***
Снаружи остервенело хлестал ливень. В свинцово-серых тучах громыхала гроза. Ветер мотал ветвями берёз, серые потоки дождевой влаги отвесной стеной долбали в серые плиты и белые бордюры, гнали зазевавшихся прохожих, лупили по зонтам и жестяным кромкам карнизов, по крышам и по забытому на газоне горшку с геранями. Какая-то девчонка пронеслась мимо газона подобрав форменную черную юбку и накрыв голову фанерным планшетом, которые обычно использовали для своих нужд иконописцы. Но, разглядев цветы, вернулась, подхватила горшок. И что есть духу понеслась под навес, к парадным дверям административного корпуса. Лоргар хмыкнул и задумчиво заложил руки за спину, рассеянно сцепляя пальцы в замо́к. Где-то под ногами, под художественно вмазанным в цемент битым кафелем, глухо и торжественно пел хор. Пел что-то переливчатое, мощное и греческое. Звонкие девичьи голоса нестройно, но очень старательно выводили на греческом «Радуйся, невесто неневестная». Отчаянно фальшивило чьё-то звучное сопрано. Важно топтались в углу бородатые и степенные священники-заочники, басовито переговариваясь и ожидая кого-то. Где-то в недрах административного этажа кто-то мордовал Шопеном старенькое, расстроенное пианино, доживающее свой срок в учительской. Одно из двух, то, у которого западают клавиши. Мимо, по пустому, гулкому фойе, потерянно слонялись вызванные к ректору студенты: флегматично роющаяся в телефоне блондинка-регентша и двое перепуганных первокурсников. Какие-то барышни сонно бродили от подоконника к подоконнику, поливали цветы, сонно обтирали длинные, полосатые листья тёщина языка и каких-то крупных тропических растений, заливали папоротники и фикусы. И нехотя ворочали горшками гераней, пампеусов и пухнастых фиалок. Какой-то старшекурсник запирал одну из аудиторий: его сутулая спина черным пятном маячила где-то сзади и слева. — Виктор, здравствуй. У тебя всё в порядке? — напряжённо поинтересовался Лоргар, прижимая к уху телефон и глядя сквозь стекло как под проливным дождём, на плацу перед храмом, первый курс полным составом, сгребает лопатами в вёдра содержимое луж. Вода в лужах от этого не убавлялась. Унылые студенты возили по бугристому асфальту лопатами, а между ними, без зонта и шапки, бродил донельзя довольный дежпом Россомахин в насквозь мокром подряснике, — что слышно вокруг? — Ничего, Лоргар, — донеслось с того конца эфира, где-то очень далеко Виктор тяжело вздохнул и, судя по звуку, поскреб пятернёй щёку, — команда как растворилась. Ни слуху, ни духу. Техножрецы на орбите, понаволокли железного хлама. Ими там Галахад занят. Слушай, ко мне тут мужики арматуру тащат, потом… — Не буду отвлекать. Осторожнее там, — нахмурился примарх, наблюдая как, с выражением вселенской скорби на лице, Диман гоняет по плацу метлой воду, а кто-то орет, размахивая руками, выбросив в лужу ведро и прилично побагровел. Дежпомского присутствия поблизости не наблюдалось. — Защищайтесь, сударь! — донеслось снаружи. Лоргар притормозил, с улыбкой наблюдая как какие-то мелкие, вихрастые первокурсники, с диким гоготом, самозабвенно машут лопатами, вообразив, по-видимому, что это шпаги. Остальные уныло гребли воду и пинали в луже пустое ведро. Самые смышлёные оперативно расползались во все стороны. Кро́тов, длинный, носатый студент с пятого курса, вразвалочку шлёпал по лужам, через плац, к парадному входу. А на его локте мотался большой белый пакет, битком набитый чем-то смутно напоминающим лапшу быстрого приготовления. Бичпакеты, ядерно-желтые и квадратные, кое-где продрали острыми краями пакетный полиэтилен и местами выглядывали наружу. Где-то в недрах аудитории третьего пастырского курса мягко звенели гитарные струны. А хрипловатый, чуть надтреснутый голос выводил, задушевно и мрачно: Белый снег, серый лед, на растрескавшейся земле. Одеялом лоскутным на ней — город в дорожной петле. А над городом плывут облака, закрывая небесный свет. А над городом — желтый дым, городу две тысячи лет, Прожитых под светом Звезды по имени Солнце… И две тысячи лет — война, война без особых причин. Война — дело молодых, лекарство против морщин. Красная, красная кровь — через час уже просто земля, Через два на ней цветы и трава, через три она снова жива И согрета лучами Звезды по имени Солнце… Негромкий, задумчивый голос и бренчание расстроенной гитары заглушил оживленный, жизнерадостный гогот, доносящийся откуда-то из библиотеки. Где-то кто-то гремел ключами. Бестолково и косолапо отплясывал под чьими-то пальцами «Собачий вальс». Его обрывки и нарастающий шум голосов на лестнице создавали непередаваемую какофонию из звуков и бессвязных реплик, смеха и шарканья ног. Струны чуть дребезжали, а голос неведомого певца глухими отзвуками доносился сквозь шум искаженным эхом: И мы знаем, что так было всегда, что Судьбою больше любим, Кто живет по законам другим и кому умирать молодым. Он не помнит слово «да» и слово «нет», он не помнит ни чинов, ни имен. И способен дотянуться до звезд, не считая, что это сон, И упасть, опаленным Звездой по имени Солнце… Пение заглушил звон разбитого стекла. Где-то снаружи, на лестнице кто-то, сдавленно ругаясь, собирал со ступеней крупные осколки. Лоргар отчётливо слышал этот скребущий звук стекла по бетону и дребезжание ссыпаемых в совок стёкол. — Слушай, Лоргар, я, гм… — Аврелиан обернулся. Черновец побагровела пятнами, спрятала под свою огромную шаль с кистями руки и осторожно сообщила, — у нас тут небольшая проблема, Лоргар. Помнишь, ты давал мне на хранение ампулу? — Ты её разбила? Или потеряла. — Лучше бы я её потеряла, — криво улыбаясь, очень тихо отозвалась девушка, старательно отводя глаза и моргая, — сыворотку нашла Ева. — Ева? — нахмурился Лоргар. — Евище. Рыжее стихийное бедствие с языком как хвост тушканчика, — несчастная физиономия девчонки выражала ненапускное, очень натуральное раскаяние, — это, Лоргар. Девчонки хотели с этой ампулой к ректору идти, вообразили что это наркотик. Представляешь? Такой вой подняли… — Так, — Лоргар поискал глазами среди залетчиков огненно-рыжие космы Евы, но не нашел и снова воззрился на Черновец. Отчего та смутилась ещё больше, — а ты что им сказала? — Что это новое средство от аллергии, — трагично сообщила Черновец, — раз вколол — и сезон живёшь без проблем. Что-то оглушительно загремело снаружи. Раскатистый примарший хохот вспугнул первокурсников и зависшую над телефоном регентшу. Она очумело заозиралась, но найдя источник чудовищных шумов, успокоилась и уткнулась обратно в телефон. Малиновый телефон оживленно пищала под её пальцами всеми кнопками разом и непрестанно агукал асечными оповещениями. Где-то в коридоре мелькнул силуэт кого-то из преподавателей. Заочники заволновались, подхватили пакеты, книги, куртки и дорожные сумки. И поспешили покинуть фойе. — Да что ты за человек?! Договорить-то дай! — вспылила Черновец, — это ещё ладно. Но я ж забыла, Лоргар! Брякнула наобум и забыла! А потом подходит ко мне Ева и говорит: «Ой, Ник, я как стиральный порошок учую — чешусь как псина и волдырями покрываюсь. Можно я у тебя из аптечки чего-нибудь стибрю? А то мой Юров меня с родителями знакомить будет, да и вечером пойдем гулять — а я краснорожая и чешусь». Не смешно, вообще-то, у нее от аллергии действительно… — Она уволокла ампулу, да? Да, это жёстко, — давясь смехом, покачал головой Лоргар. И закрылся пятерней от возмущенной девчонки. Растирая по багровой физиономии выступившие слезы и тихонько подвывая от смеха, — подожди-ка, это не та, случаем, Ева у которой абсолютный слух и уникальный голосовой диапазон? — Та, та, — проворчала Ника, косясь на заржавшего ещё громче Аврелиана, — не смешно. Она нормальная девчонка. Просто… Своеобразная. Представляешь, она в себя ж всю ампулу… Ей врач в нашем медпункте всю всадила. Всю! Ещё утром, после завтрака. — И как оно ей? — заухмылялся Лоргар. — Как, как… Ходит, радуется. Ничего не чешется, жизнь прекрасна. Дверь ректорской приёмной распахнулась и, в фойе из-за неё вывалилась взъерошенная и очень злая Евище. — А вот и Ева. Кажется, мне пора, — пробормотала Ника и попыталась скрыться, но не тут-то было. — Ник, мне плохо… — обиженно кося по сторонам покрасневшими глазами и надув губы заявила без предисловий Ева. — Плохо? — всполошилась Черновец, — кишки? Мышцы? Требуха? Что болит? Ев. Я ж тебя предупреждала: лекарство новое. Хватать всё, что видишь — верх безалаберности и… — Да ничего у меня не болит, меня Юров бросил, — хмуро покосившись на Лоргара, рыжая бестия оттащила Нику подальше и оглушительно свистящим шопотом сообщила, — я не нравлюсь его родителям! Лоргар отвернулся к окну, заложив руки за спину и всем своим видом демонстрируя абсолютное непонимание пополам с глухотой. — Ева, зачем тебе этот придурок, он же за каждой юбкой… — яростно зашипела Черновец, мельком оглянулась на Лоргара и ткнула в задохнувшуюся от возмущения регентшу пальцем, — а я говорила: «Не лезь туда!» Шесть поколений священников. Мать — дочка протоиерея. Братья — дипломированные востоковеды, умницы, полиглоты… Чего ты вообще ждала? — Юров как телок. Его сестра мне только в рожу не плюнула, — зашипела гневно Ева и надулась, — а остальные прямо при мне ему выговаривали… «Ты кого в дом привел» и всё такое прочее… Не, ты только представь! При мне. Да я! Да они! Можно подумать, я — мебель… — Вот и нефиг! — заявила шепотом Ника, расправляя что-то на шее всё ещё невнятно и яростно шипящей Евы, — слышишь меня? Хватит. С ним. Нянчиться. Пусть носятся со своей дитяткой как дурак с писанною торбою ещё лет пять. Своим он такой нахрен не нужен, его своя среда знает как облупленного. За него ж хрен кто дочь отдаст, там люди приличные и с мозгами… — Я ему всё прощала, — горько прошептала Ева и громко шмыгнула побагровевшим носом. Её глаза опасно заблестели и увлажнились, — он же гуляет как соба-ака… — Хватит это терпеть! — яростно зашипела Черновец, встряхнув регентшу за плечи, — надо уважать себя, Ева! Ева всхлипнула и пробормотала: — Конечно, тебе легко говорить. У тебя и парня-то нет. А меня никто теперь не лю-у-бит… — Ева, тебя любят друзья и родители… — закатила глаза Ника, но рыжая Евище в ответ только повисла на ней, уткнулись хлюпающим носом в узорочье шали и глухо разревелась во всю глотку. Лоргар спрятал телефон и, под хлюпающие рыдания, поспешил покинуть фойе. Пустой административный этаж душно благоухал тяжёлыми женскими духами, а из-за дверей кабинетов отрывисто трезвонили телефоны. Где-то впереди распахнулись двери канцелярии и оттуда, гремя полным ведром и шваброй хмуро выбралась какая-то студентка. Дверь хлопнула и из-за неё раздался ровный, вежливый голос Коракса: — Девушка, будьте любезны, пригласите Лоргара, он в коридоре. И не забудьте вернуться за ведром. Оно полное. Девушка что-то нелюбезно пробурчала себе под нос и смерила Лоргара уничтожающим взглядом. — Не возвращайся, я сам вынесу, — кивнул студентке Лоргар, проходя мимо. Лицо девушки прояснилось и в глазах её разлилось благодарное тепло. Под оживленное цоконье каблучков и тяжкий скрежет ведра, Аврелиан толкнул дверь, согнулся пополам и протиснулся вовнутрь. Картина, надо сказать, ему открылась презанимательная: невозмутимо вогнездившийся в огромное кресло Коракс лениво рылся в истории проректорского браузера и то и дело нырял на какие-то официальные церковные ресурсы. В густо провонявшей скисшей арабикой канцелярии ненавязчиво веяло какими-то индийскими травами. Коракс поднял глаза, рассеянно кивнул и вместо приветствия изрек: — Они живы и участвуют в одной из государственных программ, это всё, что я могу сказать тебе на данный момент. Из-под строгого черного костюма виднелась темно-серая рубашка, явно сшитая на заказ. Багровый галстук, ненатурально бледное лицо и рассыпанные по плечам блестящие иссиня-черные пряди рождали в голове навязчивую ассоциацию с кабинетным вампиром двадцать первого века. Лоргар прикрыл за собой дверь и поискал глазами что-нибудь относительно крепкое и устойчивое. Результат осмотра воодушевления не внушал: из всего казённого интерьера самым надёжным выглядел пол. — Корвус, ты же понимаешь, что вмешиваешься в ход истории? — осторожно поинтересовался Лоргар, — мы можем бесповоротно сломать реальность. Если по какой-то причине не станет нашего отца… — Оказать посильную помощь здесь и сейчас — мой прямой долг, — невозмутимо возразил Коракс, — это в наших интересах — оказать поддержку будущим вождям интерексов. — Ты так шутишь, да? — хмуро поджал губы Лоргар. — Отнюдь, — алебастрово бледное лицо Коракса смягчилось и он в задумчивости подвозил по столу мышкой, — я много наблюдал и изучал доступные мне архивные документы. Русские, колонизируя новые земли, не уничтожали коренные народы. Более того, сохраняли их культуру, обычаи и религию. Как интерексы. Всё сходится, Лоргар. В этом народе живёт тяга защищать слабых и наказывать зло. Там, где европейские колонисты давно учинили бы геноцид и работорговлю, они строили школы и больницы. Нет, брат. Я уверен. Русские — предтечи цивилизации интерексов. Те тоже существовали обособленно, взяв под защиту ксенорасу кинебрахов. Несмотря на свою любовь к ксеносам, они могли быть верными союзниками в борьбе с Хаосом. Но интерексы моего мира были уничтожены в ходе Крестового Похода. Я помогаю здесь их предтечам, Лоргар, чтобы руками их потомков придушить зачатки Ереси в будущем. — Если уж даже мой генетический материал в итоге изучало целое секретное НИИ, — пробормотал Лоргар, — то что же такое учинил там ты, братец? Постой, у тебя же были какие-то проблема с геносеменем твоего легиона, отец даже поделился с тобой своими разработками… Не-е-ет, только не говори мне, что ты просто взял всё это и вывалил на людей двадцать первого века… — Не могу не отметить фантастическое умение местных учёных перестраиваться и работать практически ни с чем, давая весьма достойный результат. Они практически с нуля восстановили и модернизировали саму технологию создания астартес, Лоргар. Они сотворили чудо. Победили изъян, используя одну из модификаций некой сыворотки, к которой ты имеешь прямое отношение… — Что?! — глаз Лоргара нервно задергался. Аврелиан поднял глаза: со шкафа, из простой, тёмной рамы, понимающе и грозно, смотрел иконописный король Олаф Норвежский, — знаешь, вот ты говоришь, а мне мерещится издевательский смех Цегораха… — О, не беспокойся за свой мир, здесь создавать астартес боятся, — нехотя признался Коракс, — моему подарку суждено ждать своего часа под грифом секретности веками. Пожалуй, да. Если здесь что и умеют — так это ждать точку невозврата и бить как в последний раз… Ты меня вообще слушаешь? — Да, прости, я пытаюсь прийти в себя, в последнее время вокруг происходит слишком много странной дичи. Постой-ка, Корвус, — Лоргар поднял глаза, — что-то ведь тебе пообещали взамен? — Не пообещали. Дали, — Коракс со скрипом подался вперёд, — я вернусь и поведу в бой три ордена. Я сам отбирал претендентов. Лично. Лучших. Сильнейших. Генетический материал людей второго миллениума податлив как воск. Ещё ни один претендент не умер, а это уже говорит о многом! — Подожди. Где ты народу-то столько взял? — Лоргар с недоверием прищурился, — тебе что, выдали воспитанников какого-то детдома? — Я их опекун. Всё абсолютно официально, — пожал плечами Коракс, — меня удивляет, что этого до сих пор не сделал ты, брат. — У меня всё ещё есть чувство самосохранения, — поджал губы Лоргар, — если мы разворотим временную линию, наше будущее может не наступить. Любой из этих детей мог стать вторым Ломоносовым, безответственно так вольно распоряжаться людьми, Коракс. — Я надеюсь на это, нам нужны Ломоносовы, — признался Коракс, — любой эпохе нужны гении. — Верно-то оно верно. Но в том-то и дело, что хороша ложка к обеду. Без наших Ломоносовых будущее может не наступить. Вообще, это сложный вопрос, — пробормотал задумчиво кивая Лоргар и сцепил руки за спиной в замок, — с одной стороны — это реальный шанс выбиться в люди для любого из них. Да, в чудовищно изуродованный мир вечной войны, да. Но они получат свой шанс. Шанс стать чем-то большим чем просто… сирота, оббивающая пороги госучреждений в попытке получить жильё, которое должны были дать, но не дали местные вороватые чинуши… Но с другой стороны… — У меня не так много времени, чтобы тратить его на околофилософские препирательства, — отмахнулся Коракс, — я с каждым днём всё отчётливее слышу нашего отца. Он взывает ко мне. И я вернусь не с пустыми руками. — Ты уверен, что это вообще он? — Да, он ощущается в потоках варпа как пылающая сверхновая, как звезда в космах золотого психопламени. Такое ни с чем не спутаешь, — Коракс пожал плечами и сложил руки на груди в замок, — когда это станет возможным, я просто заберу моих людей и пойду на зов. — Твой… хм… работодатель. Он знает это? — заломил бровь Лоргар. Корвус кивнул, напряжённо вглядываясь в вытянувшееся лицо Лоргара. — Однако, — растерянно пробормотал Лоргар, — в любом случае, спасибо, Корвус. Ты мог пойти искать нашего отца в этом времени. Но вместо этого ты — здесь, помогаешь… Спасибо. — Спасибо? Это мне впору благодарить тебя. Ты вернул мне смысл жить дальше, Лоргар. Не выживать, ища погибель и блуждая в варпе. А именно жить, — брат рассыпался на галдящую тучу воронья, — я рад, что встретил тебя. Тебя и твою семью.***
Тревожный, мутный сон отступал, оставляя нехорошее чувство недосказанности в груди и горечь на языке. Ника села, соображая и сонно прислушиваясь. Где-то за складками типовых голубых занавесок, в ночной мгле, равнодушно светил одинокий фонарь. Синие сумерки скрадывали мелкие предметы, брошенную на спинке стула одежду и едва различимые впотьмах очертания железных двухъярусных коек, тумбочек, стола и разбитого шкафа. К размеренному треньканью старенького советского будильника примешивались странное попискивание и смутное шевеление каких-то ворсистых тушек. Ника сонно моргнула и нахмурилась. Убравшиеся по прошению домой, в Казахстан, регентши отсутствовали. Кроме Ники в комнате была только Ева. Но Ева спала. Спала крепко, смешно развалившись на втором ярусе, где-то слева. Свесив с железного борта ногу. Глухо бормоча в подушку. И дергая во сне босой пяткой. Ника зябко повела плечами: откуда-то тянуло гнилью и липкой сыростью. Девушка свесилась со своего второго яруса, а железная двухъярусная кровать истошно заскрипела под её весом. Дальнее зеркало отразило белое пятно майки, бледное испуганное лицо и нечесанное кудрявое гнездо на голове. Девушка нахмурилась, перегнулась через край ещё ниже и впотьмах зашарила по тумбочке. Телефона не было. Что-то липкое и ворсистое бесшумно пробежало по руке и метнулось на стену. На одном инстинкте Черновец отпрянула, схватила с тумбочки какой-то учебник и остервенело приложила им неведомую тварь. Членистоногая пакость заверещала, стреляя во все стороны какой-то жёлтой гнусью. Найденный наконец под подушкой телефон пискнул и осветил пол, густо кишащий какими-то буро-зелеными тварями с телом большой, волосатой мокрицы и лицом гниющего младенца. Липкий ужас и омерзение захлестнуло с головой, забивая носоглотку холодом и вонью распада. Черновец вскочила на ноги, отшвырнув вымазанный в зелёной пакости учебник, а кровать под ногами опасно закачалась. Телефон упал в самую гущу мерзкого копошения. Продолжая равнодушно освещать ползающих по нему тварей. Где-то справа с диким, задушенным всхлипом проснулась Ева. И, щупая лицо, спросони свесилась вниз. Но с тихим, сиплым воплем отшатнулась и, заикаясь, позвала: — Н-ничка… Н-ни-ик. В голове Черновец раздражённо мелькнуло, что так скулят, а не говорят, что сейчас для полного счастья не хватает только женской истерики. Едва различимое копошение неведомых тварей в ночном мраке и их алчный писк создавали иллюзию, что кипит и шевелится сам ночной мрак. Черновец вцепилась в потолок, отчаянно балансируя на ходящей ходуном кровати. Где-то внизу неотвратимо пребывало, вскипая, полчище мерзких, пахнущих стоялой мертвечиной и жирным, сальным гноем существ. Еву от ужаса била крупная дрожь. Стуча зубами, она, свесилась с кровати, схватила со стола пустой чайник и с рыданием саданула им по ползущей по стене твари. За стеной кто-то возмущённо завозился и сонно заворчал. Кто-то очень мощный невесомо дотянулся, казалось, до самого сердца Ники. Всё её существо затопило хтонической запредельной мощью кипящего имматериума, чистого и слепяще-белого, но нежного как руки матери. Девушка подняла было руки, вознамерившись начертать в воздухе простейший орнамент. Но вздрогнула, и вцепилась в потолок, с ужасом осознав, что это будет значить только одно: пожар. Пылающее, запертое на замки общежитие, полное спящих студентов… Рыжая Ева с отчаянным, тихим писком пнула ползущую по подушке тварь. Тварь недовольно взвизгнула, совершила сальто в полёте и с гнусным чавканьем приземлилась на пол. Аккурат на оживленно шевелящихся сородичей. — Ева… — предостерегающе позвала Черновец, но бесполезно. На неё уставилась совершенно ничего не понимающая пара зелёных глаз; нижняя челюсть Евы ходила ходуном от ужаса. — Я с-сплю, д-да? — с надеждой прохрипела Ева, а под ее пальцами задымился металл, — я же с-сплю? Ника не ответила: она во все глаза смотрела как чайник в руках дрожащей регентши темнеет и тихо ссыпается ей под ноги. Прямо в ворох смятого постельного белья. И на кишащий тварями пол. — М-мама! П-пусть они и-издохнут! — взвыла тихонько Ева и вцепилась в кроватную сетку, с ужасом наблюдая, как внизу пенится и пребывает несметное полчище мерзко шуршащих тварей, — г-гадость! Г-га-а-адость… Под оглушительный визг Евы, кровать под ней густо задымилась. Просела. И рухнула прямо в кишащее месиво жадно пищащих тварей. Во все стороны хлынула зеленовато-бурая жидкость. Оглушающе завоняло железным купоросом. Ворсистые твари с истошным писком дохли и пенились в потоках разлившейся бурой жижи. Стуча зубами, и пища от восторга и ужаса, Евище кошкой взметнулась на тумбочку. Да так там и застыла на четвереньках, завороженно наблюдая, как останки кровати и пол лениво и густо обрастают шикарными купоросными цветами. Какое-то время процесс продолжался. Безнадежно испорченное постельное бельё расцвело настоящей коркой вычурных кристаллов. Ева осторожно спустулась вниз и завороженно потыкала уцелевшим тапком в особенно крупную колонию купоросных цветов. Тихий, изумлённый смех Евы шепчущим эхом стлался, смешиваясь с ночными сумерками и с невероятно ядрёной купоросной вонью. — Настоящие, — с восторгом выдохнула девушка, в огромных зелёных глазах плескались восхищение пополам с бешенным любопытством, — красивые… Ник, смотри, я ж, оказывается, Гарри Поттер! Я… Смотри! — Это вообще-то чудо, что мы не издохли, — Черновец как во сне спустилась вниз, и уставилась себе под ноги, — поздравляю. Если б ты не вдолбала в себя всю ампулу, я даже не знаю, что с нами было бы. Возможно, у тебя изначально были скрытые псайкерские способности, иначе с чего сыворотка так быстро их проявила? — Псай что? — сияя как медный пятак закрутила головой Ева и запрыгала на одном месте, тыча пальцем в исчезающие тушки скукоженных, дохлых тварей, — глянь, глянь! Они пропадают! Тушки! Тушки пропадают! Ой, Ник, а, Ник, а это что за гадость? Ни-и-ик! Ты это уже видела? Видела? — Такое — не видела. Крупнее видела. Человекообразных. Вроде магов и всякого сброда. Один раз, — подумав качнула головой Ника и начертила пальцем в воздухе слово «культистов». Слово жарко вспыхнуло, в помещении завоняло утюгом и калёным железом. — Охренеть. Т-ты т-тоже…— восторженно выдохнула Ева, восторженно разглядывая бледное и порядком помятое лицо Черновец, озаренное алыми всполохами пылающей надписи, — и они… Они пришли за тобой, да? Девушка кивнула, пожевала губами и призналась: — Я умею только вот это. Огонь. Их хозяин, похоже, знал, что я не стану долбать их огнём в замкнутом пространстве. Я… Это враги всему живому, Ев. — А откуда они? Из-под земли? — Ева взлохматила челку, пнула тапок и восторженно уставилась на Нику, — типа какой-то тёмной расы, живущей в недрах планеты? Они из какого-то Затерянного Города? Да? Да? Ни-ик! Не молчи! Ника тяжело вздохнула и развеяла взмахом руки потрескивающую и горящую надпись: — Нет, Ева. Они из космоса. И из будущего другой реальности. Восторженный писк Евы оборвали глухие удары в дверь. Ева и Ника вцепились друг в друга и с ужасом уставились на дверь. Глухие удары повторились, а из-за дверей донёсся заспанный голос дежпома, к счастью, не Россомахина, а отца Ахава: — Вы там чего, чертей гоняете? А ну брысь спать! А то сейчас у меня плац мести́ пойдёте. Под луной! Распищались. Людям вставать рано, имейте совесть. — Отец Ахав, мне на лицо паук прыгнул! — радостно заголосила Ева, преданно таращась на дверь и не выпуская из рук руки застывшей столпом Ники, — отец Ахав, мы его убили, но тут что-то с кроватью, она сломалась и, вот… — Горе ж вы моё луковое, — горестно отозвался голос за дверью, — Черновец, Лисицина. Объяснительные за непотребный вой и грохот. Чтоб к завтраку сдали. Все меня слышали? — Все, батюшка, — пробормотала Ника и обменялась с Евой тревожными взглядами. Однако, тревога на конопатой физиономии Евы продержалась всего какую-то долю секунды и быстро эволюционировала в очень хитрую ухмылку. — Отбой, барышни, — голос отставника впервые на памяти Ники звучал так устало и печально, — а пауков своих впредь давите молча. Дети-дети… Из-за двери донёсся тяжёлый вздох Китобоя. Звяканье ключей в кармане и тяжёлая, чуть шаркающая поступь дежпома неспешно удалялись куда-то в сторону лестницы. — Ну так чего? Ты чего замолчала? — свистящим шепотом позвала Ева и любознательно уставилась Нике в лицо, — давай, выкладывай, что это была за гадость и что такое было в твоей этой ампуле. Черновец замялась, поглядывая то на дверь, то себе под ноги. Тем временем, забыв, кажется, о своем вопросе и деловито подтянув зелёные пижамные штаны, рыжая бестия уже любознательно отдирала от пола безнадёжно испорченные и обросшие купоросной бронёй матрас и подушку. — Витёк нам всем скажет спасибо. Особенно — мне. Так обрадуется, так обрадуется, — рассеянно пробормотала Черновец, наблюдая, как Ева, шмыгая носом от усердия, суетится, пытаясь отломать от наполовину растворенной кровати особенно красивую купоросную розочку. Кровать протестующе дергалась и звенела частично уцелевшей матрасной сеткой, — а потом догонит — и ещё раз… Обрадуется.