось скользкой змеей где-то в сердце. Бутылка твирина, которую он так и не спрятал в карман, скрипнула пробкой, и огненная жидкость полилась ему в горло. Весь пищевод, до самого желудка полыхнул, можно было бы представить, что то, как он тускло тлеет, подобно уголькам, было видно сквозь кожу. Ухо зацепило шорох степных трав, где-то далеко. Быстро пришли галлюцинации, ничего не скажешь. Даниил почувствовал взгляд на себе и резко поднял голову. Спичка внимательно смотрел своими медовыми блестящими глазами-пуговками на него из прихожей. Стыд за то, что он стоял на кухне и молча в одиночку пил твирин, который был предназначен не для этого и вообще, по правде говоря, не для него, вылился пятнами по узкому лицу Данковского. Спичка молчал, точно, как его отец, даром, что приемный, ждал первого слова от Даниила. - Ты один? – мягко спросил Бакалавр, не в силах сдвинуться с места. Что бы парень ни ждал, эти слова стерли острую настороженность из его черт. Ну прямо маленький хищный зверек, право. - Мишка на Складах, – покорно ответил Спичка. Значит, второй ребенок – это та маленькая смурная девочка. Даниил помнил ее, ей нравился Гаруспик. По-своему, конечно, но точно нравился. Не было ничего удивительного, что он забрал ее к себе после того, как Чума ушла. А Спичка так ждал узнавания в глазах Бакалавра, которое никак не приходило. - И что она делает там одна? – строго спросил Данковский, про себя усмехаясь, что звучал прямо как отец ему. И готов был, что сорванец огрызнётся на его тон, но тот лишь покорно ответил: - Она с Ноткиным, под его присмотром. Даниил кивнул, выдавив какое-то невнятное «хорошо». Спичка цепко и многозначительно перевел глаза на открытую бутылку в руках Даниила, а затем обратно на его лицо. Неправильность ситуации снова обожгла лицо. Пробка со скрипом встала на место, и бутылка нырнула в один из бездонных карманов вместе с письмами. - Ты не останешься? – парень положил руку на дверной проем и уткнулся в неё виском. - Нет. Не сегодня, – отчеканил Даниил. Если он останется, то спать придется на полу, а спина этого не примет. Одна мысль, чтобы лечь с Гаруспиком только ради собственного удобства, пока все не встало на свои места в его голове, отзывалась жарким непринятием. Он до сих пор даже в мыслях не мог этого допустить, так нечестно по отношению к Бураху это было. - Мишка спрашивает почему ты не дома. Вот как на это можно было ответить? Сердце тоскливо ёкнуло. - Спроси у Артемия почему, – губы поджались сами собой. Вот именно этого он боялся и хотел избежать. Отношение Спички к нему изменилось с тех пор, как он его помнил. Тогда, в чумном городе, Данковскому неосознанно хотелось проверить, не опустели ли, часом, его карманы после визита Спички, а теперь… теперь парень не понимал, почему Даниил от них отстранился. Как часть семьи. - Я спросил еще ночью. - Тогда ты знаешь, что ответить. Парень вздохнул тяжело и спрятался к себе в комнату, тихо прикрыв дверь. Пора уходить, пока еще и Мишка не вернулась. Артемия-то он мог игнорировать сколько угодно до момента, как восполнит свою память и уедет прочь, а вот маленькую девочку, особенно если она будет смотреть с такой же укоризной, что и Спичка, – вряд ли. Выскользнул из дома и спрятал ключ обратно под камень. Он, конечно, не помнил, но, судя по усмешке Бураха, еще при встрече, с ним явно была связана какая-то унизительная история. Ветер был кусачим, так что Даниил поднял ворот скрипучей куртки повыше, и быстро пошел прочь, чтобы хоть как-то согреться. Жаль, что у него не было с собой перчаток. Весеннее солнце было теплым и хорошо грело, пока не пряталось за тучами, как сегодня. Почудилось, будто прогудел поезд вдалеке, и Данковский обернулся на огромное уродливое строение железнодорожной станции. Нет, все же только почудилось. Транспорт из Столицы сюда был слишком редким, а Бурах не мог бы его обмануть, что следующий будет только через день. Не мог же, правда? Понимание, что тревога была вызвана скорее пошатнувшимся доверием к словам Гаруспика, нежели потенциально упущенной возможностью уехать, было весьма странным. Даниил хмыкнул и ускорил шаг. Главное, чтобы дождь не пошел. Вымокнет до нитки, пусть даже и заболеет, но ценные письма в кармане точно размокнут так, что прочесть их не останется возможности. Этого допустить было точно нельзя. Дождь все-таки его настиг, когда он пересекал мост через Глотку. Землю тотчас размыло и грязевые потоки потекли вниз, к воде, застилая собой ступени. То, что Данковский не поскользнулся и не съехал вниз, было чистым везением. Как и то, что он не успел промокнуть так сильно, чтобы письма в кармане и хроника в саквояже намокли – только краешки конвертов чуть-чуть, совсем некритично. Понадобилось две кружки иван-чая, чтобы рассортировать и сгруппировать все имеющиеся записи. Теперь большая часть его комнаты на втором этаже напоминала то ли кабинет чересчур увлеченного делом следователя в Комиссариате, то ли большую коллекцию насекомых, где каждое письмо и запись были жуком, а он сам – главным экспонатом в этой коллекции. Прежде, чем сесть в кресло, Даниил, с трудом и болью изгибаясь, неуклюже растер поясницу спиртом. Запах в комнате сразу стал катастрофически удушливым, едва ли не как в Разбитом Сердце в свое время. Опрометчиво накинутая рубашка пропахла моментально. Жилет был отложен на кровать, в надежде, что хоть он как-то исправит положение, когда придет время выйти из комнаты, и Данковский укутался в одеяло по шею. Все складывалось в весьма стройную мозаику, бесхитростную, но ответ на главный и самый тревожный вопрос – почему он лишился памяти, что привело его к этому, не было. Ни одного свободного конца, все события замыкались друг на друге. Хроники были почти что бесполезными. Много внимания было уделено Кларе и ее профанации, что Сабуров называл чудесами. Не так уж и много про него самого, про смерть Исидора и возвращение его сына в Город. Немного про Симона и его смерть. Информация про принятые санитарные меры, совершенно бесполезные в большинстве своем, про заражение в Соборе. Много сухой статистики, наглядно отражающей как стремительно и ужасающе город деградировал от Песчанки. Все, что он помнил и так сам, а уже после этого прибытие Инквизитора и Полководца со своей артиллерией. Почерком Ольгимского – несколько слов про отравленные подземные воды и кровь быков из Боен. Приписка Каиных, – Каиных, ли? – о чуде Многогранника и его несоизмеримой цене и ценности для Города-на-Горхоне. Никто из трех семей не был на последнем собрании, где принималось решение, ни одного представителя, а, может, они просто и не захотели делиться подробностями, свалив всю ответственность на докторов. Все их усилия, его, гаруспика, и Клары, свелись к одной сухой строчке: «В результате консилиума было принято решение уничтожить Многогранник с целью оставления населения в живых». И все. Как будто все их усилия, жертвы, ничего не стоили. Решение, роковое для Данковского и всех утопистов Города в целом, не было написано потом и кровью. Просто принято и все. Конец постановки, занавес опускается. Марк Бессмертник был бы недоволен. Даниил собрал записи в стопку и постучал краем по столу, разравнивая. Аркадий, его самый любезный и восторженный коллега по Танатике, первым же письмом подтверждал слова Инквизитора, что все их труды уничтожены, и сообщал ему про то, что даже квартира Данковского пропала в огне благодаря Тельману. Даниил горько усмехнулся. Значит, этот мерзавец быстро сориентировался и подсобил Властям. Почти все письмо Аркадий ругался и причитал со всей своей возможной учтивостью, попутно жалея их совместные исследования и самого Даниила, умоляя писать ему как можно чаще. Коллега обещал ему и место, чтобы переночевать, у себя, в комнатке, в которой он так и жил с университетских пор, но заклинал не возвращаться, если Даниилу было где остаться вдали от Столицы. Узнавал и про Бураха, о котором бакалавр явно ему писал уже гораздо позже, оставшись в Городе-на-Горхоне, неприкрыто вызнавал о статусе их отношений, даже просил прислать фотокарточку по возможности. Даниил улыбнулся, складывая письма Аркадия и щепетильно убирая их обратно по соответствующим конвертам. Чай в медной кружке почти остыл. От вчерашнего хлеба осталась только россыпь крошек на столе. Он скучал по бесхитростному и слегка наивному Аркадию. После общения с ним никогда не оставалось этого масляного ощущения тяжести происходящего вокруг. Конверт от Стаматина был совсем другим – бумага темная, будто пылью присыпанная. Была бы поновее и явно чувствовался бы запах курева и твири. Андрей посылал его открытым текстом от своего имени и, в первую очередь, от имени брата, которому изначально письмо и было адресовано. Он злился на Даниила, строчки сочились ядом. Между строчек он также злился и на Бураха, уже не так открыто. В сторону гаруспика было одно только трусливое собачье поскуливание – какой бы между ними ни был конфликт, он сильно напугал Стаматина. Но вот слова, которые складывал в предложения Полководец заинтересовали Данковского гораздо больше остальных – формальные с одной стороны, Блок начал переписку первым, судя по датам, но едва скрываемая заинтересованность пробивалась то тут, то там, как зелень между брусчатыми камнями на мостовой. Ее легко было заметить на сухих строчках про фронт, куда он уехал после окончания Чумы. Интересовался его успехами в научном отношении. Узнавал, как ему живется в Омуте. Спрашивал, как его самочувствие. Просил писать о новостях почаще. Даниил хорошо себя знал – так могла вылиться его учтивость и видимая благосклонность к Полководцу. Он еще с института не гнушался использовать обаяние для достижения личных целей, так что у Блока могло возникнуть неправильное впечатление о нем. Забавно, что Данковский даже не помнил Полководца – их встреча произошла позже седьмого дня в Городе, последнего, который остался в памяти. У Бураха точно не вызнать. Интересно, как Александр выглядел. Может его обаяние имело под собой не только практическую цель. Еще в одном письме он коротко сообщал, что не держит на Лару Равель зла и просил ей это передать. Говорил о том, что понимает ее неумелую попытку покушения, и это несказанно удивило Данковского. Эта тихая и добрая девушка пыталась убить действующего полководца армии? У нее должен был быть весьма и весьма убедительный мотив для такого. Чай был уже едва теплым, а воды оставалось еще не больше чем на половину кружки. Но смочить горло перед тем, как взяться за последний конверт из стопки, подписанной аккуратным почерком, хватило бы. Бумага была измазана пеплом с края, строк было немного. Блок возвращался в Столицу, обещал помочь Даниилу, замолвить за него и Танатику слово в Комиссариате. И бессрочно предлагал ночлег у себя в квартире, если Даниил решится вернуться. Судя по адресу, в самом центре, в одном из тех прекрасных исторических зданий. Больше ничего. Никакого продолжения. Даты ни на конверте, ни на самом письме не было, черт бы его побрал. Жар, что объял тело Даниила, не имел ничего общего с догорающими в камине последними поленьями. Причина, что удержала его в Городе, должна быть очень веской. Бакалавр даже сейчас не мог представить, что он ответил на такое письмо, и ответил ли вообще, судя по последствиям. Но слово полководца, его приглашение обратно в Столицу, было на порядок сильнее такого же слова Аркадия. Блок вполне мог поспособствовать его амнистии или хотя бы позволить просто жить и работать, не боясь Инквизиции. Мог же? Он же герой. А Данковский прозябал в Городе. Вот и ниточка – под предлогом Блока можно было попытаться вызнать хоть что-то у Равель, никогда не спящей хозяйки Приюта. Одеяло пришлось скинуть, расставаясь с теплом. Город-на-Горхоне недружелюбно истекал ливнями.***
Лара Равель. Ладная, умная, кроткая, она была знакома с Бурахом с пеленок. Гораздо логичнее было бы, если бы она занимала место Даниила, и рожала ему своих детей в дополнение к приемным. Приют был пуст. Наверняка те, кто прибивались сюда время от времени, заняли пустые дома по Городу, которых после Чумы освободилось великое множество. Город любил баланс, имел свой пульс. Нужно было только его услышать. Она сразу сунула промокшему под дождем Даниилу в руки хлеба вместо приветствия, стоило ему появиться на пороге. Совсем не такой, как приносил ему Бурах. Грубый и серый. Лара подошла так близко к нему, наверное, впервые за все то время, что он ее помнил. Бледная, с огромными глазами и растрескавшимися губами. Ее лицо стало каким-то тревожно-напуганным, очень непривычно было видеть ее такой. Наверное, из-за запаха спирта, так и не выветрившегося. Не стоило сразу надевать рубашку поверх растертой твирином кожи. Хорошо если запах отстанет от него хотя бы на завтрашнее утро. На секунду ему показалось, что она хотела потрогать ему лоб, чтобы проверить температуру. Рука ее дрогнула, чуть приподнимаясь в бессознательном жесте, но тут же была остановлена. Нет, только показалось. Равель отошла прочь от него, хватая в руки стопку старого потрепанного белья. Едва ли Даниил отвлек ее от каких-то важных дел, она просто кинулась на первое, что попалось под руку, лишь бы закрыться. - Почему ты собиралась застрелить Блока? – у него не было никакого желания кружить вокруг да около с ней. Прямолинейность стала теперь его девизом, даже смешно. И если Ольгимский теоретически мог при желании и из-за своей тупой мстительности убедить хоть кого-то в этом городе в слабоумии Бакалавра, о том, что он задает какие-то странные вопросы невпопад, то эта девочка бы не стала так поступать. А если бы и надумала, то у нее не хватило бы никаких сил и умений на это. Она была бесхитростна и слишком добра. Да и со стороны могло казаться, что вместо Данковского сейчас говорил твирин. Даниил нарочито неловко оперся плечом на дверной косяк, заставляя Равель напряженно поморщить носик. Пусть так и думает. - Тема говорил, что ты не в себе сегодня и можешь какие-то странные вопросы задавать, – ответила Лара, проходя мимо него, в свою маленькую комнатку. - Ты не ответила на мой вопрос, – Даниил откровенно устал от того, как нелепо все пытались забыть и похоронить общее страшное прошлое, то увиливая, то игнорируя, а то и говоря откровенную ложь. - Это было личное, – голос ее, как к непонятливому ребенку обращался, но глаз она не поднимала, складывая аккуратной стопкой тряпки на комод. Ждала, когда он уйдет. Ей и вопрос не нравился, да и очевидно Бурах ей дал указание не болтать лишнего. Но Данковский и не думал от нее отставать, терпеливо ждал, пока она закончит свою мысль, наблюдая за дерганными движениями. – А еще он готов был поддержать твою утопическую идею оставить Многогранник. - Утопия не есть зло, – Даниил сложил руки на груди и выглянул в окно краем глаза. Разбавляли темень только редкие фонари на улицах, вокруг которых, как серебряные мушки, были видны частые дождевые капли. От Приюта до Омута можно было успеть найти неприятностей. Лара подняла строгий взгляд: - Ты так говоришь, потому что сам был Утопистом. Что-то ее в словах было инородным, но таким крохотным, что Бакалавр и не сразу понял: - Был? Еле слышный вздох был напряженным, едва ли не испуганным. Узкие плечи вздрогнули. Даниил представил, как Артемий на его месте разворачивает и всем телом притискивает тонкую Лару к комоду, на котором она только что наводила порядок. Чертов твирин, не иначе. Ему требовалось поспать. А Равель проболталась о чем-то очень важном, и теперь маленькая деталька большой головоломки, хоть еще и не встала на свое место, но точно добавилась в коробку к остальным. Ждать своего часа. - Почему был, Лара? - Я оговорилась, извини, – твердо ответила Равель, заглядывая прямо в глаза. Вот они и зашли в тупик. Нужно будет потом спросить Гаруспика об этом. Даниил потер уставшие глаза и лоб. Пары твирина разливались патокой в голове. Почти так же удушающе, как когда твирь цвела в сентябре, во время Чумы. Спать хотелось невыносимо. И желательно не на том убогом матрасе, что был на кровати в Омуте. - Я могу переночевать у тебя сегодня? Он знал, что раньше уже оставался ночевать в Приюте, когда сбивался с ног, бегая по городу в поисках вакцины, и в этом не было ничего зазорного. Скальпель в его кармане был практически тупым, и мог использоваться только как психологическое оружие, не больше. Рисковать не хотелось. Лара перевела обеспокоенный взгляд на мужчину и ляпнула очередную опрометчивую глупость: - Вы с Темой поссорились? Он даже сделать ничего с собой не смог – брови против его воли ошарашенно поползли вверх. Девушка заметно стушевалась, но все же, приняв даже такой своеобразный ответ, кивнула: - Конечно, если нужно. Хотелось стыдливо закрыть глаза, но это бы только усугубило ситуацию. Не хватало только, чтобы весь город знал о том, что он и Бурах… Это же не Столица, черт его побери, любые новости разлетались быстрее заразы, а степняками-традиционалистами вряд ли такое поощрялось. Конечно все уже давно были в курсе. Но было не похоже, что Лара даже подразумевала хоть какое-то неодобрение или противоречие – она спрашивала о них, будто это было само собой разумеющееся, что он и гаруспик ночевали под одной крышей. Лара и Бурах – друзья детства, напомнил он себе. Между ними вполне вероятно было достаточное доверие, допускающее обсуждения личной жизни без лишних смущающих подробностей. Кровать была еще старше той, что была в Омуте, но белье было чистым, а матрас не таким трухлявым. Грязные ботинки нашли свое место под кроватью, а мокрая куртка на ее торце. Равель тоже была не в курсе ситуации с его потерей памяти – но какова бы ни была причина, в круг доверенных до нее она не попадала. Даниил едва не застонал, вытягиваясь. Сон, ожидаемо, сморил его сразу же, как голова коснулась подушки.***
Утро, по ощущениям, было поздним. Первым, что увидел Даниил, стоило ему открыть глаза, было умиротворенное лицо спящего Артемия так близко, что рукой подать. Он даже не удивился. Этого стоило ожидать после вчерашнего удивления Лары, она вполне могла поинтересоваться у самого гаруспика о причине, очевидно, странного по нынешним меркам его визита в Приют. Даниил вынырнул из мыслей и снова обратил внимание на Бураха, разглядывая его, не таясь, пока он спал и не смотрел на него как всегда сурово. Лицо его расслабилось, разгладилось, он выглядел гораздо моложе, чем днем, одолеваемый заботами. Не как изнуренный и изуродованный жизнью мужчина, но как любой молодой человек, одного возраста с ним, вполне может даже из Столицы. Степнячьего в нем были только скулы, немногим выше, чем у типичного столичного жителя. Вторая кровать, та, которую теперь занимал Артемий, явно стояла гораздо дальше, когда Данковский ложился спать, чем он видел ее сейчас. Гаруспик подвинулся ближе, как пришел, так, что с одной стороны осталось пространство, хоть ноги спускай, а с другой можно было почувствовать тепло соседа. Как он только не услышал все эти махинации сквозь сон. И это они так лежали в Приюте, у всех на виду? Даниил резко дернулся, оглядываясь. Их закуток был прикрыт плотной деревянной ширмой. Любопытный нос сунуть было можно, но, если не приглядываться, то их двоих было не заметно. Ну мало ли кто там спал, какая кому разница. Спину неприятно кольнуло, но больше, лишь как легкое напоминание о неудобном сне в кровати в Омуте. Такие нервные и неприятные пробуждения были уже практически традицией, очень малоприятной, надо сказать. - Я тебе наврал, – тихо сказал Артемий, привлекая к себе внимание. Даниил обернулся на него, ложась обратно на подушку. Дыхание перехватило совершенно не от вида мягкого и растрепанного после сна степняка в полуметре от него, конечно нет. - О, да неужели, – не удержался от колкости Данковский. Бурах приоткрыл голубые глаза и сфокусировался на нем очень быстро для человека, который только что крепко спал. Спал ли он вообще? - Поезд уходит сегодня в ночь, а не завтра. Ты можешь попросить деньги у Каиных. Они тебе не откажут, даже сейчас. Злость сожгла всю леность и спокойствие, как степной пожар: - Желаешь отправить меня поскорее и подальше? - Я никогда в жизни бы этого не пожелал, ойнон. Врёт. - Так же, как отправил Блока? – выплюнул догадку Даниил и тотчас пожалел. Лицо Бураха исказилось, будто рябь на воде пробежала, но сразу же сменилось выражением холодной отстраненности. Нельзя было не заметить, как его брови на секунду нахмурились. Там было много гнева, абсолютно точно направленного не на Данковского правда, но еще, что удивляло больше, неприкрытая ревность. Ничего он ему не расскажет, провокация не удалась. Деревянная кровать натужно заскрипела под весом степняка, когда он тяжело спустил ноги с ее края. - Это было его собственное решение, – неожиданно спокойно сказал менху, надевая и шнуруя ботинки. - О, неужели? – его кровать скрипнула ощутимо слабее. Бурах даже не вздрогнул, когда Данковский ненарочно прижался коленями к его собственным. Чего не сказать было про самого Бакалавра. Лицо он, конечно, старался держать, но все внимание малодушно устремилось в точку соприкосновения. Исходя из писем, Даниил мог уехать с Блоком. Мог, и не уехал, раз он спустя полгода продолжал жить в Городе. Генерал неприкрыто сожалел о том, что уехал один, а Даниил хорошо умел читать между строк. - Что ты хочешь узнать, ойнон? – голос его так понизился, что воздух завибрировал вокруг них. Сказал «А», говори и «Б». - Почему я остался здесь, когда мог убраться из города вместе с ним. Бурах недовольно цокнул языком и раздраженно отвернулся. Не такой он ожидал реакции, не такой. - Я довольно уверен, что он отчасти стоит за исчезновением Клары, и я не хотел, чтобы он каким-то образом повлиял на тебя. И особенно забирал тебя с собой на фронт в качестве полевого врача. - Значит ты решил все за меня? Что я останусь? – голос его был больше похож на шипение, чем на шепот. Никогда ему не нравилось, что его свободой помыкали, ни в Столице, под вынужденным гнетом Властей, а уж тут тем более. Но в этот раз менху не смолчал, спустив резкость Бакалавра на тормозах. Повернулся обратно, прожигая глазами: - Хочешь пристыдить меня за это? Я внес свои коррективы, исходя из того, что видел в твоих Линиях тогда. Если бы ты действительно хотел уехать с Полководцем, то я бы не смог тебя остановить. Но если ты так хочешь моего мнения… – Артемий склонился ближе, явно пытаясь поймать взгляд стушевавшегося от такой искренности Даниила. - «Нет, не хочу», – жар прилил к его щекам, когда Бакалавр нервно обернулся, встречаясь с сверкающими решительностью глазами. Слова, к счастью, не вырвались, иначе это было бы уж совсем ребячеством. - … то ты бы быстро сгорел рядом с ним. И я ни секунды не пожалею о том, что сделал, ойнон. Бурах молчал, не прикасался к нему. Он был так близко, что тепло его можно было почувствовать кожей на щеках и губах. Менху увидел что-то в нем, и напряженные морщинки между бровями и в уголках глаз медленно разгладились. Ощущение было все равно что он раздевал его взглядом прямо на старой чужой постели в Приюте. На самом деле, Даниил ни разу не задумался, что чувствовал со своей стороны Бурах эти два дня. А ведь он заботился о нем, как мог, лишь бы не перечить какому-то своему тайному обету. Равель прошуршала где-то далеко за ширмой тихо, как мышь, но момент был разрушен, когда Артемий невольно обернулся на звук. Тяжелый выдох вырвался изо рта Даниила. Он, оказывается, задержал дыхание. Еще быть чуть-чуть, Данковский чувствовал всем нутром, и он подался бы вперед, не удержался. Разум его, может, ничего и не помнил, но тело тянулось к Гаруспику, как намагниченное. - Нам пора, – старые половицы натужно заскрипели под его тяжелыми шагами. Даниил неловко заправил кровати, наскоро обулся, захватил просохшую куртку и отправился следом, чувствуя себя мышью едва ли не больше, чем Равель, на фоне Бураха. Она даже не глянула в их сторону, кроткая и смиренная. - Почему Лара сказала, что я был… – он сделал акцент на последнем слове, поспешно натягивая куртку на ходу, когда они вышли на улицу. Солнце светило совершенно по-весеннему. – …Утопистом? Что изменилось? - Ты был тем, из нас троих, кто принял окончательное решение о судьбе Города и сообщил его Инквизитору и Полководцу. - Но так не может быть, – жестко возразил Даниил. Брови его тут же напряженно спустились к переносице. – Будь моя воля и Многогранник стоял бы на месте. - Очевидно, но его больше нет. - Ты хочешь сказать, что я своими руками его уничтожил? – Бурах только мрачно оглянулся, подтверждая слова. – Я думал, что только ты был заинтересован в сохранении Города ценой уничтожения Многогранника. - Я тоже так думал. А потом, ойнон, ты выбрал мой путь и принял его. - Почему? - Я не знаю. Но благодарен, что ты сохранил жизни жителям. В особенности детям. Даниил молча шагал рядом с Артемием, обдумывая сказанные слова. Весь в себя погрузился, нахмурился, даже не обращал внимания на дорогу. - Дай себе время, и ты все вспомнишь сам, ойнон, – ласково добавил менху. Они оба все сделали правильно, воспоминания постепенно вернутся. То, что он потерял всю память бесследно, было неправдой. Кое-что он, все-таки, помнил. - Куда мы шли в степи? Я весьма уверен, что это был не сон, а воспоминание, – попытка не пытка. Пока Бурах был таким благосклонным, он мог попытать свою удачу и выяснить хоть что-то. Артемий задумался, взвешивая слова, как травы для приготовления тинктуры. - А что еще помнишь? – значит, ценное противоядие еще не готово. Нужно было прощупать, насколько Даниил готов был его принять, показать достоин ли. Шаг его невольно замедлился, пока Бакалавр погружался в свою память, как в мягкую, почти жидкую глину, пытаясь выудить из ее совсем недавно бывших недоступными недр крупицы. Гаруспик ведет его, так далеко, мимо болот. Горло нестерпимо горит от горечи выпитого травяного варева, выпитого перед их путем в Степь. Ведет, далеко, мимо менгиров, что Город становится не виден за шорохом высоких сизых трав, и берет его там же, долго, тягуче, громко, заканчиваясь у него глубоко в теле. Делает своим, забирает все, что тело Даниила, исколотое травами, измазанное слюной и кровью их обоих, может ему предложить. Данковский выныривает из воспоминания с резким вздохом, как пловец из-под толщи воды. Бурах медленно приближался, глядя на него голодно и жарко. Он все понял, прочитал по лицу, по Линиям. Привязанность и уважение наконец снова сплелись под сердцем, как и должно быть. - Я предложил тебе стать частью Таглура, – голос менху, обычно жесткий и резкий, не терпящий возражений, понизился, пробираясь под кожу. Слова предназначались только ему одному. - Таглура…? – Даниил переспросил неуверенно, загипнотизированный чистыми светлыми глазами мужчины. Кровь его вскипала все больше с каждым шагом Артемия к нему. Он, даже не помня самого звучания степного слова, беспрекословно знал его суть. - Таглура Бурахов, – он остановился близко, но так и не прикоснулся, не склонился к призывно приоткрытым губам Даниила. Ждал. Обида иррационально уколола сердце. Данковский предлагал себя так откровенно, раскрасневшийся, разгоряченный, стоящий посреди дня на улицах этого промерзшего города, прямо у всех на виду. И Бурах не брал его. Даниил взял менху за грудки и дернул на себя, целуя отчаянно, глубоко, влажно. Артемий только и ждал этого, молился, чтобы ойнон не свернул в последний момент. Он утробно пророкотал, обнимая наконец своего Бакалавра, вжимая его в себя за плечи, поясницу, хватая под бедра. Инстинкт кричал поднять свою невесту и утащить ее в берлогу. Какой же тяжелый был его путь обратно к нему. Видеть, как сильно и безотчетно тянуло Даниила, но ограничивать себя по велению Бодхо, лишь бы не схватить и забрать все, что и так было его, было настоящей пыткой. - Пойдем отсюда, – уверенно сказал Даниил. Память к нему ожидаемо не вернулась сразу же, но в сердце поселилось непоколебимое чувство правильности происходящего.***
- Стой, стой… погоди же! – Даниил едва заставил себя отстраниться от Артемия, который этого делать крайне не желал, выдергивая рубашку из-под пояса Бакалавра, запуская горячие руки на кожу. - Ну что еще? – недовольно спросил Бурах в ответ, когда Даниил уже твердо удержал его от очередного поцелуя, упираясь рукой в грудь. - Дети…? – тихо-тихо прошептал, будто они были не у себя дома, да и ночью. Мишка сразу бы вышла, если бы их услышала, как только дверь бы открылась. Да и ей несвойственно было стеснение – она высказывала свое недовольство прямо и честно, уже бы сделала выговор им, зажимавшимся у двери, как подростки. Но Данковский этого не знал. - На уроках. И я сказал Спичке, чтобы они сегодня переночевали у Лары. Кожа у Даниила светлая – смотреть как он моментально краснел было одним удовольствием, и менху не удержался, чтобы запечатать по одному поцелую на каждой скуле. - А кто ведет уроки? - Даня. - Ну что? - Люричева, – вздыхает Бурах. Данковский не отстанет просто так, а если не сказать сразу, то будет думать и все время отвлекаться. – Иногда ты. - Она осталась в городе? - Все, довольно, – Артемий накрывает едва улыбающиеся губы своими, увлекает в поцелуй и, наконец, полностью выдергивает эту несчастную мешающуюся рубашку из-под пояса. Даниил тысячу лет не носил дурацкие жилеты, с тех пор как однажды понял, что они его раздражали. Артемию больше нравилось, что можно в любой момент было протянуть руку и собственнически коснуться кожи на груди или животе. А тут вспомнил эту дурацкую привычку. - Ну вот и зачем это… – пробурчал Бакалавр недовольно, когда Бурах с силой рванул края жилета в разные стороны. Пуговицы, как бусины, рассыпались по полу. - Надо было давно его выкинуть. - Бурах, ты… «Собственник» — едва не сказал Даниил, давя стон от того, что Артемий, довольно фыркая, жадно его целовал, освобождая от рубашки. Горячий язык толкался ему в рот, оставляя после себя горький травяной привкус, опытный, знающий, такой подходящий, и Даниила вело от ощущений. Менху огладил его бока, едва нажимая, и лиловые синяки отозвались едва слышной тупой болью. Артемий едва сдерживал желание взять Бакалавра прямо у двери, на весу, утыкая его узкой спиной в неудобные вешалки, но только знание о том, что для него все было вроде бы как в новинку заставляло притормозить. Это он хорошо знал и помнил его тело, но не наоборот. Даниил самовольно отрекся от памяти, по древнему степному обычаю предавая себя испытанию перед вступлением в Таглур, чтобы доказать, что дорога снова приведет его к менху. Бакалавр даже не помнил, что отрекся от своей фамилии, и теперь, когда он звал Артемия по фамилии, то невольно называл свою. Пока не нужно было ему этого знать, сам вспомнит. А теперь он снова ластился к нему, прижимался всем телом, и Артемий подхватил его под бедра, лишь бы сократить этот ужасно долгий путь до кровати. Бакалавр шумно ахнул, цепляясь за плечи менху, когда неудачно задетая стопка книг расползлась по полу, но равновесие удержал, полностью доверился, а когда Артемий остановился, то тихо соскользнул на пол и недвусмысленно потянул за его свитер, явно призывая снять. Ладони, как всегда, были почти что ледяными, и менху почувствовал, как мурашки пробежали по спине и по груди, там, где Даниил медленно прикасался к нему, внимательно разглядывая. Обвел сосок пальцем, – Артемий схватился за его бедра и хотел было притянуть к себе, но Бакалавр заупрямился, уперся в грудь, продолжая исследовать его тело, – провел по белым шрамам, первому, второму, третьему, самому глубокому, на животе. И, хитро глянув, положил руки на ремень. Тут уже никакое терпение бы не выдержало – Артемий взял Даниила за шершавый подбородок и жадно поцеловал, стягивая с него рубашку и отбрасывая куда подальше. Данковский взамен гладил его по волосам, плечам, цепляясь, оставляя метки, всхлипывая отчаянно, когда Бурах взял в руки ягодицы и собственнически сжал их в ладонях. Менху толкнул Бакалавра на кровать. Тот не упал, но сел, выразительно глядя сначала на пояс брюк и выпирающую под ними выпуклость, оказавшуюся на одном уровне с его лицом, а потом обратно в глаза, снизу вверх. Артемий уже и так знал про имеющийся еще со Столицы навык у Даниила, и ревность снова уколола в сердце. Хотелось бы вылюбить из него это воспоминание, но это было не в его силах, слишком старым оно было. Бурах вместо этого снова поцеловал тонкие губы и все же толкнул Даниила на спину, нависая. Когда менху накрыл тяжелой рукой член Данковского через одежду, тот чувственно выгнулся, шипя сквозь зубы. Воистину, возбуждение в первую очередь рождалось в голове, а она подсказывала, что к телу давно никто не прикасался. Бакалавр вцепился в бицепсы Бураха, не останавливая, но скорее слепо ощущая движения, когда он его раздевал, доставая горячий член наружу. Данковский в постели был совершенно не таким ершистым, как в обычный день. Менху разглядывал тело перед собой – лицо Даниила раскраснелось, пятна переходили на ключицы и грудь, живот трепетал, когда Бакалавр оперся локтями позади себя, приподнимаясь. - Арт… Ах! – Даниил непроизвольно вцепился обеими руками в волосы Гаруспику, когда тот рухнул на колени перед ним и тяжелым тягучим движением начал вбирать член в рот до самого основания. – Ты где только этому научился. Если бы он только знал. Артемий усмехнулся и подхватил его под колено, закинул одну ногу себе на плечо. Даниил хныкнул, когда менху отстранился и облизнул два пальца прежде, чем продолжить, прижимаясь губами к уздечке. Надолго его не хватило, стоило только раскрыть пальцами его нутро, и Даниил невнятно пытаясь оттолкнуть Артемия от себя перед самым краем, излился ему в рот. Бурах навис над Даниилом, утыкаясь ему горячим лицом в шею, и начал рвано дрочить над ним. Дыхание его было тяжелым, бешеным, он ничего не требовал взамен, лишь чтобы позволено было прикасаться, и поэтому, стоило Бакалавру обессиленно погладить его по спине и прижаться губами к скуле, тоже кончил ему на живот с задушенным стоном. Обе ладони легли на лицо Артемия, и Данковский приподнял его, чтобы заглянуть в глаза. Никогда он его таким не видел – взгляд менху был теплым, совсем не острым и пронзительным, как обычно, и Бурах закрыл глаза прежде, чем податься вперед, целуя. Нежно, любяще. Только пальцами накрыл живот, втирая семя в кожу, помечая. Будь Даниил лет на пять помоложе, он бы уже сгреб менху под собой, но тело отозвалось только усталой ленивой сытостью. Собственник. Артемий оставил еще один мягкий поцелуй на подбородке и упал рядом, поворачивая Данковского на бок и прижимая спиной к своей груди. Размеренное дыхание грело загривок, и Бурах только вопросительно промычал, когда Даниил окликнул его по имени. - Разве законы Уклада могут одобрить такой союз? – вопрос был неуверенным, Данковский побоялся, что спросил что-то неправильное, затронул какое-то табу, и ответа не последует. Но Бурах нежно поцеловал его в шею: - Мы делим одно горе, никто не имел права нас разделить. А теперь и подавно. Даниил усмехнулся, прижимаясь. Артемий начал говорить, видимо был уверен, что теперь ему было дозволено. - Я пришел к тебе в ночь перед последним днем, – Даниил честно пытался не отвлекаться на горячую руку менху, скользящую от колена по бедру и обратно пока он говорил. Тело было снова голодно до прикосновений, будто не могло насытиться за короткие три дня лишений. Но рассказ Артемия был гораздо важнее. – Ты был полон решимости сжечь приказ Лилич, оставить Многогранник, лишь бы добраться и исследовать его. - И как же ты меня переубедил? – Бакалавр ухмыльнулся своим мыслям, ожидая какого угодно ответа. Едва ли он долго сопротивлялся, когда Артемий решил в первый раз его взять. Но ответ был иным: - Никак. Даниил нахмурился, но Бурах продолжил, ведя ладонью по боку, ныряя пальцами в самодельный рубец: - Ты не послушал бы меня, то, что я тысячу раз просил тебя сделать до того, и я решил не тратить слова. Так что я дал тебе тинктуру вместо мерадорма, которым ты постоянно заливался, и остался с тобой до утра, пока ты спал. Рука его остановилась на сердце. - Я не знаю, к чему ты пришел той ночью, ойнон. Но на следующий день ты вынес решение оставить Город в живых, а потом чуть не скончался от своего решения, как и большинство Утопистов. - А как мы… - Об этом я тоже никогда тебя не спрашивал. Я до зимы следил, чтобы ты не наложил на себя руки или не замерз до смерти в какой-нибудь канаве, упившись твирина. Однажды я даже чуть не убил Петра, который почти довел тебя до белки в этом их чертовом кабаке. Да и Андрея тоже. А потом ты заявился ко мне на порог в Машину, и сказал, что нашел нам этот дом. Что места хватит и нам с тобой, и Спичке с Мишкой. Я не стал тебе перечить, ты был крайне убедительным, – Артемий вздохнул от неприятных воспоминаний: – Пьяным до смерти и убедительным. А потом ты совсем прекратил пить. Начал изготавливать лекарства для аптек, принимать пациентов иногда и меня заставил тоже. Начал изучать что-то по книгам в Управе, писать письма, пытался вернуть уехавших к этому времени Стаматиных в город, пытался наладить контакт с Каиными. Договорился с Люричевой, и вы стали вести уроки для всех желающих детей. Говорил, что нужно восстановить баланс. Я знаю только, что твою Танатику разрушили недоброжелатели в Столице, это все. Ты никогда со мной об этом не говорил. Тяжелый выдох вырвался сам собой. Неудивительно, что Даниил ничего не говорил. Это была кровоточащая рана, а его состояние и так было опасно расшатано, это было понятно еще из писем, которые он нашел ранее. Хотя на самом деле в данный момент Даниила интересовало совсем другое: - Но я не об этом тебя спрашивал. Нет ничего странного в том, что двое коллег живут под одной крышей, но кровать-то сейчас у нас одна. Артемий жарко усмехнулся. Конечно, память Даниила к нему еще обязательно вернется, но ему не утерпелось бы узнать. - Я тебя взял на твоих записях в первый же раз, когда ты закатил мне бытовую истерику. Решил, что раз уж мы и так живем бок о бок и цапаемся, как муж с женой, то не нужно отказываться и от другой стороны семейных отношений. Даниил хмыкнул. Звучало не особенно романтично. Практично, вполне в духе Бураха. Но тот уловил его разочарование и снова крепко сжал в руке ягодицу, жарко прижимаясь к уху. - Бурах, ты… – Бакалавр дернулся, но Артемий бесцеремонно прервал его возмущение, закрыв рот ладонью: - Ты так долго меня изводил, ты себе даже представить не можешь, так что не надо этого лишнего разочарования, ойнон, – жаркий шепот менху щекотал его и без того чувствительную кожу. Пальцы скользнули во все еще растянутое и горячее нутро. Даниил застонал в подставленную руку. – Ты полтора месяца мотал мне нервы по поводу и без, то притираясь, то отталкивая меня, и даже позволил себе залезть ко мне под одеяло, когда дети спали в соседней комнате. Данковский невольно выгнулся, как только мог, когда Артемий изогнул ладонь, медленно выжимая из него наслаждение. Член менху, что снова упирался в его поясницу, был таким твердым и горячим. Всхлип вырвался непроизвольно. - Ты терся об меня всю ночь, то спиной, то руками, то бедрами, и сразу же запротестовал, и слинял в свою кровать стоило мне тебя погладить, – мужчина урчал, прикусив кожу на плече Даниила на последнем слове. Данковский не удержался и сжал свой изнывающий от недостатка внимания член. Бурах был вынужден резко вытащить пальцы и крепко перехватить Бакалавра за запястье. Не очень-то приятно, но не больно. Отрезвляюще. Даниилу пришлось отпустить себя, уцепляясь вместо этого в подушку под своей головой. Артемий поощрительно погладил его по бедру и снова скользнул пальцами ниже, аккуратно раскрывая его под себя. - Вот я и говорю, что ты и есть одни сплошные противоречия, даже сейчас, ойнон, – Бурах выдохнул. В его голосе была едва слышная соленая крупица укоризны, но она уже перестала иметь значение, когда твердые пальцы хирурга нашли необходимую точку напряжения внутри. – Я провожал Спичку с Мишкой на уроки с утра, а ты настолько себя измучил, что даже не проснулся. Я сначала подумал, что ты тихо ласкал себя ночью под одеялом, но, как только дети ушли, ты снова начал огрызаться на меня. Артемий отстранился под разочарованный протестующий стон, но только лишь, чтобы перевернуть Бакалавра под себя, утыкая его красным лицом в подушку. Когда внутрь протолкнулись сразу три пальца, Даниил вскрикнул и вцепился в руку, на которую Бурах опирался рядом с его головой. Ноги его уже начинали разъезжаться, но Артемий не спешил его брать, хоть его собственное желание жгло в низу живота. Можно было сделать еще лучше. - Ты долго на меня шипел, – проурчал Бурах. Уже почти. Он вынул пальцы, теперь удерживая обеими руками узкие бедра, не давая Даниилу ни двинуться, ни упасть. Только почти что целомудренно разминал напряженные мышцы. – Долго. Пока я не понял, что у тебя так крепко стоит, что ты едва можешь держаться на ногах. Данковский с громким стоном прогнулся так глубоко, так призывно, что лег на грудь. - П-пожалуйста… Артемий! Самое время. Менху одним движением вошел в Бакалавра до самого конца. Их стоны переплелись друг с другом, и Бурах чуть не кончил сразу от того, как Данковский сладко и горячо сжимался на нем. Он был таким правильным, словно сделанный специально для него. - Быстрее! Мне… нужно… – взмолился Бакалавр, делая бесплодную попытку подмахнуть назад, вынуждая двигаться. Артемий не стал медлить, начал двигаться, мощно, сильно, пригвоздив одной рукой Данковского между лопаток, собирая все долгожданное удовольствие. Первым не выдержал Даниил, подогретый словами, он сдался, сжался, пачкая простыни под собой, но Артемий не мог заставить себя притормозить, чтобы дать ему перевести дух. Только схватил сильнее за бока, и продолжил вбиваться в горячее тело, пока хватало выносливости. Напряжение расцвело яростным освобождением, Бурах перешагнул через край, спуская все семя внутрь податливого мягкого Данковского. К нему даже не пришлось прикасаться ни разу, он кончил под ним сам. - Ты мой, ойнон, – он наклонился к самому уху так сладко запыхавшегося, раскрасневшегося Бакалавра. Волосы его слиплись, а кожа поблескивала в дневном свете. Бурах переместился к белому загривку и слегка прикусил его, даже следов не осталось: – Теперь ты совсем мой. - Как и ты мой, Артемий.