Семилистный клевер

      Эдвард лёг на стол, подставляясь под солнечные лучи, и вздохнул. Ему было решительно нечего здесь делать. Пусть Ал жмётся к Ризе, вспоминая мамино тепло, а он уже не маленький, может и без этого обойтись.       Он потянулся, звякнул кружкой с коричневой жижей на дне. Такая гадость горькая, что так и тянуло конфетами заесть.       Эдвард бросил взгляд на конфетницу. На нижнем блюдце лежала целая гора синих конфет — Рой взял столько, что они все даже не поместились.       Эдвард яростно потёр щёки, вспоминая, с каким довольным видом Огненный тратился на сладости, игнорируя возмущённые вопли из-под локтя.       Схватив пару верхних конфет с солнечно-рыжими котятами на обёртках, Эдвард не выдержал и глянул на Альфонса. Брат сидел на освободившемся стуле, стесняясь то ли себя, то ли самого Эдварда, и с заинтересованным видом разглядывал крышку шкатулки, водя пальцем по резным феям.       — Слушай, а вы это, давно знакомы? — протягивая одну конфету Ризе, поинтересовался Эдвард.       — С полковником? Считай, с детства.       Эдвард с таким усердием рванул фантик, что конфета вылетела из него, как пуля, и прокатилась по столу до календаря.       — Ого, так это как я и Уинри! — конфета упорно не желала браться, а когда получилось, ухнула прямиком в жижу от кофе. — Да ну ёкарный бабай!       Выудив сладость из кружки, Эдвард придирчиво оглядел её со всех сторон. Заварной кофе облепил её на уголке, похожий на кучку голодных муравьев.       Конфета отправилась в рот целиком. На зубах захрустела горьковато-сладкая вафля.       — А какой он был, когда мелкий был? — Эдвард подался вперёд.       Она улыбнулась, опустив светлые ресницы.       — Он был… похож на тебя. Только вёл себя немного тише.       Эдвард не понимал, почему от этих слов ему стало так тепло, но он был совсем не против.       — И что, он тоже не плакал? — Эдвард с удовольствием жевал конфету, которая ещё минуту назад казалась горькой. — И книги по алхимии таскал? Из библиотеки, да? А… эту гадость горькую он уже тогда любил?       Альфонс оставил шкатулку и придвинул конфетницу поближе.       — Оно помогает, когда хочешь спать.       — Да я заметил, — ворчливо отозвался Эдвард. — То-то он в поезде дрых постоянно.       Альфонс глянул на брата из-за конфетной горки и вдруг заявил:       — Так ты ему спать не давал.       — Я не давал? — ахнул Эдвард. — Да он тут ночью знаешь сколько чая выхлебал? Сначала пьёт всякое, а потом спать не может! О! — щёлкнув пальцами, Эдвард торжествующе выпалил: — Ему нужно запретить кофе! Риза, запрети ему!       — Он старше по званию, Эдвард.       — Да? Ну, тогда я и запрещу, — недолго думая решил он. — Вот как проснётся, так сразу и скажу.       Положив подбородок на руки, Эдвард наблюдал за тем, как Риза собирала со стола кружки с туркой, а затем пошла к умывальнику.       Встрепенувшись, он соскочил со стула.       — Погоди-погоди!       Она бросила на него удивлённый взгляд.       — Я сам помою! — Эдвард схватил её за локоть. — Тебе не надо так напрягаться!       На несколько секунд всё в кухне замерло. Птицы за окном замолкли, как по команде, ветер стих, и облака застыли, точно брызги воды зимой.       Эдвард ковырнул тапочком пол.       — Ну, ты ж гость, а мы тут хозяева вроде.       — Эдвард, мне не сложно помыть пару кружек.       Да любому будет легко разобраться с посудой, когда ты здоровый человек. И всё же, Эдвард не мог просто так отступить.       — Давай тогда разделим хоть? Чтоб по-равноценному.       Она пожала плечами. Эдвард ненавязчиво потянул к себе кружки, и после короткого сопротивления Риза всё же уступила.       Эдвард потянулся к крану, и кухню наполнило шипение воды.       Покосившись на Ризу, Эдвард в смущении потёр ухо. Он сорвался прежде, чем сообразил, что перед ним совсем не мама, которую надо беречь от любой тяжёлой для неё работы, а прошедшая Ишвар военная-снайпер.       — А у кого Рой учился? — прервал молчание Эдвард.       Он ляпнул первое, что пришло в голову, лишь бы переключиться с мыслей о маме на что-нибудь ещё.       — У моего отца, — Риза стряхнула воду с турки.       Эдвард развернул кружку не той стороной, и вода брызнула в лицо. Выдернув её из-под потока, он поспешно вытерся рукавом, но теперь вода плескала маленьким фонтаном из другой забытой кружки.       Её взяла уже Риза.       — Что, правда?! Так ты тогда тоже?..       Она улыбнулась, помотав головой, но улыбка у неё вышла грустной.       — Но почему? — подал голос Альфонс.       — Да, почему? Как так-то, раз у тебя отец — алхимик?       Риза помолчала, разглядывая дно кружки с чёрными птицами. Её взгляд потемнел, полнясь воспоминаниями, о которых Эдвард мог только догадываться.       — Он тебя заставлял, да? А ты не хотела?       — Он говорил, я не подхожу для этого.       — А Рой, значит, подходил, — закусив губу, Эдвард домыл последнюю кружку и уже потянулся закрыть кран, когда Риза произнесла:       — Нет, про Роя он говорил то же самое.       Его рука замерла, так и не дотянувшись до крана.       — Как это? Но Рой же алхимик! Он что, у своего же учителя трактаты таскал?!       Подхватив кружки, она пожала плечами.       — Да что это за учитель такой, что всё запрещает?!       — Может он как Изуми? — откликнулся Альфонс.       — Да ну, Изуми, она по делу запрещала, а это чёрте что! — выпалив это, Эдвард закрыл воду и только тогда сообразил, что и при ком ляпнул. — Ой, прости. Отцом-то он хорошим был, да?       Эдвард проворно вскочил на стул. Дверцы шкафчика распахнулись с уютным скрипом, пахнув древесиной и специями.       — Он тебя любил, да? — Эдвард оглянулся на Ризу, держась за край полки. — Поэтому и запрещал?       Чашки с тихим звяканьем встали на место. За ними втиснулась и чёрно-красная турка.       — А вот наш ничего не запрещал, — Эдвард сдавил деревяшку так, что костяшки пальцев побелели. — Один раз только загнул какую-то фигню философскую про вёдра.       Брат глянул на него с недоумением:       — Что ещё за урок с вёдрами?       — Ал, ты не помнишь, ты мелкий был, — отмахнулся от него Эдвард. — А так, бегай, где хочешь, сколько хочешь, он и слова не скажет.       Стул качнулся под ногами.       Риза перехватила его под мышками и приподняла, отрывая от полки. Эдвард даже рта открыть не успел, как уже стоял на полу.       — Разве это плохо?       — Плохо! — Эдвард притопнул ногой. — Вечно как закроется в своём кабинете и носа оттуда не высовывает! Да он даже про школу ничего не спрашивал, это вообще нормально?!       — Так спрашивал же, — возразил Альфонс и скрипнул стулом.       — Сколько, один раз? И то потому, что ему мама так сказала? — Эдвард шумно выдохнул. Обида кипела в нём, выплёскиваясь через край, но меньше её от этого не становилось. Она разбухала в груди, сбиваясь в комок, который не выбить простым похлопыванием.       Эдвард искоса глянул на Ризу. Сделай она вид, что ничего не слышала, он был бы ей только благодарен. Со своими проблемами он как-нибудь сам справится. Риза присела перед ним. Мягкие руки легли на плечи, и снайпер притянула его к себе. От мягкой блузки пахло фиалками и кофе.       Альфонс таращился на них, поджав губы и сминая в руке фантик. В его глазах блестела обида.       Эдвард уже хотел позвать его, когда брат вскочил со стула, налетел на Ризу со спины и ткнулся лбом ей в плечо, приглушённо всхлипнув.       — Ал, ты чего? — зашептал Эдвард.       — Т-так нечестно, — шмыгнул носом он.       На языке вертелось, что Ала никто не заставлял там сидеть, но горло так сдавило, что он не мог сказать и слова.       От Ризы веяло теплом и домом.

***

      Энви втянул густой воздух купе, протяжно выдохнул и обхватил чашку обеими руками. Поезд нёсся без остановки уже несколько часов, а они до сих пор так и не нашли ишварита. Его видели то в одном перевозном морозильнике, то в другом, но стоило туда заявиться гомункулам, как ишварит чудесным образом испарялся.       Это походило на затянувшиеся салки. Энви уже в дрожь бросало при одном упоминании смуглокожего «зайца» — так хотелось переломать ему всё, а потом оставить ещё живого голодному братцу.       Энви обвёл тяжёлым взглядом всех сидящих в купе единственного вагона, где можно было находиться без риска схлопотать обморожение. При нём находились двое — остальные пришли ему на смену и сейчас осматривали вагоны.       Смертные сидели неподвижно, но правый, парень одних с Энви лет на вид, отстукивал пальцами по колену один и тот же ритм. Его взгляд метался то к светлым стенкам, то к темени за окном, стоило Энви только обратить на него внимание.       Его боялись — и впервые эта мысль не вызывала у Энви восторга. Видит Отец, он бы с удовольствием обсудил с ними войну в Ишваре или теорию заговора, согласно которой Аместрисом правил не фюрер, а целое тайное общество. Подкинул бы дров в огонь споров, чтобы запутать их размышления и завязать в узел.       Отвлёкся бы от мыслей о беглеце, наконец.       Энви отвернулся к окну. Стекло отразило его бледную физиономию, едва видную за высоким воротом куртки. Растрёпанные волосы отражения плавно перетекали в чернильную черноту.       — Дрянь, — процедил Энви в глаза копии. — У него рука на соплях держится, как он передвигается вообще?!       — За жизнь борется, — слетело с губ «ровесника». Голос у него был мягкий и тихий, похожий на шорох песка.       — Ну не столько же времени!       Облокотившись на стол, Энви подпёр кулаком лоб. Кожу покалывало изнутри теплом и энергией камня, но пальцы всё ещё напоминали с трудом шевелящиеся деревяшки.       — Это называется силой воли, — чуть громче произнёс парень.       Энви глянул на него исподлобья. Собеседник тут же заткнулся, откинулся на спинку сиденья и скрестил на груди руки.       — Должен же он понимать, что отсюда нет выхода? Почему это не приводит его в отчаяние?       — А может, оно его и поддерживает.       — Это как? — вскинул бровь гомункул.       Парень поёрзал, скрестил вдобавок ноги и опустил взгляд на потёртую столешницу.       — Ну, терять ему всё равно нечего, кроме своей жизни. Вот и держится, как может.       Энви поднёс к губам чашку. Его обдало сладким жаром с нотками горечи.       — Зачем? Смысл держаться за то, что уже разрушено?       — Жить-то всё равно хочется.       Фыркнув, гомункул хрипло рассмеялся. Слышали бы парня те, кого Энви лишал интригами состояния, семьи и разума! Единицы из них предпочитали жить, но лишь по трусости, не в силах причинить боль последнему человеку, который у них остался — себе.       Смертные хранили молчание, скривив такие морды, будто он травил армейские байки на похоронах крестьянина, которого раскатало танком.       Энви перескочил к ним, забрался на сиденье с ногами и, поставив кружку на колени, притянул обоих за плечи. Они не сопротивлялись, но оба вытянулись в напряжённую струну.       — Эй, ну что вы такие кислые? Не вас же по всему поезду гоняют!       Кружка качнулась. Чай выплеснулся за край, и штанина вмиг пропиталась горячей влагой.       Выругавшись, Энви подхватил кружку и вернул её в устойчивое положение — на стол.       — Или вы его прикрываете, а?       Энви полоснул взглядом по лицу младшего работника. Он сидел не шевелясь, только ноздри раздувались, как у взбудораженной лошади.       — Он убил Брана, — глядя на чайную кляксу, прошептал парень. — Убил ни за что!       — Как это ни за что? — Энви склонил голову набок, чтобы заглянуть ему в глаза. — Ему же нужно было как-то маскироваться. Был шанс, что прокатит. Ваш начальник, между прочим, чуть за ишварита мне вашего Брана не выдал, не забыл?       У собеседника задрожали губы. В светлых, словно солнцем выжженых, глазах пульсировал свет лампы.       Энви пытливо смотрел на него, облизываясь в ожидании. Смертный сжимал кулаки так крепко, словно сдавливал в них порыв разреветься на месте.       — Вы с Браном давно друг друга знали, да? — Энви перешёл на хриплый шёпот.       Парень сдавленно угукнул и отвернулся, кусая губы.       Энви похлопал его по плечу.       — Вот же ему не повезло, помереть таки-им молодым. Ну, такова человеческая природа — вечно грызть друг другу глотки в попытке прожить на пару минут дольше.       Слева послышался прерывистый всхлип. Упав лицом в руки, парень затрясся в почти беззвучном плаче.       Второй смертный дёрнулся было к нему, но застыл на месте, едва Энви обернулся. Взгляд старшего из людей упёрся в гомункула. От него перехватило дыхание, а руки сами вскинулись в защитном жесте.       На коже с сухим треском вспыхнули алые искры.       Человек сидел в той же позе и смотрел исподлобья. Напряжение протянулось по мышцам, забухало в груди, едва ли не выламывая рёбра, скрючило пальцы. Энви провёл языком по губам, чувствуя, как они слипаются от слюны. Смертный сидел в самой неудобной для нападения позе, но гомункул всё равно немного выждал, прежде чем опустить руки.       — Что, не согласен? — Энви склонил голову набок и вытаращился в ответ. — С самого детства вы озабочены лишь тем, чтобы сохранить своё. Ещё лучше, если получится отобрать что-то у другого — он всегда получает больше и всегда незаслуженно, так ведь? В основном вашу жажду наживы сдерживает только страх наказания. А тех, кто переступил этот страх, вы отвергаете. Знаешь, почему? — Энви хихикнул и наклонился ближе к нему. — Потому что такие отщепенцы больше не боятся быть собой. А вы труситесь и держитесь за общественное мнение, хотя флюгер в ветренную погоду надёжнее, чем эта дрянь.       Мужчина молчал.       — Что, крыть нечем? — Энви потянулся к чашке под его пристальным взглядом.       — Ты загнал его к нам, а теперь говоришь про людскую кровожадность?       Гомункул втянул запах заваренных листьев.       — Загнал? Он сам решил рискнуть и забраться в ваш поезд. Спасти свою жизнь за счёт других.       У самого дна напиток отдавал горечью. Выплюнув попавшую в рот заварку, Энви взъерошил короткие волосы на затылке и скривился:       — Из чего эту дрянь делают, из пороха?       — Что ж пьёшь, раз не нравится?       От низкого тона веяло скрытой угрозой. Энви косо зыркнул на мужчину: он уже стоял, засунув большие пальцы за ремень и перекатывая что-то за щекой.       Гомункул принюхался. От остро-терпкого запаха закружилась голова.       — Табак, да? — Энви сглотнул слюну. Он столько раз жевал эту дрянь, что табачная жвачка стала для него своего рода успокоительным.       Смертный перекатил её за другую щёку. Медленно, смакуя каждую каплю горькой отравы. Энви следил за его движениями, как завороженный, и жадно втягивал запах, плотный, как дух благовоний во время храмовой службы.       — Чтоб ты поперхнулся, — процедил гомункул, отворачиваясь.       В Централе продают табак куда чище этого. И запах у него другой, точно взял горсть крепкого кофе и смешал с красным перцем.       Энви бросил взгляд на младшего из смертных. Пока гомункул разъяснял его товарищу, как в мире всё устроено, этот почти успокоился, прекратил трястись и лишь изредка шмыгал забитым носом, не зная, куда деть покрасневшие глаза.       — Кайл, дай мне, — не поднимая взгляда, тихо попросил он.       Качнув коротко стриженной головой, мужчина сочувственно усмехнулся:       — Тебя вывернет.       — Тоже мне, забота, — разглядывая ногти, протянул гомункул. — Может, он этого как раз и хочет.       Кайл повёл широкими плечами, подошёл к окну и, сдвинув в сторону взвизгнувшее стекло, сплюнул на рельсы чёрной от табака слюной.       Потянуло илом и сыростью. Подняв голову, Энви с любопытством вгляделся в реку. Прямая у самых рельс, дальше она лениво изгибалась и утекала за холмы, вся в полосатых росчерках от фонарей.       Стекло с шорохом заехало обратно в пазы. Прислонившись к окну, Кайл покосился на дверь.       — Сбежать хочешь? — хихикнул гомункул.       Мужчина вскинул руку, призывая замолчать и прислушаться.       В тишине раздался далёкий грохот — то ли позади поезда обрушились камни, то ли кто-то долбал по сцеплению вагонов.       Переглянувшись с Кайлом, Энви вскочил на ноги и бросился к двери, не разбирая дороги.       Он врезался в дверь с разгона. Она задрожала под напором, но не открылась. Гомункул бросил свирепый взгляд через плечо.       — Ты сам нас тут запер, — напомнил Кайл. — И ключ забра…       — К чёрту!       Замок сорвало одним ударом. Вторым распахнуло дверь.       Энви прыгнул в коридор, на ходу обрастая шерстью и шипами. Он протаранил тамбур, выскочил наружу. Глаза защипало от ветра.       Здесь лязг приглушало дребезжание колёс, но источник Энви уловил.       Он взвился на крышу соседнего вагона, припал к ней, цепляясь за покрытие когтями. Гомункул пополз вперёд. Ветер трепал за шерсть, забивал горло, впивался в чувствительный нос, так и норовя сбросить с крыши и шибануть об рельсы. Энви спрыгнул на сцепление с утробным рычанием, навалился на дверь и скользнул в сухой холод вагона.