***
Реджина сидела, сложив ногу на ногу, в пустом кабинете. Сквозь жалюзи врывался солнечный свет, и пыль летала в его лучах. Спёртый воздух в душном помещении заставлял время от времени тяжко вздыхать и махать на себя тонкой кипой бумаг. Кондиционер, установленный под потолок, совершенно не спасал. Стаканчик кофе на краю стола медленно остывал, как и все тщательно подобранные слова улетучивались из мыслей, пока она томилась в ожидании Голда. Наконец, дверь за её спиной отворилась, но шагов не последовало. Мужчина замер на пороге, то ли от неожиданности, что она здесь, то ли убеждаясь, что ему не кажется, то ли усмиряя пыл, чтобы не налететь на женщину гневным тембром. Реджина продолжала сидеть, не оборачиваясь, и Голд наконец-то вошёл в собственный кабинет, плотно прикрывая за собой дверь. Медленно он обошёл стол и сел в своё кресло, сложив руки на стол и сцепив пальцы в замок. Два карих взгляда встретились, а молчание продолжало царить. — Ты ведь любишь мою мать до сих пор, не так ли? — разорвала молчание Миллс неожиданным вопросом. Голд на секунду замешкался, но быстро сориентировался в ситуации. — С чего ты взяла? — слетел вопрос, а голос дрогнул. — В верхнем ящике твоего стола её фотография, — спокойно пояснила Реджина, смотря прямо в глаза мужчине. — Ты рылась в моем столе? — возмутился Голд, говоря на повышенных тонах. Сначала он не понял причины, но затем догадка обухом ударила по голове, и мужчина тут же кинулся открывать нижний ящик стола. Взгляд молнией взлетел вверх, устремляясь в глаза откинувшейся на спинку стула брюнетки. — Где флешка, Реджина? — сурово спросил Голд, но было заметно, как он напрягся. Реджина возвела вверх запястье, демонстрируя флешку, зажатую между большим и указательным пальцами. — Отдай сейчас же! — выставил ладонь Голд. — Миллс, мать твою! — подскочил с места, перегибаясь через стол, но прежде, чем он успел дотянуться до предмета, Реджина утопила флешку в стаканчике с кофе. Чёрная жидкость забурлила мелкими пузырьками, Голд схватил несчастный картон, сжимая его, и кофе разлилось по столу, впитываясь в документы. — Твою мать! — ударил рукой по столу, осознавая, что флешка своё отжила. — Какого хрена ты творишь, Реджина! — кричал он, упираясь ладонями в стол и прожигая глаза пока ещё своего агента суровым взглядом. — Ставлю свои интересы превыше чьих-то других, — все ещё спокойным тоном говорила Миллс. — Это Локсли-то твой интерес, который ты ставишь превыше всего? — открыто усмехаясь, он повёл бровями, всем своим существом презирая выбор Реджины. — Превыше карьеры, превыше репутации, жизни… — надрывался Роберт, брызжа слюной и не щадя голосовых связок. — Локсли единственный, кто всегда был честен со мной, и он не отрицает своей грешной натуры, в отличии от вас всех, которые притворяются белыми и пушистыми, которые лгут мне, без конца сговариваются, в тайне от меня влияют на мою жизнь и считают, что действуют мне на благо! Кто вам с Корой дал право решать, что для меня лучше! — взорвалась, наконец, Миллс. — Ты знал, что я не твоя дочь? — спросила в лоб. — Что? — неправдоподобно состряпал удивление. — Ой, только вот не надо сейчас невинного строить! Генри Миллс — мой отец, — произнесла Реджина, и Голд потупил взгляд. — Ты знал! Знал все эти годы! Она попросила тебя докладывать о каждом моём шаге и давать советы? Её советы! Знала, что я буду прислушиваться к тебе, как к отцу, и воспользовалась этим! Вот же стерва! — прогневалась Реджина. — Кора солгала Генри, солгала мне. Она… — перевела дыхание. — В 2,5 года она записала меня на балет, чтобы научить дисциплине, держать осанку и, как она говорила, не истерить в стрессовых ситуациях. Представляешь, да? В 2 года не истерить в стрессовых ситуациях! — посмеялась Реджина. — Чуть позже к балету добавились уроки каллиграфии и ещё бог знает чего, я уже и не вспомню… всё то, что двух-трёхлетке не нужно и не интересно. Вместо занятий Генри водил меня в парк, в кафе, на аттракционы. Он подарил мне счастливое детство. Когда Кора узнала, естественно, была в гневе. Для отца карьера врача — смысл жизни. Она знала это и сыграла на этом. Она выставила меня твоей дочерью, ударила по больному и добила угрозой, что поставит крест на его карьере. Я, наверное, никогда не прощу Генри за то, что он променял меня на карьеру врача, но вы-то с матерью ничем не лучше. Она не любит тебя! Никогда не любила! Никогда и никого! Эта женщина бессердечная, она всех использует ради достижения своих целей. Мне жаль тебя… Посмотри, какую женщину ты любишь, Роберт… И ещё смеешь меня осуждать за мой выбор? — Даже не думай сравнивать Кору с Локсли! — выставил вперёд указательный палец, кидая на женщину злой взгляд. — Этот ублюдок… — Он не убивал твою дочь. Это была случайность. Несчастный случай. — И ты ему поверила? — издал смешок Голд. — Я ему поверила, — твёрдо заявила Миллс. — Я всё равно посажу его! — прорычал сквозь зубы. — Думаешь, уничтожив флешку, ты уничтожила улики? Ошибаешься. У меня есть копия. — Нет, у тебя нет копии, — уже спокойно констатировала факт, зная мужчину, как облупленного. — Ты не признаешь все эти технологии, а после того, как однажды твой компьютер был взломан, и вся информация с него разлетелась черт пойми куда, ты не хранишь файлы на нём. Скидываешь на флешку единственный экземпляр… — Реджина… — покачал головой мужчина. — Локсли — преступник. Его нужно посадить. Он ввозил наркотики в страну, торговал запрещёнными лекарствами, угонял машины и перепродавал их. Он на подставных лиц оформлял липовые фирмы, в которые инвестировали крупные предприятия, а деньги уходили на несуществующие счета. Фирма исчезала, предприятия разорялись, а Локсли имел с этого кругленькую сумму и плюс устранял конкурентов. Но что я тебе рассказываю, ты и сама все прекрасно знаешь! Реджина поднялась с места и положила на стол пистолет и значок. Её взгляд какое-то непродолжительное время смотрел в глаза мужчины, и Миллс осознала, что ни о чём не жалеет. Повернись время вспять, и она поступила бы так же: снова спасла бы Локсли. — Я ухожу, — тихо, но твёрдо заявила Миллс. — По-хорошему, я должен наказать тебя… Ты уничтожила улики и помогла преступнику избежать наказания! — Ну так посади меня, — вскинула руками женщина. Голд тяжело вздохнул и потёр виски, усаживаясь в кресло. Прикрытые веки разомкнулись, и взгляд упёрся в карие глаза, на которых выступили слёзы. — Мне жаль, ясно! — плюхнулась на стул, позволяя слезинке скатиться по щеке. — Я знаю, что поступила, как агент фбр поступать не должен. Именно поэтому я ухожу. Да ты и сам с радостью выпроводишь меня отсюда после такого. У тебя никогда не будет ко мне былого доверия, а я не смогу работать с тобой, зная, что ты точишь зуб на Робина. Я… — сделала глубокий вдох, протяжно выдохнула и облизнула пересохшие губы. — Я люблю его, — проговорила практически шёпотом. — Голд, я не верю, что вообще ничего для тебя не значу. Ты не мог просто играть все эти годы… Если… я тебе хоть немного дорога… Отпусти нас с Робином. Мы уедем так далеко, как только можно, и ты никогда больше о нас не услышишь. — Ох, Реджина, Реджина… — постучал пальцами по столу. — Сделай кое-что для меня. В последний раз, — потянулся за чёрной папкой и протянул её брюнетке. — Он сказал, что будет разговаривать только с тобой. Выбей из него признание и ты свободна. Я не буду преследовать Локсли, и вы сможете уехать. — Это… — опешила Реджина, раскрыв папку. — Серьёзно? — удивлённый и немного испуганный взгляд уставился на Голда. Реджине казалось, что она не чувствует земли под ногами, будто плавает где-то в невесомости. Поверить было сложно, но факты находились перед глазами. — Пока ты там с Локсли своим в кошки-мышки с нами играла, мы сложа руки не сидели.***
Маленькая комната для допросов пропиталась напряжением. Реджина сидела напротив него и, глядя в глаза, испытывала какое-то странное чувство, будто её поимели и выкинули. Когда-то она симпатизировала этому человеку и даже пыталась строить с ним отношения, но ничего не вышло. Он всегда был мил и улыбчив, добр и мягкотел. Как за столь спокойным и тихим человеком может скрываться такой монстр? Миллс, наверное, никогда не найдёт ответ на этот вопрос. Внутри бушевало немало разных чувств, но она сидела с невозмутимым видом и хладнокровным спокойствием, смотря мужчине в глаза и даже на долю секунды не отводя взгляда. — Когда всё это началось? — спросила она. — Всё это? — переспросил мужчина, уточняя деталь. — Вернёмся к самому началу. К твоему детству. К твоей семье. — Зачем? — У тебя обнаружили прядь волос… Твоей матери? — предположила, зная, что права. — И фотография. Это она? Должно быть, она много значила для тебя, раз ты сохранил их после стольких лет жизни в приютах и тюрьме для малолетних, — её голос был ровным и спокойным, монотонным и в меру тихим. Она намеренно растягивала слова, внимательно наблюдая, на что более болезненно реагирует убийца. — Мать очень много значит для каждого. — Но не каждая кончает с собой. Ты почувствовал себя брошенным, преданным? Ты был одиноким ребёнком? — А ты нет? — Мы говорили с мистером Хайдом. Помнишь его? Хотя, конечно, ты помнишь. Он же буквально спас тебя. Дал тебе другую личность. Помог с учёбой. Продвинул в фбр. Хайд поведал нам любопытную историю. — И что же он рассказал? — склонил голову на бок, всматриваясь в лицо агента. — Ты жил в приюте при монастыре. Однажды ты поклялся выколоть глаза священнику. Не расскажешь, почему? — Он водил нас в походы. Одного спального места всегда не хватало, и избранный мальчик должен был спать с ним. Я не угрожал выколоть ему глаза. Я просто не мылся. Ходил замарашкой. Так мне удавалось избегать его внимания. Он никогда не предлагал мне лечь в его мешок. — Когда половое влечение для тебя стало связано с насилием? — резко перескочила с темы на тему. — Ты заплываешь в опасные воды, Реджина. — Правда? — сказала, будто бросила вызов. — Ты пытаешься понять вещи, которые далеко за пределами твоего опыта. Ты очень любишь копаться в себе, Реджина. Проводишь много времени, наблюдая за собой, и в голове у тебя секс, потому что мало кто по-настоящему удовлетворял тебя в постели. На самом деле, я думаю, ты просто никому не отдавалась полностью. Хотя, возможно, Робин Локсли стал исключением, — ухмылка коснулась его губ. — Но я сомневаюсь, что ты вообще когда-либо могла чем-то настолько серьезно увлечься. — А ты мог? — старалась игнорировать его слова в свой адрес. — Мысли и чувства, которые я испытываю, превосходят всё, что ты могла бы назвать фантазиями, — Реджина заметила, какое восхищение загорелось в его глазах. — Звуки и цвета более отчётливы, запахи более насыщены. Моя кожа чувствительна даже к малейшему давлению. Внешний мир ничего не значит, реален лишь внутренний. И это невероятно неотразимо. Ничто не может заставить отойти от края. Ни законы, ни угроза наказания, ни мораль, ни религия, ни страх смерти. Все эти вещи бессмысленны, как и жизнь, которую ты забираешь. — Когда ты напал впервые? — спросила Реджина в лоб, пока мужчина не опомнился и не пошёл на попятную. — Есть жертвы, о которых мы не знаем? — Нет. Эшли была первой. — Первой, кого ты убил? — двигалась по горячим следам. — Да, — прозвучал хриплый шёпот. — Как тебе удавалось подавлять свои жестокие сексуальные фантазии до 30 лет? — Я всегда занимал себя каким-то проектом. Женщиной. Для изучения. Я проникал в их дома, крал нижнее бельё… — Нападал на них? — перебила она. — Нет, — отрицательно качнул головой. — Расскажи мне про первый раз. — Мне было плохо. Запах был отвратителен. Пережить первый раз было труднее всего, но переключатель щёлкнул, и я перешёл черту. Кое-что было сделано безвозвратно, и это кое-что отличает тебя от стада. Я болел 4 дня, пребывал в шоке, но затем… ощутил себя выше божественных законов, и подумал, почему бы не сделать это снова, но лучше. Со второй жертвой всё было по-другому. Я вымыл её, высушил, уложил в постель, сфотографировал. Возвышенный эстетизм, если хочешь. — Обращался с ними, как с куклами, — подытожила Реджина. — А ты разговаривал с ними? С теми, кого пытал и убил. — Нет. — Они умирали медленно? — Да! — уже с напряжением в голосе выдавил мужчина. — Ты то усиливал, то ослаблял хватку на их шеях. Держал их на волоске между жизнью и смертью? — Да. — Сначала ты их связывал? — Да. — Как долго ты их пытал? Ты совершал с ними половые акты? — Я не насильник. — Ты применяешь насилие. Ты насильник. — Я не совершал половых актов со своими жертвами. — Тобой двигали сексуальные фантазии и ты применял насилие! Расскажи мне о своих ритуалах. Как ты купал их, сушил, красил ногти и укладывал в постель. — О чём тут рассказывать? — прозвучало возмущение. — Как насчёт трофеев? Ты срезал пряди волос. И ты делал не только фото, но и видео, словно снимал собственную порнографию. Что ты чувствовал потом? — Обновление. — А вину, стыд, жалость, страх? Хоть страх-то ты чувствуешь? Одна из жертв была беременна! — поймала его настороженный взгляд. Губы мужчины приоткрылись, выражая удивление и недоумение. — Ты не знал… Откуда взялась эта ненависть к женщинам? — Я не выделяю женщин. Я ненавижу всех и вся, включая самого себя. Когда человек презирает самого себя, он презирает все человеческие законы и нормы и свободен поступать так, как захочет. — Ты арестован и тебя посадят в тюрьму. В чём же здесь свобода? — Я существую на уровне понимания, которое не познать ни тебе, ни тебе подобным. Вам всем никогда не познать той божественной власти, которую я чувствую с последним вздохом жертвы. Это чувство полного обладания. — Да, ты чувствуешь себя властным и неуязвимым. Но ты арестован. Возможно, ты обладал своими жертвами, но теперь их нет, и ты один. — Пошла ты! — рявкнул мужчина. — Эта зависимость порабощает тебя. Зависимость, которую нужно подпитывать. — А чем же она отличается от той, что движет тобой? От твоей одержимостью отцом: его обликом, глазами, голосом, запахом, — смотрел в глаза, пытаясь в ответ давить на больное. — Я прочёл твой дневник от корки до корки. Я знаю тебя, Реджина. Тебе не вывести меня из себя. Я думаю, мы закончили. — Мы закончим, когда я скажу. — Ты получила от меня всё, что хотела. — Мы поговорили с Ником. Тем самым, которого ты заставил похитить меня и выдать себя за тебя. На вопрос, зачем он это сделал, Ник ответил, что в долгу перед тобой за то, что ты защитил его в детстве. Ты сказал, что священник в приюте не насиловал тебя. Что ты намеренно не мылся, чтобы он тебя не трогал. Все мальчики там терпели надругательства, никто не избежал их. Некоторым оказывали особое внимание, а ты был одним из любимчиков. Вы с Ником были друзьями, и когда выбрали его, ты вызвался вместо него. Думаю, именно в тот момент начала зарождаться твоя карьера серийного убийцы. И теперь, Грэм, ты понесёшь заслуженное наказание, — Реджина видела, как желваки заходили на его лице, и, мысленно торжествуя, улыбнулась уголками губ. — Вот теперь мы закончили. Разорвав зрительный контакт, Реджина поднялась со стула и двинулась в сторону выхода. Признание выбито, можно выдохнуть и уйти, навсегда покинув это место. Она почти дошла до двери, как ножки стула скрипнули о кафельную плитку, и противный скрежет, раздавшийся за спиной, заставил Реджину обернуться. Грэм подскочил с места и в ярости набросился на женщину. Не давая ей опомниться, Хамберт нанес первый удар, разбивая нос в кровь. Реджина отшатнулась назад, и следом последовал второй удар, который впечатал брюнетку в стену. Третий не заставил себя ждать, перед глазами всё поплыло, и Миллс сползла вниз, оседая на пол. Серия ударов ногой пришлась в живот и рёбра, и Реджина свернулась калачиком, руками закрывая себя. В допросную влетели коллеги и, заламывая Хамберту руки, вывели его из помещения.***
Она ненавидела больницы, а потому, несмотря на ощутимую усталость, не могла уснуть. Запах лекарств въедался в нос, кожу и, казалось, даже присутствовал на языке. Где-то противно пищали приборы, и звучали отдаленные голоса медсестёр. Реджина сомкнула веки, всё же надеясь вздремнуть хотя бы пару часов, но дверь в палату скрипнула, и карие глаза встретились с голубыми. — Робин? — удивилась Миллс и инстинктивно дёрнулась, желая подняться. — Тихо-тихо, лежи, — подлетел он к ней. — Что ты здесь делаешь? — недоумевала Миллс, а её лба коснулись его губы. — Кто тебя вообще пустил посреди ночи в больницу? — Ты не рада меня видеть? — расплылся в улыбке Локсли, присаживаясь на край больничной кровати, и заключил женскую руку в свою ладонь. — Рада, — смягчила тон, переплетая их пальцы. — Твои друзья, Киллиан и Эмма, нашли меня. Нил подсказал, где искать, — опередил вопрос. — Но… Как твоя рана? Тебе разве можно вставать? — обеспокоилась Реджина. — Думаешь, кто-то мог меня удержать на месте? — провёл пальцем по скуле, наблюдая синяки на лице и швы над бровью. — Как ты? — Я в порядке, правда. Врач оставил до утра, понаблюдать за состоянием. — Что ж, — удобнее устроился Робин, — сейчас только начало третьего. Помогу тебе скоротать время. Знаю, ты всё равно здесь не уснёшь, — в карем взгляде читался вопрос. — Твой отец рассказал, что ты в детстве упала с лошади и тебя на несколько суток положили в больницу. Пришлось забрать тебя уже на вторые, потому что ты не могла там уснуть, — поглаживал большим пальцем тыльную сторону ладони. — Я буду задавать вопросы, а ты отвечать. Идёт? — Валяй, — вздохнула Миллс. — Ты любишь цветы? — Конечно. Кто их не любит? — Играешь на музыкальных инструментах? — Играла в детстве на скрипке по наставлению матери. Как ты понимаешь, скрипачки из меня не вышло. — У тебя есть близкие друзья? — Эмма и Киллиан. Ну и Нил… Я считала его братом, но теперь, думаю, можно назвать его другом. — Умеешь плавать? — Да. Я очень, кстати, хорошо плаваю. — Любимое время года? — Весна. — Ты бывала счастлива? По-настоящему счастлива. — В детстве, до того, как ушёл отец. И… с тобой. Робин… — позвала по имени, обрывая следующий вопрос. — Голд согласен отпустить тебя. Мы можем уехать. Куда захотим. — Ты хочешь уехать? — Да. Хочу… — Куда поедем? — весёлые нотки звучали в его голосе. — Робин, я серьёзно, — уставилась в его глаза. — Ты хочешь уехать со мной? Бросить всё и начать новую жизнь? С чистого листа. — Хочу, Реджина, — серьёзным тоном заявил Робин. — Я люблю тебя, Миллс, и хочу провести с тобой всю оставшуюся жизнь, а где, без разницы, хоть на краю света. Поедем, куда захочешь. Купим дом, заведём собаку… — Робин, я беременна, — выпалила, обрывая его речь. — Прости… — виновато протянула слово под его удивлённый взгляд. — Простить за что? — Во всей этой суматохе я забыла про таблетки… Нам с тобой рано думать о детях, и я пойму, если ты против… — Заткнись, чёрт возьми! — приложил ладонь к её животу. — Я стану отцом? — восхищение читалось на его лице. — Ага, — качнула головой. — Господи… Это… — расплылся в улыбке, — это прекрасно. Стоп! Ребёнок в порядке? — Всё хорошо, — сжала его руку. — С малышом всё хорошо, — улыбнулась она. — Я стану отцом, — улыбаясь, повторил, смакуя на вкус каждую букву и поглаживая пока что плоский живот. Робин рассмеялся, а на глазах выступили слёзы радости. — Чёрт, милая, я люблю тебя, — припал к желанным губам, вовлекая в поцелуй. — Я тебя тоже, — проговорила в губы мужчине.