Слишком устал для стыда

Обычно, Боб избегает физического контакта, как будто от этого зависит его жизнь. Например, если кто-то дотронется до него, он развалится на части, или, возможно, просто его репутация, но в любом случае это слишком. Лучше всего избегать всё вместе. Раньше он никогда так не уставал; впрочем, он никогда не делал много чего. Но сейчас у него нет сил думать обо всем, что он никогда не делал. У него даже нет сил стыдиться самого себя, хотя он знает, что завтра будет. Эта жизнь постоянная, надежная, как восход солнца или свист, который становится громче с каждым шоу. Стыд горяч и ярок, и он задается вопросом, видит ли кто-нибудь еще, что ясно написано на его лице. Слишком экспрессивный, слишком открытый, сердце всегда наготове. Он хочет вырвать его прежде, чем другие люди поймут, что они его знают. Чтобы еще больше людей заботились об этом; хотя, может быть, думает он, он просто хочет, чтобы они о нём заботились. Слишком устал, чтобы стыдиться, но не плакать. Завтра будет только хуже, но он ничего не может с этим поделать, потому что уже зашел так далеко. Лицо прижимается к плечу Джонни, невольно ища больше тепла, потому что он всегда чертовски холоден в эти дни, и он знает, что это потому, что он теряет вес даже быстрее, чем теряет рассудок, но он просто не помнит, что такое голод. Как только он задается этим вопросом, у него урчит в животе, и он прижимается ближе к Джонни, чувствует, как тот сдвигается, и у него нет сил на то, чтобы судить его сейчас. У него нет сил на жалость. Но Джонни не очень волнуется или не понимает, на что у Боба нет сил. Не тогда, когда он наклоняется и шепчет: «Хочешь чего-нибудь поесть?» Но Боб только качает головой, даже когда он начинает всхлипывать, и шарада рушится вокруг него. Разваливается на части, как и он сам. Пальцы перебирают его спутанные кудри, какая-то форма уверенности теряется для Боба. Джонни обнимает Боба за плечи, как будто может удержать его, пока тот не отпустит. До тех пор, пока они оба остаются совершенно неподвижными, как картина, запечатлевшая его страдания в один момент. Но Боб никогда не стоит на месте, всегда двигается, теперь он дрожит в объятиях другого мужчины. Все время переезжает, все дальше от того места, где ему нужно быть, и он чувствует себя так далеко от дома здесь, в каком-то безымянном отеле на другом конце света, от всего, что он знает. Кроме Джонни, которого он знает так хорошо, что это почти убивает его, потому что, сколько бы он ни знал Джонни, Джонни знает его еще больше. Это видно по тому, как он смотрит сквозь него. И этого достаточно, чтобы разбить его в хорошие дни, не говоря уже о плохих ночах. Такие ночи, как сегодня, когда он дрожит и рыдает рядом с Джонни, и ему хочется, чтобы он просто сломался, просто распался на миллион кусочков, чтобы вся его боль была чьей-то другой проблемой, которую нужно было бы подмести. Он ненавидит, что все так длинно и растянуто, как его гласные каждый вечер на сцене. Он ненавидит себя, потому что даже если он слишком устал от стыда, он никогда не заходит слишком далеко, чтобы хотеть разорвать себя в клочья. Он думает, что уже неплохо справляется с этой задачей. Никогда не был достаточно хорош. Нет, не настолько хорош, чтобы уйти. Может быть, скоро. Скоро. Но сегодня он зашел слишком далеко, чтобы что-то изменить. Он зашел слишком далеко, чтобы оторваться от Джонни и всего хорошего, что, по его мнению, можно извлечь из его объятий. И довольно скоро все стихло.