мир вечной борьбы

«мы могли бы бежать. в летней тонкой одежде, с голыми ногами и беспечными улыбками скрыться за слепящей пургой, оставляя тяжелые двери алленштайна позади. поскальзываясь на заснеженных дорогах и хватаясь за мерзнущие руки, убегать от выбора и приказа умереть, смеяться в серое небо и оплакивать награжденных крестом посмертно…» — с голыми ногами? по нашим-то сугробам, — у фридриха веселый голос, когда он перелистывает страницу. альбрехт позволяет себе почти не уязвлённо хмыкнуть: — художественное преувеличение. тебе не понять. он клеит очередное черно-белое фото рядом с именем-фамилией очередного мертвого немецкого мальчишки и глубоко внутри немножко рад, что не видит застывшего знакомого лица. — брось, никто не сможет в шортах и тонкой майке далеко уйти от замка в такую зиму. не могу представить себе такого, — ваймер смотрит на строки, но не сквозь них. альбрехт на удивление тоже упускает вложенный собой же смысл. — мы могли бы проверить, — полушутка срывается с губ необдуманно и забывается почти мгновенно. им нет смысла менять теплую форму академии на личные холодные вещи, но сидя здесь, в комнате, где альбрехт — главный (хоть где-то отличился, но отец и мать все равно не оценят), они могут позволить себе представить. жизнь, где алленштайн, война и фюрер остаются безвредными призраками. — это уже третье твое сочинение, в котором кто-то откуда-то бежит, — фридрих хмурит брови, словно понимание этого дразнит его близкой догадкой. но он все равно не разгадает до конца. альбрехт пишет снова и снова; десятки сочинений, каждое на три тысячи слов и щедрую горсть несбыточных мечт, о том, каково это — бежать от тирании, гнёта, удушения правилами и приказами, смерти. его главные герои — безликие «я» и «мы», чьи имена и личности растворены где-то между ручкой и бумагой. пейзаж чаще всего — детская сказка, волшебный зимний ландшафт прямиком со страниц немецкого героического эпоса (в смятых черновиках ещё хрустят осенние листья — раннее освобождение; кое-где смелая надежда дожить до весны — побег под косыми лучами мартовского солнца). альбрехт пишет снова и снова и сам не понимает, что хочет себе сказать этим. (сам не понимает, почему однажды написал «мы с фридрихом могли бы бежать», а потом резко вычеркнул, проткнув ручкой бумагу, скомкал и выкинул неудачную попытку) альбрехт пишет, и каждое из его сочинений может отправить его на восточный фронт по приказу отца и немому одобрению директора. — видимо, академия действует на меня не лучшим образом, — штайн перестает делать вид, что его интересуют некрологи, и смотрит на улицу. колючий снег царапает стекла с той стороны покрытого изморозью окна. альбрехт почти слышит, как придуманные герои прячутся за метелью и весело смеются, пока он склоняется под невидимой тяжестью сырых стен. отец прочит ему службу в СС, мать кивает и гладит по щеке, смотря отсутствующим взглядом на старые портреты, а учитель-садист кричит «ниже! быстрее! дальше!» и отводит взгляд от фридриха (и альбрехта рядом с ним). отсюда седьмой взвод однажды отправится на войну. альбрехт боится войны. поэтому снова представляет жизнь, где оставляет алленштайн позади. не один. — возможно, тебе стоит прогуляться. хочешь, ночью опять улизнем из спален? — у фридриха простые проблемы и простые решения, но штайн все равно не любит усложнять понапрасну. к тому же яухер больше не проявляет к их комнате особого внимания. порой альбрехту кажется, что если они выйдут из комнаты после отбоя прямо перед юстусом и уйдут из замка, тот и слова не скажет. так что штайн говорит: «хорошо», и думает, что прогулка всегда может превратиться в побег. однажды они смогут выйти из спальни после отбоя и не вернуться никогда. однажды — и никогда.