— Барт!
Долговязый и сутулый паренек с остро торчащим ирокезом зеленых волос вздрогнул и обернулся — его приятели махали ему уже с явным раздражением. Барт презрительно фыркнул, потер проколотый кончик носа, где болталась гнутая английская булавка, и нехотя отлепился от низкой изгороди, увитой плющом.
Приютский забор. Там, за стенами маленького неказистого домика с облупившейся штукатуркой, с протекающей крышей, где местами не хватало черепицы, была иная жизнь, иные правила и совсем иные люди…
Напоследок окинув взглядом опустелый двор, Барт выцепил красную стеганую курточку, сушащуюся на веревке среди прочего стираного белья.
— Иду… — он пнул попавшийся некстати под ноги камень и побрел следом.
Его недалекие одноклассники не имели ни малейшего представления о том, что такое сила духа. Их развлечения сводились к трате родительских денег, пустой болтовне и пустому же хвастовству.
Еще недавно Барт был таким же, как они. Всего каких-нибудь пару недель назад — пока не встретил
его.
Невзрачный темноволосый мальчишка в выцветшей красной курточке и с клетчатым картузом на голове. Из приютских — по таким сразу видно. В глазах слишком много жизни и солнца, в улыбке — слишком много искренности, не по их доле. Ему бы угрюмцем быть, а он лучился, как веселый котенок, даже не догадываясь, что за ним сейчас наблюдают.
Барт стоял у кирпичной стены закусочной Ларри, заляпанной старыми граффити, и не сводил взгляда с этого растрепанного тощего мальчишки.
Только-только началась осень, принесшая с собой свежий воздух по утрам, моросящие дожди, багрянец с охрой и скромную серость стынущих дней.
С началом нового учебного года в их маленький затрапезный городишко вернулись и многочисленные школьники всех возрастов — а значит, приютским снова не будет проходу на улицах. Всем это было прекрасно известно, но мелкий мальчишка в яркой курточке и нелепом пестром картузе вел себя так, словно может ходить, где ему вздумается и делать, что вздумается. Словно он — свободен.
Барт закусил губу, с любопытством вглядываясь в приютского, окидывая взглядом его улыбчивое лицо и тощую фигуру; давно пора было идти, а он всё подпирал спиной замызганную стену, сунув руки в карманы аляповатых военных штанов.
Мальчишка минуту назад вышел из закусочной с мороженым в одной руке и чизбургером — в другой, и не мог решить, с чего начать. Чизбургер явно казался ему аппетитнее, но коварное мороженое в хрустящей белой вафле неотвратимо таяло.
А в другом конце улицы аккурат в это же время показалась компания старшеклассников, у которых совсем недавно закончились занятия. Домашние, холеные, избалованные, они шумной толпой запрудили и тротуар, и проезжую часть, направляясь к закусочной, у дверей которой мальчишка в клетчатом картузе с истинно ослиным упрямством топтался, не в силах выбрать, с чего начать свой перекус.
Барт никогда не страдал излишним благородством, он бы сам обделался — ей-богу, обделался бы, если б на него надвигалась такая орава; у него и сейчас поджилки затряслись, хотя стоял себе непричастно в сторонке. Но малец улыбался слишком заразительно и лучисто, и Барт пугливо отлепился от стены, поднимая руку.
— Эй… Эй, ты!..
Не успел — старшеклассники заметили мелкого раньше. Судьба распорядилась по-своему, и Барту по ее вине пришлось впоследствии мяться у приютской ограды, пялясь на красную курточку в немом обожании…
— О, гляди-ка, один крысёныш сегодня рискнул высунуться на улицу!
— Разве он еще не знает, что ждет здесь крыс? Надо преподать ему урок!
— А?.. — мальчишка в клетчатом картузе непонимающе обернулся на голоса — агрессивные, задиристые, предвкушающие неплохое развлечение, — не выпуская мороженого из зубов. В первую секунду он даже попытался радушно улыбнуться незнакомой компании, но в секунду другую ему пришлось довольно резво отпрыгнуть, чтобы чужая пятерня не успела схватить его за ворот куртки. Мороженое выпало и растеклось по асфальту карамельно-сливочной лужицей, а зубы по инерции перекусили огрызок вафли.
Он с сожалением поглядел на всё, что осталось от мороженого, и перевел обиженный взгляд на смеющихся подростков. Рука машинально скатала чизбургер в салфетку, быстро запихивая его целиком в карман.
— Тебе кто разрешил здесь шататься? Это наша территория!
— Ты же из этих, ничейных? Хочешь ходить здесь — плати деньги!
— Деньги? — впервые за всё это время заговорил приютский мальчишка, и голос у него оказался совсем детский, хоть и чуточку сорванный. — Но у меня уже нет денег. Вот только что все потратил.
Рука поправила картуз на голове. Мальчишка напуганным не выглядел — скорее недоуменным. Он прошел вперед, отпихнув одного из преградивших ему путь парней.
— Да что этот крысёныш о себе возомнил?!
Во второй раз ухватив вместо курточки пустоту, старшеклассник не на шутку разозлился, а мальчишка в клетчатом картузе, снова изловчившись и увернувшись, ослепительно улыбнулся. Взгляд был скрыт тенью от козырька, и Барт на миг со всей остротой пожалел о том, что не может сейчас видеть его глаз.
— Бей эту тварь! — гаркнул кто-то, и вот тут случайный свидетель стычки на миг ощутил холодок. Он понял, что давно помимо собственной воли переживает за незнакомого ему приютского мальчишку, и уж было сделал вперед на ослабевших ногах полшага, как вдруг тот прямо у него на глазах, уклонившись от двух кособоких замахов, всадил кому-то под дых кулак, ухватил руками за плечи и со всей своей силы двинул коленом в подбородок.
Мальчишка не был внушительным — жилистый и тощий, как щепка, — но его удары безупречно находили свою цель. Барт замер, завороженный скоростью, точностью, с которой тот двигался, и в особенности тем, что в нем не чувствовалось ни капли страха.
Старшеклассников было больше. Они схватили приютского, опрокинули на асфальт, поставив ему подножку, уложили на лопатки и, удерживая за руки и за ноги, принялись с остервенением избивать, пиная под ребра и в живот. Несколько ударов пришлось по голове, и клетчатый картуз слетел, откатившись в сторону.
— Что за бестолковый прикид, — кто-то наступил на него ногой, втаптывая в грязь.
— Другого им не дают. Что досталось, то и носят, вот и ходят как фермерские пугала, — подсказали со стороны, и мальчишка вздрогнул.
Тогда Барт наконец увидел его взгляд. В глазах незнакомого приютского мальчика блеснула сталь. Он замер на миг, а затем, не говоря ни слова, начал подниматься на ноги, скидывая с себя ничего не понимающих подростков. Никто не мог представить, что в щуплом на вид теле может таиться столько сил и воли. На него навалились, пытаясь удержать, но он отшвырнул одного, а другого вырубил ударом головы в переносицу, забрызгивая собственной кровью, сочащейся из разбитого лба.
Остальные отшатнулись сами, беспрепятственно позволяя «крысёнышу» выпрямиться и провожая его перепуганными взглядами, когда он направился к своему картузу, измятому и сиротливо лежащему в пыли. Картуз всё еще прижимал к асфальту чужой ботинок, и мальчишка остановился перед старшеклассником, поднимая на него решительный взгляд, а потом вдруг резко взмахнул рукой у самого его лица — фальстарт, выстрел в пустоту.
— Что? Чего тебе?.. — у того различимо задрожали губы. Он дернулся, машинально закрываясь от возможного удара, а приютский, не обращая на него никакого внимания, наклонился, бережливо подобрал свой головной убор, отряхнул с него пыль, внимательно оглядел и, убедившись, что никаких серьезных повреждений тот не получил, расправил и водрузил на голову. Широко улыбнулся и, махнув на прощание рукой испуганно отпрянувшей компании, бодро зашагал прочь, выуживая из кармана помятый, но уцелевший чизбургер и уплетая его по пути.
Барт тоже очнулся от увиденного.
Он хотел рвануть за ним следом, но теперь это было глупо, не по его плечу. Приютский мальчишка из мелочи вдруг превратился в кого-то совершенно недосягаемого. Как он подойдет к нему и что скажет? Зачем вообще… зачем вообще он, Барт, ему нужен?..
Угнетенный этими мыслями, он побрел вдоль по улице, угрюмо разглядывая носы своих ботинок. Всё в один миг переменилось. Барт с уверенностью мог бы сказать, что еще ни разу в жизни не попадал так безнадежно и безвозвратно. Он не знал ни имени паренька, ни возраста — лишь то, что тот из приютских. Приют находился на окраине города, и мимо его стен пролегал ежедневный путь Барта в школу и обратно. Это было, наверное, самое чудесное и самое ужасное совпадение одновременно. Барт почесал взъерошенный затылок, и ему внезапно стало стыдно.
Почему-то совершенно не хотелось, чтобы мальчишка его случайно узнал. Вдруг тот решит, что он был заодно с этой компанией старшеклассников? Или, хуже того, поделом сочтет Барта трусом?..
В тот день Барт совершил первую эпичную глупость.
Требовалось сделать что-то сумасбродное, и он это сделал.
Он зашел в магазин и взял тюбик с ярко-зеленой кислотной краской, на который давно засматривался. Всего полчаса — и его волосы изменились настолько, что, заглянув в зеркало, он в первую секунду отшатнулся: сам себя едва узнал в таком виде. Зелень свисала с головы космами нечесаной морской капусты. На мгновение придя в ужас, Барт помчался сушить собственную шевелюру. Был похищен у сестры фен и лак для волос, и через полчаса случилось волшебное преображение — в зеркале отражалась уже не связка морской капусты, а вполне себе очаровательный панковский ирокез. Подумав еще немного, Барт пересчитал оставшиеся деньги, печально вздохнул и для верности решил еще немножко потрудиться над собственным образом, на сей раз порывшись в рукоделии матери. Выудил из шкатулки булавку и, изогнув ее, замер перед зеркалом с этим страшным пыточным орудием в одной руке, и спиртовой салфеткой — в другой.
«Спокойно, Барт, — сказал он себе, — ты сотню раз видел, как они это проделывают».
Он действительно видел, пока крутился по вечерам у городского тату-салона и с тоской взирал на чудесные узоры, выходящие из-под рук мастеров. Иногда какой-нибудь клиент приходил, чтобы сделать себе пирсинг, порой — в самых необычных местах. Если в интимном, то клиента уводили за ширму. Всё прочее можно было наблюдать через стекло, и тату-салон порой собирал толпы зевак, часть из которых впоследствии переходила в категорию клиентов.
Английская булавка замерла в миллиметре от носа, и Барт очень немужественно втянул воздух, примериваясь для того, чтобы выполнить задуманное.
Острый кончик уперся в кожу, опасно пощекотал обещанием скорой боли. Барт нахмурился и закрыл глаза. И вспомнил взгляд приютского мальчишки…
Иголка вошла в кожу, вызывая алую вспышку в голове, а когда Барт очнулся, булавка уже полностью торчала у него в носу — в нижней его части. Можно было бы прямо сейчас застегнуть, но Барт потянулся дрожащими руками за салфеткой. Одно дело — когда тебя бьют, и совсем другое — причинять боль самому себе. Салфетка окрасилась красным, а булавка была застегнута и теперь болталась над верхней губой, одновременно раздражая и воодушевляя.
Закончив с собственным преображением, Барт выгреб из холодильника остатки вчерашней пиццы, высыпал из пачки крекеры, свалил всё это на одну тарелку, прихватил бутылку колы и отправился в гостиную. Там он подсел к телевизору, переключил на канал с музыкой и с удовольствием принялся за еду. Вечер еще был долгий, впереди поджидали выходные, и Барт никуда не спешил. Уроки он делать, естественно, не собирался.
Через полчаса за дверью звякнула связка ключей, и замок с легким скрипом повернулся. Кто-то скинул в прихожей обувь, а Барт узнал поступь сестры и шуршание пакета с чипсами. Бин не могла не есть — у нее моментально начиналась депрессия, а в депрессии его сестрица становилась страшнее мегеры.
— Здоро́во, — махнул он ей рукой из гостиной, даже не потрудившись обернуться. Шаги замерли на пороге, а затем повисла могильная тишина. Барт услышал, как сестра почему-то крадется к нему. Осторожно, словно боится спугнуть.
— Братец?.. — кажется, она даже прекратила жевать и выронила пакет с чипсами.
Барт напрочь забыл, что сотворил с собой пару часов назад. Он раздраженно обернулся:
— Ну, чего тебе?
— Твою ж сраную мать! — выпалила та, споткнулась и шлепнулась на ковер, и только тут ее недотепа-брат вспомнил, на что стал похож.
— В чем дело? — огрызнулся он. — Тебе, значит, можно в розовый краситься и пупок прокалывать?
— Представляю мамин восторг… — оправившись от первого шока, ответила Бин, предвкушая грандиозный скандал, и нашарила на полу потерянные чипсы.
❦❧❦
Утро встретило моросящим дождем, стучащим в окна. Капли сползали по стеклу, оставляя мутные разводы и смазывая картинку по ту сторону: всё казалось вышедшим из-под кисти художника-импрессиониста, в несколько мазков превратившего асфальт, многоэтажные дома, деревья в медной зелени и ковер червонной листвы, устилающий траву, в растаявшую картину. Слезы осени перемешивали краски и пробуждали странный отклик в душе, словно всё это уже когда-то где-то было.
Барт смахнул ощущение дежавю и высунулся в окно, распахивая форточку. Его окрашенную в кислотно-салатовый и нечесаную ото сна шевелюру тут же принялся заливать моросящий дождь.
— Ты чего там торчишь? — раздался из коридора голос сестры. Дверь в комнату была приоткрыта, и Бин заглянула внутрь. Увидев брата, болтающегося в окне, она язвительно усмехнулась: — Решился наконец-то выброситься после того, во что себя превратил?
Барт давно уже не обращал на нее внимания; вместо того, чтобы ответить, он с раздражением выругался на сырость, захлопнул форточку и принялся одеваться. В конце концов, что такое дождь, чтобы помешать его планам? Сущие мелочи; он ведь решил сегодня с утра снова пойти прямиком к приюту.
Барт не представлял, что он будет там делать. Вероятнее всего, просто постоит у ограды, увитой побуревшим плющом и обсаженной жимолостью, задумчиво обдирая темно-синие ягоды с кустов. Посмотрит на здание, полюбуется, как по окнам стекают капли бесконечно моросящего дождя, а затем мимо пройдет кто-нибудь из знакомых и уже ожидаемо утащит за собой — шататься по городу.
Сестра внезапно перехватила в коридоре.
— Эй, Барт… — задумчиво произнесла она, надкусывая шоколадку и глядя прямо в желтовато-карие глаза братца. — Влюбился, что ли?..
Этого Барт не выдержал.
— Отвали, — в истерике огрызнулся он, быстро обулся и, кое-как зашнуровав высокие армейские ботинки, вылетел на лестницу, хлопнув за спиной дверью.
Бин легко было говорить: она любила еду, еда любила ее, всё у них было взаимно. Она не грезила ночи напролет приютским мальчишкой с сильным духом и волевым взглядом. А вот Барт был сражен. Он не знал толком, любовь это или восхищение; он сам хотел бы разобраться, да не умел. Мысль, что он мог бы влюбиться в этого паренька, пугала. Наверное, тогда можно было бы с уверенностью сказать, что так безнадежно еще никто не влюблялся — и как его только угораздило…
Он застегнул кожаную куртку и, ежась от осенней сырости и холода, пробирающего до костей, бодро зашагал по улице уже привычным маршрутом.
❦❧❦
Приют действительно был таким, как в его мыслях: унылым, серым, тихим, точно его забросили уже полвека назад. Однако Барт знал, что это не так, что в стенах этого здания течет особая, непостижимая для него жизнь и царят свои законы. И где-то там обитает мальчишка в клетчатом картузе…
Барт остановился у изгороди, обдирая с жимолости листья. Ягоды были настолько жалкими и пожухлыми, что ими не соблазнились бы даже приютские обитатели, и Барт тут же пожалел, что не прихватил хотя бы бутылку пива. Он сам себе казался идиотом, невесть что забывшим здесь в дождливый сентябрьский день.
Внезапно его окликнули:
— О, ты здесь!
Барт вздрогнул — не хватало ему встретить кого-нибудь из знакомых: эти непременно привяжутся и отвлекут от куда более важного занятия. Он уже было приготовился невежливо огрызнуться и послать куда подальше, но обернулся и увидел того самого мальчишку в клетчатом картузе. Только в этот раз картуз оказался натянут почти по самый нос, на плечи был накинут полупрозрачный желтый дождевик, с волос стекали капли дождя, а мокрое лицо расплывалось в дружелюбной и искренней улыбке. Старенькая красная курточка, явно бывшая когда-то собственностью какой-нибудь девчонки, была небрежно распахнута на груди, а на ногах не по погоде красовались насквозь отсыревшие легкие летние кеды с потертыми носами.
— Так здорово, что кто-то здесь! — еще шире улыбнулся паренек, и Барт почувствовал, как его сердце совершает бешеный кульбит и обрушивается куда-то в пятки. Раз за разом он приходил сюда, стоял, смотрел, в общем, старательно и, наверное, не очень успешно играл в сталкера после того случая у магазина. Сначала он боялся, что будет узнан, хотя его даже родная мама не узнала, потом — что не будет узнан, еще позже стал думать, что его кумир не обратит на него внимания, а под конец ему стало казаться, что они попросту никогда не пересекутся. Но вот чего он точно не ожидал, так это того, что мальчишка заговорит с ним сам.
Барт отступил на шаг и ошалело уставился на свои ожившие грезы.
— Никто на улицу и носа не кажет, — паренек почесал намокший кончик носа собственного и чуть склонил голову набок, разглядывая незнакомца. — А ты кто? Кажется, я тебя никогда раньше не видел…
«Я же здесь почти каждый день бываю!», — хотелось закричать Барту, но вместо этого он расплылся в блаженной улыбке и что-то невнятно промычал.
— О, так ты немой? — «догадался» мальчишка и ободряюще похлопал Барта по плечу, хотя для этого ему даже пришлось встать на цыпочки. — Я — Лу! А тебя как звать? Ты можешь написать мне свое имя на земле.
И тогда Барт совершил глупость вторую, не такую, впрочем, эпичную, как первая.
Присев на одеревеневших, негнущихся ногах, Барт подхватил сухую ветку жимолости, медленно выводя собственное имя в осенней грязи.
Дождь быстро смывал черточки и закорючки, но Лу успел прочесть.
— Барт, значит! — обрадовался он. — Я могу тебя так называть? Будем дружить?
Получил в ответ нервный кивок, схватил вконец ошарашенного парня за руку и потащил за собой, болтая без умолку.
— Это ничего, что ты не можешь говорить! Я буду тебе рассказывать. А хочешь, покажу тебе свой шалаш? Правда, он немного развалился, но мы ведь можем отстроить его заново! Знаешь, в дождь так здорово сидеть в шалаше и что-нибудь жевать. Кстати, у тебя есть покушать?
И Барт, расплываясь в глупой улыбке, копался в карманах, нашаривая все имеющиеся у него деньги, и всё еще думал, как бы ему
теперь заговорить с этим мальчишкой.
Даже несмотря на то, что они уже друзья.
