***
Из покон веков люди любовались звездами. Смотрели в небеса, гадая, что же таят эти яркие огни? Когда падала одна из ярких звезд, выбиваясь из созвездия и оставляя золотистый шлейф на черном полотне неба, люди загадывали желания. Загадывали найти счастье и обрести мир. Но ни один человек на земле, ни один человек на свете даже не знал и не думал, что падающие звезды это души, души людей, спустившиеся с небес. Когда на планете, в той или иной точке мира, зарождалась жизнь, одна из звезд, самых ярких и самых светлых, падала на землю, даря свой одинокий свет новой маленькой жизни. Звезды редко бывали парными, гордыми одиночками спускаясь с небес, они отдавали себя, чтобы стать чем-то большим в жизни, даря свет уже не с небес, а с земли. Но однажды, в одной из далеких вселенных, в самой одинокой и самой яркой галактике, родились две звезды. Они сияли ярче самого солнца, освещая дороги даже в самые темные ночи. Они горели белым светом, настолько ярким, что вся вселенная сияла, отдавая свои белые лучи далеким планетам и галактикам. Рожденные в созвездии Ангела, парные звезды были настолько священными для людей, что земные существа и внеземные, все те, кому они дарили свое свечение, дали им имена, словно детям, детям богов. Растус, что означало — Любящий и Перенна, значением которой являлась сама Вечность, были рядом из покон веков, создавая одну целую линию, соединяя крылья созвездия. Их никогда не могли представить друг без друга, они шли через века и года, обгоняя свет других звезд, пока в одну темную беззвездную ночь, Перенна не начала медленно гаснуть. Ее свет уже не был так ярок и долог, Растус затмевал ее своей красотой и величием, по этому он тоже стал медленно терять свой свет, чтобы упасть вместе с ней, ведь без второй звезды, созвездие было бы не полным, а Растус бы не смог так ярко пылать любовью без своей вечности. Но в тот миг, когда он было хотел упасть, Перенна отдала ему свой последний луч, ослепив его невидимый взор, чтобы он не смог увидеть ее угасающей души. И она упала, упала без него на Землю, а он, он лишь сиял еще ярче ей в след, расплескивая свое яркое свечение по всей вселенной, словно крича: «Я найду тебя, Перенна, где бы ты не была и кем бы не оказалась, я спущусь с небес и мы снова будем вместе, обещаю!» И в этот же день, он упал, а на небе, осталася тонкий шлейф их света и люди со всего мира, с каждой частички вселенной, могли увидеть именно в эту ночь сияющую надпись в небесах: «Perenna Rastus». И в эту ночь люди поняли, что звезды еще встретятся и тогда, Вечно Влюбленные вернутся на небеса и вновь будут дарить миру свет своей огромной любви, согревая своей любовью сердца и души живых людей и даря надежду!***
Белые снежинки падали на землю, укрывая весь мир словно одеялом, убаюкивая засохшую траву и цветы, словно уснувшие в это январское утро, они тихо кружились над землей, осторожно притрагиваясь к скрюченным ветвям высоких деревьев. Тихо касаясь уже промозглой земли они ложились ровным слоем, окрашивая все в яркую белизну, укутывая лес в белое полотно, как холст, только приготовленный для яркой палитры красок. Оставленный холст, где-то в далеком шкафу хозяином, забытый и не нужный до определенного срока, пока хозяин кисти не решится сделать на нем несколько мазков, окропив его всеми цветами весны. Ничего не было слышно в округе, только лишь снег хрустел под тяжелыми ботинками бредущих друг за другом мужчин в меховых накидках. Их шаг был настолько тяжелым, что даже утрамбованный снег под их ногами продавливался, стоило им лишь ступить на него тихой поступью. Мечи за их поясами были окроплены свежей кровью, она стекала тонкими струйками, засыхая корочками около наточенного острия, а луки за спинами были окутаны шкурами убитых животных. Деревья, высокие и голые, обнимали их, закутывая в свои крепкие лапы, не давая диким зверям и пташкам услышать ни малейшего шороха, создаваемого мерзлыми льдинками под крепкими ногами тихо бредущих мужчин и только лишь белый пар, создаваемым их горячим дыханием, мог намекнуть окружающему миру об их присутствии. — Господин, — вдруг чей-то шепот прервал мертвую тишину и идущий впереди мужчина обернулся, — Там волк, черный, может мы его это… Того? Невысокий мужчина, тучный, но крепкий в плечах, стоял облокотившись о дерево и вглядывался на восток. На нем так же была надета меховая накидка поверх черных кожаных доспех. Хитро прищурившись он ждал ответа от своего Господина, пока тот, наконец, не решился окликнуть его: — На дворе 1432 год, — протянул парень, — Ты, что дикарь какой? Это, того… Не для того люди изучали письмена и языки, чтобы ты так выражался, Му Хен! — Простите, Господин Чон, но я ведь головорез, по другому меня не учили! — Му Хен усмехнулся, но слегка склонил голову пред юношей. Пусть мужчины и называли его господином, но в их рядах царила дружеская атмосфера. Они делили еду и крышу над головой, делили награбленное и добытое, они были семьей, только за друг друга и стояли, ведь мир был жесток по их мнению, а они были способны исцелить его от зла и жестокости. «Не словами, так топорами» — гордо звучало в их рядах, за что их и прозвали Острые Топоры, хоть этим видом оружия они никогда и не пользовались. Главарем и, по совместительству, Господином их шайки был молодой парнишка лет 24, крепкий и высокий, с косой саженью в плечах почти в 300 сантиметров. Редко его называли по имени, но оно у него было. От рождения его называли Чон Чон Гуком, но он не любил своего имени и, зачастую, просил не использовать его при обращении. Он был статен, с черной смолью в волосах, красив и светел, с белой кожей, словно присыпанной зимним снегом. Глаза его были чернее ночи, но в минуты радости, когда на его лице проблескивала тень улыбки, молго показаться, что радужка в его глазах могла являть из себя смесь золотого с темно коричневым, но он отнекивался, смахивая все на залитые алкоголем глаза и пьяные галлюцинации его соратников. — Так, что, Господин? Мы возьмем эту псину? — опять отозвался Му Хен, заставив Чонгука, нервно сжать кулак. — Нет, как ты выразился, «псину», мы сегодня оставим в покое, у нас и так слишком много добра, которое нужно донести хотя бы до лошадей, так что вперед, нам еще несколько часов идти на север, — Чонгук повернулся в том направлении, в котором сам и указал, как вдруг до его слуха донеся чей-то крик. Уловив направление он равнодушно обернулся. В той стороне, где недавно прогуливался огромный волк, стояла девчушка. Он не сразу смог разглядеть ее лицо, но в ту же минуту обратил внимание на ее раненую ногу. На левой ее ноге, зияла огромная рваная рана, видимо волк уже успел вцепиться в нее, но она была стойкой, крепко державшись за свой клинок. Чонгук продолжал смотреть и смотреть, как она прихрамывая, ударяла хищника рукоятью клинка, стараясь не ранить его, при том, что он уже слишком сильно ранил ее. «Какая глупая» — пронеслось в голове Чона, когда он заметил, как она упала на белый снег, оставляя кроваво красные дорожки рядом с собой. Волк в один момент напрыгнул на девушку, но она подставила свой клинок и он напоролся на него, проколов себе брюшину. Скуля и брыкаясь он отпрыгнул назад и рванул в сторону заснеженных кустов, вырисовывая кровавым шлейфом путь к своему спасению. Девушка все продолжала лежать на земле, держа в руках окровавленный клинок. Она что-то шептала себе под нос, но Чон хорошо умел читать по губам. Ее чуть порозовевшие от мороза губы, тихо и дрожа проговаривали одно и то же слово «Прости». «Она извиняется перед покусавшим её волком? Она точно глупая!» Она все еще продолжала лежать на снегу, когда Чонгук решил все же подойти ближе, не сумев сдержать легкого любопытства. Она лежала тяжело дыша, протирая лоб рукавами своего одеяния, от свежей волчьей крови, которая, как ей казалась, уже успела впитаться в ее бледную кожу. Закрыв глаза и стиснув зубы от боли, она продолжала лежать там, не зная, как будет добираться до своего лагеря с раненной ногой, ведь боль была слишком сильной. Она уже даже перестала чувствовать холод, пока в один вмиг ее сердце не стало биться чаще, а кровь прилила к мозгам, от чьей-то тяжелой поступи в паре метров от ее тела. Резко подняв веки и машинально попятившись назад, она вдруг столкнулась с черным омутом мужских глаз, в которых, казалось можно было разглядеть свое отражение. Мужчина стоял подле нее, держа острый меч в направлении ее шеи, но взор его был направлен только на ее лицо. Чонгук разглядывал жадно, хватаясь за каждую деталь, словно она была не простой девушкой, а желанной добычей. Большие округлые карие глаза, так и светились, горели словно огонь, как будто в ее душе пылали тысячи факелов, готовых в миг испепелить его душу. Она с такой злобой и гордостью вглядывалась в его бледное лицо, что на миг он забыл как дышать. Она была красива. Длинные волосы, цвета спелого каштана, были собраны в тугой пучок на затылке, но пряди, выбившиеся из туго собранной прически, красиво спадали на плечи, достигая чуть ли не самых колен. Длинные, спутанные, они были омыты свежей кровью, а одеяние было рваным и не менее грязным, но это не могло испортить ее утонченности. Светлая кожа, тонкие запястья и маленькая ладошка, в которой она сжимала, направленный на парня клинок, будоражили сознание, но все же взгляд ее пугал. Было видно, что она перенесла многое за свою жизнь, но что, было известно лишь небу. — Это тебе не поможет! — сказал, вдруг, Чонгук, взглядом указав на небольшое оружие, — Кто ты? — его подогревал интерес, он никогда не встречал в этих краях людей, кроме своих соратников, а тут прямо перед ним лежала на снегу молодая девушка, совсем не походившая на мужчину. — Я назовусь только если после ты отпустишь меня! — выдала она. Ее голос был звонок и мелодичен, она словно пела, а не говорила, что вызывало еще большое возбуждение в голове парня. — Ты еще и условия ставишь в таком положении? — Чонгук усмехнулся, а за тем и последовал громкий смех его команды, — Ты не в том положении, чтобы командовать, — тихо проговорил парень, вновь посмотрев на девчушку, — Лишние глаза нам все равно не нужны, ты можешь сдать нас при любой возможности, по этому мне в любом случае придется тебя убить! — парень сказал это с иронией, слегка наклонившись к девчушке, которая все так же продолжала сверлить его взглядом без доли страха. — Хватит с ней возиться, покончите с ней уже, Господин, нам бы до лагеря скорее, в животе страсть как урчит! — отозвался один из головорезов, показательно поглаживая свой живот, словно большой ребенок. Чонгук еще раз посмотрел на нее. Она была храброй. Таких он еще не встречал. Обычно его молили о пощаде, забиваясь в угол и крича, хватались за ноги, умоляя оставить их в покое, били его по коленям в попытке уронить на земь, но он всегда сносил всем головы, без пощады и сожаления. Вот и сейчас, вознеся руку над тонкой шеей он размахнулся, все продолжая вглядываться в ее лицо. Когда меч уже оказался подле ее головы, девица даже не вздрогнула, все так же продолжая проделывать дыры взглядом в кожаном костюме головореза. Ее глаза сверкнули каким-то невообразимым блеском и рука паренька опустилась, размякла под натиском ее карих очей. Она ничего не сделала, но он почувствовал что-то в самых глубоких слоях своего сердца, почувствовал что-то важное и такое родное, что просто не смог снести голову той, чьи глаза горели так ярко жизнью большей, чем есть в нем самом. — Я передумал! — вдруг выдал Чонгук и за спиной его послышалось волнение, — Я не буду ее убивать, но не потому что мне ее жаль, — убрав меч в ножны, он обернулся к мужчинам доставая из запазухи длинные путы, — Как давно у вас не было женщины, а? — прозвучал вопрос и все, казалось поняли его, рассмеявшись во все горло и засвистев, — Отлично, тогда мы возьмем ее с собой! Девушка просто выдохнула, положив голову обратно на снег. — Да лучше бы вы мне голову снесли! — прозвучало колкое высказывание и Чон усмехнулся, по крепче стягивая веревки на ее тонких запястьях.