ты шепчешь «госпожа моя, я помогу победить тебе страх»
Юй Цзыюань не плачет. Губы поджимает, ногтями в кожу впивается и не роняет ни единой слезы. Слишком сильная. Слишком гордая. У Фэнмяня сжимается не любящее сердце от боли чужой. Он думает, что это хорошее начало для него и отвратительное — для нее. Смотрит на ломкие запястья со следами тонкими от ногтей, пальцы хрупкие, все в царапинках от меча, пряди темные, аккуратно уложенные, глаза горящие. На секунду видит совсем не жену (старается не думать о боли фантомной в районе груди при одном только слове коротком). А потом спотыкается взглядом о кольцо фиолетовое, в цвет ордена собственного, и неулыбку на горько скривленных губах. Он себе обещает постараться ее полюбить. Он ее силой, духом и стержнем внутренним восхищается искренне и обещает еще кое-что. Он ее защитит. Он ей не позволит никогда этот огонь внутренний извести в пылу боя до угольков. Он не даст ей потухнуть, не даст ее гордости треснуть. Плечи под красной накидкой вздрагивают почти видимо, и руки тянутся было обнять. Он себя самого одергивает — понимает, что сделает хуже. Только шепчет неслышно, в слова простые вкладывая все, что ей не пообещал в Храме Предков, и в чем клянется сейчас: — Госпожа моя...***
льется кровь, неизменно алая
Юй Цзыюань не плачет. Поднимает меч снова и снова, пятнает алым пурпурный и белый, разрубает чужие солнца, окрашивая их в войну, задыхается дымом и не плачет. Слеза, исчезнувшая с складках сыновьего ханьфу, не в счет — она мать, проводившая сына в сиротство. Пристань Лотоса полыхает. Пепел оседает на губах горечью, дым мешает дышать и щиплет глаза. Под ногами — месиво крови, тряпок и тел. Смерти плевать, из какого ты ордена, клана. Добродетелен или излишне жесток. Перед смертью склониться каждый, как бы гордость ни тянула вверх подбородок. Пламя слизывает с резных дверей последний из девяти лепестков. Мадам Юй гнет губы в кривой улыбке и делает следующий шаг. Шепот больной теряется в людском крике и стоне домов. "Ты обещал небу и земле меня любить, и цветущие лотосы помнят твои слова." "Ты обещал меня защитить, и лотосы повторяли клятву твою, отцветая." "Лотосы, хранящие все обещания, сгорают вместе с оставшимся нам с тобою временем." Служанка-сестра-подруга оседает на землю, и ей бы склониться к ней, утереть кровь с лица и отправить в достойный воина последний путь, только времени нет. Оно утекает сквозь пальцы быстрее воды в летнем ручье, быстрее вина, пролитого в память о павших.до исхода дня спаси меня под шелковым выцветшим знаменем
Обещания гонят вперед. Добровольно данные ей во имя защиты ее самой и обесценивающиеся с каждым упавшим телом. Стребованные ею во имя защиты сына и дававшие ей силы надеяться, что мальчишка-улыбка, мальчишка-проблема сможет его будущее сохранить, даже ценой своей жизни. Выписанные на сердце клятвы держать спину ровно до гроба и последнюю каплю крови отдать за детей и Орден. Юй Цзыюань остановиться не может. Первый удар она получает, когда видит в хаосе крови и солнца знакомую вышивку рукавов одежд и слышит, как его меч рассекает воздух. Облегчение срывается с губ легким выдохом, оставляя мимолетною злость. Он же знал, что это бесполезно, что с концом их дома начнется сегодня война. Он же знал, понимал, что она не отослала бы сына, если бы был хоть малюсенький шанс. Он же знал, что она не рассталась бы с кольцом никогда, не вручила бы сыну, ребенку, если бы не осознавала, что это последнее, что она может ему дать. Как жест любви, никогда им невиданной. Знал же, что она здесь умрет. И пришел все равно. Он пришел к ней. Если не сумели как следует вместе жить и любить, то научатся вдвоем умирать. Он ей шепчет одними губами "прости", а она ему улыбается впервые без боли многолетней и горькой. Она сгорает в своем огне вместе с домом, надеждой и будущим, и его обещания сгорают с ней вместе. Она навсегда останется его Госпожой. Даже если он не сумел.и под вышитым знаменем бубенцы звенят «прости меня!»